Цитринитас

      За неделю до Рождества школа опустела. Студенты разъехались по домам, оставшихся в Хогвартсе на каникулы было не более двадцати. Рон пригласил Гермиону провести время в уютном коттедже где-то в Арденнских горах. И хотя на аренду этого великолепия Уизли потратил едва ли не все полученные вместе с Орденом Мерлина деньги, не заметить, как он светится от гордости и предвкушения мог разве что слепой. Гарри слепым не был. И не смотря на то, что все его мысли были заняты совершенно другим, был искренне рад за обоих. Рад он был и тому, что теперь Рону и Гермионе больше не придется быть заложниками дружбы с ним. Пережив столько, друзья заслужили достойную возможность заняться, наконец, собственной жизнью. Жизнью, в которой его уже не будет.       Пожелав обоим хороших каникул и лично Рону удачи, Гарри простился с друзьями на станции Хогсмида, и, дождавшись, когда алый паровоз скроется из виду, одиноко побрел в сторону школы.

***

      — Я вполне готов, сэр. Когда мы сможем начать?       Черная портьера за спиной с тихим шорохом сомкнулась. Гарри вдруг почувствовал, что этот звук навсегда отрезал его от всего, что было с ним до этого. От всего, чем он сам был до этого. Как будто упал тяжелый театральный занавес. Он стоял один над пропастью, и следующий шаг, каким бы он ни был, неизбежно приведет к падению. Он был готов.       От преждевременного падения Гарри избавило внезапное осознание того, что Рабанрих стоит рядом, опустив тяжелую ладонь ему на плечо. Юноша вздрогнул, но все же нашел в себе смелость поднять на мага глаза.       В горделивом выражении лица, равно как и в адресованной ему улыбке, Гарри уловил волнение, которого прежде никогда в Рабанрихе не замечал.       — Не торопись, — вполголоса прошелестел тот, сжав и без того напрягшееся от неожиданного прикосновения плечо. — Присядь. Я хочу с тобой поговорить.       Не дожидаясь ответа, маг осторожно подтолкнул Гарри к уже знакомому креслу.       — Угостишься фруктами?       Усевшись, Гарри заметил примостившийся между кресел низкий обсидиановый столик, которого здесь в прошлый раз не было. На его отполированной до зеркального блеска поверхности стояла хрустальная ваза, полная спелых, как будто только что сорванных, гранатовых плодов. Некоторые из них были раскрыты и буквально истекали соком. Зрелище завораживало, но что-то внутри все же посоветовало Гарри держаться от этих плодов подальше. Он решил к совету прислушаться.       — Спасибо, сэр, я сыт. О чем вы хотели поговорить? Мне казалось, мы все обсудили в прошлый раз.       Рабанрих сел в свободное кресло, опустил холеные руки на резные подлокотники и вперил в Гарри подернутый дымкой взгляд.       — Дамблдор был против того, чтобы я говорил с тобой об этом, — медленно начал он. — Но мне хочется, чтобы между нами не было недомолвок и, как следствие, недопонимания. Как бы все ни обернулось, нам предстоит провести вместе еще очень много времени. Вот только каким будет это "вместе"... Я знаю, твое сердце чисто, и желание помочь Северусу Снейпу является предельно искренним. Но все же хочу воззвать к твоему разуму и предоставить тебе последнюю возможность решить, стоит ли он того, на что ты собираешься ради него пойти.       Начало Гарри не понравилось. Обсуждать Северуса с Рабанрихом, еще и в таком тоне, ему совершенно не хотелось.       — Я уже дал вам свой ответ, сэр. Не вижу смысла повторяться.       — И ты даже не хочешь услышать об альтернативе?       — Она существует?       Рабанрих загадочно улыбнулся.       — Для тебя — безусловно, да.       — А для Северуса?       Некромант, протянув бледные пальцы к вазе с гранатами, взял несколько зерен и зажал в ладони.       — Гарри... Тебе известно, что душа, призванная вернуться в этот мир с той стороны, для мира — всего лишь бездыханная бледная тень, подобная отражению в мутной воде. Однако ее сила всегда остается с ней. И потому душа — единственное, что зачастую представляет для меня ценность во всяком человеке.       Гарри зачарованно следил за тем, как кровавый сок течет между бледных пальцев. Капли падали на мантикоровый ковер, тут же впитываясь в него. Усилием воли юноша заставил себя оторваться от созерцания этого зрелища и перевести взгляд на лицо Рабанриха.       Очнувшись, точно от липкого морока, Гарри увидел его совсем близко. Некромант склонился над ним, опираясь на спинку его кресла. Низкий грудной голос обволакивал, погружал в себя, подобно глубокой воде.       — Душа алхимика — не имеющий цены дар, который откроет передо мной бескрайние горизонты. Ты готов вручить мне этот дар с чистым сердцем, и я без всяких колебаний принял бы его... если бы не знал, какую великую силу таит в себе так же и твое тело, — Гарри вздрогнул от резких ударов собственного пульса, когда окровавленные гранатом холодные пальцы коснулись его виска. — Разделить тебя с ним, забрав лишь душу, и пренебречь этой силой — равно преступлению. Гораздо большему, чем все те, что я до сих пор совершал. Многие годы я восстанавливаю мое тело за счет тех, кто отдает мне свое, однако это даже приблизительно не сравнится с тем, что может дать тело и дыхание непорочного алхимика.       Хищный взгляд золотистых глаз скользнул вниз, обдавая юношу ни на что не похожим ощущением, как будто смесь острого холода и жара. Гарри судорожно выдохнул.       — Elixir Vitae*? Он здесь, в тебе. И если бы ты только позволил... Гарри...       Мужчина склонился еще ниже, огладив рукой изгиб ушной раковины и зарываясь в темные волосы. Гарри в изнеможении прикрыл глаза. Если бы ему кто-то еще вчера сказал, что на подобные вещи, если только он понимал намерения Рабанриха правильно, его будет соблазнять некромант, он бы рассмеялся ему в лицо. Но сейчас Гарри было не до смеха.       Вдруг прохладный язык скользнул по скуле вверх, слизывая оставшиеся на коже капли сока, и Гарри с удивлением заметил, что не почувствовал на щеке дыхания. Неожиданно для самого себя он не сопротивлялся, не пытался отстраниться. Внутри все как будто замерло при одной мысли, что стоит ему хотя бы немного поддаться — и того единственного, чьи прикосновения были для него желанными, чье дыхание он до боли хотел ощущать на своей коже и в чьи глаза был готов смотреть вечно, он потеряет навсегда.       — Ты даже представить не можешь, какое ты сокровище. Мальчик мой... — проникновенный шепот у самого уха ласкал, пытался приручить, в то время как ладонь, спустившись к беззащитной шее, неприкрыто наслаждалась ощущением отчаянно бьющегося сердца. Живого. — Я дам тебе все. Все, что ты только сможешь пожелать и что пока еще даже не приходило в твою голову. Одно твое слово — и умирать тебе не придется. Ни теперь, ни когда-либо в будущем. В моих силах дать тебе даже это. С моей помощью ты раскроешь свой великий дар, и вместе мы совершим деяния, равных которым еще не видел мир. Ты уже пообещал мне свою душу, но я готов оставить ее тебе, более того — оставить вместе с телом, ибо хочу обладать ими обоими в равной мере. Я хочу тебя живым. И я готов принять любой облик, который будет тебе приятен. Не стоит бояться, я не стану принуждать тебя ни к чему, что ты сам посчитаешь унизительным. Мы уедем отсюда. В мою страну. В места, где можно говорить с богами. Поверь, для меня невозможного — мало. Но твоя природа позволит мне приблизиться к желанному и вкусить его только при твоем добровольном согласии. Поэтому я предоставляю тебе выбор. Либо помощь тому, от кого после ты вряд ли услышишь хотя бы слово благодарности за содеянное и бестелесное посмертие, всецело подчиненное воле некроманта, либо согласие на исполненную жизни вечность и могущество, которые он может тебе дать.       Закончив говорить, Рабанрих плавно отстранился, и занял прежнюю непринужденную позу в кресле, снова впившись в юношу жадным, требующим немедленного ответа взглядом.       За что? За что ему это все? В голове в качестве ответа лениво проплыло знакомое Draco Dormiens Nunquam Titillandus*... Ты это сделал, Поттер. Ну так теперь имей мужество посмотреть ему в глаза.       Облизнув сухие обветренные губы, Гарри поднял голову и встретился с Рабанрихом взглядом.       — Однажды я уже слышал подобное предложение, сэр.       Маг на это только презрительно повел бровью.       — От того, кто "не знал всей твоей силы"? Не стоит путать нас, Гарри. Потому что я — знаю. Он не мог предложить тебе много, а если и делал это — лгал.       Гарри медленно кивнул, на секунду затерявшись в воспоминании о своем давнем мальчишеском безрассудстве. Не мог же он в самом деле польстить себе настолько, чтобы посчитать отказ Темному Лорду, призывавшему одиннадцатилетнего ребенка к всесильному союзу, следствием собственного беспримерного мужества.       — Я ему так и сказал. Я знал, что он лжет. Не знаю как, но я это понял сразу. Так же, как знаю, что все, о чем говорите вы — правда, — сморгнув наваждение воспоминания, Гарри сфокусировался на том, кто сейчас был перед ним. Смазанные в вечернем полумраке черты некроманта ничем не напоминали Волан-де-Морта. Рабанрих был красив. За свою слишком уж долгую как для одного человека жизнь он, без сомнения, успел вобрать в себя все самое лучшее, что хранила мужская природа. И Гарри, никогда до этого не задававшийся вопросом о том, насколько же влечение к мужчине способно лишить кого-то разума, чтобы даже собственная душа не показалась чрезмерной ценой за его благосклонность, теперь понимал всех тех, кто безраздельно отдавал себя в руки этого человека. И все же... у него были холодные руки. А в глазах, хоть они и пылали леденящим душу огнем, не было ни капли того согревающего сердце света, который он разглядел в других глазах. Свет последнего луча осеннего солнца, уходящего в темноту. — Я благодарен вам за откровенность и, поверьте, в высшей степени впечатлен вашей щедростью. Вы правы, отказаться от такого предложения может только безумец, — чистые изумрудные глаза смотрели на некроманта с полного решимости лица. — Вы сказали, мне нужно сделать выбор... но речь идет о Северусе, сэр. Какой тут выбор возможен? Мой ответ остается прежним.       — Мой мальчик...       Гарри сам не заметил, как оказался на ногах. Теперь он смотрел на Рабанриха сверху вниз таким же властным немигающим взглядом, четко дающим понять, за кем в этой ситуации останется последнее слово. И слово это прозвучало с резким, неожиданно обжигающим напором, тут же вернув их общению прежнюю дистанцию.       — Я — не ваш мальчик. Сэр. И мне неважно, каким будет следующий вопрос — ответ один: я выбираю его. И это единственное, чего не сможет изменить никто: ни жизнь, ни смерть, ни даже вы. Вы слышали мое сердце, и оно будет биться для него — до тех пор, пока не остановится. Это мой выбор. Если из нас двоих в соответствии с вашими расценками остаться в живых достоин только один — пусть это будет он.       Рабанрих замер, будто не веря тому, что сообщали ему глаза и уши. Перед ним действительно стоял не мальчик. Так держится человек, с которым все самое страшное уже случилось, и потому бояться ему больше нечего. Заглянув в глаза смерти, он больше не дрожал ни перед кем.       — Что ж, — некромант, явно не привыкший, чтобы на него смотрели свысока, медленно поднялся со своего места. — Я принимаю твой выбор. Хотя одобрить его и не могу. Возвращаться к этому мы больше не будем. К ритуалу все готово.       Величаво развернувшись, Рабанрих направился к незаметной узкой нише, втиснутой между двумя книжными стеллажами, отодвинул, не прикасаясь, прикрывавшую ее полупрозрачную занавеску и с обезоруживающей небрежностью бросил:       — Одежду можешь оставить здесь.       На повисший в воздухе немой вопрос он только туманно улыбнулся.       — Когда будешь готов, проходи.