Забудь

Дмитрий занял одну из лавочек на площади и, сложив руки на коленях, задумчиво уставился на памятник Генды. Интересно, и почему каждый раз, когда ему нужно подумать, он сидит на площади и пялиться на этот постамент? Правда, сейчас ситуация несколько иная. Дмитрий не собирался о чем-то размышлять: он просто оттягивал неизбежное. Разговор с Алисой. Весь сегодняшний день, кажется, он только то и делал, что разговаривал с Алисой. А как иначе? От этой девушки зависело его будущее в этом мире. Будущее Лены. Их свобода и их жизнь. Их надежды и мечты, страдания и победы… а по другую сторону – тюрьма. С другой стороны, Жорин прекрасно понимал Алису. Такое молчание убивает. Оно жжет тебя изнутри, грызет нервные окончания, заставляет проводить бессонные ночи в одинокой темной комнате. Так же, как Лена и Дмитрий будут все время держать в голове Алису: не выдаст ли она их? Не передумает? Не пойдет ли в полицейский участок? Так и Двачевская будет задаваться вопросом: Правильно ли я поступила? Не убьет ли Лена снова? Не окропит ли Жорин ещё раз руки кровью? То, что сегодня произошло в шахтах – так просто не забыть. Жорин это знал. Рано или поздно это выплывет на поверхность, а если нет, то эта тайна их сожрет. Медленно, часть за частью, но сожрет… тогда почему он попросил, практически заставил Алису молчать? Потому что Дмитрий надеялся, что он не прав. Что тайна так и останется тайной, что рано или поздно она будет погребена под песком времени… он не верил в это, но на это надеялся. А может, ему просто не хотелось садиться в тюрьму. Не хотелось, чтобы из-за него в тюрьму садилась Лена. И, в конце концов, тайна может стать достоянием полицейских очень не скоро. Скажем, через лет тридцать. Или позже. Если подумать, Жорин совсем не прочь попасть в тюрьму лет в семьдесят. Точно, пускай его тогда судят хоть за убийство, хоть за сокрытие убийства, хоть за теракты одиннадцатого сентября. Но не сейчас. Сейчас ему не хочется за решетку. За советскую решетку. Вот именно потому он попросил Алису молчать. Потому, что не желал оказаться в тюрьме, и не хотел, чтобы в тюрьме оказалась Лена. Но… Он также и не собирался, чтобы молчание Алисы стоило ей морального здоровья. Дмитрий рывком поднялся со своего места, напугав проходившего мимо пионера. Предстоял ещё один, последний разговор с Алисой. По крайней мере, Жорин искренне надеялся, что он станет последним. Кстати: а где её искать? *** На самом деле, найти Двачевскую оказалось удивительно легко. Первое место, которое он решил проверить – это сцена. Второе – музыкальный клуб. На сцене было пусто, если не считать стайки пионеров из младшего отряда, которые её оккупировали. А вот в музыкальном клубе… В музыкальном клубе свет не горел, но Жорин отчетливо слышал гитарные переборы, которые доносились изнутри. Может, Алиса сейчас с другими девочками – готовиться к концерту? Тогда его вторжение будет не совсем корректным, и их разговор с Алисой отменяется. Черт побери, Жорин хотел, чтобы это было так. Дмитрий немного постоял на крыльце, внимательно прислушиваясь к звукам изнутри, а потом осторожно постучал и решительно надавил на ручку двери. Вопреки его надеждам, Алиса в музыкальном клубе была одна. Она сидела у панорамного окна, с акустической гитарой на коленях, и задумчиво глядела на небо, что стремительно чернело. Когда Жорин зашёл внутрь, Двачевская резко повернулась на стуле и неприветливо на него посмотрела. Парень поежился, прикрывая за собою дверь. Он чувствовал по взгляду Алисы, что врывается в её личное пространство. Но отступать не хотел. Молчание затягивалось. Жорин неловко переминался с ноги на ногу, буквально кожей ощущая прожигающий взгляд карих глаз. Все мысли, что он старательно формировал, сидя на площади, внезапно вылетели из его головы. — А МИку нет? — Брякнул Жорин первое, что пришло ему в голову. Н-да, не лучшее начало разговора. — Нет, — хмуро ответила Алиса. — Я попросила её оставить меня одну. — А… — Дмитрий ещё немного помялся, размышляя над тем, куда бы ему подевать собственные руки. — Ясно. Я думал, вы будете к концерту готовиться. — Какой теперь концерт? — Двачевская скривила губы в грустной улыбке. — Не до концертов сейчас. — Ну да… Снова тишина. Алиса задумчиво провела кончиками пальцев по одной из струн, словно проверяя, хорошо ли она натянута. Где-то за окном ухнула сова. — Алис, я… — Наконец, решился Жорин, — я… пришёл поговорить. — О чем? — Думаю, ты догадываешься. — Верно, — Алиса вздохнула. — О Лене. — Ну, не совсем о ней… — Жорин подхватил табуретку, что стояла подле рояля, передвинул её и уселся напротив девушки. — Но в целом да, о Лене. И о шахтах. Алиса вздрогнула. — Я не хочу об этом говорить, — буркнула она. — Я тоже, — Жорин улыбнулся. — Но надо. — Зачем? Некоторое время Дмитрий молчал, тщательно подбирая слова. То, что Алиса с ним говорит – уже хорошо. Она могла бы просто вышвырнуть его из музыкального клуба за нарушение её спокойствия. — Я понимаю, что ты переживаешь… о случившемся, — Жорин немного отвел взгляд в сторону, словно боялся пересечься им с Алисой. — Мы все переживаем, конечно же. Но ты больше всех. Потому что для тебя это уже не первый раз, и… и ты боишься, что Лена снова убьет… — Дело не в этом, — спокойно перебила его Двачевская. — Что? — Жорин опешил. — Дело не в этом, — повторила она. — Точнее, не только в этом. Что тогда, что сейчас Лена убила только потому, что иного выхода не было. Тогда она спасала свою жизнь, сейчас – твою. Конечно, она не совсем нормальная, но… я не хочу, чтобы она очутилась в тюрьме. Сначала хотела, но потом ещё раз все обдумала и решила, что это будет неправильно. — Тогда… в чем проблема? — Почему ты сама не своя? Почему накричала на Ульянку? Алиса ответила далеко не сразу. Она медленно перебирала гитарные струны, и задумчиво глядела в окно. Потом повернулась, пристально посмотрела на Дмитрия и спросила: — Сколько дней ты уже в лагере? От такого вопроса Дмитрий поперхнулся и закашлялся. Столь резкая смена темы разговора выбила его из колеи и Жорину, чтобы подсчитать его дни в Совенке, пришлось едва ли не загибать пальцы. — Четыре, — наконец уверенно ответил он. — Ты уверен? — Абсолютно. Это мой четвёртый день в лагере. — А мой двенадцатый, — улыбнулась Алиса. — Год. Сначала Дмитрий думал, что ему послышалось. Потом он решил, что Алиса шутит, и даже начал глуповато хихикать. Но Рыжая не улыбалась. — В смысле? — Уточнил Дмитрий, когда понял, что девушка не шутит. — Я предполагаю, что это мой двенадцатый год здесь, — тихо повторила Алиса. — Или около того. На самом деле, я не помню. Как и не помню того, что было раньше – до лагеря. — Я… э-э-э… Алис… — Дмитрий бормотал что-то себе под нос, не догадываясь, как правильно ему поступить. Смеяться, звонить в психушку или бежать. Все это походило на отменную шутку, однако – лицо Двачевской никаких светлых эмоций не выражало. — То, что сегодня произошло – это убийство… — Алиса говорила спокойно-размеренным тоном, холодно и без эмоций. — Оно заставило меня кое-что вспомнить. Вспомнить жизнь до лагеря. Вспомнить прошлые смены. Сотни прошлых смен. Может, она двинулась? Подумал Жорин. Не перенесла стресса сегодняшнего дня? Или это я двинулся? — Но воспоминания слишком нечеткие, — Алиса грустно улыбнулась. — Расплывчатые. Как и у меня, подумал Дмитрий, и по его спине пробежали мурашки. — Мы все здесь уже давно, — продолжала девушка. — Я не знаю, насколько… не помню… кроме вас. Тебя и Семёна. Вы – новенькие. Семён… а ведь он тоже говорил что-то подобное. Жорин постарался вспомнить, но не смог. Черт… их диалог почти намертво стерся из его памяти. А ведь, если подумать, что он вообще помнил? Жорину казалось, что все свои предыдущие дни в лагере, включая вчерашний, он помнил довольно четко, но… если ты чего-то не помнишь, это совсем не значит, что этого не было. С его памятью явно что-то происходило. Дмитрий это прекрасно понимал. Воспоминания путались, исчезали, становились менее четкими. Но все это можно списать на то, что вчера он хорошенько померился толщиной лба с бетонным полом. Часть информации, что все это время спокойно хранилась в его мозгу, просто по вылетала через уши. Слова Алисы не были похожи на правду. Они просто не могли быть правдой. Потому что имели в себе слишком мало здравого смысла. Даже с точки зрения человека, что переместился в прошлое на сорок лет. Она говорит, что находится в лагере уже двенадцать лет. При этом, по её словам, когда Лена убила своего насильника, они уже были подросткового возраста. Тогда – сколько же ей? Двадцать семь? Тридцать? Нет, она не выглядит на этот возраст. Да и вообще… Неужели Алиса пробыла в лагере столько времени, и даже этого не заметила? Нет, это маразм. Это не может быть правдой. Никак не может. — Это… — бормотал Жорин, — ты уж прости, но это… мало похоже на реальность. — Я знаю, — вздохнула Алиса. — И сама в это не верю. Просто сегодня, после того, как я увидела убийства… я начала вспоминать. Очень много вспоминать. И очень много думать. Жорин молчал. На улице, словно сумасшедшая, каркала ворона. Солнце окончательно скрылось за небосводом, и здание музыкального клуба погрузилось в темноту. — Ты уверена, что ты действительно это… помнишь? — Тихо спросил Дмитрий. — Знаешь, после стресса бывает такое, что… ты будто бы помнишь то, чего не было. Будто фантомные воспоминания. — Я не знаю, — повторила Алиса. В сгустившейся тьме Дмитрий не мог видеть её лица. — Я это помню, и всё тут. Но не помню деталей. Лиц, например… я не помню лиц своих родителей, понимаешь? Дмитрий понимал. Это то чувство, когда ты что-то помнишь, но это воспоминание будто не твое, будто ты его украл, и оно тебе не принадлежит. Или наоборот: ты знаешь, что это было, но не можешь этого вспомнить. Или не можешь вспомнить всех деталей. Наверняка у каждого был такой спор, где оба участника рассказывают про одно и тоже событие, которое видели в одно и тоже время своими собственными глазами, диаметрально противоположные вещи. И какой из участников спора в результате оказывается не прав? Чаще всего – оба. Чаще всего – реальность совсем другая, и мало кто её помнит. Это и есть фантомное воспоминание. «Эффект Манделлы», только не общий, а индивидуальный. Если хотите, можно назвать это эффектом Дмитрия Жорина. Но как назвать ситуацию, когда все наоборот? Когда это было, но никто этого не помнит? Получалось, что если это никто не помнит, значит – этого никогда и не было. А если один человек внезапно это вспоминает, а остальные – нет? Когда-то, когда Дмитрию не исполнилось и пяти – его родители держали щенка. Это был коричнево-белый Джек-рассел, небольшой, как и все псы этой породы, но страшно борзый и чрезвычайно шумный. Он жил у них на даче несколько лет, а потом, как часто бывает с домашними животными, внезапно исчез. Восьмилетний Жорин не слишком расстроился, потому что недолюбливал эту скотину, которая регулярно пыталась его укусить. Но суть заключалась не в этом. Когда шесть лет спустя Жорин вскользь упомянул собаку в разговоре с родителями, никто её не вспомнил. Несколько часов Дмитрий спорил, пытаясь доказать существование этого пса, пока его настоятельно не отправили делать уроки. В итоге – по сей день неизвестно, существовал ли на самом деле пес по имени Гарри на самом деле, или его выдумало богатое воображение Жорина. Сейчас ситуация была схожая. Алиса помнила то, чего не помнил никто другой. Только масштабы всего этого – несколько иные. И воспоминания куда более сложные. — Ладно, — вздохнула Алиса. Она забрала гитару с коленей и осторожно положила её на подоконник. — Нужно отдать Мику ключи от клуба, а то она будет переживать. Жорин промолчал. В лунном свете, что в этот момент ярко осветил здание, Двачевская выглядела совсем бледной. — За то, что я кому-нибудь расскажу об убийствах, можешь не переживать, — Алиса поднялась со стула, и тот тихо скрипнул. От этого звука Дмитрий вздрогнул. — Скорее всего – я вскоре и не вспомню о нем. И ты тоже. И Лена. Жорину вспомнился плач зеленоглазой в шахтах: «Нет, я никого не убивала. Это не правда… я никогда никого не убивала…» Парень поморщился. Что она имела ввиду тогда? Просто оправдывалась, или реально верила в то, что никого не убивала? Алиса, не прощаясь, вышла на улицу, а Дмитрий ещё долго сидел на одном месте, неподвижно глядя на пустующий стул напротив себя. Потом внезапно резко поднялся, и быстрым шагом покинул музыкальный клуб. Почему-то он испытывал странный дискомфорт и чувство жгучего беспокойства. *** В домик Жорин не зашёл, а буквально ввалился. Он устал. Страшно устал. Не так физически, как морально. В мозгу, от бесконечных вопросов и теорий, кипело. Кипело целый день так, что к вечеру вся вода выпарилась, оставив после себя лишь накипь. Виола сидела на своем привычном месте, за письменным столом, низко склонившись над распахнутой книгой, с чашкой горячего чая под рукой. — А, пионер, — медсестра оторвалась от книги и повернулась к Жорину. — Здравствуй. — Здрасьте, — буркнул Дмитрий, устало добираясь до своей кровати. Когда он на неё тяжело упал, сетчатый матрас скрипнул и провалился. — Чай будешь? — Учтиво поинтересовалась Виола. — Буду, — чуть поразмыслив, ответил Жорин. Кружка горячего чая с сахаром ему сейчас не помешает. Виола открыла настольный ящик, достала пакетик чая, опустила его в кружку и залила кипятком. Глядя на её фигуру, что скрывалась под бесформенной домашней одеждой, Жорин вспомнил сегодняшнее зрелище. Красивые ноги, задранный халат… Парень резко покачал головой. Как он и думал, смотреть на медсестру так, как прежде, ему теперь будет сложно. — Все нормально? — Кинув на Дмитрия пристальный взгляд, спросила девушка. — Нормально, — Жорин сглотнул, потер покрасневшую щеку и пододвинулся поближе к столику и своему чаю. — Где сегодня пропадал? — Виола отпила со своей кружки, лениво скользя глазами по рядкам книги. Прочитав несколько предложений – Жорин понял, что это все та же книга Оруэлла. — Гулял, — уклончиво ответил Дмитрий. — Спал. Мылся. Короче говоря – убивал время. И не только время… — Гулял? — Несколько удивлённо переспросила медсестра. — С кем? Жорин кинул в чашку сахар и принялся его перемешивать. Рядом с усталостью он испытывал и другое чувство: страх. Вдруг Виола обо всем догадывается? — Сам, — Жорин невозмутимо пожал плечами. — Хм, — несколько разочарованно протянула медсестра. — Кто же это сам гуляет? Гулять нужно с кем-то… Дмитрия немного отпустило. На то, что Виола обо всем догадывается – это не походит. Скорее – она в своем типичном насмешливо-невозмутимом настроении. — Так не с кем гулять, — пожал плечами Жорин. Он отпил немного чаю, и по языку разлился терпкий вкус. Усталость будто немного отступила. — Как это не с кем? — Медсестра повернулась к нему лицом, демонстрируя приподнятые брови. — А я? — А ты очень занята на работе, — каждый раз Жорину приходилось делать над собой усилие, чтобы назвать Виолу на ты. Впрочем, после того, что он сегодня увидел… стало полегче. — Что есть, того не отнять, — медсестра сильно наклонила чашку, допивая остатки чая. — Вот недавно один пациент лоб разбил… — Да не может быть, — Дмитрий сделал удивлённое лицо. — Прям разбил? Сильно? — Достаточно сильно, — Виола серьезно кивнула. — И что за пациент? — Пациент… — медсестра сделала длинную паузу. — Ничего такой. Симпатичный. — И умный, — невзначай добавил Жорин. — И скромный, — согласилась Виола. — И что планируешь делать с пациентом дальше? — Поинтересовался Дмитрий. От горячего чая он вспотел. Или это не от чая? — А что с ним делать? — Виола развела руки в стороны. — Лечить, что же ещё. — Новыми методами лечения? — Новейшими, — согласилась медсестра. — Последними разработками. — Интересно, — Жорин допил чай одним большим глотком и отложил кружку в сторону. — И что же подразумевают под собой эти новейшие методы лечения? — Ну, в первую очередь, этого должен хотеть сам пациент, — Виола отодвинула стул и поднялась. — Ведь известно, что без желания пациента ни одно, даже самое лучшее лечение, не принесёт успеха. Во вторых – от лечащего врача то есть – меня, будет полная отдача на такое благое дело. Виола склонилась к лицу Жорина, и парень успел заметить, что под пижамной кофтой медсестры нет лифчика. В следующую секунду – их губы соприкоснулись, и шустрый язычок девушки впорхнул ему в рот. Вначале Жорин просто оцепенел, отдавая полную инициативу в шаловливые руки Виолы. Как действовать дальше ему подсказал командный пункт, что находился в его теле и размещался не в голове, а чутка пониже. Язык Жорина вступил в борьбу с ловким язычком медсестры, а его руки с силой опустились ей на бедра. Всякая усталость, что парень испытывал ещё пару минут тому назад, исчезла без следа. Её смыло волной возбуждения. Губы медсестры были приторно-сладкими, её дыхание пахло терпким чаем. Девушка на секунду разорвала поцелуй, но только для того, чтобы перевести дыхание, вдохнуть побольше воздуху и снова броситься в бой. Двумя руками она принялась расстегивать пуговицы на рубашке парня. Жорин приспустил плотные пижамные штаны Виолы вниз, сжал её горячие ягодицы. От происходящего у него в глазах темнело, а сердце в груди билось так, что, казалось, этот грохот разносился на весь лагерь. — Такое лечение мне по душе, — тяжело дыша, сказал Жорин, когда их губы снова рассоединились. Он двумя движениями сбросил с себя уже расстегнутую рубашку, и швырнул её на пол. — Мне тоже, — выдохнула Виола. — Лечить надо с удовольствием… Она потащила вниз шорты парня, вместе с его трусами. Из под двух слоев ткани на волю выпрыгнул член Жорина, что недвусмысленно указывал головкой на Виолу. Он мелко подрагивал и по твердости мог посоревноваться с металлическим бруском. — Ух, — медсестра обхватила ствол ладонью и оттянула крайнюю плоть, чуть больше обнажая головку. — Ничего так… готов к первой фазе лечения. Виола опустилась на колени подле кровати, сильнее сжала ладонь и приблизила лицо к достоинству Дмитрия, опалив его дыханием. Она нажала указательным пальцем на пульсирующую венку, водя ладонью вверх вниз. Ловкий язычок девушки про скользил от головки к основанию, затем обратно – от основания к головке. Дмитрий откинулся назад, сжав зубы, чтобы не застонать. Все мысли, что преследовали его на протяжении всего дня, исчезли, словно их и не было никогда. Член скользнул между губами Виолы, однако не слишком глубоко. Она впустила лишь головку, активно её облизала, помогая себе при этом руками, и снова вернулась непосредственно к самому стволу. Долго терпеть Жорин не мог. Он осторожно отодвинул медсестру, и поднялся, ногой отшвыривая приспущенные шорты. Следующим движением он также отшвырнул и трусы, и взялся за кофту Виолы. — Ох, — вздохнула девушка, когда её кофта, вслед за остальной одеждой, отправилась в бреющий полёт. Жорин рывком поставил её на ноги и подтолкнул к своей кровати. На Виоле были те самые белые трусики, что Дмитрий видел сегодня. Он обратил на это внимание, уже отбрасывая их в сторону. Медсестра, лежа на спине, широко раздвинула ноги настолько, насколько это позволяла сделать узкая сетчатая кровать. Дмитрий навис над нею, опершись на локти, которые он установил по обе стороны от лица Виолы. Разноцветные глаза зажмурились, ресницы затрепетали в предвкушении. Жорин вошёл резко, потому что иначе просто не мог. Подожди он ещё секунду, и от возбуждения его рассудок окончательно бы двинулся. Вошёл резко, практически сразу на всю длину, и медсестра от неожиданности вскрикнула. Жорин быстро задвигал бедрами, буквально вколачивая член внутрь Виолы грубыми и резкими толчками. Сетчатый матрас трясся и скрипел, добавляя ситуации ещё больше страсти. Влажные тела бились друг о друга. Медсестра громко стонала и даже не пыталась сдерживаться. Её совершенно не волновал тот факт, что, наверняка, их было отлично слышно на улице. Она активно подмахивала бедрами навстречу движениям Жорина, легко подстроившись под быстрый темп. Честно говоря, Дмитрия в эти минуты тоже мало волновало то, что их может кто-то услышать. Сейчас все его внимание сосредоточилось на лице Виолы, на её остро торчащих грудях, на киске, что сжимала его, как в тисках. С каждым движением он пытался вколотить член все глубже и глубже. Неизвестно, сколько это длилось, но к концу процесса оба они вымотались и вспотели. Дыхание Жорина стало тяжелым и прерывистым, однако он продолжал бешено двигать бедрами. Когда клубок, что все это время будто рос в животе, внезапно взорвался миллиардом разноцветных искорок перед глазами и электрическим разрядом по всему телу, он обессилено упал на Виолу. Их сердца одинаково бешено колотились, отдаваясь ударами в висках. Воздух из раскаленных легких выходил одинаково горячим, по телам одинаково текли струйки пота. Разнились в эти секунды только их мысли. Когда Жорин снова смог двигаться, он скатился с медсестры и прилег рядом. Возбуждение медленно отступало, капли пота испарялись на разгоряченной коже. Ему внезапно захотелось выйти на улицу и полной грудью вдохнуть свежий ночной воздух. — Неплохо, пациент, — Виола острым ноготком прошлась ему по оголенному животу. — Вижу, что стремление к выздоровлению есть. — Н-да, — кроме этого, Дмитрий больше не нашелся, что ответить. Виола продолжала водить пальцами по его коже, а он лежал, тупо уставившись в потолок. Интересно, подумал Жорин, сколько в советском союзе светит за совращение малолетних? Надо же, он находится в прошлом всего пять дней, а уже успел как минимум два раза поучаствовать в нарушении местного закона. Как мило. — Ладно, — Виола в последний раз ущипнула Жорина за плечо и поднялась. — Я вспомнила, что забыла дверь запереть в медпункте. Надо это исправить, пока молодежь анаболиков не наглоталась. Она стала медленно одеваться, разыскивая свои вещи, что Жорин разбросал по всем углам домика. Парень украдкой за нею наблюдал. — Кто ж их украдет? — Поинтересовался он. — Я же здесь. — Это да, — Виола на секунду остановилась, и, ухмыльнувшись, посмотрела на него. — Но Алиса, к примеру, может. Жорин пожал плечами. Он искренне сомневался, что Алиса действительно может решиться на что-то такое в своем нынешнем состоянии. Но переубеждать медсестру не собирался. — Кроме Алисы, к тому же, ещё есть море пионеров, — медсестра накинула на себя халат, поверх нижнего белья и футболки. — Так что, нужно закрыть на всякий случай. Уже покидая домик, она кинула через плечо: — Не скучай. Дмитрий зевнул. Внезапный уход Виолы его немного обескуражил. Тем более – зачем так плотно одеваться, если к медпункту тут два прыжка и три хлопка? Парень поднялся, взглядом поискал свои трусы. Найдя их под кроватью Виолы, оделся и снова лег. Потом вновь зевнул и залез под одеяло. Спать хотелось неимоверно. Все, что Жорин пережил за сегодня, пронеслось у него в голове за доли секунды: ссора Алисы и Лены, шахты, Шурик и Электроник, разговор с Алисой, снова разговор с Алисой… и Виола. «Мне кажется, что я нахожусь здесь уже двенадцатый год, припомнил Жорин, засыпая. Как это возможно? Как такое может быть? Дмитрий заснул раньше, чем успел дать ответ на собственный же вопрос. *** Впервые, начиная со времени его перемещения во времени, Жорин спал спокойно. Ему ничего не снилось, он не просыпался, его не мучили кошмары. Это был воистину крепкий, здоровый сон, со спокойным и нормальным пробуждением. А вот то, что началось дальше – нельзя было назвать ни здоровым, ни нормальным. Его осторожно трясли за плечо. Движения были настолько аккуратными, колебания настолько незначительными, что сначала Дмитрию показалось, будто ему все это сниться. Потом к движениям добавился тихий голос: — Просыпайся, — говорил он. — Ну! Уже пора на линейку! Возможно, голос и не был таким уж тихим, как Жорину показалось изначально. Зато он наверняка был ему знаком. Парень распахнул веки, чтобы увидеть утренние солнечные лучи, что врывались внутрь домика сквозь не зашторенное окно. Он сонно моргнул, повернул голову чуть левее. Там, во всеоружии, одетая в безукоризненную пионерскую форму, с крайне озабоченным выражением лица, стояла Ольга Дмитриевна. Увидев, что Жорин проснулся, она убрала руку, которой трясла его. — Ну наконец-то! — Сказала вожатая. — Наконец-то ты проснулся! Через десять минут уже линейка начнется! — Ольга Дмитриевна? — Удивлённо пробормотал Жорин. Спросонья он тер глаза, не до конца понимая, что здесь происходит. — Марш умываться! — Продолжала наседать та. — И чтобы через десять минут был на площади! — Я? — Жорин потянулся к шортам, что, по его прикидкам, должны были находится на кресле, но никаких шорт там не обнаружил. Да и кресла тоже. — Ты, Семён! — Воскликнула вожатая. — Ты должен пойти на линейку! Какой, на хрен, Семён?