ФБ-сборник

Название: Аконит Автор: fandom Pandora Hearts 2013 Бета: fandom Pandora Hearts 2013 Размер: драббл, 871 слово Пейринг/Персонажи: Шарлотта Баскервиль/Ада Безариус Категория: фемслэш Жанр: PWP, дарк Рейтинг: NC-17 Краткое содержание: Когда что-то лучше тебя, непременно хочется это испортить. Примечание/Предупреждения: *написано по заявке с инсайда *таймлайн: события в академии Латвидж. У Шарлотты Баскервиль аконитовый взгляд, неоправданно теплый для сконцентрированной в нем ядовитости, и тщательно составленное участие в улыбке, столь же мерзостно-розовой, как она сама; а еще, наверное, ей очень скучно — Шарлотта зевает, лениво прикрывая распахнутые губы тонкими блеклыми пальцами, и придирчиво щурится. В Шарлотте пятьдесят килограмм веса и вся тысяча — садизма, у Ады Безариус же есть только удравшие куда-то кошки и хрупкая цветочная душа, взращенная в свете дамских романов и рояльного звучания си бемоль, — потому совсем неудивительна та сила, с которой Лотти играючи цепляет ее за запястья и опускает на пол, и то, как по-хозяйски эта сила определяет, где следует Аде лежать и что положено делать. — Спокойно, девочка. И, может, твои изумительные глаза не перекочуют на ворот моего плаща в качестве брошек. Ада жмется к каменным плитам в боязливом недоумении. Ей холодно, больно и обидно, и она совсем не понимает, каким боком во всем происходящем завязана и почему в аконитовом взгляде такое плотоядное предвкушение. — Бьюсь об заклад, мужчины к тебе так и липнут. Как мухи на варенье или, скорее, на комок падали. Будем честны между нами, женщинами, — вся красота наша есть не более чем оболочка, под которой скрывается корм для трупных червяков. Шарлотта подводит итог, грустно вздыхая, — и нависает, до неприличия хищно разглядывает распластанную под собой фигуру. Кончики прямых ирреально-розовых волос щекочут Аде шею и лицо. — А если мы вот так... Лотти стискивает ее бедра своими, когда опускается сверху, и с пытливым интересом врача изучает затопивший лицо Ады румянец. Юбки у обеих короткие и от ерзаний Шарлотты задираются почти до пояса — оголенной кожей в том месте, где заканчиваются резинки чулок и начинается сливочно-белая плоть, Ада чувствует, как горячо и влажно под тонким батистом чужого нижнего белья. — Хорошая девочка, — со снисходительно-доброй усмешкой Шарлотта треплет жертву по щеке. — Очень хорошая. Она распалена не желанием податливо вытянувшегося под ней тела, но охотничьим пылом. И поразвлечься не прочь, чтобы скрасить затянувшееся ожидание добычи поважней и покрупней. — Поиграем? — предлагает Шарлотта, оглаживая полушарие чужой полной груди. — Поиграем, милая, пока не пришел твой братец? У нас ведь еще полным-полно времени. Ее удлиненные, словно оселком заточенные ногти впиваются в кожу не оставляющим возможности и права на пререкания жестом, и Ада закрывает глаза. Про себя она считает, сколько раз в такт болезненному возбуждению метнется туда-сюда ее сердце, прежде чем скромная невинная Ада Безариус соизволит наконец опомниться и умереть от стыда. Ладони блуждают по телу с далеко не врачебным интересом, оглаживают, надавливают, порождая реакцию вполне закономерную, — Ада дрожит и отворачивает голову, царапаясь щекой о щербатый камень. — А девочка не такая уж и девочка. Кто это был? Кто заставлял тебя выгибаться и рыдать от похоти, маленькая сучка? Не отвечать же Аде, что не было никого и никогда, просто природа наделила ее слишком чувствительным, порочно чувственным телом, реагирующим на касания не хуже тела блудливой нимфоманки, но когти-пики скребут все требовательней, все жестче, обводя затвердевший сосок, сдвигая и без того сбитые кружева внизу, в самом неназванном уголке греховно прекрасного тела Ады Безариус. — А-а-а! — эхо стонов ломает потолок каменной клети — выше и выше, прочь отсюда, ближе к небу. Лотти не пускает; в ней пятьдесят килограмм веса и тысяча — садизма, а еще животное стремление обладать тем, кто и так повержен, и жалости чуть-чуть: ну как же так, такая правильная правильность, а попалась, такая роза, а колючки отрастить забыла. — Ш-ш, — жаркий вдох неприятно обжигает ухо. — Шлюшка ты нетронутая, лежачее ты недоразумение. Как ты хочешь? Может, так? В тот момент, когда острые резцы прихватывают за гвоздик сережки, вдетой в мочку, и с силой дергают, разрывая плоть и кожу, становится сперва жарко, потом — оглушительно больно. На шею брызжет липкая кровь, Ада воет, узкая злая ладонь затыкает ей алый, перекошенный от ужаса рот. — Поиграем? — Лотти сплевывает на пол окровавленный металл серьги. — Следующим будет твое ухо. — Нет! В умоляющем взвизге Ады ни капли достоинства и литра полтора-два слез. — Ну-ну, не реви. Некрасиво. В вопросах красоты Шарлотта знает толк — правда, толк свой, специфический, и знает, где и как надо резать, чтобы прелестное личико Ады превратилось в погребальную маску шута. Она не ваятель, не творец, нет, — простой исполнитель: надо — искалечит, надо — зарежет. Вспарывать грудную клетку кинжалом куда проще, нежели обтесывать мрамор, но Лотти нож прекрасно заменяет скульпторский резец: для нее красивы и кровавые разводы на стенах, и кляксы гари в летнем небе, и пронзительный, трагически-музыкальный женский отчаянный плач. Красиво в глазах Шарлотты то, что иному несет омерзение, противно то, чем другие восхищаются, — и если и есть чистота, столь громко для слуха Шарлотты взывающая к очернению не потому, что хочет этого сама, а потому, что причина зависти у той, кто кровью заляпан не меньше, чем грязью, то вот она: с именем Ады Безариус. Пальцы, хозяйничающие под юбкой, снуют сноровисто и ловко — можно подумать, Шарлотте не впервой. Размеренные колебания ее вдохов становятся чаще, маслянистый блеск зрачков — ярче, движения быстрее, не достигая, впрочем, до главного — но поверхностных касаний достаточно для Ады, чтобы биться под прижавшим свое тело чужим в пароксизме постыдного, вызванного практически насилием удовольствия. Ада вскрикивает — Шарлотта зажимает ей рот и смеется; из размытых неопрятных клубков возвращается обратно в пламя факельный свет, одежда поправляется, горячая тяжесть отстраняется, ладонь перестает давить. — Стыдно? — ласково спрашивает Лотти. — Или все же хорошо? Ада плачет. — Ну что ты, глупенькая — сейчас все исправим. Можешь даже не благодарить. Обещанием забвения в губы вливается аконитовый сок, и Ада забывается — истерзанная, раздавленная, но отчего-то неизмененно чистая. И где-то разочарованным эхом щелкает крышка хрустального флакона.