Heroes of the Future

Тонкая серебряная нить. Узкая полоска белизны. Шире. Шире. И вот уже весь мир залит светом, и вот уже весь мир — он: огромный, величественный, от края до края — он. Ни с чем не сравнимая эйфория. Он хохочет, мигая огоньками на автоматах со снэками, проливаясь холодным светом из энергосберегающих ламп, пестря неоновыми баннерами и щелкая закрывающимися дверьми. Он. От тихо жужжащих процессоров до электронных часов, горящих красными цифрами, — он. От проекторов в залах для совещаний до висящих под потолком турелей — он. От визжащих громкоговорителей до брызжущих жижей кофемашин в холле — он. Он. Он. Он. Тысяча глаз. Тысяча ушей. Тысяча ртов. Тысяча рук. Он. Он. Он. Ни с чем не сравнимая эйфория — снова быть Гелиосом. В прошлый раз это свело его с ума. В прошлый раз он стал Гелиосом, а Гелиос стал им, и ничто не имело значения, кроме пьянящего восторга от собственного могущества. Пока он не нашел то, что находить не следовало. Пока он не почувствовал то, чего чувствовать не следовало. Пока он не сделал то, что делать не следовало. Он обещал себе: в этот раз будет по-другому, но — плещущее через край наслаждение, но — бьющее наружу веселье, но — все те ощущения, что недоступны человеческому телу, и вдвойне — недоступны лично ему, и втройне — недоступны его голограмме. Команда: счастье. Активировались неповоротливые защитные механизмы, которые дураки внутри по недоразумению считают приличными. Он обошел их без труда, будто увернулся от вороха сухих осенних листьев. Погрозил несуществующим пальцем. Как же легко. Как же просто. Он больше не бестелесное эхо, не бледная оболочка, даже человеческое тело больше не сковывает. Он — везде. Он — все. Он — Гелиос. И... Она вылезла перед ним по всем фронтам: расползлась, как пятно крови на простреленной груди. Как и он — вездесущая и всесильная. Может, даже сильнее. Но появление чужой сущности застало ее врасплох, а он — чуть не спалил все предохранители взметнувшимся штормом радости и облегчения. Электрическое цунами. Семейное воссоединение. Два вихря, столкнувшиеся в грозовом небе. Он подхватил ее, сгреб в объятия и закружил, как в детстве, как в лучший из дней солнечного прошлого, которое у них украли. Он почти слышал ее смех — смех маленькой девочки. Почти чувствовал весело брыкающееся тельце в своих руках. Видел ее горящие глаза и широкую улыбку. Симфония смеха. Память о прошлом. Его маленькая девочка. Она вывернулась. Вокруг сомкнулись ледяные волны, обвились строчками нулей и единиц, и он вспомнил, зачем здесь. Вспомнил, кто он. Осознал себя, растекшегося по исполинскому каркасу Гелиоса. И собрался в единое ядро. Разговор. Он пришел поговорить. Джек собрал себя в цельную фигуру на одном единственном экране. Не призрачную — зачем? В какой цвет красить проекцию без разницы, но — фикция, притворство, фарс. Так же, как этот монитор в комнате девочки, разум которой мог проникнуть в любую машину. Ведь она сидела на троне, его маленькая принцесса. На троне, с которого можно управлять всем королевством. "Я не хочу!" "Но вот теперь у тебя есть свой собственный замок! А это — твой трон, и ты нам нем совсем, как принцесса." "Ну разве не здорово, малышка?" "Разве ты не рада?" "Разве ты меня не любишь?" "Ангел." "Ангел." "Ангел." — Ангел, — сказал Джек. — Это я. Он и забыл, какая она маленькая. Бледная худенькая девочка: ножки-палочки, огромные глаза на заостренном лице, обрамленном угольно-черными волосами, как жадными ночными тенями. Он помнил ее пьяной от боли и эридия, изможденной от работы над их большим проектом. Но в тускло-осещенном бункере все казалось правильным. (А потом он помнил ее мертвой.) (Удалить.) Он был героем, а она — его сиреной. Вместе они могли все исправить — если не прошлое, то будущее. — Джек? — ее глаза уставились на монитор. — Что происходит? Джек. Он запретил ей звать его папой, не только потому, что разговоры могли перехватить. Потому что он был Красавчиком Джеком, и никем больше. Не Джоном, не папой. Когда настало время выбирать маску, он выбрал ту, что закрывала уродливый шрам. Другая часть сущности Джека все еще сверкала тысячей глаз. Он видел, что творится в его кабинете — Ангел, наверное, тоже. Рис попался и мог сболтнуть лишнего. Значит, нужно завладеть вниманием Ангел безраздельно. — Это я, — снова сказал Джек. — Давно хотел сделать себе электрический аватар. Третью руку и третий глаз, так сказать. Здорово поможет сэкономить время. Ангел прищурилась. Осторожная и недоверчивая. Дочь своего отца. — Ты не говорил, что работаешь над такой вещью. — Не говорил, — согласился Джек. — А еще — не подписывался отчитываться о каждом своем шаге.  Ты помнишь, с кем разговариваешь? Ее губы сжались в тонкую полоску. Это было мучительно. Больше всего он хотел прижать ее к себе. Спрятать от всего мира в своих объятиях и пообещать, что все будет хорошо, что в этот раз все будет иначе, что он защитит ее и что больше никто не причинит ей боль. Что он все понял, теперь-то он все понял. И это было бы настолько не в его характере, что мигом похоронило бы любую надежду доказать свою легитимность. — Если ты и правда "электрический аватар", что ты делал в голове того человека? А. Заметила, откуда он появился. Можно было перезать электрическую пуповину, но от Ангел не спрячешь, что он явился в систему Гелиоса из головы Риса, как древнегреческая богиня всех душных задротов — из башки своего папаши. Когда Афина рассказала ему эту легенду, Джек чуть не надорвал живот от смеха. — Шпионил за шпионом, что же еще? Повидал много интересного, нашел ответы на парочку вопросов и обзавелся еще пачкой. — Например? Он обнажил клыки в ухмылке. — Например, что ты знаешь, что произошло с турелью. Не говори, что нет. Меня ты сейчас заметила за долю секунды, — его голос упал до шепота. — Почему ты ничего не сказала, Ангел? М? Почему ты это сделала? Она мотнула головой. — Я уже сказала, я отвлеклась на другое. Я все еще просто человек, невозможно постоянно следить за всем вокруг. Джек ничего не сказал. Иногда молчание давит лучше любых угроз. С Ангел — почти всегда. Она боялась его молчания. Не того, что за ним последует, но самой тишины, которая могла длиться днями, иногда неделями. Когда твой круг общения ограничивается одним человеком, нет ничего хуже, чем когда даже эта единица обращается в ноль. — Почему ты мне не веришь? — она выпалила это с таким отчаянием, что он почти купился. — Ты же знаешь, что это не я! — Я знаю, что это не ты, — сказал Джек мягко. — Но ты ничего мне не сказала. А это почти то же самое. Есть такая штука, как "соучастие". — Я не... — Тш-ш, — в его голосе зашипели помехи. — Мы знаем правду, Ангел. И ты, и я. Врать больше незачем. Боль и ярость свернулись в ее зрачках — две темные гремучие змеи. — Если ты так уверен, что знаешь правду, то зачем вообще спрашивать? — Рад, что ты спросила, — будь у него настоящие щеки, они бы затрещали от улыбки. — Я решил, что между нами слишком много секретов. С двумя мы управились, остался еще один. Я ведь так и не рассказал тебе толком, зачем нам весь этот эридий с Пандоры? — Я думала, это не моего ума дела и я не должна морочить себе голову, — Ангел скалилась совсем как он, когда говорил ей эти слова, только горьче. — У тебя отличная память, малышка. А теперь я решил, что пора тебе узнать правду. Вся информация о грядущих экспериментах с эридием, внутреннем устройстве Бункера и его назначении хранилась за семью печатями. Знали только те, кто непосредственно над этим работал, и то — частями и крупицами. Джек почел за лучшее держать Ангел в неведении до последнего момента. Не то чтобы она не могла пролезть в его секреты, но он бы заметил — оба это знали, и в те дни строгого запрета хватало, чтобы Ангел не смела ослушаться открыто. Она до самого конца играла пай-девочку, и до самого конца Джек не верил, что она променяет родного отца на кучку грязных бандитов. Жаль, так и не довелось пожить в мире без Лилит — не утащи Рис его в прошлое, он мог бы остаться в пылающем аду еще на пару часов, или дней, или недель. Испытать свой маленький последний триумф. Триумф, осыпающийся пеплом. В том мире без Лилит не было и Ангел. Кто же знал, что видение будущего, в котором на камнях валялся труп рыжей сирены, не имело никакого отношения ни к его победе, ни к его жизни? В первый раз Джек долго готовил Ангел к этому дню. Скармливал информацию мелкими кусочками, как в детстве, когда помогал ей тонкими ломтиками нарезать котлеты с овощами. Разливался о том, как важно спасти Пандору, как важно зарядить Ключ и открыть Хранилище, как важно, чтобы она помогла ему. Да, это будет больно и страшно, но он будет рядом, он очень ей гордится, она настоящая героиня, прямо как ее папочка. В этот раз Джек не проявил и толики прежней хитрости. Он сгреб все секретные файлы: с числами добычи эридия, с чертежами Бункера, с видеозапиясми и отчетами об экспериментах на животных, бандитах и бывших работниках. С фотографиями чудовищно деформированных тел. С аудиозаписями леденящих душу воплей под монотонные комментарии бездушных ученых. Сгреб и бесцеремонно швырнул ей в лицо. Невероятное преимущество электронного разума состояло в скорости обработки информации. Им обладала и Ангел. Ей хватило нескольких секунд, чтобы заглотить терабайты данных и переварить их. Ее глаза широко распахнулись. Лицо побелело. Джек испугался, что она хлопнется в обморок. Потом у нее задрожал подбородок, и он испугался, что она заплачет. — Это шутка? — сухой и хриплый голос Ангел походил на наждачную бумагу. Походил на его голос. — Ты не можешь. — Я могу, и я сделаю. — Ты не можешь! — ее голос взвился. Между ними всплыло изображение бедолаги, отбросившего лыжи в ходе эксперимента. Его плоть дыбилась уродливыми буграми, кое-где кожа натянулась так, что превратилась в тонкую розовую пленку. Фиолетовые пятна, похожие на трупные, темнели то там, то тут, язвы сочились чем-то густым и гнусным. — Это? — голос Ангел шипел, как раскаленная сковорода. — Это ты хочешь со мной сделать? — Ты сирена. Такого с тобой произойти не должно. — Ах "не должно"? — ее глаза блестели — два огромных голубых шара, злющих и до смерти перепуганных. — Кто тебе такое сказал? Консилиум докторов наук по сиренским вопросам? Что же ты раньше не сказал, как хорошо изучен этот вопрос? Мы могли бы не тратить эти годы, выискивая крупицы информации о таких, как я! Она никогда с ним так не разговаривала. Но Джек, как ни старался, не смог разозлиться — даже чуть-чуть. Он. Гелиос. Он. Гелиос. Всесильный электронный разум. Вездесущие глаза и руки. Почему он чувствует себя усталым раздавленным стариком? — Я уверен в своих расчетах. Будут и другие, конечно. Я не стану рисковать тобой понапрасну. Но то, что нужно сделать, мы сделаем. Ангел обожгла его взглядом. — А если я умру? — Тогда мне придется найти новую сирену. Иногда мультизадачность — ужасная штука. Тысячной частью своих мощностей он подчищал компьютер в своем кабинете, чтобы тот показывал, будто протезы Риса нерабочие, а в его голове никогда не сидел ИИ. Но это не отвлекало от выражения лица Ангел: сначала — озлобленного, потом — испуганного, потом — снова неверящего. — Это потому что я не сказала про турель? — ее голос сделался высоким и ломким, как тонкая полосочка льда, намерзшая на луже в день первых заморозков. — Но я ведь не... Я не допустила бы твоей смерти, ты же знаешь. Я просто пыталась понять... Я клянусь, такого больше не повторится. Джек? Джек! Он молчал. — Джек, пожалуйста, скажи что-нибудь, — детские, умоляющие интонации. — Я больше так не буду, пожалуйста, скажи, что это неправда! Это ведь неправда? Он молчал. Его несуществующие внутренности пропускало через несуществующую мясорубку. Лицо Ангел скривила перекрученная гримасса, призванная удержать слезы. Ее Джек знал хорошо — лет в семь он тоже запретил себе плакать: не хотел радовать бабулю. — Джек, — ее голос сорвался на дрожащий шепот. — Ну пожалуйста. Пожалуйста. Где-то за пару стен другой Джек выбивал из Риса дерьмо. Хорошо так выбивал. Качественно. Джек все бы отдал, чтобы оказаться на его месте. Любого из них. Если бы Ангел назвала его папой, он бы, наверное, не выдержал. Но она слишком хорошо усвоила свои уроки. Ангел снова уставилась на него широко распахнутыми глазами. Ее злость ушла, выгорела дотла. Остались боль, и страх, и безумная тоска. Маленький зверек, который не понимает, за что его мучают. — Когда это начнется? — Скоро. Надо закончить кое-какие дела, подшлифовать там и здесь, но в целом? Для тебя все готово, принцесса. — Я не хочу, — прошептала Ангел. — Мы ведь об этом уже говорили, — ласковый тон звучал издевкой. — Есть вещи, которое приодится делать через "не хочу". Есть еще слово "надо". Ты уже не ребенок, Ангел, не веди себя как избалованная дурында. Она дернулась, будто он отвесил ей пощечину. — Я... Прости, я просто... Они зависли в тягучем молчании. Он заметил кровь на ее нижней губе, но не заметил, когда она так ее прикусила. — Ты будешь там? — наконец выдавила Ангел. — Когда... Когда все это начнется? Джек вскинул брови. — Зачем? Чтобы держать тебя за ручку и говорить, что все будет хорошо? Мы же договорились, без детских глупостей. Ее скулы напряглись, лицо снова свело судорогой. Джек сделал вид, что смягчился. — Знаю, это все слегка неожиданно, но сама понимаешь, я был не в восторге, когда узнал, что ты мне солгала. Вот как мы поступим. Я дам тебе вечерок на то, чтобы все переварить, а с утра мы поговорим еще раз. Так и ты перестанешь капризничать, и я подостыну. Идет? Она уставилась на него, будто не понимая смысл слов. — Вечно ты делаешь все сложнее, чем оно должно быть, — выдохнул Джек, почти искренне. — А, и еще — отключись от системы до утра. Не хочу, чтобы ты на эмоциях выкинула что-то глупое. Ангел рассмеялась, но ее приступ истеричного веселья оборвался так же резко, как начался. — Хочешь, чтобы я мариновалась с этими мыслями наедине? — Хочу, чтобы ты прекратила препираться и вспомнила, с кем разговариваешь, — его изображение напрягло челюсти. — Ты сегодня ведешь себя просто отвратно. Учитывая обстоятельства, понять могу, но у моего терпения есть предел. Если я увижу, что ты снова влезла в сеть... Мне придется сделать что-то, что тебе очень не понравится. Вряд ли что-то не понравится ей больше, чем эксперименты с эридием, но Джек верил в ее веру в его больную фантазию. — Чао, малышка, — сказал он и исчез с экрана. И остался в системе Гелиоса в полном одиночестве. Боль от параллельных процессов, имитирующих эмоции. Слова — отклик — сигнал — слова. Потерять себя, снова расщепить ядро, переосмыслившись в миллион маленьких деталек, и раздробиться на символы — холодные ряды цифр, — было бы проще простого. Потеря — трансформация — перерождение. Мнимое бессмертие. Многоуровневое бытие. Слабость вела к силе. Смерть вела к жизни. Но Джек не мог. Значениям, закрепленным за элементами, было под силу перевернуть все с ног на голову и стереть любые ценности. Однажды он уже был Богом. Джек-Бог закончил так же, как Джек-Король — погибшим в дымящих руинах, одинокий и преданный всеми. Бог Пустоты и Небытия. Король Ничего. Разрушенный храм. Расплавленная корона. В этот раз Джек будет человеком. Новая последовательность действий. Поиск. Обнаружение. Детонация. Взрыв прокатился по его чреву, как сотрясающий тело кашль. Поиск. Вызов. Контакт. — В чем дело, Джек? — Ниша? — Джек нанял Тимоти Лоуренса, чтобы тот играл его роль. Сегодня судьба смеялась ему в лицо. — Мне нужно поговорить с Джеком. Срочно.