***
голова гудит. раскалывается на куски изнутри, колошматит окровавленными кулаками о глухое стекло, но то не бьётся – лишь отдаёт упругой болью в избитые костяшки. кажется, что ещё секунда – и вырвет наизнанку всем, что только умещается внутри. о, хочется очнуться и подумать о том, что всё это сон, глупая и бессмысленная иллюзия кошмара, часто посещающая меня в последнее время. но стряхнуть эту вязкую пелену не выходит: она словно разъедает глаза изнутри, иссекая виски бесконечным приступом. – милый, проснись! какой… знакомый голос. – Филипп? Кристина?.. она чем-то обеспокоена? в попытке разлепить глаза взгляд снова встречается с пустотой. чёрт, почему именно сейчас? что, если Кристине нужна помощь? что, если она снова видит дурные сны – или, что ещё хуже, чувствует себя плохо? очнуться, очнуться… – милый… … тембр её голоса плавно перетекает в колючее и острое. ранит слух шипами. словно ледяная ядовитая улыбка, триумфальный смешок, зарождающееся безумие. – уже пробудился? я и подумать не мог, что в Вас… в тебе… столько воли к жизни. кажется, нам пора перейти на более… фамильярный вид общения. с глаз словно сорвали загустевший слой дёгтя. ослепительный свет, поначалу нещадно резанувший глаза, оказался всего лишь тусклым поблёскиванием от кипы свечей, выстроившихся в изящный ряд у моих ног. едва не задохнувшись от неожиданности, я зажмурился; на глазах тут же предательски выступил жгучий бисер слёз, в которых окончательно растворилось мимолётное видение. он всё так же лежал рядом, только теперь в руках его красовался нож – тот самый, что он столь любезно вручил мне. взмокшие и чуть кудрявые волосы сбились набок, обнажая его лицо – я и подумать не мог, что у такого психа могут быть столь выразительные глаза. спрятанные среди худощавого лица, тёмные, лихорадочно сверкающие в полумраке, они глядели на меня с безумным хищническим желанием; мне до смерти хотелось отвернуться – или хотя бы попросить снова поместить на глаза плотную ткань – но я лишь сжал губы, кончиком языка слизывая с них подзапёкшуюся кровь. – надеюсь, урок был усвоен? дерзить своему гостю не следует ни словом, ни делом, особенно, если действия его полны благих намерений. – заткнись, – просипел я, стараясь отодвинуть своё одеревеневшее от боли тело подальше, – благими намерениями вымощена дорога в ад. ты просто больной ублюдок, следящий за людьми, а затем проворачивающий подобное… ты… та безвинная женщина тоже пострадала от твоей руки! но от правосудия такому как ты не ускользнуть, и рано или поздно… – …так или иначе, верно? – нежно закончил он; от его слащаво-медового тона по коже моей хлынула волна холода, – твоя сестра, думается мне, была бы куда сговорчивее и послушнее, окажись она на твоём… договорить Джек не успел. с яростным воем я рванул локтями в разные стороны, верёвка, ранее казавшаяся мне куда более прочной, заскрипела под натиском лопающейся стёртой кожи. мне было плевать на боль физическую, куда тяжелее ударила подобная низость по тому, что так тщательно оберегалось мной многие годы. да кто ты, мать твою, такой? как ты смеешься пользоваться моими рассказами о ней? как ты смеешь говорить о ней грязные вещи, даже не зная, как выглядит её прекрасное, не запятнанное чернотою лицо?! первый сильнейший удар коленом выбил из его рук нож. после второго его мягкое, несгруппированное тело оказалось на полу, с грохотом сверзившись с кровати вниз. я бил, бил и бил – сначала высвободив из пут одну руку, а затем – с леденящим слух треском – и другую; кулаки пульсировали от нагретой крови, с отвратительным чавканьем и щелчками вылетающей куда-то прочь. я бил, совершенно потеряв над собой контроль и задохнувшись в упоении, не видя перед собой совершенно ничего, кроме его безвольного обмякшего туловища, согнувшегося под моим весом. но едва только Джеку удалось опомниться, он схватил меня за взорвавшееся адским спазмом запястье и выскользнул, ударив меня в рёбра. что-то оглушительно хрустнуло. я захрипел в попытке отбрыкнуться от нападавшего, и мне бы это удалось, если бы не ноги, по-прежнему связанные. он крепко вцепился в мои руки и с размаху уместил колено на моей груди. я не сразу понял, отчего моя ярость вдруг стихла, а желание сопротивляться выключило словно по щелчку. ноющее чувство в животе теплом разливалось по проломленной грудной клетке и выше, приливая к вздымающейся шее, подбородку и скулам. нож. этот ублюдок воспользовался ножом. – тебе настолько не понравился мой подарок? что ж, – Джек тяжело дышал, на губах же его, выпачканных в бордовой жидкости, виднелась широченная ухмылка, – видишь ли, я решил применить его в хозяйстве самостоятельно, поскольку пользоваться предоставленным шансом – это явно не твой конёк. я лежал под ним, чувствуя, как силы покидают меня. в горле першило, тело же совершенно перестало слушаться, по ощущениям проваливаясь всё глубже во что-то сырое, тёмное и очень-очень мягкое. её руки тоже были мягкими. почти белоснежными, я мог почувствовать их там, откуда торчала металлическая рукоять орудия. они мягко вынимали её, позволяя мне вздохнуть свободнее. просипев нечто невнятное, я прикрыл застланные кровью глаза. Джек, наверное, продолжал говорить – Джек, ведь так звали моего убийцу? – но эти обрывки фраз тонули в алой пелене. «так… ярко». разум мой вновь погрузился в забвение.***
– какая жалость… ещё один ценнейший экспонат был утрачен в погоне за бездарной справедливостью. право, твоя самоотверженность, мой милый Филипп, не должна пропасть зазря… мужчина, сидя на полу рядом с безвольным трупом, рассмеялся – сначала тихо, а затем всё громче и раскатистее. смех рикошетом отлетал от суженных стен погружённой во тьму комнаты, звенел в пустых коридорах, проникая в полуночный сад. – …так приступим же к написанию ещё одной картины. я чувствую, что способен сотворить нечто невероятное… настоящий шедевр.