Выбора нет

Гена лежал на потрепанном матрасе, который принесла Ева. Он устал лежать, сидеть, ходить и жить. Надоело ничего не делать. Хотелось вернуться в квартиру, проводя время с девчонкой. Горячева не выходила на связь уже около восемнадцати часов. Она всегда находилась в сети, а сегодня — нет. Какое-то странное чувство поселилось внутри Зуева. Оно неприятно давило, пытаясь выбраться наружу, чтобы сказать что-то. Только что конкретно? Неизвестность снова настигла, но не Еву, а Гену. Страшно было не увидеть её сегодня, потому что кареглазый хотел узнать про отца. Парень пытался ему дозвониться, но не смог, бросив эту дурацкую идею до прихода девчонки. Пацаны тоже не заходили в социальные сети, пугая ещё сильнее. Вот бы взять свою руку и воткнуть в живот словно нож, а потом достать это уебанское предчувствие чего-то плохого. — Мрак, — прошептал сам себе, поглядывая в иллюминатор. За окном шел дождь, постукивая своими каплями по крыше и крыльям. Возникло резкое желание выйти наружу, но нельзя. Ведро для туалета ещё не полное, поэтому выходить просто так глупо. Без понятия где сейчас находятся Миша и «Сырой», чье имя он не знал от слова совсем. Просто кличка, исключающая хоть какой-то смысл. Погодное условие начинало бесить. Лучше бы светило яркое солнце, нагревая корпус самолета, в котором невозможно находиться. Лучше бы было пасмурно и холодно, но не этот ебанный дождь, мешающий разумно мыслить. Невозможно настроиться на позитивную волну, внушая себе о том, что Николай Юрьевич сейчас находится дома, попивая горячий чай, а телефон не берет из-за рассказа Евы про «работодателей». Папа всегда высказывался о всех работах своего сына в негативном ключе. Пошел в общепит — чмо, пошел в автомастерскую — криворукий дебил, пошел в кинотеатр — лентяй. О самой последней работе Гена не сказал, потому что не хотелось услышать типичное оскорбление с гнетущим позывом. Зуеву всегда было обидно, но он никогда этого не показывал, уезжая от отца с невидимой пощёчиной на лице. Хотелось хоть раз услышать простое «молодец». Не слышал. Вообще. Только измывательства, перемешанные с говном о собственном ребенке. Мама вряд ли бы оценила такой расклад событий, успокаивая Гену с того света. Мысли о ней помогали продолжать эту ебанную жизнь. Даже учёт в наркологии был не так страшен, как мысли о самоубийстве. Зуев до сих пор задавался вопросом: «За что мне всё это?». Он не понимал, зачем ему дарована жизнь; не понимал, зачем неизвестный человек привел к нему девчонку с серо-голубыми глазами; не понимал, зачем продолжает любить отца. Гена многое не понимал, но старался поддерживать баланс собственным похуизмом. Капли продолжали стучать, выдавая незамысловатый ритм. Кареглазый всё бы отдал в данный момент, лишь бы поиграть на барабанах. Ему нравилась музыка, но как можно верить в себя, когда тебя всю жизнь обзывает родная кровь? Тут даже человеку с адекватной самооценкой станет обидно. Устал думать, поэтому встал с матраса и сел в кресло, наблюдая за погодными условиями в другой позе. Лестница заскрипела, оповещая единственного находящегося здесь человека о том, что кто-то идет. Зуев обрадовался. Пиздец как обрадовался. Наконец-то ему доложат все новости внешнего мира. Обернулся в сторону звука, замечая кудрявую голову отца Наташи Барановой. Сука. — Здарова, Гендос, — широко улыбнулся, садясь в кресло перед ним и протянул правую руку для рукопожатия. — До сих пор кукуешь? — Да, дядь Саш, что ещё делать то, — парень ответил взаимностью, протягивая руку. Кареглазый даже усмехнулся, принимая слово «кукуешь» в реальность сегодняшних дней. Он и правда, как кукушка сидит в этом старом самолете, высиживая себе последние минуты жизни. Когда приходил Проповедник, то Зуев невольно начинал вникать в его речи, чувствуя себя пиздец каким философом. Диоген со своей бочкой на втором месте после Гены. Правда, кареглазый не отказывался от всего. Так повелела собственная оплошность. Пришло осознание. То чувство, которое до сих пор таилось внутри называло себя ответственность. Пора брать себя в руки, переоценивая каждый шаг. Конечно, стоило бы сделать это с психологом, но парень им не доверял из-за учёта в наркологии. Уж слишком они прилипчивые. — Я тебе принес горячего, а то холодно тут, — мужчина достал из внутреннего кармана куртки чекушку водки и бутылочку пива в зеленом стекле. Зуев потер руки друг об друга, понимая, что сейчас хорошенько напьется, а потом ляжет спать, дожидаясь прихода Евы. Так будет проще убить время, ибо телефон начинал разряжаться. Идти обратно в мастерскую точно не вариант, тем более, когда тут никого нет. Дядя Саша магическим образом наколдовал в своем кармашке ещё два пластиковых стаканчика, разливая «беленькую» по своеобразным рюмкам. Гена зажег сигарету и сделал первую затяжку, начиная затирать что-то про «солдат», «командиров» и прочую херню, о которой вряд ли вспомнит завтра. Он не говорил, а в прямом смысле изливал собственную душу, забывая иногда дышать. Сигаретная смола обволакивала легкие, оседая неприятным слоем. Кареглазый закашлялся, оборачиваясь в левую сторону. Отцовские цесарки, привезенные лично двумя людьми: Евой и Геной. — Что там? — Баранов обернулся вслед за парнем, не понимая в собственно дело. — Хорош пугать! У меня нервы, Ген. Сигарета медленно тлела в руках, осыпая пепел на пушистую кофту с разноцветными рисунками. Шесть птиц хаотично передвигались по передней части самолета, разговаривая на своем языке. Махали крыльями, ударяя друг друга. Буквально дрались не за что. Он тоже дрался. Только с сам с собой, потому что в голову вернулись другие мысли. — Отец забыл сарай запереть, — задумчиво ответил, смотря как одна из них пыталась прокусить коробку из-под лапши быстрого приготовления. Николай Юрьевич любил свою ферму. Она являлась его отдушиной после смерти Василисы, поэтому все происходящее вызывало множество вопросов. Пожилой мужчина, который вроде бы ещё не впал в деменцию за счет возраста — просто на просто не мог забыть закрыть калитку, выпуская всех своих любимец на произвол судьбы.

***

Всё утро Гена был сам не свой, ожидая Хенка. Светловолосый позвонил ему утром, предупреждая о скором прибытии в «аэропорт». Обещал сходить за пивом, а также рассказать какую-то новость. Какую именно — не сказал, ссылаясь на важность разговора, который должен произойти не по телефону. Кареглазый высматривал силуэт в иллюминатор, щуря глаза подобно Еве, чтобы точно не пропустить визит лучшего друга. Вчера они почему-то не явились, хотя обещали приходить, лишь бы ему здесь не было скучно. Насчёт троицы понятно, но вот отсутствие девчонки казалось странным. Горячева до сих пор не выходила на связь, пугая своим молчанием уже два дня. Два характерных стука о борт самолета. Зуев моментально вскочил с матраса, направляясь к одному из иллюминаторов, чтобы встретить Борю. Выглядывает, видит соклубника и протягивает руку для рукопожатия. Светловолосый приветствует молча. Это не характерно Хенку, потому что он всегда разговорчивый до жути, а сейчас… Совершенно нет. — Как я рад тебя видеть, брат, — говорит Гена, ожидая захода друга. Видит его во весь рост и крепко обнимает, радуясь подобно собаке, которая целый день ждала хозяина около порога. — Братан, ты не представляешь, я всю ночь так хотел пива, — усмехается, — как беременная, честное слово. Бежит впереди него, сметая мусор с кресла. Какие-то упаковки, пластиковые бутылки и прочая хуйня летит на пол, сопровождаясь спектром звуков. Но на это наплевать. Сейчас главное хоть какое-то малейшее общение и живой человек, свободный для выхода из самолета на улицу. Он смело может дойти до магазина, купить выпивки и принести сюда. Интернет доставки отдыхают в сторонке, ведь им никогда не сравниться с лучшим другом. — Сходишь за пивом? — спросил Зуев, поднимая одну бровь вверх. Хенкин молчал уже минуты две, находясь у себя в мыслях. — Ты че? — Да, можно, — наконец-то отвечает, уставив взгляд на Гену. Боря не знал, как сказать новость, которую обещал донести. Ева бы не одобрила такой шаг с его стороны. Снова задумался, перекладывая свой рюкзак с одного плеча на колени, отворачиваясь от кареглазого, лишь бы подумать ещё чуть-чуть, правильно формируя каждое сказанное слово заранее. — Ты че? — переспрашивает, ухмыляясь непонятно с чего. Молчание пугало. — Че случилось то? — Отца твоего убили, Ген, — собравшись, выдает Хенк, тщательно скрывая взгляд. Не хочется смотреть в глаза тому, кто испытывает сейчас эмоциональную мясорубку внутри. Боря знает: какого это. Его собственный отец каждый день издевается то над ним, то над сестрой, насилуя морально. Мама всегда молчала в такие моменты, поддерживая мужа. Не может её любимый Костик просто так кричать, всегда есть причина! — Че ты несешь-то? — Зуев пересаживается на соседнее кресло, пытаясь переварить услышанное. Гене больно. Настолько, что он чувствует, как его собственное подсознание шатается во все стороны подобно качелям. Хочется одновременно кричать и бить себя, оставляя синяки на теле. Во всем виноват он и чувство стыда по отношению к Николаю Юрьевичу будет преследовать всю жизнь. Отца убили из-за него. Смотрит на свои руки, понимая, что Зуев Геннадий Николаевич не притрагивался к умершему, но это дело его собственных рук. Больнее всего признать всё происходящее, а потом пойти в полицию и сдаться с повинным. Маленькому Гене больно. Настолько, что он чувствует, как его внутренний ребенок одновременно ликует и плачет. Одна сторона радуется, осознавая какое-то невидимое освобождение, которого не хватало всю жизнь. Другая сторона бьется в истерике, переваривая тот факт, что у него больше нет никого. Вообще. Бабушек, дедушек и других — не знает. — Сегодня хоронить будут, — Боря подливает масло в огонь, заставляя чувствовать невозможность выхода отсюда. Зуев вряд ли сможет посетить данное мероприятие, но вторая сторона маленького Гены сопротивляется, нагоняя страх. Там он увидит его в последний раз. Хотя бы так может извиниться за свой хуевый характер, выбор работы и за испорченную жизнь. По щекам текут слезы, обжигая лицо. Кареглазый смотрит в окно, видя силуэт Евы, которую ждал сорок восемь часов. Она пришла именно тогда, когда он обо всем узнал. Плачет ещё больше, хватаясь за руку Хенка, лишь бы не начать себя ей калечить. Очень хочется, но это глупо. От этого ещё хуже. Взвывает хуже волка, крича на весь самолет. Кажется, будто стены начинают трястись от громкого крика. Граффити, нарисованные малолетками, сейчас отпадут ровным слоем, приземляясь на пол. Горячева слышит это, начиная бежать прямиком к воздушному судну, понимая, что опоздала. Заходить внутрь, видя, как Боря и Гена столкнулись лбами. Выглядит так, будто один пытается передать второму свою поддержку. Девчонка стоит на месте. Не знает, что сейчас делать: подходить или остаться тут, наблюдая со стороны. Ева понимает, какого это терять близких. Вспомнился момент из старого города, где её успокаивало десять человек, а она продолжала сидеть как вкопанная, обвиняя во всем себя. Зуев падает обратно, доставая из кармана сигарету, а потом поджигает её, смотря на Горячеву. Она не выдерживает, подбегая к нему. Садиться на грязный пол, пачкая колени. Обнимает со всех сил. Шепчет что-то невнятное. Гена продолжает плакать, прижимая девчонку к себе. Хочется умереть следом за отцом, спрашивая у неизвестного человека лишь один вопрос: за что? Но, он не ответит. Ему всё равно на эмоции каких-то людишек, обитающих на земле. Человек, управляющий всеми всего лишь проводник. Неизвестному нравится наблюдать за болью, а потом выдавать что-то хорошее, делая вид, будто так и должно быть. В этот раз не будет. Только нескончаемый ужас и страх, который навсегда останется в теле Зуева и девчонки, находящейся рядом.