Мой капитан

      К сентябрю 1939 года я дослужился до звания капитана и находился в предвкушении грядущих великих событий. Я жаждал быть первым среди тех, кому посчастливится принести воинскую славу Германии. Мне было поручено явиться в 1-й пехотный полк 34-й дивизии, которой одной из первых предстояло разгромить польские вооруженные силы.       Все в жизни состоит из предисловий. В тот год я чувствовал себя как никогда прежде цельным и уверенным. Вся предыдущая жизнь казалась мне лишь прологом к тому, что предстояло. Я не ощущал страха, не боялся смерти, а еще я не задумывался о последствиях. Именно поэтому между прежним мной и мной теперешним — глубокая зияющая пропасть, словно воронка от снаряда, выжегшего под собой даже камни и песок.       Польская кампания развернулась стремительно. Люфтваффе начало сбрасывать бомбы на польские аэродромы и города. Мои солдаты ждали приказа о наступлении. Готов поклясться, что в те минуты некоторые европейские политики все еще были уверены, что войны не будет.       Поляки довольно скоро были деморализованы. Являясь в целом неплохими солдатами, они оказались беспомощными перед стратегией ведения «новой» войны. В общей сложности нам потребовался месяц, чтобы разобраться с ними.       Какое-то время я служил в оккупационном управлении в Варшаве, однако вскоре был отозван и переведен в Вену, где мне предстояло обучать воинскому ремеслу новобранцев. К тому моменту я был награжден Железным крестом 1-й степени за доблесть и мужество, проявленные в бою с противником. В рейх я вернулся героем.       Новые смыслы обрушились на нашу реальность: мы вступили на путь, финальным пунктом которого должен был стать новый мир. И на пути к созданию этого мира преград не должно было существовать. Впереди ждала новая цель, куда более желанная.       В конце апреля 1940 года мы провели масштабные учения в Айфеле. Все понимали, что это подготовка к войне с Францией. Каждый из нас был уверен, что предстоящая военная операция будет на порядок сложнее и ответственнее, однако когда все началось, стало ясно, что французская кампания, к которой мы готовились столь строго и усердно, будет гораздо проще, чем предполагалось. Позднее мне доводилось слышать, как некоторые офицеры сравнивали ее с легкой летней прогулкой, но сам я вряд ли согласился бы с подобным определением. У переправ на Маасе мое подразделение вступило в тяжелый и затяжной бой с противником. Вражеский берег был хорошо укреплен дзотами и бункерами, поэтому нам потребовалось несколько дней, чтобы ослабить оборону французов в том районе. В дальнейшем мы и в самом деле редко где встречали более-менее организованное сопротивление. Париж же и вовсе сдался без единого выстрела. Кажется, наше вышестоящее командование не ожидало подобного. В отличие от поляков, французы даже не попытались защитить свою столицу. Подобный акт доброй воли лишь усилил презрение к поверженной французской армии.       Почивать на лаврах тем не менее было рано. Дисциплина всегда должна быть превыше всего, ведь, как известно, победы и успех расслабляют. Правда, далеко не все офицеры придерживались подобного мнения. В какой-то мере я понимал их: во Франции было бы грехом не расслабиться.       Мне предстояло занять пост одного из военных комендантов в Руане, отбывая время от времени по делам службы в Берлин. Штабная работа не прельщала меня, но была хорошо мне знакома. Не могу с точностью оценить степень моего тогдашнего усердия, но вести о провале наступления на Британию действовали отрезвляюще. К тому же объем предполагаемых дел не оставлял свободного времени, достаточного для размышлений о неудачах рейха на одном из фронтов. Германия была сильна и богата, как никогда, и рвение к победе уже невозможно было вытравить из сознания германской милитаристской системы.       Время, проведенное во Франции, теперь видится мне ярким солнечным днем в череде серых дождливых будней, будто мне был дан шанс лицезреть, как невероятно переменчива может быть человеческая натура в условиях, когда мировосприятие навязывается извне. Ранее мне также доводилось ощущать на себе всю полноту ответственности за принятые решения, которая тем не менее не являлась еще тяжелым бременем. Французы не считались, в отличие от поляков, людьми второго сорта. В проведении оккупационной политики мне не в чем было себя упрекнуть. Однако странно было бы полагать, что так будет всегда. Слишком поздно я понял, что, имея награды за отвагу, славу героя и боевой опыт, я мало знаю о войне.       В конце июня 1941 года началось наступление на Советский Союз. Я ожидал, что меня незамедлительно отправят на Восточный фронт, однако у вышестоящего командования были другие планы. В общей сложности нового назначения мне пришлось дожидаться более полугода.       Каждый из нас понимал, что столкновения с большевиками не избежать. Рано или поздно, но мы двинулись бы на Восток. На протяжении всего предвоенного и военного времени германская пропаганда всячески подчеркивала важность идеи о том, что война против Советов должна стать не только вооруженной борьбой, но и борьбой двух мировоззрений, ведь наряду с милитаристскими настроениями в немецком обществе настойчиво, уверенно и планомерно продвигалась идеология расового превосходства. Я не лукавил, когда осмелился утверждать, что не разделял в полной мере взглядов национал-социалистов, однако я не стану отрицать, что в некоторых определенных вопросах был с ними согласен. Я не состоял в партии и никогда не хотел этого, но как офицер, принявший присягу, должен был печься об интересах системы, проповедующей данные убеждения.       Не стану кривить душой — идея сверхчеловека всегда казалась мне привлекательной. Сильная и свободная личность, чьи воля, стремления, поступки, желания и мысли ничем не ограничены и не подвержены пустым обывательским представлениям о морали, несомненно, является достойным образцом для подражания и примером для личного совершенствования. Проблема в том, что для достижения идеала потребовались самые низкие и жуткие методы. Сумей я это принять тогда, мне было бы легче, но личное восприятие позже сыграло со мной злую шутку.       К декабрю сорок первого года стало понятно, что восточная кампания отчасти потерпела неудачу. Наши войска завязли под Москвой, и вермахту предстояло приготовиться к затяжной войне. Вместе с тем необходимо было усилить контроль над оккупированными территориями.       Приказ о моем переводе поступил в конце января 1942-го. Мне предстояло прибыть в Генеральный Комиссариат Вайсрутения — высший орган оккупационной гражданской администрации на территории генерального округа Беларусь в Минске, где я должен был получить дальнейшие указания.       Все время — около двух недель — вплоть до отбытия я посвятил изучению директив, постановлений и распоряжений, связанных с особенностями установления немецкого порядка на подконтрольных рейху советских территориях. Требования и предписания значительно отличались от тех, с коими мне приходилось иметь дело во Франции.       Я не хотел увязнуть в штабной рутине и в глубине души надеялся, что смогу в конечном счете добиться перевода на фронт. Окопная война малоприятное удовольствие, однако от документов, загромоздивших мой стол, удовольствия было еще меньше. Казалось, они сочились кровью. Изучая страницу за страницей, я ловил себя на мысли, что все изменится раз и навсегда.       Сны я вижу крайне редко, однако в последнюю ночь перед отправлением мне приснился сон, который меня весьма озадачил и оставил после себя гнетущее послесловие. Из вязкого мрака ко мне медленно, словно с опаской, подбиралось странное темное существо с жутким оскалом. И у него были мои глаза.