Второй пилот

      Сначала была Монца. Там всё стало на свои места. В толчее первого поворота Мише удалось обойти Тибо, но уже через десяток кругов голос в наушнике озвучил приговор:       — За тобой Бастьен. Дай ему дорогу.       К её собственному удивлению, Кёйпер это не задело. Весьма противоречиво она горела Формулой-1, пыталась выжимать из себя абсолютный максимум — в Монце она прошла самый быстрый круг; и вместе с тем совершенно охладела к «Ред Булл Рейсинг» — их стратегия и то, что сама Миша в ней отсутствовала, перестало её заботить. Острая потребность переубеждать Хорнера в чем-то прошла, будто излечившийся зуд. Теперь она имела пункт назначения, и до окончания сезона ей оставалось лишь дрейфовать в его направлении. Тратить силы на напрасный конфликт ей не хотелось.       Но Тибо настаивал. Он постоянно заводил об этом разговор, и какое-то время Мише удавалось находить отговорки. Например, что Хорнер как раз бил горшки с Сирилом из-за низкого качества поставляемых из «Рено» двигателей, и это было неподходящим моментом. Но после Италии находить причины не выводить Кристиана Хорнера на прямой разговор стало очень сложно. И Миша сдалась.       Утро понедельника, 16-го сентября они встретили вместе в постели Бастьена. Миша проснулась от того, что ротвейлер Бергверк грузно прошелся по её ногам, а затем навис над ней и ткнулся носом ей в ухо. Но в Милтон-Кинс они приехали по отдельности. Привычно упершись в тянучку на М1, Миша поравняла мотоцикл с Маклареном Тибо, перехватила его взгляд, махнула ему рукой и протиснулась сквозь густой трафик. Так они прощались, а на базу «Ред Булл Рейсинг» приезжали уже Кёйпер и Бастьен, отстраненные соперники. Они держались по-отдельности, не желая усложнять жизнь себе и всей команде, и только Айра заговорщицки им подмигивал. Впрочем, 16-го знающих их маленькую тайну стало значительно больше.       — Мы пришли поговорить про следующий сезон и про позицию Миши в…       — Вы трахаетесь! — Вскрикнул Кристиан Хорнер, даже не дав Бастьену закончить. Он метнул полыхающий взгляд в Мишу и повторил тише, высекая слова между плотно сжатых зубов: — Вы, блядь, трахаетесь, да?! — Он вскинул руку и нацелил палец в Тибо. — А я тебя предупреждал, я тебя просил, я тебе штрафами угрожал. Но ты, блядь, кому угодно в трусы залезешь. Я ведь так и знал, что так будет. Так и знал!       Наблюдая за тем, как заливалось бурой краской возмущения лицо Хорнера, Миша отвлеченно поймала себя на мысли, что его слова её не оскорбляли, не нарушали личных границ, не пугали своим гневом — просто рикошетили. Ей было безразлично и даже скучно. На какой-то злорадный манер ей хотелось воспользоваться этим поводом, ткнуть Хорнеру средний палец, развернуться и уйти. Тибо, напротив, был готов к битве. Плечи расправлены, голова наклонена вперед, подбородок опущен, челюсти сжаты. Взгляд исподлобья был полным решительности и угрозы. Кёйпер уже видела Бастьена таким, когда он вступался за неё прежде. И когда он заговорил, его голос — низкий, звенящий металлом, острый, оказался ей знакомым:       — Во-первых, следи за языком! — Как и всегда, когда он злился, его французский акцент до неузнаваемости перемалывал слова. — Во-вторых, кто кому в трусы лезет вообще ни при чем. Я хочу равной конкуренции.       — Ты хочешь? — Кисло скривился Хорнер. Траектория его пальца переместилась с лица Бастьена в его пах. — Или он хочет?       — Я хочу, — вдруг развеселившись, вставила Миша и едва сдержала ехидную ухмылку, когда они оба метнули в неё свирепые взгляды.       — Ты вообще замолкни, — бросил ей Хорнер. — До тебя еще не дошли.       — Не хами ей!       — Вот как ты заговорил? И как это будет, по-вашему, работать, а? Не хочешь быть первым пилотом — не будешь. Но как это будет работать? Ты думаешь, я просто так тебя перед сезоном вызвал и предупредил, чтоб держал свой член на привязи? Ты думаешь, я не знаю, по какой пизде это все пойдет? Даст Бог, этот сезон вы докатаете нормально. Как долго эта ваша розовая сопля будет растягиваться? А когда она лопнет, то что ты прикажешь делать?!       С минуту они молча испепеляли друг друга глазами, а тогда Бастьен проговорил подчеркнуто медленно, четко:       — Значит, так. У тебя или два равных пилота. Или ни одного.       И, крутнувшись на пятках, шагнул к двери, разъяренно её толкнул и порывисто вышел. Хорнер смотрел ему вслед и, когда тяжелые шаги Тибо стихли, ещё какое-то время всматривался в медленно закрывающуюся стеклянную дверь. А тогда перевел взгляд на Мишу.       — Ты делаешь всё слишком сложным, — тихо проговорил он.       Она не стала отвечать, что она-то как раз и пыталась это всё максимально упростить — просто позволить ей делать её работу без подковерных интриг. Лишь неопределенно пожала плечами и вышла. Тибо она догнала уже на первом этаже.       — Не делай этого, — сказала она по-французски в его отдаляющуюся спину.       Он остановился и повернулся к ней так резко, что она с разбегу едва не влетела в него.       — Чего? — Голос его еще оставался твердым и резонирующим, как чугун.       — Не грозись уйти. Не глупи!       Мимо прошел, с любопытством уставившись на них, кто-то из менеджмента. Бастьен провел его удушающей чернотой взгляда, а тогда подступил к Мише вплотную и понизил голос:       — Мне казалось, ты этого хочешь — не быть на втором месте.       — Но не ценой шантажа, что ты уйдешь.       — Если я его не дожму, уйдут тебя.       — Да, — ответила она, и то, как ровно прозвучал её голос, каким равнодушным было её выражение, неприятно удивило Бастьена. Он скривил рот и сморщил брови. Миша продолжила: — Я знаю. Мой контракт закончится через два месяца. И шансов его продлить почти не осталось.       Затем был Сингапур. Миша сомневалась, что это было подстроено специально, но всё равно не могла отделаться от ощущения, что это было наказанием от Хорнера — её болид превратился в дымовую машину, даже не пройдя до конца первый круг. Кёйпер сошла с гонки. И следующие три гран-при, будто по инерции за Сингапуром, будто возвращая равновесие после двух побед, оказались не очень удачными.       А тогда наступило 2-е ноября. И вечером накануне американского гран-при в Остине вышел полуторачасовой фильм «Второй пилот». Миша поняла, что премьера состоялась по вдруг ринувшемуся потоку уведомлений. Одним из первых — как и всегда — прилетело от Уилла Бакстона в Твиттер:       «@wbaxtonofficial: «Ничего личного! Вопреки роману с @thibaut_bastien_1 Тибо Бастьеном и двум подиумам @misha_kuiper Миша Кёйпер не останется в «Ред Булл Рейсинг» на следующий сезон»       Вскоре Миша устала сидеть, уткнувшись в телефон. Она отбросила его в груду подушек, чтобы заглушить назойливую вибрацию, немного полежала, уткнувшись невидящим взглядом в потолок, а тогда сбросила с себя оцепенение и поднялась. Она как раз шагнула на холодный кафель ванной, когда в дверь её отельного номера настойчиво постучали. Кёйпер посмотрела на торжественно взятую в рамочку схему эвакуации, не имея ни малейшего сомнения, что по другую сторону был Тибо Бастьен. В ней возник малодушный порыв осторожно прокрасться обратно в постель и не показываться наружу до завтрашней гонки, но это было просто нелепо.       Последние два месяца их жизни разделились будто надвое. Во внешней половине ничего не изменилось. Они тренировались, готовились к гонкам, проводили их, работали над ошибками — каждый сам по себе. В другой половине — как и всё в Формуле-1, не остававшейся в секрете долго — они колесили на велосипеде по парку Саутуарк, катались по полуночному Лондону на машине Тибо, занимались сексом, ужинали в ресторанах, играли в ностальгический «Теккен» на приставке, вспоминали былые дни, гуляли с Бергом вдоль канала. И между этими частями пролегала надежная, свято не пересекаемая граница. Они придерживались этого молча, но обоюдно принятого правила даже в том, что в выходные гран-при держались по-отдельности.       Когда Миша открыла дверь, это оказалось настолько грубым нарушением черты прилегания личного и профессионального, что они оба с минуту молчали, избегая прямой встречи взглядами.       Бастьен заговорил первым:       — Ну… довольно обидно, что я узнал вот так, — он неопределенно повел подбородком куда-то в сторону.       — Это уже давно было очевидным, — ответила Миша.       И снова повисла колкая пауза.       — Я могу войти?       — Можешь.       Она отступила в сторону, он неровным, сомневающимся шагом прошел в номер. Осмотрел смятую постель и разложенные на столе вещи, бесцельно толкнул пальцем пустую бутылку воды. Та зашаталась, но удержала равновесие. Будто разочарованный этим, Тибо вздохнул.       — Так это правда? — Спросил он, наконец подняв взгляд на Мишу. — Ты уйдешь к нему?       — К кому?       — В «Рено», к Риккардо? — Он произнес его имя, скривившись. И Миша не сдержалась:       — Ты что, и в самом деле, ревнуешь?       — Тебя? — Голос его болезненно скрипнул. — Такую всегда с ним веселую? К нему? К такому, блядь, популярному признанному плейбою, который постоянно возле тебя трется? Действительно, с чего это я!       Это застало Мишу врасплох. Она не нашла, что ответить, и лишь бесцельно открыла и закрыла рот. Вот таким, говорящим на таком надрыве, так отчаянно прячущим глаза, она Бастьена не знала. Не представляла, что он мог таким быть. Она спросила больше в шутку, чем рассчитывая на такой откровенный ответ. И теперь не понимала, как себя вести.       Тибо несколько секунд выискивал что-то в её лице, а тогда замахнулся и скинул бутылку на пол. Та глухо стукнула по ковровому полу, отскочила, снова стукнула и откатилась к окну. Бастьен отвернулся, сделал несколько шагов вслед, будто намеревался зашвырнуть бутылку дальше, вскинул руки, потер затылок, взъерошивая волосы. Когда он заговорил, то звучал так подавленно и тихо, что Мише пришлось настороженно прислушиваться.       — Ты вообще знаешь, что я в тебя влюблен? — Глухо осведомился он. — Лет с 13-ти. — А тогда оглянулся через плечо и добавил со сквозившей в словах обидой: — Ты вообще хоть когда-то это замечала?       Мишу будто обдало теплой волной. Она почувствовала, что её щеки вспыхнули, что в них заскреблось что-то настойчивое, немного щекочущее. Всё вмиг перестало существовать: ритмичное жужжание телефона где-то на кровати, шорох воздуха из решеток кондиционера, мерцание далеких фар за не зашторенным низким окном. Весь номер вдруг стиснулся в одной точке или растворился совсем. Единственным, что Миша различала, были черные глаза. Глаза, настолько густой темноты, что не походили на обычные карие, что казались прожигающими насквозь угольками. Глаза, торопливо отводившие взгляд на заднем сидении машины его родителей по дороге из Штутгарта в Валькур.       — Не надо, — прорвался сквозь туман этого воспоминания голос Тибо. — Не улыбайся мне так! Я сейчас зол, и растерян, и… а ты… Перестань!       Миша подмяла губы и стиснула челюсти, но это не помогло. Щекочущее тепло в щеках поднимало уголки рта против её воли.       — Ты в меня… влюблен? — Переспросила она.       Он обернулся к ней и выплюнул почти злобно:       — Да! Хуеву кучу времени. И наконец заполучить тебя, а теперь отпускать мне очень непросто.       — Я не перестану существовать, если перейду в другую команду.       — Точно. Ты всего-навсего переедешь во Францию, будешь в «Рено» днями и ночами. Вы с Риккардо обойдете все парижские вечеринки и будете пить, и смеяться, и сниматься в интервью. И будто я не знаю до чего это дойдет!       — До чего?       — До ебучего Монако! — Выкрикнул он, и горькое послевкусие ненадолго повисло между ними холодным колючим током. Они вспомнили о том стихийном сексе лишь раз, и больше за минувшие два месяца к нему не возвращались. Потому что в нем не было ничего от их искренней симпатии — влюбленности, только не вовремя высеченная искра, воспламенившая их недовольство, упрямство и заносчивость.       — «Макларен», — тихо выговорила Миша, едва поборов острый позыв выставить Бастьена вон, потому что от этой внезапной истерики её начало подташнивать.       — Что? — Судорожно выдохнул Тибо, будто бежал, а не стоял, буравя её вязким взглядом.       — «Макларен», — повторила она. — Я перейду в «Макларен». Процентов на 80 это уже решено. Так что… я останусь в Англии.       Они снова помолчали. В наступившей тишине, в паривших вокруг разорвавшихся в клочья и перемешавшихся обрывках обиды, претензии и искренности, Миша различила отчетливый ритм вибрации входящего звонка. Тибо тоже его услышал, и с минуту они стояли, скосив взгляды на кровать, а когда мобильный затих, Бастьен хрипло сказал:       — Прости.       — Ты тоже, — кивнула Миша.       — Когда оставшиеся 20 процентов решатся, ты скажешь мне об этом? Чтоб я не узнавал об этом из интернета.       — Скажу.       На несколько секунд запала ещё одна пауза, в которой Тибо опять оглянулся, будто выискивал что-то в номере, а тогда пожал плечами.       — Я пойду.       Миша кивнула.       — Нам обоим нужно выспаться, — пытаясь убедить себя, добавил Тибо. Он подошел к Мише, коротко прижался к её губам и проговорил в них: — Увидимся завтра на гонке.       И снова поцеловал. И остался. В ту ночь они в первый и в единственный раз нарушили это правило.       А наутро всё гудело разговорами о Мише Кёйпер и «Ред Булл Рейсинг». Кристиан Хорнер подловил её сразу за турникетами, поравнялся с ней и, наклонившись к ней так близко, что почти лег на её плечо, заговорил:       — Не очень это красиво — вот так за спиной объявить, что уходишь.       Она повернула к нему лицо и твердо встретила прищуренный взгляд.       — Вы сделали меня вторым пилотом у меня за спиной.       Взгляды всех — журналистов и глазки их камер, сотрудников других команд, персонала трассы — жадно сопровождали их, Миша ощущала это, даже не оглядываясь.       — Мы ведь могли поговорить и всё решить, — сказал Хорнер.       Она парировала:       — Вы избегали прямого разговора со мной.       Он дернул губами и спросил:       — Это будет «Рено»?       — Это всё ещё может быть «Ред Булл».