М&M (Сердце справа)

Его соулмейт — редкостный придурок. Это вроде как аксиома его жизни. Из всех семи миллиардов жителей Земли, ну или хотя бы — ладно, упростим расчеты, соулмейты чаще всего рождаются где-то поблизости друг от друга, чтобы был хоть какой-то шанс встретиться, в этом Вселенная милостива — из восьми миллионов жителей Нью-Йорка ему достался абсолютный джекпот и величайшая проблема в одном лице. И, вдобавок, Майлз напрочь влюблён в своего соулмейта не потому что это предопределённость, судьба, его вторая половинка, человек, подходящий ему лучше всего. А потому что — ну как в него не влюбиться? Просто потому что это Питер Паркер, чёртов Человек-паук, который просто протягивает тебе стаканчик кофе навынос и улыбается, а ты уже тонешь. Гений в химии и технике и полный придурок в отношениях, потрясающе добрый, до безумия смелый и абсолютно самоотверженный парень. Если бы кто-то знал, какое сокровище ему досталось, Майлза точно порвали бы от зависти. Если бы кто-то знал, какая головная боль ему досталась, может, хоть кто-нибудь бы его всё-таки пожалел. * * * Концепцию соулмейтов многие боготворили, многие ненавидели. Факт того, что в жестоком, холодном, перенаселённом мире существует человек, предназначенный лично тебе, как ты ему, кто точно тебя поддержит, кто будет всегда на твоей стороне, кто дополнит тебя именно так, как тебе это нужно. Конечно, это не значит, что вы не будете ссориться (если вообще встретитесь), ведь вы всё ещё два разных человека, но разве в споре не рождается истина? При должном умении договариваться, это не проблема. Факт того, что Вселенная уже всё за тебя решила, назначила тебе кого-то, кого ты даже никогда не видел, но уже любишь, потому что так положено, разве это не убивает концепцию свободы воли и выбора? Но как к этому ни относись, а почти у каждого на левом запястье с рождения есть узкая белая полоса, свидетельствующая о том, что где-то существует твой соулмейт, твоя вторая половинка. Кто-то даже не ищет — Нью-Йорк слишком большой город, это почти бесполезно, и встречи обычно случайны. Когда соулмейты встречаются, полоса краснеет, как в той древней легенде про «невидимую красную нить». Ну, легенда врёт только в одном: нить эта вполне себе видимая. Самое обидное — когда запястье краснеет где-то в утренней давке метро, а ты этого даже не замечаешь, пока не становится слишком поздно: момент упущен, опознать, кто же это был, не представляется возможным. Кто-то посвящает поискам всю жизнь. Кто-то даже устраивает семьи так, будто никаких соулмейтов не существует. Майлз считает, что ему в какой-то степени повезло — метка, всю жизнь бесившая его тем, как выделяется на его коже, покраснела в тот момент, когда потерянный соулмейт был меньшей из его проблем. Сидя на шатком пластиковом стуле в холле больницы, куда свезли всех пострадавших в теракте у ратуши, он тупо рассматривает потемневшее запястье — самый явный знак, что его соулмейт оказался где-то рядом, где-то в той же толпе. Цвет темнее, чем положено — тоже ранен, но не до черноты — значит, ещё жив. А отец — нет. И это кажется таким ужасно несправедливым, что кто-то, кого он даже не знает, всё ещё жив, а самый важный в его жизни человек — нет. То, что ему достался кто-то очень беспокойный, он понимает почти сразу — слишком часто окатывает фантомными ощущениями то сильнейших эмоций, то физической боли, которых он сам не испытывает. Вроде бы, так быть не должно, во всяком случае, родители о чём-то подобном не рассказывали, но подробностями делиться как-то и не принято… Может, он — Майлз почему-то уверен, что это не девушка — тоже полицейский или спасатель. Это было бы, наверное, честно. Потом всё как-то закручивается: приют, эпидемия, дела, страдать становится немного некогда. Мэй — у неё на запястье чёрная траурная полоса, которую она не прячет — помогает ему справиться с потерей куда лучше, чем дипломированные психологи, а тяжёлая работа — с бессмысленной тоской. Майлз берёт дополнительные смены, не слушая ничьих предупреждений, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями, — но ему правда нравится помогать людям. Может, в пятнадцать ещё рано рассуждать о призвании всей жизни, но «бескорыстная помощь людям» кажется весьма хорошим вариантом. Он уверен, отец бы одобрил. За повседневными заботами он почти забывает о своих личных проблемах, почти не обращает внимание на принадлежащие не ему ощущения. Пока в один вообще не прекрасный вечер не окатывает так, что он еле удерживается на ногах. Метка темнеет на глазах, зависая где-то между тёмно-бордовым и… Нет, всё-таки в самую последнюю форму цвет не переходит, замирает. Ну и куда влез этот придурок? Найти бы и высказать всё, что Майлз думает о таком к себе отношении. И к нему тоже, за компанию, ведь нельзя же не понимать, что это действует в обе стороны! Или можно? С грохотом распахивается дверь, и двое взрослых втаскивают в приют растерзанную тушку, опознать в которой Человека-паука может только самый преданный фанат. Вот только проблема в том, что, когда тушку сгружают на ближайшую пустующую койку, его собственный позвоночник отзывается так, словно это он раскрошен в щепки. — Да вы издеваетесь… Из всех возможных вариантов, во всём чёртовом перенаселённом Нью-Йорке с кучей адово разнообразнейших спецслужб его соулмейтом оказался сам Человек-паук?! Как фанат Майлз в абсолютном экстазе. Как человек, чей соулмейт рискует вот-вот отдать концы, не приходя в сознание, — в полном беспросветном ужасе. Но паниковать ему некогда — надо спасать этого придурка. Своего придурка. К счастью, доктор Майклз профессионал, который знает, что делать, его команды чёткие и конкретные. Или, всё-таки, кто-то здесь очень хочет жить. Травмы выглядят жутко, очень жутко, но ему говорят, что Паук должен встать на ноги быстрее обычного человека. Это успокаивает, но не сильно. А обычный человек вообще встал бы после такого хоть когда-нибудь? Охраняя его сон после операции, Майлз слишком часто посматривает на собственное запястье, отмечая, не посветлеет ли метка, но вряд ли ему сейчас намного лучше, чем до неё. Воровато оглядевшись, Майлз аккуратно отодвигает перчатку с левой руки. Да, бледную кожу окаймляет положенная алая полоска. Конечно, это ещё не совсем подтверждение, но — только если это правда он, всё имеет смысл. Вот только как ему-то об этом сказать? * * * Майлз забирает свой кофе, улыбаясь в ответ. Бессмысленно — если уж за два с лишним года, что они знакомы, так и нашёл возможности сказать. Он почти уверен, что Питер не в курсе — не настолько он хороший актёр, чтобы скрывать нечто настолько важное. Из Симкарии Питер возвращается с потемневшей почти до черноты меткой — и Майлз только тогда полностью осознаёт, как близок был к смерти, останавливая разбушевавшийся реактор. Кажется, что уж после этого невозможно не догадаться — Майлз не скрывает от него ничего (ну, кроме одной, ладно, двух вещей) — но метка постепенно перецветает на обычный алый по мере того как ему становится лучше, и момент упущен. На осторожные расспросы Питер только пожимает плечами, утверждая, что такое «сокровище», как парень, ежедневно рискующий умереть, никому не сдалось. Что найти в Нью-Йорке кого-то, с кем столкнулся случайно лишь однажды — а Человек-паук ежедневно сталкивается с сотней-другой людей — почти нереально. А даже если найти — быть соулмейтом Человека-паука слишком опасно, ведь если узнает хоть кто-то из его слишком многочисленных врагов… Лучше не знать друг друга вовсе. Майлз на самом деле не знает, чего боится. Не то чтобы эти дурацкие причины не были правдивы. Но он тоже Человек-паук — так что всё это работает в обе стороны. То, что они оба парни, тоже не проблема — какая бы высшая сила ни наделяла людей соулмейтами, на биологию ей было глубоко плевать, однополые пары отнюдь не были редкостью. Разве что семилетняя разница в возрасте… Если бы Питер не вёл себя временами так, словно это ему тут недавно стукнуло восемнадцать. Он как раз допивает кофе — приятный пит-стоп во время патруля, почему нет? — когда на почту падает уведомление об очередном преступлении. В этом городе у них никогда не бывает долгих перерывов. — Что там? — Питер допивает кофе одним долгим глотком, сминает стаканчик и безошибочно отправляет в мусорный контейнер далеко внизу. — «Помогите… мы заблокированы… У них бомба!» Есть геометка, это недалеко. — Вперёд. — Не знаю, Пит. У меня плохое предчувствие, — Майлз вызывает спецслужбы — лишними точно не будут. К сожалению, предчувствия предчувствиями, а проигнорировать призыв о помощи они не могут. Остаётся только надеяться, что всё будет хорошо. Разумеется, это банк. Банки в Нью-Йорке вообще место притяжения всяких неразумных личностей. И обычно это просто, но сообщение о бомбе настораживает. Какой вообще смысл взрывать — банк? — Давай я пойду осмотрюсь, с кем мы имеем дело? — Майлз, нет. Ты никуда не пойдёшь один, это опасно, — Питер кивает знакомым полицейским, но подходить к ним не стоит. У них обычно свои методы работы, к полицейскому уставу отношения не имеющие. — Разве не всё, что мы делаем, опасно? — Мы не будем тратить время на бессмысленные философские споры, — Питер первым прилипает к стене банка рядом с вентиляционной шахтой. Майлз раздражённо выдыхает и, прикрывшись «невидимкой», ныряет в ближайшее окно. В главном вестибюле находятся около десятка вооружённых типов в чёрных масках, контролирующих выходы и окна, несколько испуганных служащих и посетителей и опутанный проводами ящик, словно впаянный в одну из колонн, поддерживающих потолок с вычурной лепниной — видимо, та самая бомба. — Пит, — главное, говорить тихо, чтобы не заметили враги, благо, что они и на шёпоте прекрасно друг друга слышат. — Я сниму тех двоих у бомбы, уберёшь парня у окна, он на них пялится и мне мешает? — Принято. Аккуратней, не задень устройство. — Не волнуйся. Из-за меня больше ничего не взорвётся, — он бесшумно спрыгивает возле преступников, сторожащих бомбу, и вырубает их при помощи биоэлектричества. Аккуратно опускает на землю два бесчувственно оседающих тела, оттаскивая поглубже в тень (хотя тени в хорошо освещённом вестибюле практически нет, но отключить сейчас свет — это навести панику и привлечь к себе внимание). Надо быть осторожнее. Питер снимает ещё двоих, прежде чем его всё-таки замечают. Майлз реагирует на звук выстрелов, кидается вперёд, выбивая автомат из рук вооружённого козла, посмевшего стрелять в его соулмейта — пусть тот и вполне способен увернуться — и вырубает одним точным ударом. — Никто не помешает мне отомстить! — истерично вскрикивает один из ещё не пойманных типов в маске, подскакивая к устройству и выдёргивая какой-то из проводов. Удрать ему не даёт рывок паутины, швыряющий на пол. Питер пеленает преступника, не глядя, уже стоя рядом с бомбой. Майлза окатывает двойной волной паники с привкусом злости. Последняя — его собственная. Он знает, что сейчас будет. — Выводи отсюда заложников. Быстро. — Давай этим займутся сапёры, а не ты? — тихо, безнадёжно спрашивает Майлз. — Идём вместе. — Не успеют. Эта чёртова колонна — несущая. Если взорвётся — здание сложится карточным домиком. У нас чуть больше пяти минут, — это Питер произносит уже так, чтобы услышал не только он. Майлз взвывает от ярости. Теперь у него просто нет выбора — если они хотят избежать жертв, кто-то должен прервать начинающуюся панику и организовать людей. Это чистейшая подстава. И у него даже нет времени спорить. — Только без самоубийственных глупостей, ладно? Я пришлю сюда сапёров. Так, народ, слушаем меня, — сдёрнув из укрытия последнего из прячущихся налётчиков, Майлз без стеснения вручает бесчувственные тушки преступников немногочисленным мужчинам и распахивает двери в длинный коридор, через который можно выбраться на улицу. — Быстро, без паники, помогая друг другу. На выход! — сам подхватывает пару бандитов и аккуратно просачивается вперёд. А то полиция на открывающиеся двери захваченных банков реагирует обычно нервно, могут и пальнуть случайно. Лучше в него, чем в кого-то из заложников. В голове щёлкает таймер: минута на то, чтобы выбраться, две-три — на то, чтобы сдать преступников и объяснить происходящее. Сапёры действительно никак не успеют. Но он вернуться — да. Если с «жили они долго и счастливо» не выходит, то «и умерли в один день» обеспечить вполне можно. Его не пытаются задержать, когда он молча скидывает преступников у ближайшей патрульной машины, кто-то из заложников уже, захлёбываясь словами, рассказывает, что случилось. Чуть качает головой, когда его подзывает один из офицеров — время, драгоценное время. Убедившись, что из банка выбрались все, он кидается обратно, но войти не успевает. Взрыв грохает откуда-то сверху, будто бы на крыше, а следом окатывает настолько адской болью, что в глазах темнеет. Майлз падает на колени, хватая ртом воздух. — Нет. Нет-нет-нет-нет, — трясущимися руками он начинает сдвигать перчатку, но обрывает себя на середине. Нет. Точно нет. Этого. Просто. Не может быть. Он поднимается рывком, несмотря на то, как ведёт, взбирается на крышу, не позволяя себе передумать. Нет времени на панику. Нет времени обращать внимание на фантомные боли. Нет времени больше ни на что. Так и не открытая метка жжёт сквозь костюм. Крыша банка выглядит так, словно на ней что-то взорвалось. Майлз осматривается, ища среди обломков заметное в любой ситуации красно-синее пятно. И, к собственному ужасу, находит. Синего почти не видно за красными кровавыми пятнами. Майлз опускается рядом со страшно неподвижной фигурой, касается несмело. Он больше не хочет смотреть на метку — сердце под его ладонью не бьётся. Питер больше не дышит. — Пит? Эй, это не смешно. Очнись, ну же. Это уже было, ты же не можешь так… — слово «умереть» стискивает горло, не выходит. Что-то мешает смотреть, он быстро смаргивает — плакать в маске плохая идея. Он всё-таки скатывает перчатку с запястья — ну же, Вселенная, дай ему хоть один шанс объясниться с соулмейтом, а не потерять его навсегда, даже не попробовав. И чудо происходит. На глазах часть траурной чёрной ленты перецветает. Толчками, будто кровь выливается из раны, алый цвет заливает черноту прямо над его пульсом. — Да ладно… Это же почти легенда… Во всяком случае, никто не верит всерьёз в то, что так бывает. Что связь соулмейтов вправду может вернуть с того света — ненадолго, на несколько минут, и обычно чтобы была возможность попрощаться. Во всяком случае, отца она не вернула. Адова редкость, один шанс на миллион, чёртов второй шанс. Надо только использовать его правильно. К чёрту разговоры. Решительно выдохнув, он запускает обратный отсчёт так, чтобы видеть цифры на дисплее маски. У них что-то около десяти минут, если легенда не врёт. Аккуратно подсовывает ладони под колени и под спину Питера, и костюм сразу начинает пропитываться кровью. Он знает, что выстирать её будет почти невозможно. — Майлз? — Питер вцепляется в его плечо. Голос такой хриплый и слабый, совсем не его. — Заткнись, Пит, — он встряхивает головой и пытается решить, как быстрее — по лестнице или спрыгнуть прямо с крыши. Но сотрясение при приземлении может повредить Питеру… Придётся всё-таки по лестнице. — Поговорим потом, — главное, чтобы это «потом» у них было. — Куда… ты? — Вниз. К врачам. Слушать ничего не хочу, — каждое слово — пролёт лестницы, какого чёрта она такая длинная… — Просто молчи. Не трать силы. Он вваливается в первую попавшуюся машину экстренной помощи, почти задыхаясь после слишком быстрого даже для него бега, сгружает свою драгоценную ношу на каталку. — Вы же понимаете, что эти раны несовместимы с жизнью? — устало интересуется врач, тем не менее, сразу что-то вкалывая пациенту. — Знаю, — Майлз прислоняется к стене, хрипло вздыхает. Даже они могут выдержать не всё. Питер, похоже, мало что чувствует — есть же какие-то пределы у человеческого восприятия — но вся его агония досталась ему. Майлз бы тоже не отказался от какого-нибудь болеутоляющего. Но нельзя — ведь это самый лучший знак, что он ещё жив. Потерпит. — Просто сделайте что-нибудь, чтобы он прожил дольше чёртовых шести с половиной минут. Дайте мне… чуть больше времени.