Цитринитас

      В этот раз Гарри счел благоразумным не входить в директорский кабинет без спроса. С присущей ему вежливой настойчивостью, мало кого оставляющей равнодушным, он упросил МакГонагалл оставить его на час одного. Минерве не слишком нравились эти визиты, но Гарри умел быть убедительным, даже если речь шла о декане Гриффиндора. Он не стал изобретать никаких фальшивых причин, просто прямо заявив, что ему необходимо воспользоваться Омутом памяти для личных целей. МакГонагалл ничего не оставалось, как уступить кабинет на оговоренное время.       Гарри стоял перед Омутом памяти, нервно теребя рукав мантии. Последнее взаимодействие с этим предметом оказалось для него слишком тяжелым. Он понял это только сейчас, когда серебристо-голубые блики снова лизнули его лицо.       С застывшей у лихорадочно пульсирующего виска палочкой, Гарри напряженно перебирал собственные воспоминания. Нужно было отыскать то, что можно будет показать Северусу. Он сможет. Он найдет то, что поможет Снейпу вспомнить... Картинки проносились перед внутренним взором с калейдоскопической скоростью, но уже через четверть часа Гарри осознал всю нереальность задачи. У него не было ни одного хорошего воспоминания, связанного со Снейпом. Начиная с самой первой встречи в день его прибытия в Хогвартс, когда, встретившись с еще незнакомым профессором взглядом, он почувствовал, как шрам пронзила острая боль, все, абсолютно все без исключения их взаимодействия были пронизаны болью. Острой, глухой, саднящей, застрявшей внутри словно отравленное жало, от которого не было противоядия...       Гарри еле слышно застонал. Палочка бессильно опустилась. Ему нечего было предложить Снейпу, если только он не хотел пробудить в том такую же боль. А еще горечь, отвращение, неприязнь, обиду, разочарование... А он не хотел. Не хотел, чтобы Северус видел себя глазами человека, который его ненавидел.       Вдруг внезапная мысль молнией сверкнула в мозгу. Ведь тогда, утром, после того, как все закончилось, Гарри вернулся в директорский кабинет, извлек из Омута воспоминания, отданные ему Снейпом, и с тех пор всегда носил крохотную колбочку, которая привела Свет магического мира к победе, при себе. Что если?..       Гарри достал из внутреннего кармана мантии пузырек, крепко зажав его в руке. Словно боялся выпустить последнюю надежду.       Северус как будто нарочно сообщил ему так много...       Внезапно юноша ощутил, как кровь схлынула с его лица. Его пронзила догадка, от которой все внутри похолодело, взгляд остановился, а сердце как будто провалилось куда-то вниз. И ужаснее всего было то, что здравый смысл подсказывал — он не ошибается. Гарри опустился на пол.       Северус, даже умирая, не имел намерения раскрывать ему самую большую тайну своей жизни. Исповедоваться перед Поттером — находясь в трезвом рассудке, он бы этого не сделал никогда. Снейп всего лишь выполнял обещание, которое дал Дамблдору, чтобы довести игру до логического завершения, и решающий шаг был за Гарри. Но вышло так, что он выдал больше, чем следовало, и уж точно больше, чем хотел... В последние мгновения жизни Северус думал о Лили, воспоминания смешались. И эти воспоминания не предназначались для Гарри, не предназначались ни для кого. Это было только его. Гарри же непреднамеренно проник в святая святых, стал свидетелем тому, что должно было погибнуть вместе с Северусом. К нему же Снейп никогда не питал никаких иных чувств, кроме ненависти и презрения. И ему не нужно было притворяться. Ведь это именно из-за него, из-за Гарри, жизнь Лили оборвалась так рано. Само его появление на свет стало ей приговором. Мог ли Северус простить Гарри его существование, когда каждый взгляд, брошенный на него, напоминал Северусу, что ее больше нет?       Если только он вспомнит, и, уж тем более, если поймет, что Гарри, вырвавший у него самое сокровенное в минуту слабости, все знает... Это будет концом. Несчастный юноша не знал, как Снейп отреагирует, но в том, что это будет их последняя встреча, был убежден как ни в чем и никогда до этого.       Но если так, терять ему нечего. Кроме собственной иллюзии. И хотя он знал, что эта иллюзия была единственным, чем с той самой ночи и до настоящего момента питалось его истерзанное сердце, правы были все вокруг, кто призывал его вернуться к нормальной жизни и прекратить гоняться за призраком, которой он сам же себе создал. Этот призрак не имел ничего общего с настоящим Северусом Снейпом. Кроме, разве что, имени. Гарри придумал себе человека, который был к нему небезразличен. Рисковал ради него жизнью, репутацией и бог знает чем еще. Был всегда рядом. Защищал, оберегал. Спасал... Нет. Это было не так. Все, что делал этот человек, он делал, искупая вину перед его матерью. Единственным человеком, которого всегда любил... Желая отомстить Темному Лорду, приближая его поражение. И, конечно, потому что обещал Дамблдору. А Гарри? Где в этом всем было место Гарри? Он, как и всегда, был только средством. Любил ли его кто-нибудь так же? Такого, каким он был. Такого, каким он стал. Он настолько хотел поверить в это... настолько впился сердцем в образ спасшего его Снейпа, что не замечал очевидного.       Гарри обреченно обвел взглядом стены. Портрет Снейпа в простой деревянной раме из эбенового дерева, все так же неподвижно глядящего в пустоту, висел в окружении десятков других портретов умерших директоров Хогвартса. Он был размещен здесь по его, Гарри, инициативе, и теперь это казалось юноше крайне неуместным. Северус был жив, прямо сейчас, в эту самую минуту он наверняка ждал его у Аберфорта, а Гарри рассматривал портрет, призванный увековечить его память... Большую нелепость сложно было представить.       Двигаясь словно в тумане, он поднялся и приблизился к соседнему портрету, обрамленному витиеватой золоченой рамой. Ясные глаза Дамблдора, казалось, светились мягким огнем. Таким же, как плескался в Омуте памяти. Но какие воспоминания хранил этот омут...       — Что вы чувствовали, Альбус, когда вам с Гриндевальдом пришлось...       — Поступай так, как велит тебе сердце, Гарри. Не повторяй моей ошибки.       Гарри почувствовал, что очертания портрета расплываются у него перед глазами. Сморгнув слезу, он перевел взгляд на портрет Северуса.       — Пережив предательство того, кого так любили... разве могли вы любить кого-то после этого?       Дамблдор улыбнулся.       — Я никогда не переставал.

***

      Это была самая обычная прогулка. Гарри не хотелось оставаться у Аберфорта, хотя тот и настаивал. Или же он просто хотел какое-то время побыть с Северусом наедине. В любом случае — он вернулся, как и обещал, он не обманул доверия. Перед глазами все еще стояло воспоминание о том, как просветлело лицо Снейпа, когда тот увидел его, запыхавшегося от быстрой ходьбы, на пороге Кабаньей головы.       Гарри повел Северуса вдоль умостившихся почти друг на друге домиков к лесу. Он еще не знал, что следует делать, но одна мысль все же успела сформироваться в нем с предельной ясностью. Он будет говорить Северусу то, что чувствует. И будь что будет.       Улицы Хогсмида были совершенно безлюдны. И хотя Гарри и использовал заклинание, отводящее внимание, кажется, это было совершенно излишним. Вокруг не было ни души. Только хрустели под ногами покрытые узорной изморозью листья. Свежий воздух наполнял легкие, мелкая россыпь льдистых кристалликов искрилась в лучах предзакатного солнца. Все время от Кабаньей головы и до самого леса они шли в полной тишине.       Гарри краем глаза поглядывал на Снейпа. Точеный профиль хищной птицы. Плотно сжатые губы. Глубоко залегшие тени под глазами. Острые скулы, немного вьющиеся черные волосы. Всегда имевшая болезненный оттенок кожа теперь, казалось, была не толще пергамента. Дыхание облачком пара на мгновение зависало в морозном воздухе, но тут же рассеивалось. Снейп почти не моргал, не смотрел по сторонам, глядя только прямо перед собой. Из-под высокого воротника немым упреком выглядывал шрам, тонкой паутиной обвивая шею.       Октябрь выдался прохладным, и солнце уже совсем не грело. Не долго раздумывая, Гарри снял и отдал Северусу свой шарф. Еще теплый.       Он представил, насколько странной представилась бы эта картина, если бы бы кто-то их увидел. Мрачный, нелюдимый профессор зельеварения шагал рядом с Гарри Поттером, укутав шею гриффиндорским шарфом. Его, поттеровским шарфом.       Поселок остался позади. Теперь перед ними была только узкая тропинка, блуждающая между уже наполовину голых деревьев. Прощальные лучи пронизывали низко склонившиеся ветви разросшихся крон. Изредка с какой-нибудь из них падал очередной пожухлый лист, нарушая тишину, кажущуюся почти неправдоподобной.       — Тебя что-то тревожит, Гарри?       Юноша остановился. Быть может, он ошибался, но, кажется, он слышал свое имя, произносимое профессором, в первый раз. Во всяком случае, в таком контексте уж точно впервые. Гарри повернулся. Лицо Снейпа оставалось все таким же непроницаемым.       — Вы помните мое имя?       — Я слышал, что он тебя так называл.       Снейп явно имел в виду Аберфорта. Хотя ведь он слышал и фамилию тоже, но почему-то предпочел обращаться по имени.       — А себя? Что вы помните о себе, профессор?       Снейп промолчал. Отвернулся. Сделал еще несколько шагов, осторожно ступая по хрупким листьям. Гарри догнал его и зашагал рядом.       — Я помню, как умирал. И ты был рядом, — Снейп снова остановился. Внезапный порыв ветра разметал длинные волосы. — Почему ты был рядом?       Гарри потупился. Ответа на этот вопрос у него не было. Сколько раз задавал он его самому себе! Какая-то неведомая сила вытащила его из укрытия, толкнув к истекающему кровью Пожирателю смерти. Он не знал природы этой силы, но почему-то подчинился ей. Как подчинялся и теперь. Безраздельно.       Глядя себе под ноги, он тихо ответил:       — Это все очень сложно объяснить, Северус. Я и хотел бы, но боюсь, что сделаю только хуже. Что бы ни сказал.       Через мгновение Гарри осознал, что опасения его не напрасны.       — Это ты убил меня?       У него перехватило дыхание. Впрочем, удивляться было нечему, ведь именно с таким Снейпом он был знаком. Таким его знал. Таким привык видеть. В прозвучавшем вопросе не было ничего, кроме равного пренебрежения как к чувствам Гарри, так и к самому себе. Гарри хотел бы убедить себя, что ослышался, но Снейп всем своим видом не выражал ничего, кроме усталого любопытства. Гарри собрался с духом и попытался сделать так, чтобы голос звучал как можно тверже.       — Я был рядом, потому что следил за тем, кто убил вас. Он убил очень многих. Убил моих родителей.       — У тебя нет семьи?       — Нет.       Почему-то короткий ответ потребовал много сил.       — А у меня?       Гарри медленно покачал головой.       Они пошли дальше. Спустя четверть часа, Гарри осознал, что Северус был прав. Вид догорающего далеко впереди солнца завораживал, притягивал не только взгляд, но и душу. Хотелось смотреть только туда, на закат. Все растворялось в нем, переплавлялось в свет. Только угасающее пламя и ни одного предмета.       — Почему ты слышишь меня? — тихий голос внутри вернул Гарри в студеную реальность.       — Не знаю, Северус. Возможно это... Я не знаю. Несколько лет назад вы учили меня защищать свое сознание от вторжения извне. И знаете что? Мне это никогда не удавалось. С вами — никогда.       На лице Снейпа появилось какое-то подобие улыбки.       — Не слишком хорошим учителем, выходит, я был.       — Мы просто никогда особо не ладили. Я думаю... Я не сомневаюсь, что если бы вы все помнили, вы бы сейчас просто прогнали бы меня. Или оставили после уроков мыть котлы, — Гарри почему-то отчаянно захотелось сказать Снейпу что-то, что добавит хоть каплю живого чувства по отношению к нему. Пусть бы даже Северус вспомнил, как они донимали друг друга на зельеварении. — Или потрошить рыпалиц. Это, пожалуй, самое ужасное, что я от вас видел! Но вы были суровым учителем, Северус. И, пожалуй, именно ваши уроки давались мне тяжелее всего.       — Мне не нравилось потрошить рыпалиц? — вдруг вставил Снейп. Гарри усмехнулся.       — Вам не нравился я и не нравилось потрошить рыпалиц. Обе проблемы снимались одним решением оставить меня на отработку. Я не был способным учеником. Только не в зельях. Профессор Слизнорт, правда, меня хвалит, но больше, я думаю, по привычке. На шестом курсе я и в самом деле был лучшим в классе. Что ж, пусть думает, что это у вас я столь многому научился. Ведь... по существу, так оно и есть.       Становилось холодно. Солнце уже почти опустилось за горы, а бледные звезды совсем не давали ни тепла, ни света, только навевали какую-то необъяснимую тоску. Или виной тому было что-то совсем другое...       Вдруг Гарри остановился и развернулся к Северусу. Дыхание почему-то сбилось. Внезапно он сделал неожиданное для самого себя открытие, что у него почему-то перехватывало дух всякий раз, когда он заглядывал в эти глаза. Стоило этому человеку оказаться рядом. Губы непроизвольно разомкнулись, безжалостно выдав то, что вертелось на уме уже два дня.       — Я все хочу вам сказать, профессор... Хочу и не могу решиться. Так странно, да? С той ночи, когда мы... — Гарри непроизвольно сделал еще один шаг к Снейпу, сокращая расстояние до непозволительно близкого, и взял его ладони в свои. — У вас необычно теплые руки. Я никогда прежде не думал, что они могут быть такими. Вы всегда казались мне... таким чужим. Холодным. А у вас теплые руки. Простите, я говорю глупости, но... Да что, кроме глупостей, я вам когда-либо говорил. Мы ведь знакомы столько лет. Вы не помните, но это так.       И как он мог не замечать тепла, которое скрывалось в этих черных глазах? Отчаянного, словно последний луч осеннего солнца, обреченного уйти во мрак. Но все же дарящего себя до последней капли света.       Прошло несколько минут, прежде чем Северус высвободил правую руку из ладоней Гарри. Медленно поднеся ее к лицу юноши, он невесомо коснулся большим пальцем раскрасневшейся щеки.       — Ты мне вовсе не не нравишься, Гарри. И мне кажется, когда-то я видел существо... странное существо с золотистой шерстью и маленьким рогом во лбу. У него были твои глаза.       Гарри, неожиданно для самого себя, не смутился, не отвел взгляд. Словно завороженный, он всматривался в лицо Снейпа. Тот был таким близким... и так близко.       — Это детеныш единорога, Северус, — еле слышно произнес Гарри. — Они осторожны и недоверчивы, приручить такого очень сложно. Но если он признает человека, то отдаст за него жизнь. И еще они могут залечивать любые раны.       Теплая ладонь коснулась виска.       — У него были твои глаза...