31 мая. 1997
Одного внимательного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, почему Поттер спрятал злополучный учебник именно здесь. Огромное, совершенно не структурированное помещение, в котором всякое барахло начало скапливаться, похоже, еще во времена основателей Хогвартса, чем-то напоминало содержимое головы самого Поттера. Оккупировав Выручай-комнату в прошлом году, он, похоже, до сих пор считал ее своим законным убежищем, хотя теперь она уже не выглядела ни как тренировочная база борцов за правое дело, ни как штаб внутришкольного партизанского движения, в идейное лидерство которого Поттер с привычным для себя безрассудством ввязался. Дамблдор, когда каким-то образом узнал об инициативе создания мятежной студенческой организации, впоследствии окрестившей себя в его часть, едва ли не в ладоши хлопал — ну, еще бы, вон мальчик-то как вырос, в оппозиционеры министерству подался! А вот сам он восторгов директора совсем не разделял. То, что Поттер с друзьями попадется, было всего лишь вопросом времени, и последствия, учитывая курс министерства, могли быть куда более серьезными, чем исключение из школы. Дело грозило стать политическим, а в этой сфере у Поттера опыта было не больше, чем в менталистике. Защищать мальчишку от Темного Лорда, Пожирателей и иногда даже самого Дамблдора за все эти годы он худо-бедно научился, но в данном вопросе задача была куда сложнее: защитить Поттера, ступившего на слишком хрупкий лед, от него же самого. И поскольку Дамблдор идею создания этого кружка всячески поддерживал, помешать его деятельности возможным не представлялось. За годы службы на два фронта он твердо усвоил одну вещь: если опасности не избежать, все силы нужно бросить на то, чтобы игра по крайней мере стоила свеч. Он сих пор был благодарен Блэку за полную бездарность в вопросах окклюменции. Поттеру достало ума консультироваться со своим изолированным крестным по вопросу лучшего места для занятий. И, судя по тому, что он в одно из посещений Гриммо успел выудить из блэковских мозгов — мальчишка был готов принять помощь в этом деле от кого угодно, лишь бы этот «кто угодно» входил в круг доверенных лиц. Расположение Выручай-комнаты было ему отлично известно еще с шестого курса. Он уходил туда всякий раз, когда возникала острая потребность остаться одному и притом в полной тишине. Для него это помещение всегда было пустым: не то, что мебели — в нем не было ни стен, ни даже потолка. Совершенно пустое пространство не отвлекало, не давило, не стесняло мысли, и при этом поглощало не только все звуки, но и все как эмоциональные, так и магические выбросы. Идеальное место как для восстановления сил, так и для ментальной работы. И если Выручай-комната смогла стать идеальным решением для него, она вполне могла оказаться тем же самым и для Поттера. Дело не выглядело сложным, и нужного кандидата для передачи Поттеру информации о Выручай-комнате он нашел довольно быстро. Бывший домовик Малфоев, с которым он был знаком почти столько же, сколько с самим Люциусом, подводил редко, хотя зачастую и действовал с излишним воодушевлением. К счастью для Поттера на втором курсе это воодушевление обернулось всего лишь искалеченной рукой, а не проломленной головой. Тогда, сидя на трибуне, он десять раз успел пожалеть, что летом дал эльфу задание сделать все, чтобы Поттер в этот год оставался подальше от Хогвартса. Отчитав Добби после матча так, как никогда не отчитывал ни одного зарвавшегося гриффиндорца, он в самых ярких красках объяснил, что того ждет, если теперь уже сам домовик не будет держаться от Поттера подальше. Профилактика пошла на пользу — эльф все понял, осознал, и подобных убийственных инициатив с его стороны больше не поступало. Приятной неожиданностью стало то, что после того, как Поттера угораздило обманом купить домовику свободу, сотрудничать с ним стало намного легче. Необходимость в принуждении, так же, как и в применении заставляющего Добби разрываться от внутренних противоречий Конфундуса отпала, так что теперь простой короткой беседы было достаточно, чтобы эльф незамедлительно принялся выполнять то, что ему поручалось. С тех пор о первоначальных обстоятельствах их договора напоминал только Девотионис, обязывающий Добби вне зависимости от обстоятельств до самой смерти хранить в тайне все, что касалось участия Северуса Снейпа в деле защиты Гарри Поттера. Тот же Девотионис, который по желанию Дамблдора уже не первый год струился и в его собственной крови. Готфрид в свое время был прав, и как он ни старался, он не смог создать зелье, которое смогло бы вызвать подлинную преданность в тех, кому это качество было по самой их природе чуждо. Так что применение разработанного ним Девотиониса имело смысл только в случаях, если тот, кто принимал зелье, изначально был как минимум лоялен к тому, из чьих рук брал снадобье. Оно было безупречной страховкой от возможной смены вектора лояльности, поскольку необратимо обрекало предателя на медленную смерть в адских мучениях, которую к тому же было невозможно ускорить никакими ни чарами, ни подручными методами. Темный Лорд, вне всякого сомнения, был бы в восторге, и именно поэтому он скрывал от него свой успех с Девотионисом. Добби свою задачу выполнил блестяще, Поттер ухватился за идею с Выручай-комнатой, как за спасательный круг, и впоследствии даже ему, первоначально крайне скептически отнесшемуся к идее создания нелегального кружка по Защите, пришлось признать, что задумка себя оправдала. Организация, окрестившая себя Отрядом Дамблдора, была во многом схожа с его собственным учрежденным для слизеринцев Дуэльным клубом. Конечно, Поттер не был так уж силен в боевой магии, к тому же ему как в жизни, так и в методах защиты явно недоставало совершенно необходимого при столкновении с темномагической атакой хладнокровия. Но, как для пятикурсника, его успехи в обучении защитным чарам оказались довольно впечатляющими. Не заметить значительно превосходящего уровня тех, кто входил в прошлом году в состав ОД, наблюдая за ними на своих занятиях, он не мог, даже при том, что преподавателем Защиты от Темных искусств был ничуть не более мягким, чем прежде преподавателем Зельеварения. Мальчишка стоял, осматривая то, что только при очень большой фантазии можно было назвать интерьером, с самым невинным видом. Он недоверчиво повел бровью. — Вы хоть сами сможете сориентироваться в этом хламохранилище? — Смогу. Я все предусмотрел. Без доли сомнения. Ну, еще бы, какие тут сомнения возможны… — Значит, намеревались вернуться. В ответ на эту укоризненную констатацию Поттер поджал губы, бросил в его сторону быстрый взгляд и дерзко поинтересовался: — А вы бы не вернулись, будь вы на моем месте? Мерлин, упаси… — Мне вполне достаточно быть на своем. Ну, ведите. Поттер шел быстрым шагом, то и дело останавливаясь у наиболее примечательного вида предметов, которые, судя по всему, служили ему указателями, после чего уверенно двигался дальше. Миновав полдюжины извилистых проходов, сформированных их груд нагроможденной друг на друга рухляди, Поттер, наконец, остановился, победоносно сообщил «Вот!» и указал на старый, едва ли не разваливающийся буфет. Сверху на буфете красовался оббитый бюст волшебника, в котором он, хоть и не не без труда, но все же опознал Мервина Злобного. Проблему с опознанием создавало не столько убитое состояние самого бюста, сколько обтрепанный, и притом совершенно неуместный, как для Мервина, парик с такого же облезлого вида диадемой. — Высокохудожественное решение, мистер Поттер, — бесстрастно прокомментировал он, созерцая это убожество. — В который раз остается только поражаться вашим талантам. Мой вам совет, если не срастется с Авроратом, не пренебрегайте своей творческой искрой — вас в любой академии искусств с руками оторвут. Мальчишка в искренность комплимента не поверил, и как будто даже немного обиделся. — Ну, «Принц» же… Тонко, не поспоришь. Этот железный, по мнению Поттера, аргумент, очевидно, должен был оправдать его творческое видение. Но, заметив застывшее на лице самого «Принца» холодное удивление, мальчишка заметно стушевался — кажется, всерьез заопасался, что подобное художественное надругательство (над многострадальным Мервином или над самим стоящим рядом Принцем-полукровкой) просто так ему с рук не сойдет. Однако, не найдя в глазах последнего осуждения, расплылся в до неприличия солнечной улыбке и, пряча глаза, потянулся к перекошенной дверце буфета. Послышался жалобный протяжный скрип, перешедший в глухой треск, следом за которым из буфета вывалилась скелетированная нога какого-то существа. Он сощурился, пытаясь опознать владельца, но, в отличие от сохранившего кое-какие характерные черты Мервина, идентифицировать скелет не представлялось возможным. Поттер, не обращая внимания на ногу, энергично покопался в останках и извлек из них «Расширенный курс зельеварения». Ощущение было странным. Пятнадцать лет назад он оставил этот учебник в дальнем углу класса, рядом с другими старыми книгами, которыми пользовался только в случае крайней необходимости. Необходимость случалась не часто, так что учебник, убранный с глаз долой, на глаза, кажется, ни разу за все годы преподавания Зельеварения так ему и не попался. Он ненавидел эту книгу, сломавшую его жизнь, но все же с ней было связано слишком много, чтобы от нее можно было избавиться самым простым и необратимым способом. К тому же он не умел избавляться от воспоминаний — ни от хороших, ни от плохих. Вторых было больше, но все же… Глядя на потрепанный «Расширенный курс» в руках Поттера, он с каким-то щемящим чувством поймал себя на мысли, что учебник чем-то напоминает его самого: побитая жизнью обложка, переписанное вдоль и поперек содержание, куча выдающихся (скромничать не было смысла) решений по части зельеварения и десяток далеко не безобидных заклинаний, большую часть которых он предусмотрительно зашифровал, когда отдавал книгу ей... Что ж, будет лучше, если учебник вернется к законному владельцу. Он замкнет его в шкаф от греха подальше, и инцидент, наконец, будет полностью исчерпан. Но судя по тому, как Поттер вцепился в книгу, возвращать Принцу-полукровке его собственность он не спешил. Весьма предсказуемо. Переминаясь с ноги на ногу, Поттер явно прикидывал уместность какого-то вопроса. Но, так и не решившись его задать, нетерпеливо дернул головой, точно хотел отогнать назойливую мысль, и неопределенно кивнул на книгу. — А вы когда догадались? Ну, что он находится у меня? Точно не тот вопрос, из-за которого Поттер несколько минут перед ним мялся. Ладно, хочет знать — пусть знает. — Давно, еще на рождественском вечере у Слизнорта, когда он рассыпался в похвалах вашим внезапно обнаружившимся способностям. — И ничего не сделали? Он пожал плечами. — А смысл? То, что книга попала к вам, давало хотя бы какую-то надежду, что ваши плачевные результаты в зельеварении больше не будут настолько плачевными. Это ли не рождественский подарок? — Но там же не только про зелья… Он хмыкнул. Нечего сказать, ценное наблюдение. Причем по какой-то случайности именно от этого «не только» как раз и происходят все проблемы. Ко всеобщему счастью, о том, что этого «не только» там куда больше, чем боевое заклинание магического меча, Поттеру узнать не придется. — Я опрометчиво понадеялся, что вам достанет ума не использовать неизвестные заклинания на живых людях. Поттер вспыхнул, как огонь под самопомешивающимся котлом. — Он хотел применить Круциатус! Как иначе я мог бы защититься, если его невозможно блокировать? Поттер, Поттер… Он сложил на груди руки и, не без налета превосходства, заметил: — Во-первых, Поттер — пусть это будет для вас дополнительным уроком Защиты — Круциатус можно блокировать, и… Неосторожно оброненную и так и не досказанную фразу прервал расширившийся до установленных природой пределов взгляд. С какой-то мучительной неотвратимостью и безо всякой легилименции он вдруг понял, что именно прозвучит из уст Поттера в следующую секунду. Только этого еще не хватало… Он рискнул действовать на опережение. — Мой ответ — нет, Поттер. Это совершенно не школьный уровень, и учить вас этому я не намерен. Этот ледяной тон, не оставляющий в собеседнике ничего, кроме желания незамедлительно ретироваться, был его излюбленным орудием в обозначении границ допустимого в общении с Северусом Снейпом вот уже много лет. Но в этот раз то ли что-то пошло не так, то ли на Поттера, стоило тому почуять в отношении к себе некую исключительность, просто перестало действовать то, что безотказно действовало на всех нормальных людей. Подступив едва ли не вплотную, Поттер откинул со лба непослушную челку и с лукавым прищуром выдал: — Вы сомневаетесь во мне или в себе, профессор? Я овладел заклинанием Патронуса на третьем курсе, весьма неплохо умею сопротивляться Империусу, и, кроме того, — сам я не проверял, но рискну поверить Гермионе на слово — в «Современной истории магии», в «Развитии и упадке Темных искусств» и еще, кажется, в «Величайших событиях волшебного мира в двадцатом веке» обо мне упоминается, как о единственном за всю историю человеке, выжившем после Авады. Может и с Круциатусом под вашим руководством как-то справлюсь? Как ни хотелось послать Поттера с его безбашенной инициативой куда подальше, не заметить он не мог: за ребячливой иронией скрывается что-то совсем другое, что-то куда более глубокое, чем обычная поттеровская привычка совать голову в огонь. Он смотрел на мальчишку, застывшего в ожидании его решения, и отказывался верить в то, что видел: вон он, Гарри Поттер, сам напрашивается на дополнительное занятие, которое, к тому же, приятным быть совсем не обещает. Более того, сам подставляется под пыточное проклятие, о действии которого знает не понаслышке… Неужели Поттер хочет этой боли? И не просто боли, но боли, причиненной его рукой? «Значение любого человека в твоей жизни, Северус, измеряется той мерой боли, которую ты способен от него принять. Насколько я успел узнать людей, самую сильную привязанность они питают к тем, кто причинил им самую сильную боль». Да пропади оно все! Должно быть, догадка излишне выразительно отразилось на его лице, потому что Поттер подался еще ближе и с какой-то нетерпеливой решимостью выдохнул: — Кто, если не вы? Что там он говорил про ошибку с патронусом? Разоруженный безо всякого Экспеллиармуса шальным, полным отчаянной надежды взглядом, он сдался и произнес совсем не то, что крутилось на языке. — Приходите во вторник вечером. Если не боитесь. — Не боюсь! — тут же ощетинился Поттер. Но вдруг нахмурился, и, неловко потерев нос, промямлил: — Только как… я же не вспомню, о чем мы… Сокрушенный вид Поттера был более, чем красноречив. Мерлин, Мордред и все иже с ними — он действительно-этого-хотел... — Так и быть, на будущем уроке назначу вам дополнительную отработку. Скажем, за то, что вы в который раз не справились с чарами Поглощающего щита, — Поттер раздраженно фыркнул, выражая свое мнение о его неисправимой педагогической предвзятости. Это была запретная территория, и потому, наклонившись к самому лицу, он добавил уже куда более зловеще: — Или за то, что в присутствии одноклассников позволили себе посмотреть на меня с таким же выражением, как делаете это сейчас. Поттер если и напрягся, то виду не подал, даже глазом не моргнул. Вздернул подбородок и с деланным равнодушием поинтересовался: — И часто вы следите за тем, как я на вас смотрю? «Один-один, Снейп...» Что ж, играть в эти игры он научился играть, когда мальчишка у своих счастливых родителей еще даже не планировался. — Чаще, чем вы думаете, так что будьте осторожны. Что-то внутри подсказывало, что это предупреждение Поттер проигнорирует в точности так же, как и все, адресованные ему прежде. Поттер себе не изменил, предупреждение действительно проигнорировал и, осторожно привалившись к буфету, как ни в чем не бывало поинтересовался: — Ну, ладно, а что во-вторых? — А во-вторых, Поттер, — устало протянул он, — заканчивайте ваши шпионские игры. Как видите, до добра они не доводят. Поттер снова фыркнул, пробубнил себе под нос нечто, в чем послышалось что-то вроде «Кто бы говорил…», но тут же вскинул голову и с жаром выпалил: — Но вы знаете, что он затеял? Малфой. Ведь это же он проклял Кэти, верно? И та бутылка медовухи… Это все он, как я и говорил с самого начала! А вы его покрываете… Если вообще не с ним заодно. Он выдержал многозначительную паузу. — Не нарывайтесь, Поттер. — И что вы сделаете? Ну что? — мальчишку определенно начинало заносить. — Одни только угрозы! Давайте, покажите уже, на что способны, я могу даже палочку убрать. Вы же об этом мечтаете? Вот уж отыграетесь! Сохранять невозмутимость было все сложнее. — Предупреждаю, еще слово — и я не посмотрю на вашу Избранность. Поттер, отчего-то вдруг задетый оброненной фразой, насупился, набрал побольше воздуха и совершенно неожиданно выдал: — Я слышал про Непреложный обет! Час от часу не легче. Значит, шпионил, когда он увел Драко с вечеринки для разговора. И наверняка раззвонил всему Ордену, как будто у них и без этого недоставало поводов, чтобы в тысячный раз перемыть ему кости. Ну, в общем, это все равно ничего не меняло. То ли еще будет. — Вот так? — тихо переспросил он. — В таком случае вы слышали и все остальное. Изумрудные глаза нездорово блеснули. Спустя несколько долгих мгновений, отчаявшись прочитать хоть что-нибудь на его бесстрастном лице, Поттер прикрыл веки и замотал головой. — Вы же врете… Все время только и делаете, что врете. — Поттер… — Да что «Поттер»? — огрызнулся мальчишка с неожиданной злостью, в которой, как он ни пытался ее скрыть, все же сквозила обида. — Шестнадцать лет Поттер! Скажите, а меня вы тоже пытаетесь надуть? Так же, как Дамблдора, так же, как Волан-де-Морта… Он дернулся, точно пронзенный ядовитым жалом. — Я, кажется, запретил вам произносить имя Темного Лорда! — И заодно свое собственное, — голос мальчишки сорвался. Он в отчаянии бросил книгу на буфет, обхватил себя руками и устремил взгляд в сторону, на груду сваленных в кучу искореженных доспехов. — Я не могу понять. Уже который год пытаюсь и не могу. Объясните мне это, профессор. Каждый из них уверен, что вы на его стороне, при этом каждый знает, что вы работаете на другого… Насколько я успел понять, Дамблдор завербовал вас много лет назад, когда Вол… когда он еще был в силе, — Поттер сделал пару глубоких вдохов, и только после этого, похоже, окончательно успокоившись, продолжил уже совершенно бесцветным тоном: — Дамблдор всякий раз говорит, что доверяет вам и тут же затыкает любого, кто в его присутствии рискует кинуть камень в вашу сторону. Не берусь судить, что у вас в Ближнем кругу творится, но могу предположить, что там картина приблизительно такая же. У вас практически во всем развязаны руки, ведь что ни сделай — всегда можно оправдаться необходимостью выслужиться перед другой стороной, и никто слова не скажет. На редкость складное описание его положения, еще немного и он начал бы завидовать сам себе. Забавно, но со стороны, должно быть, именно так все и выглядело. Вдруг мальчишка резко дернулся в его сторону и сбивчиво зачастил: — Послушайте, не хотите рассказывать, как вам это удается, — не нужно, но ответьте, на чьей вы стороне сейчас, ну, то есть… на самом деле? А потом можете с чистой совестью стирать мне память. Ну, и что он мог противопоставить этому совершенно потерянному и вместе с тем ищущему взгляду? Только почти неслышное: — На вашей. И так было всегда. Кажется, последняя фраза таки дошла по назначению. Ошарашенный Поттер благоразумно пресек несколько неуместных попыток прокомментировать услышанное, закусил губу и отвернулся к буфету. Стоило ли сказать мальчишке про Девотионис? Внезапно мелькнувшая мысль тут же была заглушена железобетонным аргументом — Поттеру не стоит знать больше того, что необходимо. Не хватало только скатиться во все эти жалостливые истории. Да, он мог бы поведать многое, в том числе и о том, почему Девотионис, которым Дамблдор хотел привязать его что называется намертво, не оказал никакого воздействия в тот момент, когда он взялся действовать в одиночку. Поттер спрашивает, на чьей он стороне. Два года назад, принимая зелье, он не был верен Дамблдору. Так же, как не был верен и Темному Лорду. В нем уже давно не было преданности ни идеалам Света, ни идеалам Тьмы, и если он все эти годы за что-то и сражался, то уж точно не за идею. В состоянии ли был Поттер понять? Поттер, который за все эти годы под чутким руководством директора даже на самого себя привык смотреть не иначе, как на орудие победы в великом спектакле под руководством Альбуса Дамблдора… Избранный… Избранный «умереть вовремя»? Поттер все это время занимался тем, что перелистывал учебник, впрочем, делал это абсолютно машинально. Мыслями мальчишка явно был где-то далеко. Внезапно тихий шелест переворачиваемых страниц был прерван глубоким вздохом. Поттер неопределенно кивнул самому себе и захлопнул книгу, после чего с каким-то странным выражением протянул «Расширенный курс» ему. — Ладно, возьмите. Оставить его у себя вы мне все равно не разрешите. Пальцы на одно долгое мгновение соприкоснулись на шершавом переплете, но Поттер тут же разжал ладонь и книга оказалась у него в руке. Оставаться в Выручай-комнате и дальше больше было незачем. Тем более, что у него был заготовлен план, как провести оставшееся время отработки, но для этого следовало вернуться в подземелье — чего Выручай-комната никогда не предоставляла по запросу, так это зелья. Спрятав книгу в карман, он уже собирался направиться к выходу, когда Поттер, вкладывая в сказанное всю щедро отсыпанную ему природой наглость, вдруг выдал: — Но вы ведь не ответили, сэр. Что там у вас с Непреложным обетом и Малфоем? Он выразительно обернулся, подняв брови и всем своим видом давая понять, что ответа на этот вопрос Поттер не дождется. Но тот перешел в наступление и требовал признания так, как если бы был уполномочен на это свыше: — Это ведь лично вас касается, я не нарушаю условий нашего договора. Что за нерушимую клятву и зачем вы дали его матушке? Быть с ним в болезни и в здравии? Похоже, это был первый случай за одному Мордреду ведомо сколько лет он не знал, не только что ответить, но и как себя вести. Сделать вид, что не расслышал сказанного, разозлиться или же попросту рассмеяться мальчишке в лицо. Поттер что… ревнует? — Вы не закончили с архивом, Поттер. Ступайте вперед, мы возвращаемся. Но тот уходить явно никуда не собирался, и на его тихий приказ отреагировал ничуть не менее оригинально — отшатнулся и застыл, точно его приложили Оглушающим. Что ж, значит, следовало мальчику помочь. — Не стройте из себя большего идиота, чем вы есть, Поттер, у вас плохо получается. Карточки ждут — от заслуженного наказания вас никто не освобождал. Поттер по-прежнему стоял, глядя на него во все глаза с самым безвинным видом. — Ну, за что?! Я ведь объяснил, что защищался и я, правда, не знал, как действует это ваше дурацкое заклинание! Или вам просто не нравятся вопросы, которые я задаю? Так вы же сами… Под его выразительным взглядом Поттер вдруг осекся, нервно сглотнул и опустил голову — выиграть в этой битве ему не удавалось еще ни разу. — За то, что три недели назад врали мне, вот так же бессовестно глядя прямо в глаза, — он искренне забавлялся, но голос, как у бывалого актера, тут же модулировался в безотказно работающий угрожающий полушепот. — Не говоря уже о том, что целый год кичились совершенно незаслуженной славой «принца зелий», или как там величает вас наш почтенный профессор Слизнорт? Просто «Избранного» вам уже недостаточно? Ему, однозначно, стоило быть жестче, потому что в следующую секунду зарвавшийся в своем поведении Поттер выкинул нечто абсолютно несуразное. Мальчишка не залился румянцем, не опустил виновато голову, признавая справедливость упрека. Вместо этого он, состроив скептическую гримасу, потянулся к бюсту Мервина, вытащил из осыпающегося парика диадему и короновал нею себя. — А по-моему, мне неплохо удается совмещать. Вопрос в своем ли уме Поттер полыхнул в голове яркой вспышкой и так же мгновенно растаял, не успев сорваться с губ — ответ был слишком очевиден. Глаза Поттера не выражали ровным счетом ничего — хищный, немигающий, гипнотический взгляд… И ему хватило одного лишь ответного быстрого взгляда в упор, чтобы с неотвратимой, мучительной ясностью осознать, что происходит. Внутри все заледенело, и он, не слишком, впрочем, рассчитывая на успешность попытки, сделал осторожный шаг назад. Голени тут же уперлись во что-то мягкое. Боковым зрением он заметил, что путь к отступлению перекрыт старой софой, обитой пыльным темно-бордовым бархатом. Ну, разумеется, Выручай-комната безоговорочно подчинялась запросам Поттера, который его сюда и привел, тут же обеспечивая всем необходимым. Точно в подтверждение этой мысли, язык Поттера скользнул по приоткрытым губам, тут же изогнувшихся в самой обольстительной улыбке из когда-либо ним виденных. Сделав несколько быстрых шагов с совершенно нехарактерной для себя плавностью в движениях, Поттер оказался меньше, чем в паре футов от него, склонил голову и с самым недвусмысленным выражением прошелся взглядом по ряду пуговиц на его наглухо застегнутом сюртуке и задержался на тугом узле шейного платка. Он не мог понять, что именно заставило горло болезненно сжаться — то ли сковавший по рукам и ногам страх (неясно даже за себя или за Поттера, в котором в который раз ни с того, ни с сего активизировался чертов крестраж), то ли вполне естественная ответная реакция на этот жаждущий взгляд. Сколько раз за последние месяцы он просыпался с мыслью об этом? Сколько раз ловил себя на том, что думает о Поттере совсем не так, как преподавателю следует думать о своем студенте? Своем… Иногда низ живота скручивался в такой же тугой узел, как тот, что был у него на шее, уже от одного этого слова, стоило мысленно применить его к Поттеру. Он бегал от себя годами, утопая в бестолковом самообмане, заставив себя возненавидеть того, кто в течение пятнадцати лет был и до сих пор оставался единственной причиной, по которой он все еще не отравился собственным ядом. Пусть это и послужило пользе, но вместе с тем так же качественно искорежило жизнь, а он продолжал издеваться над ней, как будто у него в запасе, где-то среди банок с заспиртованными внутренностями мерзотнейших тварей хранилась еще одна. Но ее не было, и времени не вернуть. Одна ночь сменяла другую, ход событий чудовищно ускорялся, маски спадали одна за другой, и теперь не признать он уже не мог — он хотел Поттера, до ломающей кости и последнее сопротивление разума боли, до ярких, плавящихся звезд перед глазами, хотел как никого и никогда. Не только там, в своей вечно холодной постели, и не только как любовника. Это было чем-то большим. Желание касаться временами заслоняло все прочие, и ему требовалось немало усилий, чтобы убедить себя в том, что оно было не более, чем потребностью лично убедиться, что сердце мальчишки по-прежнему бьется, а тело все еще излучает живое тепло — потребностью, ставшей за все эти годы почти физиологической. Или все же нет? Иногда, давая волю фантазии, он размышлял о том, что сделал бы, окажись Поттер целиком и полностью в его распоряжении? Без вечного присутствия в их жизнях Дамблдора и Темного Лорда, без лицемерных законов морали, без разъедающего чувства вины перед ней… Размышления часто заходили в области, далекие даже от самых либеральных представлений о благопристойности и почти всегда заканчивались одним и тем же. А что Поттер? С Поттером тоже творилось что-то неладное. Самое странное — он как будто даже не был удивлен своему внезапно пробудившемуся влечению к мужчине, которого шесть лет с таким жаром ненавидел, и теперь своими неумелыми провокациями только подливал масла в огонь. Но если Поттера спасала блокировка памяти и наличие возможности перебросить свои гормоны на другой объект, то его самого спасти не могло ничто. Он давно не верил в сказки со счастливым концом, и ему с Поттером вряд ли суждено было стать исключением. На свой счет он уже давно не строил никаких иллюзий, что же до мальчика — Дамблдор высказался более, чем однозначно. И все же что-то не складывалось. Устав ломать голову над тем, зачем Дамблдор вообще посвятил его во все это, он перешел к решительным действиям. Если все, что он услышал тем мартовским вечером в директорском кабинете было правдой, то он был единственным, кто обладал способностью спасти Гарри, хотя напрямую об этом Дамблдор и не сказал. Он не знал, сумеет и успеет ли сделать то, что задумал — шансы были один к тысяче. Но если нет — мальчишка обречен, и продолжительность его жизни будет зависеть только от того, насколько надежно Темный Лорд припрятал свои крестражи. Чем больше времени уйдет у Поттера на их поиск, тем дольше он проживет. Да и сколько их может быть вообще? О существовании одного и даже его местоположении он знал почти наверняка вот уже семнадцать лет. А в существовании еще одного в этот самый момент убеждался воочию. Перед ним был не Поттер. Судьба смеялась, мстя за самообман, ложь и жестокость, которые он предпочел внутренней правде. Поттер просто не мог улыбаться такой обворожительной, и вместе с тем плотоядной улыбкой, не умел двигаться с такой парализующей волю грацией. Все это он видел только у одного существа. И наверняка знал, что происходит с ней сейчас, в этот самый момент, когда Поттер настолько не к месту и не ко времени снова оказался у нее в голове. Он опомнился от прикосновения чужих горячих ладоней к собственной груди, от жара которых не спасали даже два слоя одежды. Поттер с хищнической ловкостью толкнул его на софу и тут же подмял под собой, прижав всем своим весом. — Позволь мне… На что бы ни спрашивал разрешения Поттер, конец фразы утонул в тихом не то стоне, не то шипении. Оказавшись сверху, мальчишка крепко обхватил коленями его бедра, выгнулся в пояснице и осторожно толкнулся между его судорожно сведенных ног. Волна жара, мгновенно зародившаяся внизу живота вместе с этим толчком, стремительно и неумолимо поднялась вверх и окатила все тело сладкой дрожью. Плохо соображая, что делает, он прикрыл глаза, поднял руку и зарылся пальцами в волосы на затылке мальчишки, который больше себе не принадлежал. О том, что отношения Нагайны с Темным Лордом значительно выходят за пределы отношений хозяина с пусть даже самой любимой своей питомицей, ему было доподлинно известно вот уже почти два года. Их первое знакомство с Нагайной состоялось при довольно печальных обстоятельствах. После ритуала возрождения Темный Лорд какое-то время продолжал скорее по привычке, чем по необходимости употреблять ее яд, и такая расточительность не прошла для Нагайны бесследно. Испытывая острый дефицит в яде, так необходимом ей самой для поддержания жизнеспособности, она медленно угасала от истощения, и к началу осени ее тело вырабатывать веном перестало практически полностью. Тогда Темный Лорд задержал его после очередного собрания Ближнего круга и, лично проводив к своей любимице, велел выяснить причину ее болезни, уверенный в том, что всему виной проклятие крови маледиктус. Он взялся за исследование со всей скурпулезностью, и вскоре установил, что дело вовсе не в проклятии. Единственный шанс выжить для Нагайны давал отказ Темного Лорда от регулярного употребления ее яда, но у того за год выработалось к нему необратимое привыкание. Он провел не одну сотню часов за книгами и в лаборатории, исследуя возможность создания аналога венома искусственным путем, но на практике, не смотря на все старания, это оказалось невозможным. Он видел, что Темный Лорд в ярости — абстиненция давала о себе знать. Во время учащающихся приступов только на его глазах были жестоко убиты шесть человек из числа похищенных Пожирателями маглов. Ничего не оставалось, кроме как любой ценой найти для Нагайны действенный способ восстановления. То время он даже теперь, спустя более, чем полтора года мог вспомнить только обрывками. В Хогвартсе с приходом Амбридж все перевернулось с ног на голову, министерство бесновалось, Дамблдор был весь как на иголках, пропустить собрания Ордена удавалось только по причине собраний Ближнего круга, да и от обязанностей декана его никто не освобождал. И все же на грани тотального нервного и физического истощения ночи напролет он просиживал в лаборатории, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, чтобы стабилизировать состояние Нагайны, а заодно и стремительно теряющего последние капли здравости Темного Лорда. Он не был магозоологом, но, перекопав ворох специальной литературы и тщательно исследовав свойства биологических жидкостей Нагайны, пришел к заключению, что единственным спасительным вариантом для нее может стать только достаточно сильный, выносливый самец. Регулярное поступление эякулята подходящего качества позволит Нагайне использовать запас семенной жидкости как для питания и восстановления собственных жизненных сил, так и для выработки столь необходимого Темному Лорду яда. Но ситуацию осложняло два обстоятельства. Во-первых, Нагайна все же не была обычной змеей, так что найти ей пару, чья сперма при попадании в ее организм не вызовет отторжения, было не так уж просто, а во-вторых — ни один представитель животного мира, даже магического, не способен к спариванию круглый год. Темный Лорд тогда выслушал его молча и отпустил, не озвучив никакого решения. Но уже через несколько дней Нагайна была полностью здорова. Поттер собственнически огладил руками его тело, обвил левой шею, а правую устроил на пояснице. Под кожу пробрался ласковый шепот, в котором он лишь с секундным запозданием распознал змеиное шипение: — Мой… ты… только мой… Острый язык коснулся уголка рта, и, несколько раз невесомо покружив на месте, прочертил влажную дорожку по щеке через скулу до самого уха. Зубы резко сомкнулись на мочке, заставив вздрогнуть, и уже в следующее мгновение Поттер припал к его шее, опаляя чувствительную кожу лихорадочным дыханием. Застигнутый врасплох, потерявшийся в ощущениях, он в безотчетном порыве запрокинул голову, предоставляя языку на своей шее полную свободу действий. Одна половина разума кричала об опасности, в то время как вторая, точно завороженная, растворялась в этой мучительной, но такой желанной близости. От следующего внезапного укуса позвоночник прошибло, точно током. «Никаких резких движений, Северус! Об атаке даже думать не смей, и уж тем более никакой легилименции! Твое присутствие в происходящем совершенно случайно и совершенно неуместно, и если только себя обнаружишь, последствия могут оказаться куда хуже, чем ты можешь представить. Обратная связь, пусть даже и с небольшой вероятностью, но все же возможна. И вряд ли тебе удастся обмануть Темного Лорда, когда он спросит, что ты делал наедине с Гарри Поттером в Выручай-комнате — тело выдаст тебя с головой, и от него это не укроется. Посмотри на себя, тебя же плавит от его прикосновений даже сейчас, когда он не в себе! Позволь ему делать, что делает, сейчас ты для него — не более, чем заменитель хозяина, ублажаемого Нагайной по твоей же гениальной наводке». Когда горячие губы сомкнулись на бешено пульсирующей артерии, он лишь крепче сжал челюсти, только чтобы не зашипеть в ответ и не выдать крестражу своего присутствия. Вдруг Поттер резко изменил угол наклона головы, и жесткий металл больно царапнул припухшую от поцелуев и укусов кожу. Он высвободил руку из поттеровской шевелюры и одним точным движением снял с мальчишки очки — в отсутствие контроля над собственным телом тот мог серьезно пораниться. Поттер с тихим удовлетворенным стоном устроился между его ног, в предвкушении притираясь к ноющему от мучительной запертости возбуждению, продолжал надрывно дышать в шею и выводить на ней узоры горячим влажным языком. Разрываясь между невозможностью поддаться этой невыносимой ласке и ставшим почти нестерпимым жаром, заслоняющим последние проблески рассудка, он вцепился левой рукой в жесткую спинку софы — риск случайно коснуться метки был для Поттера минимизирован, — в то время, как правая соскользнула вниз, огладив напряженную, прикрытую одной только тонкой рубашкой, влажную спину. Поттер вряд ли осознавал его прикосновение, равно как и присутствие вообще, но тут же, точно в ответ на ласку, попытался вжаться в него еще сильнее и, проведя языком по ушной раковине, тихо шепнул: — Не отпускай меня… Он и не собирался. После стольких лет все, что ему досталось — эта до тошноты отвратительная, но такая сладкая пародия на подлинную близость. При иных обстоятельствах абсолютно невозможную. Ну и пусть. Благослови Мордред Темного Лорда с его крестражами! Пятнадцать бесконечно долгих лет его тело не знало ничьих прикосновений, не говоря уже о чем-то большем. Да что там, хронический тактильный голод преследовал его с самого детства. Тепло горячей воды во время принятия ванны было сомнительной компенсацией, но только оно и, пожалуй, еще давняя привычка заворачиваться в многие слои одежды спасали от ощущения пустоты, становящейся временами совершенно невыносимой. Попытки обмануть мозг и тело при помощи самолегилименции с проигрыванием сюжетов иногда далеко не самого пристойного содержания, скорее просто помогали отвлечься и прожить отсутствующий в реальности опыт, чем утоляли эту иссушающую жажду. И вот теперь ответом на все годы беспросветного одиночества ему был совершенно неспособный себя контролировать Поттер, одержимый запертым в проклятой змее крестражем Темного Лорда. С запозданием подумалось, что и сам Поттер, оставшись без матери, в первые десять лет жизни вряд ли имел больше тактильных контактов, чем он сам. Что ж, похоже, они стоили друг друга. Поттер, не смотря на свой уже далеко не детский возраст и спортивное сложение был каким-то даже слишком легким. Ладонь неспешно двигалась от шеи вниз, вдоль позвоночника, и, упираясь в жесткий ремень на брюках, возвращалась обратно — снова и снова, по бесконечному кругу. Поттер тяжело дышал и на каждом рваном выдохе прогибался в спине, всецело отдаваясь терпеливо ласкающей его руке. Впрочем, у него, похоже, просто разыгралось воображение. На его прикосновения мальчишка никак не реагировал — только продолжал неистово вжиматься в него всем телом и впивался в шею жадными не то поцелуями, не то укусами, которые после с упоением зализывал. Сквозь грубую ткань сюртука слышалось загнанное биение поттеровского сердца. Точно загипнотизированный, он, кажется, почти перестал дышать, сосредоточив все свое внимание на скольжении языка на собственной шее и пульсирующей боли от горячечно сжимающих его пальцев. Он не хотел даже думать о том, что именно видит Поттер в настоящий момент, когда льнет к нему с таким исступлением. Надрессированное годами ментальной работы воображение подводило редко, и потому уже одна только мысль о том, что происходит у мальчишки в голове, заставляла поежиться от отвращения. Решение зачистить Поттеру память о происходящем, причем без возможности восстановления, не вызывало ни капли внутреннего протеста. Как только Поттер придет в себя, он сотрет ему воспоминания обо всем, что произошло после того, как он нацепил на себя эту дурацкую диадему. А пока… Дыхание на шее становилось все более учащенным, свистящее шипение сменилось тихими стонами. Очередной укус пришелся в особо чувствительное место чуть повыше адамового яблока, так что кровь зашумела в ушах, и он зажмурился, больше всего на свете желая в следующий момент услышать собственное имя, звучание которого на самом деле мало отличалось от мерзкого шипения в устах Поттера. Но тот, с удвоенной силой притянув его к себе, хрипло выстонал что-то напрочь лишенное какого-либо смысла вообще, несколько раз содрогнулся всем телом, после чего обмяк и в изнеможении скатился в глубокий обморок. Горячая жидкость в мгновение ока пропитала все разделяющие их слои одежды, безжалостно залив и ноющий от болезненных спазмов низ живота, и огнем горящую плоть, ставшую нестерпимо чувствительной, как будто там живьем содрали кожу. От острого, выжигающего мозг и смешанного с отвращением желания воспользоваться моментом и просто, впервые в своей гребаной жизни не думая о последствиях, взять прямо на этом диване ни о чем не подозревающего Поттера, в беспамятстве судорожно дышащего ему в шею, очертания комнаты плыли перед глазами… Темный Лорд еще летом в порыве великодушия снял собственное проклятие семнадцатилетней давности, чем, как ему казалось, открыл своему восстановленному в правах фавориту ворота в полную удовольствий жизнь. Неужели за все это время он так и не понял?.. Впрочем, его давно уже не занимало, кто что понимает о его устремлениях и предпочтениях и понимает ли вообще. Сам он про себя понимал одно — то, что сейчас его с Поттером разделяют всего каких-то пять слоев залитых спермой одежды, и проклятие больше не служит сдерживающим фактором, было пыткой почище той, с которой он прожил семнадцать лет. Сравниться с этим могло только то, что Темный Лорд в милости своей «подарил» ему Хвоста, вменив тому в обязанность роль домового эльфа и дав добро на соответствующее обращение. Плевать. Он игнорировал свои желания столько времени. И сейчас определенно было не лучшее время, чтобы менять тактику. Оторвав затекшую руку от спинки софы, он опустил ее Поттеру на поясницу и с силой прижал мальчишку к себе. Другая ладонь легла на голову, безвольно упавшую ему на грудь. Кровь под пальцами пульсировала с бешеной силой, голова была горячей — то, что мальчишка отключился, вне всякого сомнения избавило его от адской головной боли. Он жестко сжал пахнущие теплым дождем и расплавленным воском волосы, нарочито медленно заполняя себя едва уловимым запахом. Машинально провел по спутанным волосам рукой, и наткнувшись на отчего-то совершенно ледяной металл, быстрым движением снял и отшвырнул диадему в сторону. Интересно, есть ли хоть какая-то связь этого старья с тем, что Поттер проскользнул в сознание Нагайны?.. Глупость, конечно, но он непременно вернется сюда позже и рассмотрит ее как следует. Когда-нибудь. Потом. Не сейчас. Поттер был рядом, теплым и живым — все остальное, как, впрочем, и всегда, почти не имело значения.***
Выручай-комната выпустила его в подземелье, буквально в двух шагах от кабинета. Мысль о том, чтобы спускаться восемь этажей по главной лестнице с бесчувственным Поттером на руках, пусть даже замок и был наполовину пуст, он отмел сразу, как не имеющую ровно никакого отношения к области вероятного. Влетев в привычно прохладное помещение и наглухо запечатав за собой дверь, он устроил Поттера в кресле, после чего, наконец, зло бросил «Экскуро!», ткнув палочкой сначала в мальчишку, а потом и на себя. Одежда тут же приобрела первозданный вид, но сколько-нибудь ощутимого облегчения за этим не последовало. Не смотря на низкую температуру в подземелье, его все еще колотило, точно в лихорадке. До дрожи в конечностях хотелось что-нибудь разбить, поджечь или на худой конец просто перевернуть. Но, прислушавшись ко всегда трезвому внутреннему голосу, который не промедлил сообщить о бессмысленности любого из этих действий, он только щедро окатил себя Охлаждающими чарами и отступил к стене — подальше от в очередной раз изощрившегося довести его до ручки Поттера. Хваленое самообладание возвращаться не спешило. Он обхватил себя руками и безучастно уставился на до отказу набитый заспиртованными глазами шкаф. Глаза с трогательной взаимностью также обратили к нему все свое внимание. Желание что-нибудь разбить только усилилось. Обойдя Поттера стороной, он метнулся к потайной нише рядом с камином и достал оттуда уже наполовину пустую бутылку из темного стекла и два бокала. Плеснув в один на две трети, он оставил его на каминной полке, а со вторым, наполненным почти доверху, спешно отошел к окну. Последний день весны горел в зените, зловеще-желтые облака то и дело скрывали солнце, предвещая бурю, которая могла разразиться в любую минуту. Любимое ледяное бузинное вино — густое, почти черное на просвет — перекатывалось в бокале, оставляя маслянистый след на прозрачных стенках. Сладкая тьма… Старинный эльфийский рецепт заиграл новыми красками, когда он впервые рискнул выдержать вино в земле, и с тех пор употреблял его только таким. Этому было девять лет. Ощущая на языке приятный, чуть терпкий, бархатистый вкус и чувствуя, как жидкая нега проникает в кровь, он, кажется, впервые за долгое время, наконец-то, смог перевести дух. Кажется… Позади послышалось тихое сопение. Оклемавшийся Поттер вяло завозился в кресле. Поставив уже почти пустой бокал на стол, он приблизился к креслу и без прелюдий набросил на Поттера Диагностические чары. Никаких значительных отклонений диагностика не показала — магический фон был в норме, физические показатели тоже критическими не выглядели. Разве что кожа блестела от липкого пота, а лицо все еще было землисто-серого оттенка, так что, казалось, мальчишку вот-вот вывернет прямо себе под ноги. Кроме того, без очков вид у Поттера был совершенно беспомощный. Решение он принял еще там, в Выручай-комнате, и пересматривать его не собирался. Рука с палочкой вскинулась сама собой, и на мгновение ее кончик замер в каком-то дюйме от поттеровского лба, сведенного судорогой от безжалостно нахлынувшего воспоминания. Мальчишка тряхнул головой, шумно втянул в себя воздух, и, подняв на его распахнутые в ужасе глаза, похоже, не без труда разлепил искусанные губы. — Профес… — Обливиэйт! Зрачки, медленно затапливая изумрудную радужку, расширились, в самой их глубине что-то полыхнуло и тут же погасло. Придя в себя, Поттер испуганно покосился на протянутый ему бокал. Доверия на лице мальчишки было не больше, чем осмысленности во всех его действиях в последние полчаса. Но у него и самого нервы были на пределе, и все, чего хотелось — это поскорее спровадить Поттера к себе, закрыться в комнате и, наконец, позволить всем задним мыслям выйти на передний план. В тишине и одиночестве прийти в себя было намного легче. А уже после он сможет с привычной безжалостностью засунуть свои потребности куда подальше и вернуться в строй на прежнем уровне функциональности. В первый раз, что ли… Впрочем, если вернуть себе контроль над мыслями он мог всего лишь за каких-то несколько минут прицельной работы с сознанием, то с эмоциями дело обстояло значительно хуже. Что же до тела, то оно, похоже, и вовсе перешло в непримиримую оппозицию и всеми силами упиралось любым попыткам отказаться от непечатных желаний, главным действующим лицом которых (врать себе было бессмысленно) упрямо оставался Поттер. Хуже всего было то, что нестерпимая потребность в мальчишке, похоже, по самой своей непостижимой природе предполагала невозможность удовлетворить ее самому. И все-таки нянчиться и уговаривать он не собирался. Сунув бокал Поттеру просто по нос, раздраженно бросил: — Да в самом деле, Поттер, сколько можно! Это просто вино. Поттер обреченно кивнул, не разбирая вкуса, опрокинул в себя содержимое бокала, но тут же закашлялся, щедро залив остатками рубашку. На груди расползлось отвратного вида пятно, одним своим видом ввергшее мальчишку в состояние, близкое к шоковому. Переводя оторопевший взгляд то на пятно, то на него, Поттер, казалось, еще немного и сорвется в истерику. Тихо выругавшись, он забрал из подрагивающих пальцев бокал и одним нервным движением палочки стер следы вина с поттеровской рубашки. Всем своим видом — без очков, которые до сих пор лежали в кармане сюртука, с растекшимся на всю грудь багровым пятном, все еще не пришедший в себя после Обливиэйта и растерянно хватающий ртом воздух — мальчишка не вызывал ничего, кроме все более усиливающегося желания как можно скорее закрыть за этой ходячей проблемой дверь. — Северус… Едва лишь успевшее притупиться ощущение: мальчишка, льнущий к нему с таким ненасытным упоением, горячее дыхание на шее, дрожь по всему телу и… Молчи, Гарри, ради всего святого, пожалуйста, просто молчи!.. Он собрался с остатками сил и обошел кресло сзади, оказавшись у Поттера за спиной. Тот попытался обернуться, но дезориентация в пространстве все еще давала о себе знать — после Обливиэйта тело слушалось Поттера плохо, так что он успел удержать голову мальчишки в прежнем положении и с силой стиснул пальцами заполошно бьющиеся виски. — Тихо, Поттер, тихо… вот так. Умница… — пальцы с нажимом оглаживали кожу, и под медленными, выверенными движениями рваный пульс понемногу успокаивался. — Это всего лишь сон. Дурной сон. Когда ты проснешься, все будет хорошо… Только мой голос, Гарри… ты слышишь только мой голос. Поттер сомкнул веки и расслабленно выдохнул, запрокинув голову на спинку кресла. Тонкая кожа на шее натянулась, делая мгновенно возникший импульс коснуться почти невыносимым. Но он снова сдержался. И в этот раз. В последний миг перед тем, как погрузиться в спасительное забытье, Поттер распахнул свои невозможные глаза и, глядя на него в упор снизу вверх, почти беззвучно произнес: — Ты однажды меня в могилу сведешь, Снейп… Он застыл на полувздохе, скованный пробежавшим по спине холодом, не в силах выдавить из себя больше ни слова. Этот холод он ощущал лишь однажды — семнадцать лет назад в захолустном хогсмидском трактире, когда по жестокой иронии судьбы случайно остановился не у той двери. Переживание было слишком сильным, чтобы можно было усомниться в правдивости услышанного. В точности так же, как и теперь. Поттер снова медленно сомкнул ресницы, и вслед за этим откуда-то изнутри пришла такая же необъяснимая, и вместе с тем такая же жестокая убежденность: если по ту сторону хоть что-то существует — этот обращенный на него застывший взгляд цвета майской зелени будет его преследовать вечно как последнее воспоминание об этой жизни.