Прочь из моей головы! Оборвав провода, спутав карты, фигуры сметая с доски, Разбивая шлагбаумы на полном ходу, Оставляя разрушенными города Из моей головы, Где сферой становится плоскость, Где то горит феерверк, то тлеет свечка из воска, Где музыка Баха смешалась с полотнами Босха И не дружат между собой полушария мозга. Где крутиться строчка, одна днем и ночью "ВАЛИ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ ОЧЕНЬ СРОЧНО" И вместе с собой забери о тебе мои мысли Чтобы Богу не показалось, что мы в этом мире слишком зависли. Сплин - Прочь Из Моей Головы
Микеле показалось, что он задыхается. Слова Флорана были подобны пощечине, клинку в горло, выстрелом в сердце. Итальянец окаменел, даже уже не заметив кривой усмешки на губах француза, не заметил как тот ушел. Наверное, время сломалось в ту секунду, он не мог двинуть ни мускулом, кажется, даже не дышал, не слышал стука собственного сердца. И только в миг, когда он, наконец, отмер, то тяжело прислонился к стене, опустив в пол взгляд. Слова до сих пор звучали в голове раскатом грома. Они как яд текли с кровью по венам, с ней стучали в висках, отравляя разум, как будто подергивая его мутной пеленой. "Шлюха. А что, разве он не прав? Это то, чего ты заслужил." Внезапно стало дурно. Так дурно, что если бы только хватило сил, итальянец бы взвыл в голос, но крик с воздухом застревал в горле, которое как будто захлестнуло тугой удавкой. Обхватив себя руками, Микеле вцепился до боли в пальцах в собственную одежду, дыша неровно, как будто после длинного марафона, отчаянно жмурясь. Такое знакомое чувство... Так было уже, вновь его просто выкидывают из чужой жизни, которая, кажется, стала и его собственной, но в этот раз виноват только он сам - и никто больше. Память, эта дурная служанка, подсовывала воспоминание за воспоминанием, от которых хотелось содрать с себя кожу, которой касались чужие руки. Медленно мужчина все-таки осел на пол, уткнувшись лбом в колени, задыхаясь от ставшим тугим, жгущим колом в груди чувств. Все, чего сейчас хотелось - вырвать сердце из груди и оставить его у ног человека, которому теперь он уже не нужен.***
Флоран даже не мог понять, что он сейчас чувствует. Ревность? Боль? Усталость? Злость. Именно злость, она потрошила изнутри подобно раскаленному ножу, пока глубоко-глубоко притаившаяся за некоторым ступорным шоком, который еще несколько часов не желал отпускать рассудка. Почему-то не было горечи. Ни грамма. Ранее французу казалось, что разлука с Микеле, если когда-то она случится, будет его уничтожать, что он будет терять себя в этой боли, что не сможет справится с этим. В реальности же оказалось далеко не так, и яснее ясного Моту становилось понятно, что все-таки любовные стенания из-за измены возлюбленных - это удел женских романов. Подобное не приносит ничего, кроме ярости. Она выжигает внутренности словно огненный смерч, душит, заставляет голову переставать работать, оставляя желание уничтожить что-нибудь, кого-нибудь, сделать что-то такое, что заставит еще кого-то ощутить то же самое, что чувствует сейчас он. А еще лучше - причинить боль. Моральную, физическую, что бы этот дурман в крови нашел выход, что бы в душе не осталось ничего, кроме серого пепелища. Флорана занесло в гей-клуб во второй раз в жизни. И кто сказал, что все геи - или качки с измазанными гелем волосами, или цветастые вешалки с манерным говором? Большую часть тут присутствующих молодых людей было сложно отличить от "натуралов" - вполне обычная одежда, голоса, жесты и взгляды. И почему-то сейчас это дико бесило. Уж лучше потеряться в пестром мелькании цветастых одежд всяких педиков, в реальности его не окружало ничего подобного, значит, именно так можно было спрятаться от реальности. Но это заведение отличалось только отсутствием тут женщин. И, фактически, больше ничем. "Алкоголь не дает ответов на вопросы - он помогает забыть вопрос" - до чего жизненно. Француз сел за дальний столик, скрытый в тени, куда не заглядывали лучи стробоскопов, и заказал бутылку виски. Слегка щуря глаза, мужчина скользил взглядом по тому, что его окружало. Бессознательно он хотел спрятаться. Что бы ничто не напоминало ему о реальности за стенами этого заведения, которую хотелось просто клочком выдрать из памяти, и никогда, никогда больше не вспоминать. Чем больше кровь Флорана разбавляясь алкоголем, тем явственнее спадала с его сознания скрывающая эмоции пелена. С каждым глотком обжигающей жидкости мысли становились все более явственными, злость накрывала голову мужчины красным, жарким туманом. В его голову врывались такие больные мысли, от которых он пришел бы в ужас, будь он трезв, а сейчас они вызывали только хищный оскал. Горячий ком не желал уходить откуда-то изнутри. Сложно было сказать, где именно он находится, в голове, или, может, в солнечном сплетении, а возможно - в животе. А может быть везде одновременно. Флоран в который раз криво улыбнулся. А что сейчас мешает ему просто взять и наведаться к Микеле? Ведь у него есть ключи. Итальянец наверняка дома, уже ночь, он или спит или музицирует, снова ловя за хвост капризную музу. Прийти к нему, ошарашенному явлением француза. Заломить руки за спину, вцепится в кожу плеча зубами так, что бы ощутить во рту металлический привкус крови, улавливая испуганно-быстрое дыхание Локонте, слушать, как он пытается кричать на него, тщетно стараясь скрыть страх. Страх от того, что он видит в глазах француза, абсолютно черных от злости и желания. Сорвать с него одежду, так, что бы пуговицы рубашки покатились по полу с тихим звуком, который почти будет не различить в возне, образовавшейся из-за того, что Микеле будет беспомощно пытаться вырваться. Грубо выдернуть ремень, рванув джинсы, что бы и с них отлетела пуговица, а потом трахать его, разрывая, до крови, что бы он, содрогаясь в рыданиях, уже не пытался освободится из крепкой хватки, только метаясь от боли, которая будет скручивать судорогой все хрупкое, изящное тело. Это картина так явственно встала перед глазами француза, что голова пошла кругом. Залпом мужчина допил содержимое бутылки, чувствуя, что захмелел так, как не было уже пару лет, но разве это было преградой! Теперь ему было понятно, куда деть этот мучающий жаркий шар сводящего с ума чувства. Оставив на столе деньги, мужчина, качнувшись, вышел из-за стола, и тут же буквально замер на месте. Как?.. Разве?.. У стойки его взгляд выловил фигуру. Тонкая, с узкими плечами и бедрами, лохматой макушкой, живыми руками, запястья которых спрятаны за платками. Несколько секунд Мот только недоуменно моргал, но в пьяном состоянии француз удивляться долго не умел. Усмешка изломала его губы, и не раздумывая Флоран двинулся вперед, быстро оказавшись за спиной того, с кого он не сводил теперь взгляд. Тяжелая рука легла на хрупкое на вид плечо, разворачивая в другую сторону его обладателя. Зеленые. На него устремился взгляд зеленых, черт подери, глаз! Их обладатель - молоденький парнишка, лет двадцати, возможно чуть больше, но на два года максимум, сперва так же недоуменно смотрел в ответ. Но через, буквально, пару мгновений его по-девичьи полные губы изогнулись в улыбке. Что-то провокационное показалось брюнету в этом изгибе губ, он не мог даже сказать, что именно, а может это было так на самом деле, и он все верно интерпретировал. В любом случае, планы Флорана резко изменились. - Прогуляться не хочешь? - склонившись к уху парнишки спросил мужчина, и судя по тому, как тот прильнул к нему грудью, положив ладонь на спину, он явно был не против. Француз даже не помнил, как они добрались до квартиры зеленоглазого, имени которого Мот не знал. Просто в какой-то миг он уже зажимал парня к стене, стоило только захлопнуться за ними двери. А там... Никогда в жизни он не был ни с кем так груб. Он срывал на хрупком парнишке злость раз за разом, совершенно не жалея, имея его так, как ему хотелось, не заботясь о доставлении удовольствия, эгоистично забывая о владельце квартиры, на теле которого останется утром много синяков и укусов. Не щадя, Флоран периодически сжимал пальцами горло парня, что тот едва не задыхался, сжимал бедра едва ли не до судороги, ворвавшись в его тело без подготовки, на которую у мужчины просто не хватило бы терпения, заламывая ему руки. Тот бился под ним подобно птице в силках, кричал, вился змеей, оставляя длинные царапины на спине короткими ногтями. Почему-то мужчине казалось, что это могло продолжаться ровным счетом бесконечно, что эта душащая ярость никогда не покинет, комом ваты вставшая в горле, выжигающая нервные окончания, от нее хотелось кричать, но выходило только сдавленно рычать от болезненного наслаждения, которое доставляло ему чужое тело, такое удивительно податливое, словно созданное для того, что бы на нем срывались, издевались, оставляли метки и делали все, что только хотелось.***
Утром больше всего на свете хотелось оторвать себе голову, что бы не болела. Флоран всегда тяжело переживал похмелье, особенно после всего пары часов сна. С трудом разлепив глаза мужчина понял, что кто-то жался рядышком с ним. Склонив голову, француз увидел вчерашнего парня с клуба, голова которого спокойно покоилась на его груди. От воспоминаний того, что он творил с этим бедным парнишкой актеру стало не по себе. Но, как ни странно, мордашка у того во сне была вполне довольная, хотя порядком изнуренная. На шее почти не было живого места, как и на открытых плечах, а уж что было с телом, которое было скрыто под тонким одеялом - и вовсе подумать страшно. В комнате мешались запахи пота, спермы, перегара и, как будто, сигарет. Еле заметно поморщившись, мужчина чудом не разбудив спавшего встал на ноги. В ушах моментально зашумело и к горлу подкатила дурнота. Глубоко вдохнув пару раз, привалившись к стене, Флоран подошел к окну, широко его распахнув, накрывая паренька одеялом по самую шею. Тот не шевелился, и если бы его спина слабо не вздымалась - можно было подумать, что он мертв. Подойдя к кровати, француз взглянул на часы на прикроватной тумбе. Те показывали пять пятьдесят восемь, будильник был установлен на семь утра. Причем, не смотря на выходной, он был тоже включен. То ли парень забыл его выключить, то ли ему реально куда-то нужно, в любом случае Флоран трогать ничего не решился. И так мало времени, что бы убраться отсюда. В душе мужчина пробыл всего минут пять, потом еще минут десять ища свою одежду. Сейчас он старательно гнал любые мысли из своей головы, сосредоточившись на том, что бы свалить из этой квартиры домой и там уже отоспаться как следует. Зачем-то, может быть это был какой-то даже ему непонятный порыв совести, француз сварил кофе, и оставил его на тумбочке вместе с запиской, в которой было всего пару слов "извини за вчерашнее". Но никаких координат Мот не оставил. На его счастье дверь захлопывалась, и он мог беспрепятственно уйти за десять минут до того, как зазвонит в спальне парня будильник. В рот, кажется, насыпали песка, ну или вчера спьяну Флоран решил его поесть - сухость была просто убийственная. Да и в зеркало мужчина смотреть не рисковал - а то нацепит на голову пакет с дырочками для глаз и только так пойдет. Знал он свой вид с бодуна, потому голову высоко не поднимал, глядя в пол. Так еще и этот противный неровный стук сердца оканчивал внутренне более, чем паршивое состояние. Мысли навалились на француза когда он сел в метро, что бы доехать до дома. Прикрыв глаза, он прислонился виском к стеклу, спасительно-прохладному, кажется даже успокаивая немного адскую боль в черепной коробке. Господи, как же хорошо, что он ничего еще хуже не натворил в пьяном бреду! От одних воспоминаний своих мыслей, своих чувств, Флорану становилось жутко, а когда он вспомнил, что хотел сделать с Микеле - то ощутил ледяные мурашки по спине. Может, ему все приснилось? Вчерашний день, от рассвета и до заката, был странным, смазанным, похожим на некачественную декорацию, которая должна была вот-вот обвалиться и явить миру нечто иное. Может, не было ничего? Армэля, этого ублюдка, который толкнул их на это, не было дикой злости, не было затравленного взгляда любимых глаз медового цвета..? Вспомнив лицо итальянца, белое, как стена, с посеревшими губами, распахнутыми глазами, в глубине которых были такие чувства, что Моту захотелось как следует приложиться головой о стену, или попросту взвыть, как воют волки на луну, даже громче, надрывнее. Он так хотел вчера, что бы ярость ушла. Она ушла. И внутри больше не было ничего.