Тэд Банди говорил:
«Я не знаю, что заставляет людей искать друзей. Я не знаю, что влечет людей друг к другу. Мне не знакомы основанные на лжи социальные взаимоотношения».
Ким Намджун спускается в самое стерильное место во всем отделении полиции, когда думает об их деле. Пять жертв с увеличивающимся периодом охлаждения, в то время как обычно динамика идёт на ускорение. Между первой и второй — два дня, второй и третьей — четыре, четвёртого убили лишь спустя пять дней, а пятого — неделю. Сейчас его ждёт шестое тело, и Намджун, честно говоря, имеет слабое представление о той степени деградации, до которой за это время дошли субъекты. Что может быть хуже каннибализма и парадоксальной жестокости?
— Кто это пришёл? — Чон Хосок, поражающий своим профессионализмом человек, стоит над трупом и что-то жуёт, широко улыбнувшись. — Если хочешь мармеладинку, то она там, — он неопределенно машет в сторону своего стола, — выбирай любую.
На столе, среди педантично рассортированных документов, стоит круглая, похожая на аквариум, вазочка с разными сладостями. Намджуна подташнивает от одной мысли о том, чтобы есть в морге, не говоря уже о том, чтобы жевать мармелад во время осмотра изувеченного тела.
— Спасибо, я позавтракал, — Намджун вежливо отказывается и проводит ладонью от груди до живота, беря себя в руки, — что у нас?
— Мужчина тридцати пяти-сорока лет, с больной печенью, — Хосок говорит это, перекатывая мармеладную палочку от одного уголка рта к другому, — двадцать восемь колотых ножевых ранений в пах, низ живота, бёдра. И, кстати, новая отметина, погляди, — Хосок кивает головой, вынуждая Намджуна подойти ближе, — в этот раз не смайлик, я понятия не имею, что это, но он жутковатый.
— Его сфотографировали? — Намджун натягивает перчатку, чтобы приподнять край прикрывающего тело полотна.
— И уже отправили в ваш суперважный кабинет, — Хосок кивает, — но этот символ не единственное, скажем, увлекательное, что есть в этой жертве. Не знаю, зачем, но в этот раз ему отрезали яички и, да, их не нашли. Либо тот, кто отрезал, забрал их с собой, либо он просто уничтожил несчастных прямо на месте.
Намджун не ежится, как поежился бы много лет назад, до того, как наработал весь свой опыт. Вместо этого он аккуратно оттягивает мертвенно бледную кожу в сторону, чтобы лучше рассмотреть вырезанный рисунок.
Линии резкие и чёткие — вырезать что-то на живой коже, сохранив узнаваемость, довольно затруднительно, но довольно чётко виден силуэт арки или полуокружности и словно средоточие резных лучей небольшой округлой формы… Намджун вдруг понимает.
— Это полумесяц. И звезда, — сейчас, когда он знает, что пытался изобразить убийца, контуры кажутся совершенно отчётливыми. Намджун не скрывает изумление в своём голосе: — Религиозный символ?
— Он ещё и исламист? — Хосок изумлённо приоткрывает рот. Мармеладная палочка почти выпадает из его губ на пол, и он поспешно прикрывает рот, с трудом проглотив её. Хосок делает шаг ближе, наклоняясь, чтобы рассмотреть, и негромко бормочет: — И правда. Как я не понял?
— Может ли тогда отделение тестикул быть ритуальным жестом? — Намджун немного растерянно хмурит брови. Неожиданная религиозная тематика совершенно не вписывается в уже более-менее стройный портрет. — Или отсылкой к традиции содержания евнухов при султанате. Или это наказание за педофилию? Но почему тогда луна и полумесяц? Это что-то значимое только для субъекта? Какой сейчас день лунного цикла?
— Иногда ты меня пугаешь, — Хосок слегка встряхивает головой, стягивая перчатки, и закидывает себе в рот новую мармеладку в форме лягушки. — Лучше обсуди это с Юнги, я тут не помощник. Могу только сказать, что до этого опыта кастрации у субъекта не было: рубил довольно топорно, размашисто, повредил паховое кольцо, ещё и бедренную артерию задел.
— Как и рёбра… — Намджун перебирает в голове разрозненные факты об убийствах. Он деловито интересуется: — Язык на месте?
Вместо ответа Хосок просто мягко открывает чужой рот, наглядно демонстрируя, что да, на месте. Они ещё раз быстро проходятся по всем ножевым ранениям, сопоставляя узоры с прошлыми, но чёткого рисунка нет. Субъект беспорядочен и агрессивен, в противовес той методичности, с которой заметает следы. Ему важен процесс и, исключая предыдущую жертву, это акт повторяющегося события.
— Что скажешь в общем, по итогам шести тел? — Намджун скидывает Чонгуку последнюю информацию и мельком отмечает информацию по новой жертве. — И да, эту жертву душили?
— Нет, — Хосок осторожно проводит пальцами по шее, обнажая её мертвенную бледность, — чем-то напоминает второго. Удары пусть и сильные, но, если сравнивать, то первый, третий и пятый имеют большую силу и глубину удара. У четвёртого… словно это не была основная цель. Не шарю в этом вашем методе анализа, но там все выглядело так, словно главный акцент — это печень и язык.
Намджун кивает. Он фиксирует всю информацию и сдержанно прощается. Уходить из личного пространства судмедэксперта — это как вдохнуть свежий и сладкий весенний воздух после острого и холодного зимнего. У Хосока неприветливо, пусть он и пытается сделать место более уютным. Чего стоили только гирлянды на холодильнике с телами. Были раньше ещё горшки с растениями, но их приказали убрать.
Юнги с Чимином должны будут прибыть через несколько часов. Сначала в их списке дел числится необходимость переговоров с семьёй погибшего.
Намджун не удивлён, что того удалось найти настолько быстро: жертва привлекалась по подозрению в изнасиловании несовершеннолетних. Учитывая начальный список, состоящий сплошь из педофилов, рано или поздно субъекты вернулись бы к устоявшейся виктимологии. Пятый был неучтённым фактором, и именно на него стоит обратить пристальное внимание.
Намджун хмурится и поджимает брови, пока неторопливо поднимается обратно к своему кабинету. Ему не нравится скорость, с которой субъект убивает, даже несмотря на парадоксальное увеличение интервалов между убийствами. Ему не нравится стремительно возрастающий уровень жестокости.
Могут ли субъекты что-то манифестировать, как с этим связан вырезанный на последней жертве откровенно религиозный символ? Совпадение? Отсылка? Может ли ведущий субъект собирать религиозный культ, выступающий против педофилии, включение в который должно проходить в ритуальном порядке?
Обычно с каждым новым убийством преступник оставляет всё больше деталей — всё больше тонких и длинных нитей, иногда оборванных, иногда переплетающихся и в конце рано или поздно ведущих к истине. Поэтому по-настоящему серийных убийц немного — большую часть ловят ещё до тех пор, пока они действительно успевают разогнаться.
Но этот… С каждой новой уликой, с каждым новым жестоким преступлением, убийствами в центре оживлённого мегаполиса, нитей становится меньше и меньше. Они оборваны, истрепаны, ведут в пустоту, переплетаясь случайным образом, и это не может не вызвать у Намджуна раздражение.
Ему кажется, словно они гоняются за собственным хвостом.
— Агент Ким, — высокий, но твёрдый, уверенный голос заставляет его замереть. Ким Сокджин торопливо, но всё ещё парадоксально степенно подходит ближе и сдержанно бросает: — Зайдите ко мне в кабинет.
— Господин Ким, — Намджун уважительно кланяется, послушно следуя за директором, но стоит только двери за ними закрыться, как Джин облегчённо выдыхает.
— Джуни.
— Устал? — Намджун мягко улыбается и мягко обхватывает большой ладонью чужую шею в простом поддерживающем жесте. У Ким Сокджина сейчас совсем не лучшие времена, и это далеко не только из-за убийцы с Йонсангу.
— Она доведёт меня до нервного тика, — Джин накрывает его ладонь своей, холодной и изящной, прикрывает глаза и на короткое мгновение кажется расслабленным. Он звучит тоскливо: — Дахён оспаривает опеку, она готова потратить на адвокатов миллионы в надежде, что выиграет дело, а потом будет высасывать из меня алименты. Не понимаю такого упорства, она даже не хотела ребёнка.
— Это всего лишь попытка проявить доминантность после неудачных отношений, которые закончились полным провалом, — Намджун говорит мягко и проводит большим пальцем по бархатной щеке Джина, утешая, — ты всё равно выиграешь дело, Джини. Крошка Ёнджун-и останется с тобой.
Джин судорожно вздыхает и крепко прижимается к ладони Намджуна, прежде чем отстраниться. Какое-то время после минутки слабости он ещё выглядит уставшим и разбитым: тёмные круги под глазами словно темнеют на глазах, а широкие плечи ссутуливаются. Всегда идеальная осанка даёт сбой, и Намджуну хочется подойти, обнять со спины, скрыть Джина от всего внешнего мира. Может быть, он даже стал бы достаточно смелым, чтобы оставить короткий поцелуй на красивой шее, и потом его не уволили бы за это с позором.
— Завтра решающее слушание, и я хочу попросить тебя… — Джин морщится, но выпрямляется, становясь прежним собой — уверенным и собранным. Намджун, не сдерживаясь, подходит ближе и опускает ладонь на плечо, мягко сжимая. — Обычно Ёнджун в садике, и если я не успеваю его забрать, то это делает няня или мама, но не мог бы ты? Всего один раз. Если я проиграю дело, то хочу хотя бы попрощаться.
— Ты не проиграешь, — Намджун легко тянет Джина на себя, прижимая в призрачном подобии объятий, и похлопывает по плечу, — но, конечно, я привезу малыша. Пусть Ёнджун-и первым поздравит папочку с победой. Во сколько у него заканчивается садик?
— В пять часов. Спасибо, Джуни, — услышав его слова, Джин словно снова обмякает на мгновение. Он сводит красивые точёные брови, улыбнувшись — слабо, но так красиво, что у Намджуна всё равно перехватывает дыхание — а затем обнимает его. Не в том слабом подобии, к которому Намджун уже привык, крепко и близко. Джин кладёт голову на плечо и негромко благодарно шепчет: — Спасибо. Ты такой хороший друг, Джуни. Не знаю, что бы я без тебя делал.
— Тебе не за что меня благодарить, — Намджун не позволяет остро кольнувшей его где-то глубоко внутри тоске проскользнуть в голосе и прижимает Джина покрепче, сжав изгиб чужой талии. Он пользуется этим, чтобы запечатлеть в памяти то, каким гибким и мягким кажется Джин, как чувствуется на плече вес его головы, прикосновение его рук, как пахнут его волосы и шея. В такие моменты Намджун не только ненавидит Ким Дахён, но и невыносимо ей завидует. — Ты всегда можешь обращаться ко мне, если тебе понадобится какая-то помощь. Я не откажу.
— Ты такой… — Джин мягко отстраняется, и Намджун невольно распахивает глаза, когда чувствует прикосновение чужой ладони к свой щеке. Джин касается её осторожно, почти нежно, и снова улыбается, отстраняясь. — Хороший. Слишком хороший для такой работы.
Он делает несколько шагов назад, возвращаясь к бумагам на своём столе, а Джун едва слышно сбито выдыхает, борясь с желанием прикоснуться к щеке, на которой остался призрачный след чужого прикосновения. Он не позволяет себе воспринимать это как-то неправильно: Джин сейчас в процессе тяжелого развода. Ему нужна поддержка. Они уже давно были близкими друзьями, а сейчас ему просто нужно чуть больше тепла. Намджун встряхивается, настраиваясь на деловой манер, и его голос звучит спокойно и уверенно:
— Я хотел поговорить с тобой насчёт субъектов. На последнем теле было вырезано новое изображение.
— Ты не просто так это говоришь, верно? — Джин усаживается за стол и рассеянно перебирает отчеты по текущим делам. Намджун знает, что в каждом из них, потому что лично перепроверяет каждую бумажку, прежде чем они попадают к Джину. Он помогает, как может. — К чему мне готовиться?
— Я не уверен на все сто, надо обсудить с Юнги, но… — Намджун усаживается в кресло напротив, невольно восхищаясь тем, как Джину идёт руководящая должность. — Но есть подозрения на религиозный культ.
— Джуни, — Джин вздыхает и прикрывает ладонями глаза. Он молчит несколько мгновений, и, когда начинает говорить, в его голосе отчётливо проскальзывает усталость: — Давай это пока останется между нами и командой? Вы так и не предоставили окончательный профиль, постоянно скачете от предположения к предположению, не можете определиться, сколько всего убийц. Я понимаю, что требую много, но если это ошибка, то нас съедят с потрохами.
— Я понимаю, — Намджун сжимает двумя пальцами переносицу в попытке скрыть усталость, — просто он, они… слишком умело заметают следы, словно на шаг или два впереди нас. Никаких улик. Никаких. А этот символ, оставленный субъектом, может быть всего лишь символом или может иметь большее значение, — он замолкает, перебирая в голове варианты. — Мы предполагаем, что один из них может иметь или имел опыт работы в правоохранительных органах, а ты знаешь, как к такому относится пресса.
— Ещё хуже, — Джин устало опирается на руку, — или религиозная секта, или бывший коп. Не дай бог, действующий. Час от часу не легче. Проводите расследование тихо, пресса… Я поговорю с Ким Тэхёном, он умеет разруливать такие ситуации, но я прошу тебя…
Джин не договаривает. Этого и не надо, Джин всегда просит его только об одном: следить, чтобы не было утечек, прикрывать тыл, защищать отдел. Джин не одержим безопасностью и контролем, как Юнги, но он слишком многое отдал, чтобы выстроить свою карьеру именно здесь, а не в другом месте.
— Не беспокойся, — Намджун ничего не может сделать с тем, что его голос смягчается в попытке утешить и подбодрить. Он уверенно заглядывает Джину в глаза: — Я не могу ничего обещать, сам знаешь, но мы сделаем всё, что в наших силах. Наши наработки не выйдут за пределы команды и твоего кабинета.
— Я просто надеюсь на это, Джуни, — Джин вздыхает, откидываясь на кресло, и рассеянно подтягивает к себе поближе папку с документами. — Но с тех пор, как Чонгук на спор взломал наш важнейший архив, я в этом не уверен.
— Смотри на это с другой стороны, теперь в команде есть абсолютно уникальный кадр, — Намджун невольно дёргает уголками губ в короткой улыбке. Он помнит, сколько шороху навёл в своё время несносный мальчишка с гипертрофированным чувством справедливости, сколько времени понадобилось, чтобы убедить его, что ему подходит работа в отделе. — Даже у подобных… конфузов могут быть положительные последствия.
— Думаю, без них всё же будет лучше, — Джин наконец слабо улыбается ему, скользнув тонкими пальцами через слегка растрепавшиеся, вьющиеся мягкими волнами волосы. Он молчит несколько мгновений, прежде чем вздохнуть: — Я не хочу задерживать тебя. Ты ведь собирался обсудить это всё с Юнги, верно? Так что, если это всё…
— Да, — Намджун кивает, плавно поднимаясь со своего места. Он бросает на Джина долгий задумчивый взгляд, прежде чем повернуться, бросив: — Я доложу, если станут известны новые данные, господин Ким.
— Можете быть свободны, агент Ким, — Джин коротко, чётко кивает, вдруг снова становясь похожим на свою безупречную, невероятно собранную версию, какой всегда становится прилюдно. Намджун беззвучно выдыхает, когда прикрывает за собой дверь, и распрямляет плечи, надевая на лицо непроницаемую спокойную маску.
До возвращения Юнги с Чимином ещё есть немного времени: они застряли в пробке, а вот Чонгук уже ждёт их всех в общем конференц-зале. Намджун выигрывает немного времени, чтобы собраться с мыслями, и делает круг через небольшую кухню, где собирает четыре чашки для кофе. Тэхёна, и без того заваленного работой по связям с общественностью, в этот раз с ними не будет, к тому же ему ещё надо переговорить с Джином.
У Юнги чашка чёрная, с позитивной надписью «не сдох и ладно» — её дарил лично Джин несколько месяцев назад, как раз на тридцатипятилетие. Маленький юбилей. Они и не отмечали толком, в перерыве между вызовами выпили по бокалу виски, да и только. У Чимина чашка совсем другая — жёлтая, с бегущими по травке цыплятами. В этом весь он: чистый и искренний, такой человек, который, как оказалось, был просто необходим в команде.
Чонгук пьёт из квадратной чашки. Она странная, похожая на горшок, без ручки или чего-то другого, за что можно было бы схватиться. Как и весь Чон. Намджун не признаётся, но особенно сильно любит маленького проказника. В конце концов, во многом именно благодаря его махинациям их отдел ещё на плаву. Свою же кружку, белую, скучную, он оценивает очень долго. Как много можно сказать о человеке по его вещам? Иногда слишком много.
Намджун заканчивает с кофе и несёт всё на подносе в зал. Несколько сладких пончиков он тоже позаимствовал с общего стола. Юнги наверняка откажется, но не предложить питательный перекус Намджун всё равно не может. Они сталкиваются у входа.
— О, как мы одновременно, — Юнги вяло поднимает ладонь вверх, и Намджун успевает заметить, что перед этим, буквально одно короткое мгновение, их с Чимином пальцы были переплетены. Или ему показалось? — Надеюсь, у тебя есть хорошие новости, потому что у нас их нет.
— Не скажу, что они хорошие, но есть, — Намджун сдержанно кивает Чимину, когда тот тихонечко проскальзывает в кабинет, попутно забирая свою чашку. — Хотя нам не помешал бы свежий взгляд.
— Свежий взгляд? — Юнги пропускает смешок, забирая свой кофе. — Интересно, у кого бы он мог найтись. Тебе в твоём свежем взгляде, например, только пятен Лярше и не хватает.
— Сплюнь, — Намджун деланно хмурится, но не может сдержать невольного смешка. Чувство юмора у Юнги чёрное, чернее чёрного, и Намджун не может отрицать — иногда невероятно смешное. Он качает головой, беззлобно проворчав: — Ещё одно тело, и они появятся у всех нас.
— Руководствуясь принципами субъекта, нет органа, нет проблемы, — Юнги мрачно ухмыляется, усаживаясь в своё удобное чёрное кресло и сразу откидываясь на спинку. Он не звучит удивлённо: — Я так понимаю, судя по тому, что ты нас собрал, он взял что-то ещё.
— В каком-то смысле, — Намджун отвечает несколько уклончиво, подходя к доске под внимательными взглядами всех собравшихся. Он замечает, как Чонгук и Чимин негромко о чём-то шепчутся друг с другом, но не акцентирует на этом внимание. — У последнего трупа отсутствуют тестикулы. Удалены грубым образом, практически варварски. Двадцать восемь ножевых в пах.
— Кокушки-то за что, — Чонгук негромко бормочет, ощутимо передернувшись, а Чимин рядом с ним давится кофе. Юнги беззлобно закатывает глаза, улыбнувшись все же уголками губ, а Намджун обречённо вздыхает:
— Язык, Чонгук. Используй медицинскую терминологию, пожалуйста. Я бы сказал, что жертве была проведена кастрация, и с учётом нового вырезанного изображения, она может иметь под собой религиозную основу.
— Мало у кого есть это в религии, — Чимин задумчиво поджимает губы, открывая отправленный файл с фотографиями на своём айпаде. Он едва уловимо морщится, но остаётся сосредоточенным: — Обычно кастрация применялась в качестве телесного наказания за тяжкие сексуальные преступления, в качестве жеста унижения противника. Разве что… мусульманская традиция с содержанием евнухов при гареме. Но при чём здесь мусульмане?
— Листни фотку вправо, малыш, — Юнги мрачно выдыхает, прожигая фотографию тяжелым и задумчивым взглядом. Он поднимает его на Намджуна, остро блеснув глазами: — Ты думаешь, что субъект может собирать вокруг себя подобие культа с тем, как набирает сообщников? Использовать религиозный мотив в оправдании убийства?
— Это странно, — Чимин говорит первым, хмурясь, — первоначальный профиль был в том, что субъект мессия, который считает, что освобождает мир. Так как структура убийства подразумевает не одного субъекта, а несколько, то мы перешли к паре, и с учетом пятой жертвы — это хорошо ложится. Культ… больше похоже на то, что нас хотят запутать и увести в неправильном направлении. Чонгук, скажи, пожалуйста, последняя жертва имеет за собой доказанные преступления?
— Хорошо, что ты спросил, кица, — Чонгук коротко кивает, толкнувшись языком за щеку, и выводит на большой монитор несколько профилей, — самый первый — это наша жертва. Тридцать шесть лет, Чхве Богён, разведён, есть дочка, и, что самое занимательное в его карьере — он проходил по делу как подозреваемый в изнасиловании. Улик было недостаточно, чтобы посадить, но тем не менее это повлияло на его брак. Что до двух других, — Чонгук не использует специальную указку, чтобы показать на двух полицейских в форме, но тычет в них розовым ручным лазером, — это детективы, которые вели дело об изнасиловании.
— Они подходят под профиль? — Намджун складывает руки на груди и оценивающе смотрит на фотографии коллег. Он считал, что дело в пятом теле, и от того удивительней видеть, что ошибка допущена именно на шестое убийство. — Или один из них?
— Пак Богом и Хан Вонго, — Чонгук попеременно показывает их дела, помогая запомнить, кто есть кто, — Вонго нет, у него средние показатели, и он уверенно продолжает работать в отделе по борьбе с сексуальными преступлениями, хотя он меня и мыкает, а вот второй… — Чонгук в несколько кликов выводит его карту переводов. — Дело Богёна было для него значимым, так как поднимался вопрос о переводе, понижение по карьерной лестнице, а не повышение. Он проебался, — Намджун цыкает, но не перебивает, — и теперь возится в архиве, как дистрофичная блоха в собачьем позвоночнике.
— Странно, — Юнги быстро листает что-то на планшете, нахмурившись, — такое сильное понижение… Его могли перевести в любой другой отдел, но архив — это как пинок под зад.
— Я тоже так подумал и копнул глубже, — Чонгук довольно блестит глазами, кивнув, и выводит несколько файлов с административными нарушениями: вождение в нетрезвом виде, небольшой дебош в баре, стычки с коллегами, несколько жалоб. Он заговорщически тянет: — Не хочу звучать так же конспирологически, как передачи, которые у нас почему-то постоянно крутят в фойе, но его как раз понизили где-то за пару недель до первого убийства.
— Кинь мне его психологический профиль, — Юнги едва уловимо подбирается, испытывающе глядя на фотографию, и Намджун не может отделаться от ассоциации, которая возникает в его голове каждый раз в подобной ситуации. Мин невыносимо похож на гончую, которая только что встала на след и теперь не выпустит его из хватки стальных челюстей. — И оценку профпригодности.
— Меня умиляет, хён, что ты уже даже не уточняешь, есть ли у меня личная информация агентов под грифом строжайшей секретности, — Чонгук негромко хихикает, расслабленно съезжая пониже в своём вырвиглазно-зелёном, пронесенным в сердце агентства чудом, молитвами и связями кресле, и мурлычет: — Ловите, птенчики.
Намджун задумчиво хмурит брови, бегло скользя взглядом по профилю. К службе допущен, но отмечается повышенная агрессивность. В остальном образцовый агент: не чрезмерный, но довольно высокий показатель интеллекта, хорошая боевая подготовка, несколько лет проработал в спецназе.
— Спецназе? Ничего плохого не хочу сказать про парней в форме, но когда они становятся серийниками или массовиками, я не особо удивляюсь, — Юнги негромко ворчит, с лёгкостью подхватывая ещё даже не озвученную Намджуном мысль. — Тридцать восемь лет, демонстрируется повышенный уровень агрессивности, может вступать в конфликт с вышестоящими по званию. Его взяли из-за отличной формы и боевых достижений, но нельзя компенсировать нехватку мозгов адреналином и мускулатурой. Кто, чёрт возьми, поставил боевика на расследование дела об изнасиловании? Запихнули бы в отдел борьбы с терроризмом. Да ладно, какого хера вообще спецназ делает в агенстве?
— Он подходит под профиль чуть больше, чем полностью, — Чимин от волнения приподнимается, упираясь пальчиками о стол. — Возраст, портрет, агрессия. Одинок, семьи нет, отец ушёл в детстве. Он может проецировать обиду на него, особенно если были акты насилия в детстве. Пошёл в отдел сексуальных преступлений, чтобы дать кому-то то, в чём сам нуждался в детстве, а увольнение сработало как триггер.
— Не забегай вперёд, малыш, — Юнги осаживает его, но беззлобно, и переводит на Намджуна серьезный взгляд. — Отчасти Чимин может быть прав. Надо брать.
— У нас нет улик, — Намджун тоже осаживает, жестко и бескомпромиссно, — профиль идеально подходит не только Богому, но и Юнги, и мне. Является ли кто-то из нас убийцей? — никто не отвечает, а Юнги недовольно морщится, поджимая губы. — Вот именно. Если он не наш субъект, то может им стать после необоснованных обвинений. У нас не ярмарка по поимке преступников, а КНП. Закон должен что-то значить, или каждый второй начнёт вершить самосуд.
Никому не нравится то, что Намджун прав, но орден за красивые слова им не дадут. Джин может прикрыть, чтобы они поговорили с коллегой, но какие будут последствия? Надо учитывать все варианты. Профилирование, как и их отдел поведенческого анализа, вызывает слишком много споров. Части политиков нравится, что они выстраивают систему, опираясь на США, части — нет. Этот тонкий момент надо учитывать, чтобы ни у кого не было поводов прижать их.
— Мы можем потешить его эго, — Юнги лениво смотрит на экран, где всё ещё находятся досье на двух полицейских и последнюю жертву, — спросить совета. Он же расследовал это дело, верно? — Юнги кивает на фото Чхве Богёна. — А наше текущее пересекается с его.
— И что нам это даст? — Чонгук шуршит обёрткой, доставая очередную кислотно-розовую жвачку и закидывая её в рот. Он любопытно блестит глазами.
— Его реакцию? — Чимин спрашивает неуверенно, как обычно, сомневаясь в применении теории на практике, но больше всего Намджуна поражает то, как он смотрит на Юнги. Не заискивающе, в поисках одобрения, а уверенно, словно ожидая услышать поддержку. Намджун против воли зацикливается на этом сильнее, чем хотелось бы.
— Верно, малыш, — Юнги улыбается, дёргая уголком губ, и похлопывает Чимина по предплечью, — как он будет смотреть на фотографии убийства, будет ли он удовлетворён, будет ли спрашивать о других жертвах. Его реакция даст нам повод пригласить его на допрос, где мы уже сможем хорошенько оторваться.
— Не переусердствуй, — Намджун медлит некоторое время, сравнивая в голове за и против, и наконец сдаётся, выдавая Юнги карт-бланш. — Я знаю твой потрясающий метод ведения допроса, который переживают не все.
— Зато какой действенный, — Юнги улыбается настолько ласково, что становится похож на любовно наблюдающую за добычей акулу. Чимин рядом негромко хихикает, прикрывая рот ладонью и блестя глазами, а Юнги вдруг смягчается, переводя на него взгляд. — Заодно покажу Чимину пару… неплохих приёмов.
Чимин хихикает ещё раз, на этот раз слаще и мягче, а Намджун невольно растерянно моргает. Он смотрит сначала на подозрительно тепло улыбающегося Юнги, потом на Чимина, и… Намджун переводит взгляд на Чонгука и вопросительно приподнимает брови, но тот кажется слишком увлеченным выдуванием пузыря из жвачки, чтобы что-то заметить. Ребёнок.
— А ты не хочешь… — Намджун проглатывает рвущееся с языка и кажущееся абсолютно по-детски ревнивым: «провести немного времени со мной». Они с Юнги были знакомы много лет и настолько же долго притирались друг к другу. Намджун долго учился различать малейшее выражение лица, малейшее проявление эмоций Юнги. Учился понимать, когда его можно трогать, а когда лучше не стоит, когда он может принять помощь, а когда в лучшем случае грубо пошлёт. Пак Чимин же… Отчасти Намджун чувствует себя уязвленным. — …объединить усилия?
— Мы справимся, — но Юнги отмахивается почти легкомысленно. Намджун даже невольно слегка откидывается на спинку кресла и снова смотрит на Чонгука. Золотой ребёнок всё ещё выдувает шарик из жвачки. Намджун практически негодует. — Можешь спокойно заниматься отчётами и разговорами с Джином.
Намджун возмущенно хватает ртом воздух. Такой возмутительной наглости он готов был ожидать от кого угодно, но не от Юнги. Неприятнее только наблюдать, как мальчишка Пак едва ли не плавится от переглядок с Мином. Они действительно просто сидят и смотрят, может быть, немного улыбаются, словно между ними есть некая тайна, тайна, в которую его, Намджуна, забыли посвятить.
Парк. Птички.
Объятья.
— Ты уверен? — Намджун недовольно поджимает губы и правда сдерживается, чтобы не подскочить и не выволочь Юнги в коридор. В сущности, тот ничего такого не сделал: всего лишь предпочёл… обучать молодого неопытного агента вместо того, чтобы работать по их привычной схеме.
— Вполне, — Юнги лениво переводит взгляд с Чимина на него. Он кажется спокойным, уверенным, твёрдым. Намджуну не сложно выдержать эту игру, но неясное чувство тревоги всё равно охватывает его тело. Что Юнги задумал? — Ты хочешь что-то мне сказать?
Намджун хочет. Очень хочет сказать неожиданно много. Столько, сколько не стоит выслушивать всем в этой комнате, особенно коллегам по работе. Он едва открывает рот, чтобы попросить Юнги отойти с ним до кофемашины, как говорить начинает Чимин.
— Чонгукки, — Чимин нежно зовёт самого младшего из их команды и легко подскакивает с кресла, — можешь мне ещё раз показать те карты? Хочу оценить, изменился ли профиль местности, с учётом пятой жертвы, да и… новые обстоятельства.
— Так можно же… — Чонгук недоумённо хмурится, явно упустив поворотный момент, но Чимин его перебивает:
— У
тебя, — Пак буквально давит голосом, цепко подхватывает Чонгука под локоть и забирает его с собой. Он мягко тянет: — Личи-хён, найдёшь меня после?
Чимин быстро ретируется, помогая Чонгуку торопливо собрать свои вещи. И это Намджуна тоже пугает. То, с какой лёгкостью агент Пак считывает эмоции и правильно интерпретирует их, и… Стоп.
Личи-хён?
—
Личи-хён, Юнги? — Намджун вскидывает бровь и, когда дверь в их зал закрывается, поднимается с места, чтобы подойти к Мину. Он хмурится, скрещивая руки на груди: — Это ещё что такое? Слова о субординации и отсутствии отношений с коллегами тебе о чём-то говорят?
—
Агент Мин, — Юнги непримиримо вскидывает подбородок и плавно поднимается со своего места. Отчасти Намджуна восхищает в нём это, отчасти невыносимо раздражает — Юнги словно патологически не способен принимать укор в свою сторону, не огрызнувшись в ответ. — И не тебе мне об этом говорить, Джун. Ни для кого не секрет, что причиной развода Джина стали не только разногласия из-за работы.
— На что ты намекаешь? — Намджун подбирается. Он много что может стерпеть в свою сторону, но Джин… Он понижает голос, блеснув глазами: — Господин Ким — начальник нашего отдела. Будь добр обращаться к нему с должным уважением.
— Или что? Без обращения «господин» у тебя не стоит? — Юнги дерзко дёргает уголком губ, опасно сощурив глаза. Намджун знает его слишком давно, чтобы понять, что его испытывают на прочность, но неожиданно слишком раздражён сам, чтобы проигнорировать дерзость.
Он делает шаг вперёд, сокращая расстояние между ними до минимума, склоняет голову и опасно тянет:
— Повтори.
— Я говорю, что ты дрочишь на наше почтенное начальство и стоит у тебя на разницу в вашем положении, — совершенно не смущенный, Юнги вскидывает голову, и даже так, минимум на полголовы ниже, он вовсе не кажется находящимся в уязвимом положении.
Несколько мгновений в воздухе висит тишина, пока они агрессивно смотрят друг на друга, и Намджуна наконец прорывает:
— Чимин — мальчишка, для которого ты кумир. То, что для тебя не значит ничего, для него может значить слишком много, а ты наиграешься и бросишь его, как сестра бросила тебя.
— Джин ищет в тебе утешение после тяжёлого развода, и то, что ты воспринимаешь, как ответное чувство, для него будет попыткой сбежать от того, из-за чего развалился предыдущий брак, — Юнги парирует, скрестив руки на груди. — И его пятилетка сделает всё только хуже.
Они опять замолкают, глядя друг на друга, а затем синхронно отворачиваются, фыркнув:
— Еблан.
— Сам такой.
В действительности Намджун чувствует облегчение. Юнги всё ещё тот, кто поможет озвучить самое страшное, то, что гложет изнутри, тот, кто с удовольствием вступит в нелицеприятный спор и обменяется грубыми колкостями, не опускаясь до примитивного использования мата.
— Чимин мне нравится, но не так, — Юнги разрывает тишину первым. Он склоняет голову набок, недовольно морщась, словно сам не до конца верит своим же словам, или ему не нравится, как они отражаются внутри. Намджун знает его достаточно давно, чтобы понимать такие мелочи. — Он хороший
друг, и…
— Не надо мне заливать про дружбу, ладно? — Намджун рявкает больше из-за остаточных эмоций, чем действительно желая возобновить их обмен колкостями. — Мне достаточно этого «
ты хороший друг, Джуни» от Джина, так что не надо. Разберись с тем, что ты чувствуешь, и одно из двух: или перестань поощрять интерес Чимина и держи дистанцию, или вытащи голову из задницы и сделай шаг навстречу. Нам ещё не один год работать вместе. Если дело пройдёт гладко, то Джин утвердит состав официально.
— Вот и покажи мне пример, — Юнги насмешливо вскидывает голову и отходит назад, делая несколько шагов из стороны в сторону перед их доской с уликами, — сам-то ты какой вариант выбрал? Учитывая, что нам тут работать ещё не один год, Джун-а.
Намджун ненавидит, когда Юнги использует против него его же слова. Волна негодования вновь поднимается внутри, подталкивая к очередному раунду, больше напоминающему рэп-баттл, но её получается обуздать. Им лучше обсуждать это не в офисе, где есть, как минимум, вездесущие уши Чон Чонгука, а в баре за стаканом виски.
— У него завтра решающее слушанье, — Намджун говорит это неохотно, отступая на несколько шагов назад и усаживаясь на стол, — и я забираю Ёнджи из садика. Это не может случиться в один день, ты же понимаешь.
— Поэтому ты просто ждёшь, когда чужой ребёнок начнёт называть тебя папой? — Юнги проницательно блестит внимательными тёмными глазами и делает глоток кофе из своей практически забытой кружки. Он молчит несколько секунд, прежде чем продолжить, вздохнув: — Это твоя жизнь. Я не могу говорить тебе, стоит ли ему признаться или нет, но… Ты не можешь отрицать, что вы в игре. А лучшее, что можно сделать, это…
— Не вступать в игру, — Намджун заканчивает, вздохнув и закатив глаза. Он ворчливо выдыхает, скрестив руки на груди: — Прежде чем вменять мне цитатами Берна, выйди из своего сценария.
— Один один, — Юнги негромко хрипловато смеётся, взъерошив тёмные волосы, и очень просто предлагает: — Сделаем как обычно?
— Забьёмся, что оба разберёмся со своими проблемами, и победит тот, кто сделает это раньше? — Намджун спрашивает риторически, тяжело вздохнув. Он негромко ворчит: — Мне нужно время. Я не могу разобраться с этим… так просто. Тем более, сейчас.
— Ну, лично я до сих пор уверен, что мы с Чимином очень хорошо дружим, — Юнги клыкасто ухмыляется, заставляя Намджуна закатить глаза, и признаётся: — Но вообще, ты только что заставил меня задуматься об этом, и мне это не нравится. Так что считай, что нам обоим нужно время.
— Даже если это и останется дружбой, я… Я всё равно буду рад за тебя, — Намджун признаётся с неохотой, прекрасно понимая, что Юнги, наслушавшись его откровений, со свойственной себе избегающий манерой может загнать в отрицание самого себя. — Будем честными, у тебя немного плоховато с тем, чтобы заводить новых друзей.
— С Чимином мне легко, — Юнги медлит и звучит не менее неохотно. Ему тяжело даётся признание своих эмоций: — В нём есть то, чего мне не хватает в себе.
Намджун сочувственно хлопает Юнги по плечу, прекрасно понимая его чувства. Мин всегда был тёмным, закрытым и агрессивным, и с появлением Чимина почти все в отделе заметили, что он изменился. Юнги перестал огрызаться, если кто-то делает кофе дольше двух минут — теперь он терпеливо ждёт на минуту дольше, и этого обычно хватает.
Теперь Юнги можно спросить о чём-то, даже если он оформляет документы, улики или просто что-то ищет по базе, и быть практически уверенным в том, что в ответ ты не нарвёшься на грубый и незавуалированный посыл. Намджун даже припоминает слухи о том, что Юнги иногда позволяет победить себя в тренировочных боях.
— Надеюсь, ты сможешь понять, достаточно ли тебе дружбы, или нужно больше, — Намджун тепло улыбается, невольно вспоминая момент собственного прозрения, — тем более ты уже сто лет не был в отношениях.
— Сто лет? — Юнги издаёт короткий смешок, прокручивая пустую кружку в руке, и качает головой. — Ты мне льстишь, я всё же выгляжу моложе.
— Ты понял, о чём я, — Намджун решительно оставляет последнее слово за собой и кивает в сторону двери. — А теперь иди к своему малышу,
Личи-хён.
Юнги даже не огрызается, хотя мог бы. И обязательно огрызнулся бы раньше, но сейчас… сейчас он просто мягко улыбается, обрывая улыбку через долю мгновения, и, морщась, уходит. Не прощаясь. Намджун только коротко закатывает глаза — даже приручённый, в целом Мин Юнги остаётся абсолютной занозой в заднице.
***
Юнги не торопится идти за Чимином. Ему нужно немного подумать, и сейчас была бы очень кстати зажатая в зубах сигарета, но, чёрт, он не просто так избавлялся от этой привычки. И даже Пак Чимин,
особенно Пак Чимин, не станет причиной, по которой Юнги вновь закурит. Чтобы он вновь взял в рот сигарету, должно произойти что-то посущественней, чем обвинения в чувствах.
Чувства.
Юнги не отрицает, что они могут быть в его жизни. Он любит сестру, хотя обычно тщательно скрывает эту слабость. Он любит мать, хотя, пожалуй, не говорил этого ни разу за всю свою жизнь. Он любит свою работу, потому что оставаться в отделе по борьбе с преступностью можно только от большой любви, даже несмотря на деньги. Когда-то он даже пытался любить человека, но всё кончилось настолько… даже не плохо, просто никак. В целом, конечно, стоит отметить, что в приоритетах Мин Юнги человеколюбие находится на самом последнем месте.
И тем непривычнее и тем поразительнее была неожиданная привязанность к светлому мальчишке. Юнги невольно дёргает уголками губ — светлый. Чимину подходит это слово, с его мягкими свитерами, с высоким голосом и медовым взглядом.
Как бы Мин ни пытался это отрицать, он был падок на восхищение, как и любой человек, как и любой мужчина, в конце концов. И Чимин, проводящий каждый его шаг восхищённым взглядом, пытающийся спрятать это, но… Это смягчило Юнги. Заставило его слегка приспустить стену грубости и отчуждения вокруг себя, и позволило Чимину быстро и даже легко подобраться близко.
Юнги хрипловато фыркает, когда думает, что из Пак Чимина получился бы отличный шпион. Первоклассный.
Он задумчиво ерошит волосы и нащупывает в кармане пачку жвачки, вытаскивая её на ладони. Ярко-розовая, с яркими и беспорядочными рисунками на пачке. Чиминова, естественно. Юнги невольно хмыкает и кладёт одну подушечку в рот.
Отчасти от сладости ему хочется поморщиться, отчасти… это тоже похоже Чимина. Юнги упрямо жуёт, перебивая и перебарывая желание затянуться. С Пак Чимином нужно что-то решать, потому что перед собой Юнги может признаться честно — если Чимин сделает шаг вперёд, ему уже сейчас будет сложно отказать. Если же до этого пройдёт ещё время…
Он вздыхает. Различать виды привязанности, если она не свойственна для тебя, как факт, тяжело. И сложно. Признать, что он чувствует к Чимину привязанность, не сложно. Характеризовать её…
Отцовские ли это чувства? Юнги задумчиво поджимает губы. Он определённо воспринимает Чимина меньше и уязвимей себя, его хочется защищать. Пак вызывает у него самые тёплые чувства. Дружеские? Конечно, Юнги пришлось бы пытать, чтобы он это признал, но то, что он чувствует к Намджуну, к Чонгуку, к Джину, даже к Хосоку — тоже тёплое. И к каждому это «тёплое» немного разное. Насколько сильно оно отличается в отношении Чимина?
Юнги недовольно идёт в сторону курилки, чтобы хотя бы вдохнуть мерзкий и ненавистный запах. Пак Чимин вызывает множество вопросов, и большая часть из них далеко не профессионального характера.
Взять хотя бы его привычку держаться за руки. Со всеми ли он так делает? Нормально ли так делать? Юнги не знает, какие задавать вопросы, чтобы провести допрос, чтобы составить чёткий профайл поведения. И даже если он будет кристально честен перед самим собой, это нисколько не поможет, потому что Юнги просто не знает.
В курилке пахнет как обычно: чем-то мятным (некоторые коллеги предпочитают сомнительные ментоловые сигареты), чем-то вишнёвым (этот их новомодный пар вместо привычного табака), чем-то давно забытым, но сейчас неожиданно тёплым и родным. Юнги вдыхает полной грудью, жестом отказываясь от предложенной вскользь сигареты. Ему не нужно чего-то большего. Всего один ответ на множество вопросов.
Что он хочет от Пак Чимина? Что Чимин хочет от Мин Юнги? Чем это кончится? К чему приведёт? Как повлияет на их отношения сейчас?
Юнги не мастер в области чувств, да и, честно признаться, он не знает, кто им был бы. Чонгук? Ребёнку нельзя давать такой пласт информации о себе. Намджун уже сделал подлянку, если дать ему больше доступа к своим внутренностям, можно выяснить что-то ещё более неприятное. Ким Сокджин? При общении с главой отделения, по которому сохнет лучший друг, можно и ляпнуть со зла что-то компрометирующее. Хосок… с его любовью к трупам, он не сможет дать дельного совета. Недовольно вздохнув, Юнги достаёт телефон и открывает переписку.
Вчера 4:55
Мой любимый маленький брат говорит, что у него сложное дело? Вау. Это должно быть действительно нечто невероятное. Нечто, что заставит твои мозги вскипеть.
Не думай о том, что это сложно, малыш, думай о том, что ты победишь это дело, окей? Как мы говорили с тобой? Только позитивное мышление, пускай в наше время это и фактически нереально.
Я нормально. Ты прав об интернете, спасибо, кстати, что оплатил. С моей нелюбовью к технологиям, это был бы ад, оставь ты меня на собственное попечение. Честное слово, я бы просто пропала, тем более, тут просто восхитительный водопад. Ночью особенно чётко видно луну и звёзды. Хочу тебе показать это, Юнги, так сильно хочу, ты просто не представляешь.
Как ты? Как родители? Глупо спрашивать, конечно. Но я думаю, они в порядке. Ты завёл себе кого-нибудь? Я так часто пропадаю, что всё надеюсь, что однажды заведешь. Кого-нибудь светлого и милого. Может быть, даже слишком. Это было бы забавно, правда?
Если честно, я так сильно скучаю по тебе… Мы давно не виделись, Юнги. Ты, должно быть, стал ещё более смурным, чем прежде. У тебя всё ещё есть те милые крестики в ушах, или ты их уже не носишь? Скинь мне фотку :)
Мне кажется, что мы с тобой скоро должны увидеться. Не то чтобы я собираюсь домой, но… Ты знаешь, моё предчувствие редко ошибается, малыш.
Да, да, я знаю, что ты не любишь длинные сообщения, прости. Я пропаду на несколько недель, может, на неделю. Или дольше. Напишу, когда доберусь до очередной точки цивилизации.
Люблю тебя, малыш.
ХОХО, твоя любимая старшая сестрёнка, Юнджи.
Юнги невольно улыбается самыми уголками губ, чувствуя тепло внутри. Он любит старшую сестру, это правда. И чувство, которое он испытывает к ней, и которое испытывает к Чимину, разное. Он открывает камеру, мягко склоняя голову к плечу и улыбаясь уголками губ, и делает фотографию.
Не то чтобы он любит фотографироваться, конечно. Не то чтобы различает удачные фотографии от неудачных. Равнодушно посмотрев на своё лицо, Юнги прикрепляет фотографию к сообщению и начинает печатать.
Сегодня 13:45
Привет, Юнджи.
Мне кажется, что я начинаю запутываться. И не только в плане дела, хотя оно сложное, но и в плане…
Он на мгновение замирает, не решаясь, а потом всё же допечатывает:
…отношений.
Не то чтобы у меня кто-то появился, ну.
Не в том смысле, который ты в это вкладываешь.
Его зовут Чимин. Пак Чимин, если быть точным, мы коллеги.
Он носит мягкие свитеры, у него высокий голос, а когда он улыбается, его глаза становятся похожи на полумесяцы. И сияют, как звёзды.
Юнги нерешительно замирает, думая: что он хочет написать дальше? Спросить совета или пожаловаться на собственную нерешительность? Человеческие взаимоотношения слишком сложные, но он рад, что Юнджи понимает его всегда. С ней — единственной — он точно может быть честным. Намного честнее, чем перед собой. Тяжело вдохнув, Юнги решает просто написать всё, как есть, не обдумывая каждое слово, а потом решить, что оставить, а что удалить.
Намджун, ты знаешь, насколько он проницательный, думает, что я влюбился.
Справедливо спросить, что думаю я, да?
И я… не знаю.
Мне с ним комфортно настолько, насколько ни с кем не было, кроме, разве что, тебя.
Чимин умеет быть чутким, и он кажется таким хрупким, что его хочется защищать, но в тоже время он сильный, смелый...
Блять.
Юнги недовольно морщится, перечитывая те сопливые строчки, которые написал сестре, и удаляет всё. Нет, это он не отправит Юнджи ни за что на свете, потому что она будет смеяться громче всех. А на их свадьбе, если вдруг Юнги решит, что он готов сыграть свадьбу с Чимином, она расскажет эту постыдную историю и покажет скрин смски. Не тот уровень позора, к которому готов Юнги. Просто нет.
Он пишет, заканчивая:
Мы дружим, и пока что меня это устраивает.
Но если вдруг что-то поменяется, то ты будешь первая, кому я расскажу всё.
Всегда жду тебя.
Юнги.
Перечитав всё сообщение снова, Юнги остаётся довольным получившимся. Не слишком сопливо, но искренне, а сестре этого толчка будет достаточно, чтобы завалить его вопросами. Он просто надеется, что она сделает это не слишком поздно, а в самый нужный момент. Как бывает всегда.
Юнги вдыхает неприятный сигаретный запах ещё раз, последний, и выходит из курилки. У него нет готового решения, как быть с Чимином, но, по крайней мере, теперь получится контролировать ситуацию с высоты своего знания.
Он идёт неторопливо и размеренно, направляясь в сторону зала, но когда проходит мимо кухни, то замечает на ней одинокую фигурку Чимина. Кажется, Пак ждёт, пока заварится новый кофе, нервно вертя в руках конфету в шуршащей упаковке, и Юнги мягко облокачивается плечом о дверной проём, наблюдая за ним со спины.
Чимин кажется ему… нервным? Переживающим. Он переминается с ноги на ногу, и то и дело поглядывает на часы. Юнги негромко, хрипловато после продолжительного молчания говорит:
— Чимин?
— Хён, — Чимин резко оборачивается, невольно распахнув свои медовые глаза. Он замирает на месте, не спеша подойти, и робким жестом прижимает руки к груди, делая маленький шаг ему на встречу. Он неловко спрашивает: — Вы… всё в порядке? Кажется, вы с Намджуном-хёном поссорились. Это из-за меня?
— Вовсе нет, — Юнги качает головой, невольно приподняв уголки губ. Он сокращает расстояние между ними, преодолевая несколько шагов, и засовывает руки в карманы джинс. Чимин перед ним мнется так неловко, как не мялся даже в самую первую встречу, и Юнги неожиданно даже для себя вдруг протягивает руку, чтобы мягко сжать в пальцах его подбородок, вынуждая поднять голову. — Мы с ним просто поговорили, так же, как часто говорим. Другое дело, что манера разговора у нас несколько… специфическая, скажем так. Не думай об этом.
— Х-хорошо, — Чимин сглатывает, послушно кивнув, когда пальцы Мина все же разжимаются, и Юнги невольно замечает у него на щеках лёгкий румянец. Кажется, их с Намджуном спор затронул чувствительного Чимина больше, чем хотелось бы. Пак немного неловко тянет, прикусив полную нижнюю губу: — Хён, если… Если я как-то перехожу границу или вынуждаю тебя чувствовать себя некомфортно… Говори мне, пожалуйста. Я исправлюсь.
Юнги думает, что это он — тот, кто переходит границы. Но вслух говорит:
— Чимини, если бы ты перешёл границы, ты бы это понял моментально. Я не из тех, кто будет молча терпеть дискомфорт или позволять недопустимое поведение. Можешь спросить Чонгука, он в своё время прошёл курс дрессировки.
Чимин сладко хихикает, расслабляясь. Это видно моментально: всё его тело словно делает один большой выдох облегчения, а мягкая улыбка превращает глаза в полумесяцы. Юнги приходится спрятать руки обратно в карманы, потому что ему хочется… некое эфемерное полужелание. Не до конца ясное, не оформившееся, спутанное с мыслями о чувствах, со словами Намджуна. Юнги ощущает себя в ловушке с открытой дверью.
— Значит, у нас всё нормально? — Чимин говорит это «
у нас», и Юнги ошеломлённо чувствует, как пульс подскакивает просто от одной простой фразы. Дружеской фразы. Самой обычной, которая звучит иногда и между ними с Намджуном. Но из мягких уст Чимина она кажется чем-то непозволительно большим. — Потому что ты обещал показать мне пару приёмчиков, хён.
— Уже не Личи-хён? — Юнги делает короткий шаг в сторону кулера с водой и быстро наполняет стакан холодной, потому что в горле пересохло. Он кривовато усмехается: — Кажется, теперь это ты проводишь границы, Пак Чимин.
— Я просто! — Чимин возмущенно пищит, напоминая цыплёнка, и момент, показавшийся Юнги чем-то большим, чем есть, распадается. — Ты умеешь шутить, хён, — Пак качает головой, легко улыбаясь, — я запомню это, когда буду составлять твою автобиографию.
— Добавь там пункт о том, что чувство юмора было найдено в захоронении целеустремлённым археологом, — Юнги выпивает прохладную воду залпом и беззлобно шутит: — захоронение, как и полагается, было древним, и ядовитые пары отравили искателя приключений, из-за чего его чувство юмора тоже нещадно испортилось.
— Предпочту думать, что это я хорошо влияю на тебя, а не ты плохо на меня, — Чимин смело отмахивается, шутя. Или флиртуя? Юнги склоняет голову набок, думая о том, что не хочет анализировать Пак Чимина и его социальные взаимодействия слишком тщательно. Последствия. Будут последствия, к которым он пока не готов. — Так мы едем? Я получил у Чонгука адрес, отделение, где работает Пак Богом, находится совсем недалеко.
— Хочешь, чтобы я научил тебя допросу с пристрастием? — Юнги хмыкает, сощурив глаза. Он не может отрицать то, насколько сильно ему нравится учить чему-то Чимина и показывать ему новое вопреки тому, что обычно он терпеть этого не может. — Показал тебе контактные методы дознания?
— Очень хочу, хён, — Чимин сладко смеётся, закрывая ладонью растянутые в широкой улыбке губы, и Юнги невольно улыбается в ответ. Он не хочет анализировать не только Чимина, но и себя самого.
