И если тебе вдруг окажется больно, И в этом тебе вдруг покажется пусто, То отыщи за спиной своей крылья И не смотри на потухший костёр И не дыши отравленным дымом, И не гуляй по оставленным крышам, И маяки вновь наполняться светом, А якоря надеждами снов Обе Рек - Если тебе
Нет ничего удивительного в том, что ночь для Микеле оказалась бессонной. Ему казалось просто нереальным уснуть, просто лечь, закрыть глаза, и постараться спрятаться в глубине подсознания от реальности, что резала существо ржавым клинком. А если он заснет, казалось почему-то, то больше уже не откроет глаза. Он пытался излить все, что душило его изнутри. В музыке, в песнях, даже, что бывало очень редко - в прозе. Но ноты словно разбегались, рифмы - путались, а слова казались безжизненными. Как будто стоило чему-то выйти из-под его руки - оно тут же умирало, становилось искаженным и уродливым, что Локонте самого бросало в дрожь. Не помогали книги, которые сейчас казались пустым набором слов, не хранящих ни капли тепла; старые фильмы выглядили убого, как будто актеры именно сегодня резко утратили свой талант, обычно дарующийи искренний восторг; чужая возвышенная музыка звучала стеклом по пенопласту, ржавым скрежетом петель тяжелой двери. Микеле не знал, что ему делать. Ночь всегда была для него сродни испытанию, ночью являют себя мысли и желания, забытые в дневной суете, а потом темнота и тусклый свет ночного солнца вспарывают душу, словно гнойную рану, и удержать свои размышления было невозможно, как невозможно было спрятаться в тишине, царившей вокруг, от самого себя. Картины, звуки в голове складывались в какие-то искаженные пазлы, которые явно никак не могли сложиться в одну картинку. Реальность казалась чем-то невозможным, что-то между жутким сном и болезненной галлюцинацией. Казалось, что выхода нет, и уже не будет.***
***
Эти несколько выходных дней были странными, как будто даже время ополчилсь против него. Казалось, будто бы оно проносится быстро, в то же время растягиваясь, словно какая-то липкая гадость, и потому сутки казались гораздо длиннее. В душе Флорана поселилось сомнение. Он ведь помнил, помнил глаза Микеле, как он смотрел на него, сколько было в их глубине раскаяния! Француз ведь знал, понимал, что Локонте осознал, что ничего не испытывает к Армэлю. Тогда в чем дело? Что мешало ему все исправить? Он ведь тоже наговорил лишнего, он не считал итальянца...тем, кем назвал. В нем говорили злость и боль, и эта черта характера, которую он никак не мог исключить из себя: непереносимое желание сделать как можно больнее тому, кто сам причинил ему боль, и плевать насколько близок этот человек. Как часто Мот сожалел о том, что ею его одарила природа! Да только в эти моменты против себя он идти не мог. С Микеле определенно нужно было поговорить. Хотя...будет ли гордый итальянец слушать его после того, как они виделись позавчера в последний раз? Флорану хотелось немедленно позвонить мужчине, явиться к нему на порог, найти его где угодно. Мешало ему только одно: внезапно навалившаяся на к вечеру после ночи в клубе простуда. Кстати, а может именно помутнение сознания из-за высокой температуры вызывало мысли о итальянце? Может, находясь в более адекватном состоянии, взглянув на вещи "трезво" он будет шокирован тем, что готов простить измену? Как тогда, когда он был зол на Мике под влиянием алкоголя? В любом случае, завтрашний день покажет: простуда-простудой, но на репетиции идти было необходимо. Только Флоран слегка не ожидал, что чувствовать себя он будет хуже. Правда, наконец относительно удалось сбить температуру, но похож француз сейчас был на зомби: белое лицо, тени под красными, словно в них насыпали соли, глазами. Да и боль в груди в купе с той же дикой болью в голове в целом не улучшали состояния. Потому Фло не удивился, когда Ямин, увидевший его в коридоре, присвистнул. - Выглядишь так, как будто по тебе каток проехался. Что с тобой стряслось? Мужчина было открыл рот, чтобы поздороваться и ответить на вопрос, но вместо этого внезапно чихнул в платок. - Можешь не отвечать. - собеседник сочувствующе покачал головой. - Ты ведь еще два дня назад был здоров, как тебя угораздило? - Понятия не имею. - Флоран чуть заметно дернул плечом. Эти дни он старался молчать, так как горло и без этого нещадно драло, вызывая частый кашель. - Как ты будешь репетировать? У тебя вряд ли получится. В голосе Ямина звучало сомнение. И не зря: Дов сказал то же самое, правда, в несколько иной форме. - С таким голосом ты не сможешь петь. Ты вообще сам себя слышал? - мужчина хмурился, глядя на актера. - У тебя голос старого граммофона. - Я в курсе. - Мот чуть сощурился, еле сдержавшись, чтобы не огрызнуться, так как знал, что в случае с Атья это ни к чему хорошему не приведет. - Все в порядке, я могу репетировать! Дов, серьезно, это только простуда, я распоюсь и мне станет легче. - А если ты через пару дней окончательно загнешься? - скептически вскинул брови Дов, а потом отмахнулся. - Черт с тобой. Но, учти - я слежу за тобой. И если замечу, что тебе хуже - как миленький отправишься домой. Или в больницу. Посмотрим на твое поведение. Флоран на миг округлил глаза. Нет, это уже был удар ниже пояса: продюсер их мюзикла знал, как француз на дух не выносит врачей и больницы. Потому сейчас все, что он мог - это смириться с условиями отца их мюзикла. Мот не удивлялся, что Микеле до сих пор не было. К вечным опозданиям итальянца на пять-десять минут привык даже Дов, который пытался бороться с этим разными способами, да только что поделать - такова была природа легкомысленного Локонте, и он опаздывал даже будучи готовым к выходу заранее. Значит все, что остается - говорить с ним после репетиции. Главное не прощелкать момент, когда Мике норовит смыться домой по окончанию их почти ежедневного труда. Когда мсье Локонте наконец явился, все шло так, как предполагал Флоран: ни взгляда в его сторону. И как будто случайно Микеле пытался не находиться там, где находится француз, а если и вынуждали обстоятельства - то как можно дальше. Однако стоило отдать итальянцу должное: когда они репетировали диалог перед "Убийственной Симфонией" игра мужчины не отличалась от всех предыдущих репетиций. А вот Фло еле заставлял себя держать роль. И вообще, все-таки он догадывался, что ему будет сложно сегодня играть. Но не на столько же! Хотя одно счастье - ему не приходилось носиться по сцене столько, сколько тому же Локонте, и у него было сегодня на репетиции только две песни. Больному горлу они дались с огромным трудом, в начале Флоран то и дело срывался, но в конце все пошло чуть более гладко. Стоит ли говорить, что к концу репетиции Мот чувствовал себя более, чем хреново? Безумно хотелось оказаться дома и провалиться в тяжелый сон, но наконец перевести дыхание. Однако сейчас перед ним стояла еще одна трудная задача - разговор с Микеле. Который явно будет, мягко говоря, не из легких. На его удивление Локонте задержался в гримерке дольше остальных. Остальные уже неторопливо высыпали в зал, постепенно расходясь, звуко- и светотехники отключали оборудование, а Дов с кем-то шумно ругался по телефону, кажется, костюмером. И, глубоко вдохнув, Флоран решился войти туда, где был итальянец. Тот стоял около зеркала и прикреплял к кожаному шнурку на шее кулон - должно быть, зацепил, когда переодевался. Француз негромко прочистил горло, оповещая о своем присутствии, и Микеле от неожиданности так и подпрыгнул, резко обернувшись. Несколько секунд он недоуменно смотрел на Фло, а потом его взгляд стал тяжелым и абсолютно непроницаемым - Флоран никогда не видел ни у одного человека такого выражения глаз. Через миг итальянец повернулся обратно к зеркалу, возвращаясь к своему занятию. - Привет. - не выдержал натянутого молчания француз, подходя ближе, но не слишком, примерно на середину комнаты. Он заметил, как напряглась от этого на миг спина мужчины. - Вроде как разговаривали сегодня. - спокойно отозвался тот. Без холода в голосе, но и без солнечной улыбки, так ему присущей. Флорану казалось, что ему сжали горло, мешая словам выйти наружу. Да и, к тому же, на ногах стоять было откровенно трудно. Как бы невзначай француз прислонился к креслу бедром, чтобы было легче держать равновесие. Мелькающие перед глазами темные точки несколько мешали смотреть на Локонте. - Мике... - Мот еле заставил себя сказать хоть слово. - Мне жаль, что... - Жаль? - перебил итальянец говорящего, переводя взгляд куда-то в бок, и Фло сообразил, что Микеле видит его в отражении. - Тебе жаль? Ну что ты. Разве шлюх жалеют. Криво улыбнувшись, мужчина тихо выругался на родном языке, кажется, сетуя на никак не желающий пристегиваться обратно кулон. Флоран опустил голову, чуть заметно покачав ей. - Ты прекрасно знаешь, что я так не считаю. Это... Внезапно Мот замолчал. Мысли начали так резко разбегаться, их ход оборвался. Кровь в ушах сильно зашумела, и француз осознал, что ему нечем дышать, а боль в мышцах, что преследовала его третий день как будто многократно усилилась став какой-то странной и тянущей.***
Сегодня Микеле отчаянно не желал идти на репетицию. Но он прекрасно знал, что даже свидетельство о смерти не спасет его от гнева Дова, если внезапно главный герой мюзикла не явится. Дело было лишь в том, что он не знал, как отреагирует на появление Флорана, как сам француз будет себя вести. Теперь, понимал Локонте, репетиции станут для него еще большим испытанием, чем пару месяцев назад. Странно, а тогда ему казалось, что хуже уже просто некуда. Оказывается, хуже куда есть всегда. Его опозданию уже никто не удивился. Да только никто не знал, сколько итальянец кружил в соседнем от Дворца Спорта дворе, не в силах заставить себя пойти в это треклятое здание, мысленно пытаясь судорожно сообразить что ему делать. В итоге, стиснув зубы, Микеле все-таки наконец вошел в зал, где проходили репетиции, решив про себя "будь, что будет". Вот только он не ожидал, что так будет, честно не ожидал. Все было почти как всегда. Ему, наконец-то, захотелось улыбаться, шутить, носится, словно у него в одном месте батарейка, с одной только разницей. Иногда на пару минут его как будто клинило, и он зависал в одну точку пустым взглядом. И ему совершенно не хотелось смотреть даже в сторону Флорана, сейчас он ощущал только острое, болезненное сочувствие к французу: тот выглядел из-за простуды более, чем хреново. На сцене роль полностью заполняла сознание Мике. И только как будто уголком сознания он понимал, что он - Микеланжело Локонте, а не давно умерший великий музыкант. Это было чуть-чуть пугающе, но итальянец достаточно быстро привыкал к странному чувству. И так же, стоя на сцене, он видел перед собой Антонио Сальери, а не Флорана Мота, который просто вдребезги расколотил его сердце. В гримерке Микеле пришлось задержаться, виной тому был соскочивший со шнурка на шее кулон. Вот только почему-то сейчас колечко совсем не поддавалось, что вызывало периодические всплески раздражения. И итальянец уже было готов был обратиться к кому-нибудь за помощью, как за его спиной раздалось негромкое покашливание, от которого Локонте невольно дернулся, оборачиваясь, и натыкаясь на покрасневшие черные глаза Флорана, выражение которых было слегка замученным от болезни. Микеланжело замер, пытаясь понять, что же он чувствует. И внезапно понял. Ничего. Пустота. В груди, в голове, в сердце, в мыслях. И потому, ни сказав ни слова, он повернулся обратно, снова тщетно пытаясь пристегнуть кулон к шнурку. - Привет. - разрушил тишину голос мужчины, и Мике показалось, что он эхом слышит грохот, с которым это простое слово камнем рухнуло на пол. - Вроде как здоровались сегодня. - в глубине души итальянец сам подивился бесстрастности своего голоса. Точно ли он это говорит? Ведь буквально еще пару дней назад ему казалось, что он просто взвоет от боли, которая стальными иглами прошивала всю душу. А может быть именно в этом и было дело? Может, теперь эта боль до дна выпила все чувства, которые он испытывал к французу? Но ведь он сам во всем виноват, разве нет? Ведь Мике изменил Флорану, не наоборот? Мот должен злиться на него, быть опустошенным, прожигать его взглядом опустевших глаз. Так почему сейчас все происходит наоборот? У Микеланжело голова шла кругом от вихря мыслей, которые, почему-то, вопреки обычному не отражались, словно в зеркале, в его глазах. - Мике... Мне жаль, что... - Жаль? - невольно перебил его мужчина, едва заметно искривив уголок губ. Что-то, похожее на обиду, захлестнуло горло жгучей удавкой, не давая сделать вдоха. Вот, в чем дело. Ему никак не могло дать брошенное невзначай в порыве злости оскорбление. - Тебе жаль? Ну что ты. Разве шлюх жалеют. Кривая улыбка более заметно изломала губы актера, и через миг он невольно выругался. Руки дрожат. Вот почему он никак не может совладать с этим треклятым кулоном! Сжав челюсти, итальянец отвел взгляд куда-то совсем в сторону. Черт бы побрал его гордыню. Ведь что значит по сравнению с его поступком слова Флорана? Они оба ошиблись, и, кажется, оба осознали свои ошибки, осознали, что делали и говорили то, чего не должно было быть. Тогда в чем дело?.. - Ты прекрасно знаешь, что я так не считаю. Это... Флоран оборвал свою речь на середине слова. Несколько секунд Микеле так и стоял неподвижно, глядя в ту же точку на полу, но изнутри что-то его кольнуло. С чего бы Моту вот так обрываться? Итальянец перевел взгляд на отражение того в зеркале и увидел, что мужчина смотрит перед собой слегка растерянным взглядом, лицо его было даже не бледным - за секунды оно буквально посерело. Мике показалось, что у него язык прирос к нёбу, он где-то глубоко осознавал, что с Флораном что-то не то, но он и сам весь как будто окаменел, заледенел, и не мог сделать даже шага. Дальше все происходило словно в замедленной съемке. Веки француза опустились, Микеле даже показалось, что он видел, как за секунду до этого закатились глаза актера, спустя, кажется, миг, подкосились колени мужчины, и он рухнул на мягкий ковер гримерки. Тело Мота сотрясала крупная судорога. И только в этот миг Микеле отмер. - Флоран! Ужас стальной раскаленной спицей прошил Микеланжело сквозь все тело, ринувшись вперед, мужчина упал на колени около бьющегося тела Мота, но быстро понял, что тот без сознания. Панические мысли заметались в голове итальянца, который зачем-то попробовал удержать Флорана от судорог, потом - привести в сознание, и только через секунд десять в воспаленном от страха и шока мозге вспыхнули более-менее конкретные мысли. Вскочив на негнущиеся ноги, Локонте распахнул дверь гримерки, не решаясь оставить француза без присмотра, что было голоса крикнул в сторону зала: - Помогите!!!