Цитринитас

      — Мне нужно задать несколько вопросов профессору Дамблдору.       МакГонагалл поднялась из-за стола, едва Гарри переступил порог директорского кабинета. Инцидент с патронусом не выходил из головы, и он еле нашел в себе силы дождаться утра, чтобы наконец хоть как-то прояснить происходящее.       Скользнув цепким взглядом по щекам, покрытым лихорадочным румянцем, и сжатым в полной решимости искусанным губам, Минерва осторожно проронила:       — Если вам что-то нужно, Поттер, вы всегда можете...       — В настоящий момент мне нужно только то, о чем я прошу, — резче, чем собирался, выпалил Гарри. Выдохнул и мягко добавил:       — Пожалуйста.       Дамблдор на портрете заелозил в своем высоком кресле, сверкнув стеклами очков в сторону МакГонагалл.       — Минерва, оставьте нас с Гарри наедине. Уверяю, мы не поссоримся.       МакГонагалл поджала губы, явно не будучи в восторге от того, что ее в очередной раз выпроваживают из кабинета, но, помедлив мгновение, все же направилась в сторону двери.       — Я вернусь через час, Поттер. Надеюсь, этого будет достаточно.       Тяжелая дверь захлопнулась, и Гарри вдруг почувствовал себя как никогда уязвимо, стоя посреди этого круглого помещения, со стен которого на него безразлично взирали несколько десятков пар глаз. И ни одному не было дела до того, что он переживал. "Как будто в этом кабинете когда-то было иначе," — усмехнулся про себя он. Поворачиваться лицом к директору почему-то совсем не хотелось.       — Итак, Гарри. О чем ты хотел поговорить? Я полностью в твоем распоряжении.       Выбора не оставалось. Гарри набрал в легкие воздуха и обернулся к Дамблдору.       — Полагаю, для вас не является тайной то, что профессор Снейп жив? Для вас, должно быть, вообще не существует тайн.       Директор многозначительно улыбнулся, снял очки, протер их краем мантии, после чего бережно водрузил на свой выдающийся во всех отношениях нос.       — Лестно слышать, но, поверь, Гарри, ты ошибаешься. Мне было известно только то, что Северус не мертв. А вот о том, что он жив, я узнал от тебя.       Гарри чувствовал, что начинает закипать. Вот этого он точно не выдержит. Сил на ребусы у него, в отличие от вечно живого и готового к головоломкам Дамблдора, не было никаких. Да и пришел он сюда вовсе не за тем, чтобы играть в любимые директорские шарады.       — Профессор, пожалуйста! Я всеми этими мистификациями сыт по горло. Так больше продолжаться не может. Вы сейчас же расскажете мне все, что знаете о той дьявольщине, которая происходит у нас с Северусом.       Дамблдор склонил по привычке голову, глядя на Гарри поверх очков. Вид у Поттера, несмотря на всю бравую готовность вытрясти из директорского портрета душу (или что там у портрета было вместо нее), был совершенно потерянный.       — Обещаю ответить на все интересующие тебя вопросы, Гарри, тем более, что я некоторым образом причастен к этой, как ты сказал, дьявольщине.       — Нисколько не сомневаюсь, что без вашего гениального участия тут не обошлось, профессор. Поэтому сделайте милость, поделитесь еще раз своей легендарной мудростью, и скажите, что нам делать сейчас? — Гарри с трудом сдерживал дрожь в голосе. — Он ничего не помнит. Ровным счетом ничего. Более того — не может говорить, при этом я каким-то невообразимым образом слышу его голос у себя в голове!       — Воистину невообразимо!       Ответом на вставленный директором комментарий послужил слабо поддающийся описанию взгляд, после которого Дамблдор все же благоразумно решил, что пока что уместнее промолчать.       — У него во второй раз изменился патронус. С моим, как оказалось, произошло то же самое. Теперь они идентичны. Это выяснилось вчера. Нет, не нужно мне объяснять, что это может значить, я и сам могу догадаться, я хочу знать почему! — Гарри остановился, чтобы перевести дыхание. Директор предупредительно молчал, продолжая, тем не менее, сверлить его взглядом. Гарри повержено закрыл глаза. — Альбус... Я вижу перед собой человека, совсем не похожего на того, которого знал прежде. Как будто обрел что-то давным-давно безнадежно утраченное. И я чувствую... чувствую, что привязываюсь к нему, в каждым днем все сильнее и сильнее. И потому боюсь... Боюсь, что если он все вспомнит, я потеряю его, и притом уже безвозвратно, потому что на этот раз чуда не случится. Профессор Слизнорт сказал, что теоретически память можно вернуть с помощью воспоминаний, но после всего, что случилось... Я не хочу возвращать ему всю эту старую боль. Он только начал учиться жить без нее.       Гарри успел обругать себя за эту откровенность прежде, чем речь успела закончится. Перед глазами в очередной раз вихрем пронеслись воспоминания, которые он теперь во что бы то ни стало, желал оставить при себе.       — Я понимаю твои чувства, Гарри, — подавший голос Дамблдор заставил юношу вернуться в реальность. — Но ты неверно судишь о Северусе, если полагаешь, что боль способна повлиять на его решения. Она всегда была для него топливом, которое он трансформировал в силу, и лишать его этой силы... Куда лучше поставить ее на службу чему-то, за что действительно стоит сражаться.       Гарри распахнул глаза, захваченный внезапной яростью. Это было уже слишком, даже для него. Приблизившись к портрету почти вплотную, он зашипел:       — Так, как это сделали вы, да? Проклятие, Альбус!.. Да вы ведь с самого начала все знали. Знали, как он мучается, и ничего не сделали, чтобы помочь, хотя бы немного! Ровным счетом ничего... Почему? Ответьте мне, почему?! Потому что это не имело прямого отношения к вашему гениальному плану, а значит не стоило и внимания?       Дамблдор глубоко вздохнул, с лица сползло выражение снисходительного всезнания. Директор соединил кончики пальцев, упершись в подлокотники кресла, прямой открытый взгляд сообщил Гарри, что он не имеет в планах ему врать.       — Напротив, Гарри. Отношение это имело самое прямое. Видишь ли, я долгое время не знал, что между вами происходит. То, что вы не поладили с первого урока я объяснял простой несовместимостью характеров и слишком уж хорошей памятью Северуса в отношении его школьных лет... Но время шло, и ваша неприязнь по отношению друг к другу все больше и больше выходила за рамки допустимого. Более того, объяснимого. С мистером Малфоем вы тоже не ладили, но здесь явно было что-то другое. И если твои реакции понять было не сложно, то Северус меня откровенно удивлял. Мне захотелось разобраться, и я...       — Влезли к нему в голову, — не выдержал Гарри. Пальцем в небо, он даже не думал, что угадает.       — Это было необходимо, — вкрадчиво отозвался Дамблдор. — Северус мне был нужен в здравом уме, а то, что я наблюдал, назвать здравым можно было с очень большой натяжкой. Не скрою, я сам просил его приложить максимум усилий к тому, чтобы ваши отношения оставались как можно более прохладными, но то, что между вами происходило, меньше всего походило на прохладные отношения. Вы же были буквально одержимы друг другом. Хоть и со знаком минус.       Гарри выжидательно молчал, хотя уже догадывался, что услышит дальше.       — Да, я воспользовался легилименцией, чтобы понять, что у вас там происходит. Больше ничего не оставалось, говорить об этом Северус упорно отказывался, а вытянуть из него информацию с помощью Веритасерума, сам понимаешь, — гиблая затея. Он любое зелье чует за милю. Вот и пришлось... Не смотри на меня так! Он был болен, сознание спутано — я увидел возможность.       — Возможность, — выдохнул Гарри, не переставая удивляться директорским формулировкам. Тот говорил о тайном насильственном проникновении в чужое сознание как о чем-то совершенно обыденном. — Когда это случилось?       — Когда ты был на третьем курсе. В тот год он болел часто.       — Почему?       Дамблдор откинулся на спинку кресла, предавшись воспоминаниям семилетней давности.       — Помнишь свой первый Хэллоуин в Хогвартсе?       Гарри кивнул. Забыть такое было сложно.       — Северус пошел ловить Квиррелла, ничего мне не сказал. И пострадал от собственного решения. Пушок — милый пес, но, к сожалению, слюна цербера смертельно ядовита. Северус занимался разработкой противоядия с начала учебного года, как только пес оказался в школе. Хотя я и запретил кому-либо ходить в тот коридор, тебе ли не знать — если есть запрет, непременно найдется и тот, кто его нарушит. Мы должны были быть готовы, если кто-то пострадает. Северус тогда сутками пропадал в лаборатории, экспериментируя со свойствами аконита.       — Аконит? — Гарри нахмурился, вспомнив о своем показательном выступлении на первом уроке зельеварения.       — В этом растении содержится то же вещество, что и в слюне цербера, только в значительно меньшей концентрации, — сообщил Дамблдор. — Оно же может послужить и антидотом к его яду. Впрочем, об этом тебе лучше будет расспросить Северуса, я не слишком силен в ядах.       Под тяжелым взглядом директор покорно продолжил:       — Состав в конце октября еще не был готов, зелье находилось на промежуточной стадии. И хотя нейтрализовать действие яда с его помощью удалось, все же что-то там пошло не так, и работать с аконитом Северусу впоследствии было крайне сложно. Проблемы с сердцем и дыханием, головокружения, частичный паралич, сильные боли... Стоит ли удивляться, что он не был слишком рад присутствию здесь профессора Люпина.       — Аконит добавляют в Волчье противоядие?       — Я вижу, Гораций не зря тебя хвалит, Гарри, — одобрительно кивнул Дамблдор. Но тут же решив, что разбор талантов Поттера лучше оставить на потом, продолжил:       — Два с половиной года я наблюдал за вашими баталиями, пока, наконец, не выпал случай узнать, что же между вами происходит... Он невероятно сильный легилимент, тебе это прекрасно известно. Как известно и то, что не я учил его приемам легилименции. Подобных методов работы с сознанием я никогда не практиковал и, откровенно говоря, никому никогда не посоветовал бы этого делать... Попытаюсь объяснить тебе, как это работает. Темному Лорду всегда нравилось проникать в сознание своих жертв. Из самого невинного воспоминания он мог сотворить леденящий душу кошмар, что уж говорить о воспоминаниях тяжелых. Но вряд ли даже он ставил подобные опыты на самом себе. Северус же именно это и сделал. Расщепил собственное сознание, отделил какие-то первоначальные эмоции, связанные у него с тобой, от твоего образа, после чего заменил их на совершенно другие... Обусловленные, скажем так, исторически. И в случае, если бы у кого-то возникли какие-то подозрения насчет его неровного к тебе отношения — причина профессорской ненависти к твоей персоне лежала практически на поверхности. Твоя схожесть с отцом была достаточным аргументом. Все ясно и убедительно. Настоящие же чувства и мотивы он заблокировал в настолько дальнем углу сознания, что получить к ним доступ оказалось непосильной задачей, даже для меня. Разве что с риском распрощаться с собственным рассудком. Ментальная защита, силе которой воистину могли позавидовать все охранные чары реддловских крестражей вместе взятые. Фантастическое мастерство!       — Но что послужило причиной? — Гарри был в замешательстве от услышанного. — Да, Северус при каждом удобном случае повторял одни и те же фразы о моем отце, нашей схожести... как будто хотел убедить в этом себя самого, но...       — Он не хотел, Гарри. Он действительно убедил. Буквально заставил себя тебя возненавидеть. Искорежил собственное восприятие настолько, что эта ненависть буквально затапливала его всякий раз, как только ты оказывался у него в поле зрения. Не знаю, как при этом он умудрялся выполнять то, что ему было поручено...       — Так вы не знаете, почему он это делал? Что его заставило?       К Дамблдору внезапно вернулось привычное выражение вселенского всеведения:       — Догадываюсь.       — А Реддл не догадался, — съехидничал Гарри. Почему-то очень захотелось спустить директора с его небес на уровень простых смертных. Пусть даже для этого пришлось поставить его вровень с семь раз смертным Волан-де-Мортом. Но это не подействовало.       — Гарри, мальчик мой, — снисходительно отозвался Дамблдор, — как ты знаешь, есть в этом мире силы, пониманию Темного Лорда совершенно недоступные. А вот мне известные очень даже хорошо. Нанависть, желание мести — сильная мотивация, кто станет спорить. Но... ты никогда не спрашивал себя, почему я не остановил игру во время твоего первого матча по квиддичу?       — Всегда хотел спросить об этом вас, профессор, — стальным тоном отозвался Гарри. Но Дамблдор только блаженно прикрыл глаза.       — Жаль ты не видел, с каким пылом Северус бросился тебя тогда спасать.       — Немного недосуг было, — буркнул Гарри.       — А я вот залюбовался. Ведь он тогда спасал тебя вовсе не потому, что я просил это делать. На тот момент очевидной необходимости в этом еще не было. Тогда я понял, что хотя Северус всем своим видом и демонстрировал совершенно отвратное к тебе отношение, он делал это нарочно, и по каким-то своим, сугубо личным причинам. По причинам, которые скрывал, в первую очередь, от самого себя.       Гарри чувствовал, что начинает запутываться. К тому же было совершенно непонятно, к чему клонит директор. Это откровенно раздражало. Он попытался кое-как восстановить картину, но было очевидно, что он что-то упускает. Притом что-то принципиально важное. Через несколько минут Гарри сдался.       — Но зачем ему это было нужно, профессор? Да, я понимаю, нужно было сделать все, чтобы у Волан-де-Морта не возникло ни единого подозрения на его счет, но ведь он разыгрывал этот спектакль не только перед ним. Не только передо мной. Не только перед всей школой. Не только перед вами. Выходит, что, в первую очередь, перед самим собой. Зачем?       Дамблдор заговорщически наклонился вперед, всем своим видом сообщая уровень значимости последовавшей информации.       — Северус — алхимик, Гарри. Хотя и предпочел заниматься по большей части зельями. Но его непревзойденное мастерство в работе со снадобьями всех сортов — следствие непревзойденных алхимических способностей, он слышит вещество, как музыку. Любую примесь, любую фальшь, любое неблагозвучное сочетание, и способен трансформировать субстанцию в ее совершенное состояние. Это великий и очень редкий дар, за который, к сожалению, платят одиночеством. Практикующий алхимик расплачивается за свой дар жизнью самого дорогого, кто у него есть. Северус хотел обмануть судьбу, отдалившись от твоей матери и наполнив свою жизнь совсем иным. Тем, что на самом деле было ему глубоко чуждо. Но эту магию обмануть невозможно. К тому же она мстит за пренебрежение нею. Мстит жестоко и изощренно. Северус отказался от полноценного использования алхимии, подался к Реддлу, но его презрение к самому себе и миру, в котором он оказался, росло с каждым днем, проведенном в кругу Пожирателей. С тем большим исступлением он погружался во все это, как будто наказывал самого себя... — Дамблдор поднял руку, упреждая незаданный вопрос. — Нет, я не знал. Узнал, когда он пришел ко мне, умоляя ее защитить. Он винил себя не за то, что рассказал о пророчестве Темному Лорду, нет. За то, что любил ее, и тем самым обрек на смерть. Задолго до пророчества. Одним из пунктов нашего уговора было то, чтобы я никогда не напоминал ему об этом. Только один раз он сам вспомнил о ней... В остальном же — он запретил себе впредь любить кого-либо вообще. И тогда я увидел перспективу...       — Что вы сделали? — собственный голос Гарри услышал словно издалека. Казалось, земля уходит у него из-под ног. В голове творилось что-то невообразимое.       — Постарайся воспринять мои слова спокойно, мой мальчик. От этого многое зависит, — Дамблдор снова протер очки и как ни в чем не бывало продолжил. — Я встретился с Лили через неделю после твоего рождения и рассказал ей все. И о пророчестве, и о секрете Северуса. От судьбы не уйти, но всегда есть шанс заполучить ее в союзницы, вместо того, чтобы играть против. И раз уж пророчество гласило, что тебе предначертано совершить невозможное, для этого невозможного стоило подготовить почву. Лили всегда была храброй девушкой, но тогда превзошла саму себя. Она согласилась на мой план, с одним лишь условием, что когда ее не станет, мы позаботимся о тебе, насколько это возможно.       — Выходит...       — Северус после того, что произошло, настолько отчаянно стремился тебя уберечь, что не остановился даже перед тем, чтобы вывернуть самому себе мозги.       Гарри все еще не мог прийти в себя.       — Но ведь, профессор, вы сказали, что проклятие алхимика распространяется только на самое дорогое. Причем же тут я? Мы с ним никогда не были настолько близки, чтобы...       — Гарри... — вкрадчиво проговорил Дамблдор. — Я намного старше тебя, повидал в жизни разное. Но даже при всем этом я ни за что прежде не поверил бы на слово тому, кто сказал бы, что существует в мире человек, способный наделить ребенка алхимическим даром, не будучи ему родственником по крови. Но Северус каким-то образом сделал это. Я не знаю как и когда, вероятно он был в вашем доме вскоре после того, как все произошло. Судя по всему, он просто отчаянно захотел, чтобы ты жил. Других желаний у него не было... А чистое желание алхимика способно трансформировать реальность, притом с далеко идущими последствиями. Правда потом, видимо, он испугался самого себя и стал делать все возможное, только чтобы ты не повторил судьбу матери. Временами выглядело абсурдно. Но я восхищался его мужеством.       Гарри тряхнул головой, как будто пытался уложить в ней все, что на него только что свалилось. Неужели он еще и...       — Вы хотите сказать, что я тоже... — ошарашенно выдавил он. — Когда вы узнали?       — Давно, — спокойствию директора можно было только позавидовать. — У меня были кое-какие подозрения, поэтому познакомил тебя с Еиналеж. Это зеркало — лучшее испытание чистоты сердца. Ты увидел родителей, в этом не было ничего удивительного, но зато у меня появилась возможность объяснить тебе, как оно работает. Изначально это бесполезный в сущности агрегат, но я его усовершенствовал. С его помощью сложнейший алхимический процесс мог совершиться за считанные секунды. Квирреллу это было никак не по силам. Поэтому за сохранность камня я не боялся. Камень, откровенно говоря, там был не так уж важен. К тому же получить его с помощью зеркала мог только алхимик, а Квиррелл, как и Том Реддл, таковыми не являлись.       — Вы хотите сказать, что я...       Гарри все еще не мог поверить тому, что слышал. Хотя то, о чем говорил директор, объясняло многое. Даже слишком многое.       — Я хочу сказать, что должен был убедиться в том, что ты справишься. Ты помнишь, что лежало у тебя в кармане, когда ты вошел в подземелье?       — Пузырек из-под зелья, чтобы пройти через огонь, — тут же ответил Гарри. — Но все-таки как я смог?..       Он рефлекторно растер дрожащими пальцами виски. Ответ уже был озвучен директором: "Чистое желание способно трансформировать реальность..."       — Алхимическая трансмутация, — продолжал вещать Дамблдор с портрета. — Способность преображать материю по собственному образу и подобию. С тем же успехом в камень мог превратиться квиррелловский тюрбан, если бы он был на это способен. Алхимия отличается от привычной нам магии, Гарри. Мастер производит работу в самом себе, все что во вне — всего лишь побочный продукт. Он сам — и субъект, и действие. Но это все слишком сложно, поэтому скажу только, что с того дня я был уверен в твоей неуязвимости. Убить алхимика, даже не практикующего, можно только если таково его собственное желание.       Гарри вспыхнул.       — Но зачем же тогда вы заставили Северуса защищать меня? Еще и ценой таких усилий. Это бесчеловечно!       Директор заерзал в кресле, явно желая уклониться от неудобного вопроса. Но все же ответил:       — Он не знал, что наделил тебя даром в ту ночь. К тому же он защищал тебя не от смерти, а от возможного сопутствующего урона, который при твоем характере и образе жизни был просто неизбежен. Он способствовал реализации плана. А мне нужно было, чтобы ты добровольно пошел на смерть — иначе крестраж было не уничтожить, сам понимаешь. Не оставалось ничего другого, кроме как подвести тебя к этому.       — С этим вы справились великолепно. Еще и его в это втянули... — вздохнул Гарри. Эту тему совсем не хотелось ворошить. Тем более, что у него возник другой вопрос. — Вы сказали он перестал практиковать еще в молодости?       — Перестал, — кивнул директор. — Но спустя пятнадцать лет начал снова. Золотой напиток, который он готовил для меня после инцидента с кольцом Реддла — алхимическое снадобье.       — А без него вы не могли справиться?       Дамблдор на упрек не отреагировал.       — Нет, Гарри, не мог. Я не зельевар его уровня. Это во-первых. А во-вторых — искать другого алхимика, посвящать его в суть вопроса, после принимать меры для того, чтобы не произошло никакой утечки... Все это было бы слишком сложно, энергозатратно, да к тому же и не имело ни малейшего смысла, когда в штате числится собственный, владеющий ситуацией алхимик, хотя и в простое.       Гарри кивнул. Кажется, больше его удивить уже было нечем.       — Значит, вы заставили его вернуться к алхимии, потому что вам нужен был еще один год жизни. А плата за дар алхимика... Боже, Альбус! И вы не сказали ему обо мне? Не сказали, что у меня будет шанс. Допустили бы, чтобы он вот так и умер... это было... Вы не видели, как он умирал!       — Но не умер же, — уклончиво заметил Дамблдор.       — Умер бы, если бы не Фоукс, — отрезал Гарри. — Но что вам за дело до того.       — Смотрю, твоя преданность изменилась, Гарри, — в голосе директора скользнула тень обиды.       — У меня было время пересмотреть приоритеты, — холодно отозвался юноша. Дамблдор попытался улыбнуться.       — Фоукса тянет к тем, в ком он чует родственную способность к трансформации и силу управлять собственной смертью. Поэтому фениксы — лучшие друзья алхимиков, Гарри.       Юноша с трудом сдерживался, чтобы не приложить портрет директора каким-нибудь довольно изощренным проклятием, причем таким, чтобы никакой феникс ему уже не смог помочь. Правда теперь его занимал более важный вопрос, чем события уже свершившегося прошлого.       — Что нужно сделать алхимику для того, чтобы уберечь того самого дорогого человека?       — Добровольно уйти из жизни, — невозмутимо отозвался Дамблдор. — Тогда, если у алхимика нет кровных наследников, дар переходит его возлюбленному. А вместе с даром, как ты уже понял, и гарантия неуязвимости.       — Кому перешел ваш?       — Никому, — отрешенно бросил директор и поморщился. — Дара можно лишиться, если оскорбить алхимию ее использованием для воздействия на предметы, оскверненные темной магией. Со мной именно это и произошло. Крестраж я уничтожил, но дара лишился. Более того, мое тело стало разлагаться.       Гарри отошел от портрета и замер в нескольких шагах от окна. Вдалеке, посреди безлиственного леса виднелись черепичные крыши Хогсмида.       — Что мне теперь делать? — на грани слышимости проговорил он. — Отдалиться от него? Я не хочу рисковать его жизнью так, как это делали вы.       — Эта стратегия — путь в никуда, Гарри, ты же помнишь, о чем мы только что говорили.       Высказав свой комментарий по поводу поттеровского плана действий, Дамблдор помолчал несколько долгих минут, после чего изрек:       — Но я могу предложить иной вариант.       Гарри резко отвернулся от окна, возвращая все свое внимание директору. В то время как тот с безмятежным видом продолжал:       — То, что произошло у вас с Северусом — один случай на тысячелетие. Откройся ему, Гарри. И если он сделает то же самое — о лучшем невозможно даже помыслить. Это невероятные перспективы в магии и...       — Мне плевать на перспективы в магии, Альбус, я хочу, чтобы он жил!       — ...и личной жизни, — с олимпийским спокойствием закончил Дамблдор. — Любовь алхимика опасна для простого человека, но два алхимика будут только взаимно усиливать друг друга. Тебя тянет к нему, я это вижу с того самого дня, как ты стал приходить сюда, к его портрету. Полотно создает затруднения, но ведь у тебя теперь есть живой профессор Снейп. И поверь, взаимодействие с живым может быть куда более увлекательным...       — Альбус, опомнитесь!       Начиная этот разговор, Гарри наивно полагал, что готов услышать что угодно. Но то, что директор предложит ему такое... Кажется, новость о том, что он — волшебник поразила его в свое время куда меньше, чем это. И хотя при одной мысли о том, что картина, которую тут же подбросило услужливое воображение может оказаться правдивой что-то внутри волнующе сжалось, допустить саму возможность подобного было... Залившись под пристальным взглядом Дамблдора краской, Гарри предпринял абсурдную попытку сместить акцент:       — К тому же, он все еще ничего не помнит. Вы представляете, что будет, если память вернется?       Дамблдор усмехнулся.       — Представляю. Будет о чем поговорить. Хотя полагаю, что, по крайней мере, первое время вам будет не до разговоров...       Дверь в директорский кабинет хлопнула с такой силой, что рамы на портретах задрожали.