Accursed heart

В полумраке старой захламленной комнаты едва пробивались бледные лучи света, кое-где высвечивая отдельные её уголки. В этой маленькой пыльной спальне почти совсем не было мебели: в углу стоит незаправленная низкая кровать, напротив неё посередине комнаты уместился широкий рабочий стол, где-то в углу прибился разваливающийся советский шкаф. Кровать использовалась очень нечасто, хоть и была вполне для этого пригодна. Бельё на ней в связи с этим не менялось, как кажется, с самого переезда, после которого прошло уже вот два года. В паре метров от неё вдоль стены уместился длинный уродливый шкаф: четыре маленькие ножки, высокие лакированные дверцы из какого-то рыжеватого дерева, что постоянно стояли открытыми в отсутствие нормальных ручек, сто лет как не смазанные скрипучие петли. Бедная обстановка комнаты не внушала никакого интереса до тех пор, пока взгляд не падал на большой современный компьютерный стол. На нём стояло два широких дорогих монитора, под которыми аккуратно уместилась старая клавиатура с высокими клавишами, а справа от неё разными цветами мерцала модная компьютерная мышь. Где-то снизу на полке стоял системный блок, что то и дело без конца шумел, хотя используется совсем недавно. Закрытые плотными шторами окна не позволяли ни капли света проникнуть в пространство комнаты, да и не так уж они теперь туда рвались. На тихих настенных часах вот-вот сместилась тонкая стрелка с цифры девять; идёт десятый час. Картинка на одном из экранов стремительно перетекала из одного положения в иное с каждым поворотом мыши, демонстрируя очертания разрушенного рабочего помещения. Тут и там валялись различные бумаги, железные детали, осколки стекла. Кончики пальцев размеренно ударялись о клавиши, отдавая в пространство комнаты глухим механическим звуком, растворяющимся где-то в бесконечной пустоте за пределами компьютерного кресла. В правой части второго экрана туда-сюда скакали строчки мелких букв; слева едва виднелась светлая кудрявая голова и сосредоточенное лицо, изучающее происходящее перед глазами. Игра только успела появиться в сети, как тут же разлетелась по каждому утюгу, отовсюду крича о себе. Гоголь сидел перед ярким экраном монитора, увлечëнно собирая материалы из каждого шкафа усатой перчаткой. На стрим по «Atomic heart» собралось довольно много человек, что было весьма неудивительно; даже сам Гоголь на него собрался, хотя и проводил такие мероприятия редко. Николай с самого детства обожает компьютерные игры. Они и распространиться толком не успели, как Гоголь тут же на них набросился, наплевав на удобства в использовании. Все его карманные деньги улетали на различные устройства, аксессуары, сами игры ещё до того, как успеют оказаться в кармане. Его шкаф в квартире матери доверху забит всякими дисками, приставками, пультиками и джойстиками. Он искренне любит своё увлечение, посвящая ему всё свободное время. Как только переехал жить отдельно, он тут же купил себе современное оснащение, полностью погружаясь в виртуальный мир, ставший таким близким и привычным. Идея транслировать всё это в интернет возникла внезапно, но была весьма обоснованной. Гоголь всегда был очень эмоционален, особенно когда это касалось игры. Сначала он разговаривал сам с собой, то и дело вставляя какие-то фразы, постоянно комментируя свои действия и саму игру. Ему было интересно, как он дополняет самим собой этот процесс, разбавляя скучные передвижения и кликанье мышью. Так он решился вовлечь в свою страсть к играм и других людей, начав вести трансляции. Ему было тяжело поначалу, ведь никакой блогерской базы до этого момента он не имел и мало в этом разбирался, однако всё оказалось гораздо легче, чем он ожидал. Гоголь быстро полюбился аудитории: людям нравилась его шутливая манера речи, отточенные геймерские навыки, интересная внешность. С ним охотно взаимодействовали в чатах, всегда ждали его появления на экране. Он не стремился за популярностью, так как не видел в ней большого смысла: посмотрят, полюбят, забудут. К этому занятию он нисколько не привязывался, но с энтузиазмом брался за каждую трансляцию, стараясь удовлетвориться этим временем полностью. Проходили они всё же редко: долго сидеть на одном месте Николай не мог, да и настроение особое было нужно. Но каждый раз, как он включал камеру и нажимал кнопку начала трансляции, он был преисполнен вдохновением и восторгом. Так было и сейчас: по уши погружëнный в качественную свежую игру он не мог отвлечься ни на что другое. Среди шума от пыльных вентиляторов и стука по клавишам слышался его задорный голос. Расхаживая по разрушенному помещению, он наткнулся на растëкшийся за столом труп какого-то работника в зелëной форме. — О, привет. Чë сидим, кого ждём? — в шутку воскликнул Гоголь, начиная кликать на фигуру мышкой, — Тихий час закончился, лодырь, — бросил тот и пошёл лутать ящики дальше. Пройдя чуть влево, Николай услышал анимированный голос из перчатки, предупреждающий о скором столкновении с неприятной машиной. — О, нет. Опять эта матрёшка. Надо обойти, — раздосадованно высказался персонаж. — О-о-о, опять эта матрёшка! Она тут единственная мне нравится, — усмехнулся Гоголь, проходя ближе к устройству. Пару раз кликнув мышью, он открыл меню «ремшкафа», как тут же послышался слащавый компьютерный голос: — Милый, наконец-то! Я так скучала… Ты уже избавился от этой дурацкой перчатки? — в уши врезался неприятный спрограммированный звук, принадлежащий этой странной машине. — Привет-привет… я тоже скучал, — отстранённо, как бы для вида и поддержания шуточной атмосферы высказал Гоголь, с наибольшим интересом разглядывая чертежи для крафта в открывшемся окне. — И не надейся, — грубый мужской голос ведомого персонажа ответил машине. — Обожаю, когда ты злишься! Да, да! Ругай меня! — явно не ожидая услышать такое в бродилке-стрелялке с роботами, Гоголь в недоумении распахнул глаза и отвлёкся от рассматривания доступных чертежей, — Я была плохой девочкой и подвесила ещё одного похотливого слизняка… Милый, ты так долго в меня не входил! Мне стало очень одиноко, я должна была развеяться… — всё продолжала машина, названная Элеанорой, хотя её следовало бы назвать Мартой. Приподняв брови и слегка улыбаясь то ли от удивления, то ли от смущения, он застыл, беззвучно наблюдая за экраном. Гоголь не сказал ничего, просто сидел с глупой улыбкой и поражëнным видом, медленно хлопая глазами. Он не знал, как на это стоит отреагировать, поэтому решил, что самым уместным решением в данном случае будет молчание. С полминуты ещё находясь в оцепенении, он ненавязчиво попытался спустить со своего лица это нелепое выражение и продолжить прохождение игры, как вдруг курсор мышки потянулся к иконке мессенджера на панели приложений. — Я… Это скину кое-кому… — тихо, даже как-то нерешительно пробормотал Николай, хитро улыбаясь. Выглядело это так, будто он не должен был озвучивать эту мысль сейчас, поэтому сказав «а», решил смущëнно добавить «б», словно случайно разболтал какой-то секрет. Однако для его аудитории это вовсе не было секретом: он никогда не скрывал, что находится в отношениях. Он не был заинтересован в детальном изложении подробностей, но его зрители знали некоторые моменты и, разумеется, хотели знать ещё. Известно было, что возлюбленным его был парень, что зовут его Фëдор. Что они знакомы чуть ли не с рождения, что живут вместе. И всё же этот Фëдор ни разу не появлялся в кадре, хотя возможностей было достаточно. Достоевский никогда не препятствовал увлечению Николая, а наоборот, всегда старался поддерживать его, особенно в начале пути. Он не был против, когда про него стало известно аудитории Гоголя, однако распространяться большого желания не имел. Гоголь мог вставить какое-то едва заметное упоминание о нём, рассказать историю с его незначительным участием, но дальше этого никогда не заходило. Зрители тут же схватили эту невзначай брошенную фразу, как стая гиен набрасывается на падаль. Эти голодные глаза и уши никогда не успокоятся, они до самого конца будут высасывать откровения чужой личной жизни, ведь это сильнее всего возбуждает их нескромный интерес. В чате тут же посыпались навязчивые комментарии; норовясь залезть в самую душу, расчленить и выудить для себя что-нибудь очень откровенное, они так и налетали со всех сторон: «ХАХАХА, Фëдор, мы соскучились» «Я этот день в календаре отмечу, праздновать буду» «И тут я забыла что такое атомик харт» Это может быть неприятно, вполне. И всё же Гоголь не первый день в интернете. Он уже давно привык и понял, что эти люди не желают ему зла; что они уважают и ценят его, что любят переводить что-то в шутку и легко переключаются на основную тему, за которой и приходят на его трансляции. Цифры не показывали значительных скачков после упоминаний об отношениях: зрители могли посмеяться пару раз и ненавязчиво что-то спросить, но до серьёзных сплетен им нет никакого интереса. Гоголь не был дураком, чтобы выставлять каждую мелочь своей жизни в интернет и верить, что люди всегда будут уважать его личное пространство; но, в конце концов, он и не был параноиком, чтобы прятаться от каждого вопроса и в слезах забиваться в угол от первого же негативного отклика. Сохраняя умеренную открытость к людям и уверенность в своих действиях, он всегда держался в золотой середине, что верно обеспечивала его комфорт в интернете и любовь к своему делу. Курсор нерешительно тянулся к иконке мессенджера, будто управляющий мышкой делал какую-то пакость или боялся предпринятого серьёзного решения, вроде первого признания в любви. «Prt Scr», «Ctrl+V», «Enter» — и вот среди тëмно-синих очертаний интерфейса рождается пёстрая картинка с вызывающей надписью в субтитрах. «Ты» — решив, что грех не добавить, Гоголь отправляет второе сообщение. Непонятно, почему Николай так смутился, когда услышал этот компьютерный голос, почему так неуверенно воплощал свою шутку. Наверное он очень-очень не хотел отвлекаться от такой интересной игры и впал в оцепенение, когда это всё же случилось. Наверное он на сто процентов знал, что от любого занятия его в мгновение отвлечëт предательски возникшая мысль об одном человеке. За секунду растворив на своём лице хитрую улыбку и увлечённый взгляд, он быстро приобрёл наигранно серьëзный вид, притворяясь, что ничего не случилось и самое важное в его жизни прямо сейчас — найти ублюдка Петрова и доставить его нарисованному шефу. Но всë, что ему на самом деле нужно было в этот момент — увидеть наконец, что сообщения прочитаны, а самое главное, получили ответ. Он правда был очень заинтригован: знает же, что Фëдор ненавидит такие шуточки; знает, что Фëдор не оставит это просто так; знает, что Фëдор обязательно подхватит и продолжит, хоть и будет делать вид, что эта глупая выходка ему нисколько не интересна. Предвкушение последующего развития событий нагоняло самые разные представления; от них очень хотелось избавиться, лишь бы не растечься прямо тут, на трансляции, но в то же время не терпелось утонуть в них с головой, чтобы потом прийти и получить свой отклик. Однако ответ всё ещё не последовал, и Гоголь даже обрадовался этому: гораздо лучше ведь будет, если его пыл ненадолго утихнет и стрим спокойно закончится, чем если Фëдор раззадорит его какой-нибудь выходкой, спокойно сидя в другой комнате один. Сидеть до конца стрима с этой глупой игрушкой всё равно придётся. Решив оставить эту мысль, он вновь принялся за расхищение содержимого шкафов и диалогу с роботом на руке. — Тут можно вкачать перчатку… — задумчиво протянул Гоголь, быстро пробегаясь глазами по мелким строчкам, — Стужа, полимерный щит, массовый телекинез, — кликнув на одну из них, на экране появились детали навыка, включая демонстрацию его использования, — Блять, эти анимации навыков такие смешные, я не могу, — усмехнувшись, протараторил Гоголь, — Ха-ха-ха, я хочу это вкачать, — с азартом воскликнул тот, а затем нажал на кнопку, утверждающую приобретение навыка «Стужа». Покончив с улучшением оружия и умений персонажа, тот поспешно покинул опустевшую комнату. — Я очень хочу сейчас это опробовать на каком-нибудь роботике, — Николай пробрался к механизму, воссоединяя полученные материалы, а затем направился в открывшийся проход. Не успел он толком разобраться в обстановке помещения, как на него тут же набросились шустрые роботы в виде крутящихся дисков, сбивая с ног, сбивая показатель здоровья, — Блять, вы чего?! — встрепенулся тот, начав в панике тыкать по ним первым попавшимся оружием, судорожно перебирая пальцами кнопки клавиатуры, безуспешно пытаясь попасть на нужную, — Мне пиздец. Гоголь больше всего любил игры, где необходимо вступать в эпичный бой с различными монстрами. Он мгновенно загорался в предвкушении собственной победы, агрессивно стараясь нанести как можно больше урона, полностью вовлекаясь в процесс. Напряжëнные мышцы лица и широко раскрытые глаза выдавали его вспыхнувшее возбуждение, с каким он кликал на разъярëнных роботов, едва удерживаясь на компьютерном кресле. — Ты подохнешь сегодня или нет?! — с жаром крикнул он, недоумевая, — Что за херня? — бросив поспешный взгляд на второй монитор, где транслировался чат, он с надеждой выискивал совет аудитории. Однако строчки комментариев вдруг перестали лихо разбегаться по экрану, стремительно сменяя друг друга. Гоголь удивился, увидев внезапно остановившийся чат, подумав на баг сайта; однако посмотрев влево, он заметил ещë и замершее изображение веб-камеры. — Твою мать… — на обоих экранах всплыла мерзкая надпись в отдельном окне: «Нет подключения». Николай лишь застыл в оцепенении, широко распахнув глаза, будто от испуга. На мгновение он перестал моргать и даже дышать, растерянно бегая глазами по экрану из стороны в сторону. Интернет никак не мог отключиться сам: оплатили его как положено, неделю назад; с устройством он всегда дружил, живёт буквально в метре от него; в конце-концов, пользуются им всего два человека, не перегрузится же он от такого. Что не так? Если быть честным, Гоголь был в бешенстве. С какого перепугу провайдер вдруг решил, что обеспечивания интернетом его квартира больше не заслуживает? Будучи в привычном возбуждении от оживлëнной игры, он и с этим чëртовым вай-фаем был готов прямо сейчас разнести кому-нибудь голову, после этого же он стал распалëн до невообразимого. И у этого гнева были свои причины. Николай не успел сохранить игру и даже не думал об этом, в то время как это было очень необходимо. Он усердно выискивал детали для механизма, сосредоточено распределял материалы на прокачку, до последнего бился с монстрами. Все старания канули в бездну, когда игра отключилась под влиянием неведомой силы, природу которой ему всё ещё не удалось разгадать. Торопливые пальцы метнулись в сторону, где спокойно лежал смартфон Гоголя. Минуя блокировку, они стремительными движениями направились к программе, контролирующей работу роутера. Глаза с вызовом выискивали нужные строчки, что смогли бы объяснить причину его отключения, но всё оказалось куда проще, чем Гоголь мог предполагать. «Работа приостановлена» — гласила мелкая надпись над большой кнопкой для включения. Кликнув на неё, Николай взглянул на устройство, покоящееся на полке чуть выше стола. Одна за другой на нём замелькали зелëные кнопочки, сигнализируя о возобновлëнной активности. И тут замешательство Гоголя прояснилось. Брови взлетели вверх, мышцы лица приослабились. Замерев во внезапно настигнувшем осознании лишь на секунду, тот быстро переменил выражение лица на спокойное, уверенное, позволяя лëгкой улыбке растечься на его губах. — Вот ублюдок, — усмехнувшись, пробормотал тот, откладывая смартфон в сторону. Он, конечно, предполагал, что Фëдор захочет ответить колкостью на его выходку, но такое развитие событий он не мог предугадать никак. Пришло же ему в голову, что подставить его не только перед самим собой, но и перед аудиторией — замечательная идея, вот и отключил спокойненько вай-фай, мало заботясь о последствиях. Гоголь не был столько раздражëн тем, что его прервали, сколько впечатлён таким ответом. Первая мысль, что посетила его после прозрения — пойти и вывернуть Достоевского наизнанку, заставляя кричать и извиваться на его широкой кровати. Пойти и вытрахать из него всю душу, прекрасно понимая, что он нисколько этому не будет недоволен. Знал же, что Гоголь не промолчит; знал же, что отключившийся в эту же секунду стрим до наглого раззадорит зрителей, оставляя их наедине со своими фантазиями. И Гоголю не было за это как-то стыдно или обидно, однако понятно было точно, что в ответ на это гладить по головке он точно был не намерен. Выдохнув, он медленно приподнялся со своего кресла, размеренным шагом направляясь из помещения прочь. Дверь тихо отворилась, мрачная фигура медленно втекла в пространство комнаты. Полупрозрачные шторы у широкого окна аккуратно собраны по двум углам стены, слегка приоткрыта форточка. Старая белая краска за столько лет почти вся слезла с деревянных створок, хоть и была когда-то вылита на них так плотно. Это были те отвратительные деревянные окна, что постоянно скрипели и продувались по зимам, и всë же никто и никогда не собирался их менять. Картина перед ними была весьма бедная: извечно безлюдный район не решились пичкать заведомо пустыми пятиэтажками, детскими площадками, магазинами. Несмотря на благоприятную, казалось бы, для чего угодно погоду, на улице всё равно стояла мëртвая тишина. Стекло окон слегка потускнело от слоя налипшей пыли, но через него всë так же отчётливо виднелись бледно-голубые полосы медленно угасающего вечернего неба. Солнце уже давно зашло за линию горизонта, не оставляя после себя ни единого красноватого пятна на полотне закатных красок, как бы уничтожая улики своего былого господства на просторах небосвода. Гоголь, протиснувшись в дверную щель, медленно поплёлся к сидящему спиной Фëдору; и не скажешь по его походке, на что же это сейчас похоже. Крадётся ли он так, будто хочет напрыгнуть сзади, напугав, или же не решается пойти увереннее, потому что идёт с серьёзным разговором и очень стесняется? Известно точно, что он не крадётся и не стесняется, а вполне решительным, но неторопливым шагом направляется за своим объяснением. Нет, он не был зол или даже недоволен. Сколько бы тысяч глаз не ждали его сейчас перед своими экранами, они всё равно не будут стоить ни секунды того времени, что может потребовать на себя Фёдор. Он может отключить вай-фай, весь свет в квартире, да даже если он припрётся и разрежет к чертям каждый провод в его комнате — всё это для Гоголя не стоит ни одного никчемного взгляда, что так и останется по ту сторону экрана. Он может играть в самые интересные в мире игры, собирать миллионы просмотров, видеть всё большие цифры в донатах, но всё это так и останется очередным увлечением. Как сильно он не любил бы это, самой большой любовью в его жизни всё равно останется кое-что другое. Любовь эта сидит, как ни в чëм ни бывало, в своём старом пыльном кресле на колёсиках, уж очень заинтересованно перебирая пальцами страницы учебника. И тут точно так же, не поймёшь совсем: как же это выглядит? Притворяется ли Фëдор, что толстенный учебник по философии, еле-еле удерживаемый в руках, сейчас ему так интересен? Может, Гоголь правда его отвлёк и этот перфоманс со стороны Достоевского не что иное, как попытка сосредоточиться? Может, всё это лишь притворство и на погасшем минуту назад мониторе была открыта вкладка браузера, точно так же потребляющая ограниченный им самим интернет? Фëдор не выдаст правды, а она и не нужна Гоголю. Они оба знают, что хотят друг от друга. Как бы предвкушая своё развлечение, Гоголь непринуждённо опускает руки на спинку кресла, позволяя пальцам неторопливо растечься по шершавой ткани. Подбородок медленно ложится на скрещенные пальцы, затем голова поворачивается чуть вбок, позволяя щеке коснуться их. Взгляд устремлён прямо в тëмную макушку, прилипает, словно загипнотизированный. Ему очень не терпится прямо сейчас резко развернуть его и увидеть это изумлëнное невинное лицо, старательно пытающееся сохранить спокойствие и естественность. Однако он всё же держится, зная, как много может получить. По лицу расплылась хитрая улыбка, глаза сощурены в ожидании. Среди тихого шелеста пожелтевших страниц вдруг слышится его вкрадчивый голос; тихий, томный, обязательно что-то скрывающий в едва подрагивающих звонких нотках. — Чем занимаешься, Фëдор? — спрашивает, будто собирается поверить в ответ. Спрашивает, будто это сейчас действительно важно. Достоевский с наигранной задумчивостью загнул уголок странички, закрыл книгу и отложил в сторону. Как тут же он мгновенно загорается этим азартом, исходящим из-за спины, сразу же выстраивая в своей голове ход игры. — Я готовлюсь к завтрашней паре, в отличие от некоторых. Ты отвлёк меня, чего ты ещё хочешь? «Чего же ты ещё хочешь? Я вот намереваюсь обмануть тебя и сделать вид, что никакого подтекста в моëм поступке нет и быть не могло. Ты постоянно таким занимаешься, вот и нарвался. А я посмотрю на тебя, дурачка, что пытается решить, верить мне, или нет. Я в любом случае выведу этот разговор на нужную мне ноту, может ещё и вразумлю тебя. " — осталось невысказанным в голове Достоевского. Ему нет никакой выгоды как-то серьёзно обманывать Николая, но поиграться-то всё равно хочется. В покое его точно не оставят, значит он тоже. На несколько секунд со стороны Гоголя послышалось молчание, но вскоре он ответил: рассудительно, немного виновато, без тени шутки. — Серьёзно? Извини, я не думал, что потревожу тебя, — этот тон не кажется наигранным. Фëдор никогда не верит в таких случаях до конца. Обманывать Гоголь тоже умеет, нужно всегда быть начеку, — Готовься, конечно. Я больше тебе не помешаю, — как вдруг голос резко взлетел и прозвучал в гораздо более знакомой, шутливой манере, однако всё же остался тихим, — В ближайшие пару часов, разумеется! — Фëдор повернул голову и увидел, что тот широко улыбается и подмигивает ему, выставляя указательный палец вверх. Гоголь любил этот жест и это выражение лица, часто использовал на контрасте с чем-то. Так ведут себя персонажи в мультиках, когда выкидывают что-то нелепое; в жизни это выглядит весьма странно, но Фëдору это казалось милым. Он сидел неподвижно, со слегка нахмуренными бровями и раскрытыми от недоумения глазами. Он смотрел в глаза напротив, но так и не успел ничего разобрать в этом хаотичном взгляде. Вдруг в щеку влетели мягкие губы, оставляя нежный поцелуй на недолгое прощание. Резко одëрнувшись, улыбающееся довольное лицо быстро удалилось, а длинные ноги поспешно унесли Гоголя за пределы комнаты. Это было в основном его привычкой: в нужный момент незаметно наклоняться и быстро целовать в щëку, как робеющий первоклассник, а потом убегать куда-нибудь. Это напомнило Фëдору, как тот в первый раз поцеловал его, ещё когда они были мальчишками. Был такой же тихий летний вечер, когда на небе вот-вот исчезли последние полосы серо-голубого заката, а родители кричат из окон, зазывая домой. Он не любил гулять, тем более летом, но мать всегда выгоняла его на свежий воздух хотя бы на пару часов перед сном. Им было лет по десять, когда в один из таких вечеров Гоголь вдруг совсем не захотел прощаться. Про «Колю!» и «Федю!» слышали уже наверное раз десять и в другом квартале, но они лишь не спеша прогуливались, рассматривая коллекционные фигурки, купленные в почтовом киоске неподалёку. На пороге дома Гоголь слегка покраснел и начал сторониться Фëдора, как вдруг резко подпрыгнул, быстро чмокнул в щëку и тепло улыбнулся. Затем он убежал, а на следующий день смущëнно объяснялся, что «почувствовал очень сильную любовь и очень хотел как-то её выразить». Воспоминания внезапно настигли Достоевского, растекаясь приятным теплом в груди. Чëрт с этим вай-фаем, будет у них ещё возможность друг над другом поиздеваться. Сейчас ему очень хочется в момент изобрести машину времени, лишь бы переместиться всего на два часа вперёд, чтобы снова почувствовать это тепло рядом с собой. С лёгкой улыбкой на лице он прокручивается на стуле, возвращаясь к столу. Рука медленно опускается вниз, к системному блоку, кончики пальцев нащупывают кнопку включения. — Ты меня, Фëдор, кстати тоже не потревожишь, — послышался вдруг голос позади. Такой, каким он его слышит постоянно: звонкий, громкий, в шутливой манере. Достоевский вздрогнул, но остался неподвижен. Раз игра продолжается, играть нужно до конца. Гоголь стоял в дверном проёме, непринуждённо опираясь плечом о косяк. — Знаешь же, что я тебе не поверил, — он оттолкнулся, неторопливо подходя ближе, — Ого… — экран монитора предательски загорелся именно в эту секунду, демонстрируя логотип фирмы компьютера. Николай молниеносно подлетел к спинке стула и подложив одну руку, быстро опустился на неё щекой, — Чем занимаешься, Фëдор? — теперь эта фраза звучит совершенно непохоже на первый раз. Это был скорее крик, предвосхищëнное восклицание: резко, наигранно, вызывающе. Однако Фëдор всё же молчит и не поворачивается, с каким-то даже гордым спокойствием смотря вперёд. — Коль, ну что ты за клоунаду опять устроил? — вздохнув, устало протянул тот, — Скинул мне какую-то нимфоманку железную, ещё и посмеялся на стриме своём. Знаешь же, что я это не люблю, — незаинтересованно отвечал Достоевский. Говорить в пустоту ему не очень хотелось, и он вскинул голову набок, желая развернуться. Как тут же в волосы с силой врезалась чужая рука, грубо перехватывая у корней, задирая голову вверх. — Я тоже не люблю, когда у меня весь стрим летит вместе с игрой на ровном месте, — у Гоголя явно были причины для недовольства. Начиная от того, что восстанавливать всë это придётся, возымев определëнные потери, заканчивая тем, что чат не успокоится на этот счёт ещё как минимум до конца стрима. Это не сильно страшно, просто не очень приятно, что всякую чушь будет рад надумать и написать каждый. И так трансляцию прервали, так ещё и забанят такими темпами. — Значит не надо хернёй было страдать, — Фёдор слегка дёрнулся вперёд, пытаясь вырваться из хватки на волосах, — Иди уже, дрочи на свои железки, — бросил тот, окончательно отстраняясь от Гоголя, повернувшись спиной. Пальцы сжались сильнее, навязчиво вздымая и разворачивая голову к лицу Гоголя. Достоевский болезненно простонал от неприятной тяжести, коротким тихим вздохом нарушая образ своего спокойствия. — Я понимаю, что лекция по философии очень важна для тебя, но кому-то придётся заняться этим вместо меня, — рука ослабла, а потом и вовсе пропала с тёмной макушки, устремляясь куда-то за спинку стула. Обе руки Фëдора всё это время неподвижно лежали на столе, слегка сомкнувшись в кулачки. В одно мгновение с правой стороны резко взлетает чужая рука, и длинные пальцы грубо стискивают тонкое запястье. Не успевая за ловкими движениями рук, Достоевский успевает только вскинуть недоумевающий взгляд на сжатую кисть, как её тут же отрывают от стола, с силой придавливая к подлокотнику. В кожу крепко вонзилась грубая толстая верёвка, быстро начиная обматываться вокруг запястья под уверенными действиями проворных пальцев. — Хах, ты серьёзно? — усмехнулся Достоевский, слегка выдохнув носом и приподняв уголок губ, — Тебя так заводит эта нарисованная машина, что ты вдохновился трахнуть меня? — он опешил, так что едва подбирал слова, еле заметно вспотев и придыхая, — Неплохо ты придумал. Я, привязанный к стулу, вполне буду похож, — говорил презрительно, саркастично. Тенью недовольства он будто пытался переубедить Гоголя, внушая, что это глупая затея. Как вдруг в отместку верëвка быстро стянулась в узел, больно натирая кожу. В ответ послышался лишь тяжëлый выдох, явно прячущий в себе звонкий вымученный стон. Пока Фёдор пытался дипломатически урегулировать сложившийся конфликт, Гоголь уже покончил с правым запястьем и провёл верëвку выше, к груди, начиная привязывать торс к спинке кресла. Грубые волокна плотно придавливали тело Фëдора к стулу; Николай постарался, чтобы трение приходилось на область рядом с сосками, обильно наслаивая длину верёвки витками. Достоевский встрепенулся лишь на секунду, но потом вновь загорелся. Смирившись с тем, что следующие пару дней в тридцатиградусную жару придётся носить длинный рукав, он принялся молча сидеть и выжидать, когда Гоголь успокоится и оставит наконец эту дурацкую верёвку. Он сидел неподвижно, спокойно; смотрел из-под полуопущенных век куда-то в пустоту, слабо, но слишком самоуверенно улыбался. Он был чересчур расслаблен для такой ситуации, это было и ему самому понятно. Неизвестно, что собирается делать Гоголь, остаётся только ждать и быть ко всему готовым. Даже если его привязывают к стулу и не оставляют ни единой возможности как-то контролировать происходящее, Фëдор не станет теряться в недоумении и страхе, послушно позволяя себя ограничивать. Своим молчанием он делает важный ход, и он уверен, что это не останется упущенным. Ему хочется раззадорить, спровоцировать Гоголя, поиграться с ним. Хочется запустить для себя одного наинтереснейший спектакль и понаблюдать, как станет развиваться сюжет. Николай быстро расправился с верëвкой, завязал последний узел и отошёл чуть в сторону, к кровати. Он молчал всё это время, что было ему очень несвойственно: Фёдор привык, что и во время секса Гоголь обычно очень разговорчив, но сейчас он был поражëн устоявшейся тишиной, которую намеренно нагнетал ещё и своим молчанием. «Он серьёзно разозлился из-за какого-то стрима? Неужели я так помешал ему?» — промелькнуло в голове Достоевского. Замечательная была, однако, у Гоголя черта: развивать свой спектакль так, чтобы зрителю всегда было интересно. Непонятно совершенно, что за своими действиями он пытается спрятать. Это молчание начало пугать, дышать становилось всё тяжелее. Неизвестно, вина тому ли стиснутая верёвкой грудь, или же угрожающе повисшее в воздухе непонимание. Торопливые руки схватили подушку, что лежала на кровати Фёдора, и стали вытряхивать её из наволочки. Взяв в руки ткань, Гоголь быстро оказался рядом с компьютерным креслом и подошёл к столу, небрежно бросив ткань на его поверхность. Достоевский жадно наблюдал за каждым его движением, безуспешно пытаясь выудить хоть каплю понимания происходящего. «Снял наволочку, скомкал, подошёл ко мне. Он должен был заткнуть мой рот ей, но почему сразу же отбросил её в сторону?» — всё никак не мог успокоиться он. Николай направил свои ловкие кисти к домашним брюкам Фёдора и, оттянув резинку, спустил их с бельём до уровня колен. Затем он приподнялся, встал прямо и опустил руки. Стоял всего пару секунд, молча и неподвижно; но этого вполне хватило, чтобы распознать в его взгляде непреодолимую уверенность в своих действиях, твёрдую решимость и абсолютное спокойствие. Он расслабленно смотрел вперёд, прямо в глаза Достоевскому. Веки опущены, взгляд затуманен, плечи расправлены. Казалось, что он всё на свете знает наперёд, так что сейчас может позволить себе просто наслаждаться представлением. Однако он понимает, что наслаждаться ему позволено гораздо больше, чем он может сейчас, поэтому заходит дальше. Тонкая кисть взмывает вверх, к лицу Фëдора, постепенно расправляясь ненавязчивыми движениями длинных пальцев. Средний с безымянным аккуратно выросли из прежнего состояния, будучи слегка согнутыми внутрь ладони. Кончики пальцев грубо толкаются в сомкнутые губы, норовясь проскользнуть глубже, минуя преграду в виде стиснутых челюстей. Однако Достоевский никак не собирался позволять им такую наглость; упрямо сжимая ряды зубов, он твёрдо смотрел в глаза напротив. Встретившись с таким яростным сопротивлением, Гоголь вспыхнул только сильнее, резко вскинув вторую руку в направлении к подбородку. Пальцы сцепились в жёсткой хватке на нём, настойчиво оттягивая челюсть вниз. С силой оторвав её от плотного соединения с верхней, Гоголь наконец-то смог увидеть широко распахнутый рот Фëдора, открывая доступ внутрь для упорных пальцев. Те стремительно направились вглубь, прямо в мокрую тëмно-красную глотку, упрямо толкаясь как можно дальше. Нажимы подушечек выдавливали из Достоевского тихие неуверенные выдохи, обрамлëнные рваными стонами от неприятного стеснения стенками горла пальцев. Пробравшись, как казалось, до самого желудка, они стали агрессивно двигаться вперёд-назад, выбивая весь воздух из груди. Рвотный рефлекс навязчиво сопровождал каждый особо глубокий толчок, вынуждая сгибаться пополам, выпуская скопившиеся под нижним веком слëзы. Гоголь, удерживая одной рукой подбородок, пальцами второй свободно двигался во рту Фëдора, игнорируя удушливые крики и рефлекторно смыкающиеся веки. Расслабленно толкаясь в его глотке, тот невзначай решил начать свой монолог, надменно высказывая свои суждения как бы к слову: — Знаешь, я думаю тебе бы очень это подошло. Признания и просьбы я слышу от тебя настолько редко, что иногда всерьёз задумываюсь — не забыл ли ты, что это такое? — он растягивал каждую букву, наслаждаясь своим положением. Николай звучал самодовольно, медленно тянул слова, что разъедали уверенность Фëдора, как яд, — Не переживай. У тебя будет достаточно времени, чтобы вспомнить. Пальцы резко вытащили изо рта и грязно прошлись под нижней губой, собирая скопившуюся слюну. Достоевскому осталось лишь бессильно задыхаться, пытаясь унять растëкшиеся по лицу капли слез и слюны. Зайдясь кашлем, тот попытался поднять своё измученное лицо и посмотреть перед собой. Гоголь незаинтересованно разглядывал свои мокрые пальцы, в то время как вторая рука что-то оживлённо выискивала в кармане штанов. Как вдруг из складок светлой ткани выныривает проворная кисть, удерживая небольшую бледно-розовую капсулу. Пальцы другой руки лениво потянулись к ней, позволяя вязкой слюне растечься по поверхности вибратора. Фëдор недоумëнно округлил покрасневшие глаза, наполненные невысохшими слезами, и вопросительно посмотрел на Гоголя. Тот, закончив со смазыванием игрушки, потянул руку вперёд и рывком схватил чужое бедро, оттягивая нижнюю часть тела ближе к себе. Глаза Достоевского забегали в панике, выражая внезапно настигнувшую его тревогу, но ещё не состоявшуюся решительность высказать хотя бы каплю своего непонимания. — Коль… — замешкался тот, — Ты же не собираешься… — как вдруг резко вскинул голову наверх, разрезая гнетущую тишину громким стоном. Гоголь одним движением вставил вибратор в отверстие, с силой проталкивая его глубже, невзирая на встретившееся ему сопротивление. Растягивать Фëдора в этот раз он не посчитал нужным, поэтому уместив игрушку полностью, спокойно отстранился. Режущая боль раздирала мягкие стенки анального прохода, не позволяя не то чтобы усидеть на месте ровно, но и хотя бы немного успокоить запустившееся нервное дыхание, что заставляло грудную клетку судорожно вздыматься вверх-вниз. Тихое шипение вперемешку с тяжёлыми выдохами заполнили комнату; в них отчётливо слышались нотки страдания, что заставляло Фëдора беспорядочно метаться на стуле в надежде как-то унять боль. В уголках глаз опять скопились слëзы, руки мелко задрожали. Будучи неподготовленным, принять в себя игрушку таких размеров оказалось очень тяжело, но Николай почему-то не обращал на этого никакого внимания. — Что же ты так растрогался, Фëдор? Неужели не нравится? — театральным тоном воскликнул Гоголь. Ещё влажные пальцы метнулись к члену Достоевского, издевательски начиная поглаживать его, едва касаясь, проходились по длине. На эрекцию намёк возник ещё в момент, когда Гоголь грубо схватил Фёдора за волосы, агрессивно нашëптывая о своём недовольстве в правое ухо. Член стоит, предательски выдавая возбуждение Фëдора, которое он всегда очень старается спрятать. — Тебя связать и выебать игрушкой видимо мало, чтобы насытить твой мазохизм, — протянул Гоголь низким голосом. — А тебе для этого достаточно порнушной фразы из динамика нарисованной железки, — запыхаясь, бросил Фëдор, не растеряв азартную улыбку и прикрытые глаза, что смотрят с вызовом. В мягкое нëбо с силой врезалась жёсткая ткань наволочки, через мгновение оказавшаяся во рту полностью. Не успев и бросить взгляд, Фëдор почувствовал движение рук Гоголя, что уже схватились за спинку кресла, разворачивая его в сторону стола. Затем они медленно сползли чуть ниже, к его шее, плотно сцепившись на ней. Пальцы сдавили только недавно измученное ими же горло, крепко удерживая. Под их напором тело резко взмывает вверх, отрываясь ногами от пола, возвращается в прежнее положение. Почему решение поднять и развернуть Фëдора так важно, он не успел понять. В следующую секунду перед его глазами появился куда более устрашающий предмет, чем вставленный без подготовки вибратор. Пальцы Гоголя приблизились к монитору, закрепляя веб-камеру на верхней части. Затем они медленно нащупали тонкий провод, и конец usb-кабеля соединился с разъëмом в системном блоке компьютера. Достоевский замер, не в силах даже дышать. Он никак не ожидал, что Николай решит поиздеваться над ним так. Записать, как он обездвиженный мучается от вибраций игрушки, не оставляя ни единой возможности вылезти из этого плена — наверное, верх садизма Гоголя. Заснимет и сохранит куда-нибудь себе среди этих чëртовых игрушек, а потом будет пересматривать и любоваться чужими страданиями. Фëдор, надеясь, что тот ещё сможет передумать и сжалиться над ним, решает ненавязчиво дëрнуться, с недовольством простонав под его руками, ожидая, что тот уловит сигнал. Однако это не повлекло за собой ни малейшего намёка на прекращение; расправившись с камерой, Гоголь взялся за мышку и кликнул пару раз на иконку браузера. «Блять… Нет, пожалуйста, только не это…» — глаза Достоевского в ужасе раскрылись, брови взлетели вверх. Пальцы уже набирали в поисковике название какой-то платформы для вебкама, и вот уже через пару секунд на экране появляется изображение с камеры. Николай лишь поправил её, опустив чуть ниже — так, чтобы лицо не попадало в кадр, но вместо него в объективе красовались сжатые бëдра и вставший член. — Я думаю, тебе стоит прочувствовать все тяготы моей работы на себе, — возобновляя хватку на подбородке, Гоголь развернул напряжëнное лицо к своему. Он так уверенно смотрел в глаза напротив, так издевательски улыбался, во всей красе демонстрировал своё садистское удовольствие. В ответ на это Фëдор лишь в панике начал мотать головой из стороны в сторону, испуганным взглядом пытаясь разжалобить Николая. — Что такое? — с наигранным беспокойством выпалил тот, — Боишься, я замучаю тебя вибратором со своего телефона? — он сделал надменный короткий выдох, расплываясь в улыбке, — Не волнуйся из-за меня. Я собираюсь подключить его к донатам на трансляции, так что управлять им будут твои зрители, — издевательски протянул тот, улыбаясь всё шире. Взгляд Фëдора переменился на совсем уж страдальческий, будто он вот-вот собирается расплакаться, и Гоголь всё-таки вытащил эту злосчастную тряпку. — Коля, пожалуйста, мне кажется, ты перебарщиваешь. Выключи камеру, — вышло не так жалобно, как ожидалось, но выглядел Достоевский теперь совсем иначе. Брови выгнулись, началом устремляясь вверх, делая лицо теперь каким-то виноватым. На лбу выступил пот, сам Фëдор чуть ли не задыхался от волнения. Гоголь выстроил задумчивую гримасу, будто его сейчас занимало решение сложнейшей математической задачи. — Хмм… — нахмурившись, отвёл взгляд тот, — Ты хочешь попросить меня? Так не томи. Проси. Фëдор не мог спокойно слышать, как Гоголь приказывает. Казалось, будто он намеренно пользуется этой его слабостью, вынуждая переступить через свою гордость и сделать что-то очень унизительное. Противиться и язвить Достоевский не то чтобы любил, он считал это необходимым в своём участии. Молчать и подчиняться сразу он ни за что не станет, его нужно чем-то изрядно удивить, чтобы это случилось. Сейчас он находился в самом уязвимом положении, где упрямиться уже нет никакой возможности. Фëдор потупился, недовольным взглядом пытаясь расплавить решимость Гоголя, прекрасно понимая, что шанс на успех равен нулю. Несколько секунд он метался в попытке утихомирить свою гордость и сделать наконец то, что сейчас необходимо, но к единому решению так и не пришёл. В конце концов, самым лучшим выходом из ситуации он признал обыкновенный диалог. Через простые вопросы и убеждения он в любом случае сможет воззвать Гоголя к рассудительности, и тот оставит свою глупую шутку. — Зачем тебе это нужно? Неужели тебе так наскучил наш обычный секс, что ты решил вовлечь в него незнакомых людей? — он попытался попроще улыбнуться, чтобы скрыть своё намерение спорить сейчас, но получилось как-то насмешливо, — Перестань. Тебя ведь заждались на твоём стриме. Не думаешь, что чем дольше ты тянешь, тем большую свободу даёшь их фантазии? — всё продолжал Фëдор, — В конце концов, это необдуманное решение, предпринятое в гневе. Если что-то случится, я ведь на тебя сильно обижусь. К собственному и не только удивлению, говорил он спокойно, размеренно. На его лице едва промелькнула искра надежды: он увидел, как Гоголь слегка замешкался, усердно стараясь это скрыть. Его взгляд на секунду застыл, выдавая настигнувшее осознание и последовавшие раздумия. Как вдруг его пальцы крепче сжались на подбородке, с силой притягивая к своему лицу. На контрасте с воодушевляющей тишиной тот низко прошептал, разрушая последние капли надежды: — Не переживай. Я затрахаю тебя так, что ты конечности чувствовать перестанешь, не то что какую-то обиду. Послышался щелчок — кнопка начала трансляции была нажата Гоголем в одно мгновение. Во рту снова оказалась ткань наволочки, теперь стиснутая плотнее и глубже. — Развлекайся, Фëдор. По умолчанию для активации вибратора стоит ничтожная ставка, так что любой сможет заставить тебя стонать и извиваться. Я приду, может быть, через час. А может и через два, — перед уходом томно прошептал Николай, слегка наклонившись. Напоследок он потрепал по тëмным волосам, а затем скрылся за дверью.

Пиздец.