***
«Блять…» — мысли сумасшедшим темпом струились в голове, не позволяя уловить себя ни на каплю. В судорожной попытке сосредоточиться и принять хотя бы какое-то здравое решение, Фëдор старался не трястись слишком сильно и удержаться на месте, пока кровь бешено стучит в висках и груди. Николай установил камеру так, чтобы лицо не попадало в кадр, но при этом от любого движения на экран тут же воспроизводились его характерные черты. Наволочку затолкал так глубоко, что ни одна складочка не вылезала наружу, не оставляя ни единой попытки хоть как-то себя спрятать. Затуманенный тревогой и непониманием разум вдруг решил ухватиться мыслью хотя бы за что-то, лишь бы вернуть себя в реальность. Глаза в панике набросились на панель чата. Там ещë не высветился ни один комментарий, зато стремительно сменялись цифры зрителей трансляции. Это был совершенно новый аккаунт, на который Гоголь однажды зашёл с компьютера Достоевского, чтобы сделать какую-то шутку. Про неё он благополучно забыл, а вот зарегистрированный профиль остался. Трансляция велась на самой известной среди остальных платформе, однако это говорило не только о большом количестве зрителей, но и о большом количестве «конкурентов» Фëдора. У него был ничтожно маленький шанс обрести известность в этот момент, но что-то должно было пойти не так, и эксклюзивность взяла своё. Вебкам, как и любая отрасль порно-индустрии, был всегда развит исключительно за счёт женской работы. Мужчины там, разумеется, тоже были, но это всё же была редкость. Попасть на интересную трансляцию без лишней болтовни и кривляний ради донатов — самая лучшая возможность подрочить и женской, и мужской части пользователей обычным будничным вечером. А если это ещё и парень, цены нет этим чудным мгновениям. Вот Фëдору повезло-то. «You look nice» — высветился комментарий в строке чата. И в следующую секунду тело содрогается, будто прошибленное током. Сильнейшая вибрация мгновенно врезается в простату, заставляя глаза округлиться от неожиданности. Тихий скулёж едва прорывается сквозь ткань наволочки, а пальцы сжимаются в кулачки. Он никак не ожидал, что это будет чувствоваться так. «Ладно, хорошо», — мысленно выдохнул Достоевский, пытаясь расслабиться, — «На этом чëртовом сайте всё равно есть понятие границ. В конце концов, я не по своему желанию тут сижу», — размышлял тот, возвращаясь в прежнее положение. Новый донат заставил тело снова сжаться, но вибрация в этот раз ощутилась куда сильнее. Ноги задрожали, кровь нахлынула звонким стуком в уши, не обходя собой и стоящий член. «Интересно, как модераторы этой хуйни не устали дрочить на работе, но меня они, надеюсь, обойдут», — слова в голове текли гораздо быстрее, чем обычно, но это было даже к лучшему, — «Если я буду вести себя достаточно показательно, они поймут, что это не совсем легально.» Идея выставить себя пленником была вполне разумной — и правда, даже на этом сайте есть определённые ограничения. Если модерация поймёт, что новоиспечённая вебкам-модель не ведёт эту трансляцию по своему желанию, её заблокируют. Однако для этого нужно заметно постараться, ведь границы в таких вещах всегда были очень размыты. Покричать что-то, не выражающее согласия, и недовольно повертеться — вполне достаточно, чтобы ситуация выглядела неприемлемо. Трансляцию заблокируют, возможно удалят аккаунт, и всё это прекратится. Когда Гоголь придёт, он увидит лишь тëмный экран и окрылëнного победой Фëдора (правда, ещё привязанного). И тогда он поймёт, что своими глупыми идеями он всё равно не сломит непоколебимую наглость Достоевского. Лошара. Сжатые в кулачки руки стали судорожно трястись и стучать по подлокотнику. Фëдор стал громче и тяжелее дышать, всем своим видом пытаясь выразить протест и непринятие. Тряпка смялась из-за движения челюстей — тот пытался что-то пробормотать, но получалось плоховато, даже учитывая кляп. Шея едва заметно стала поворачиваться из стороны в сторону, позволяя тёмным кончикам волос разлетаться в неодобрительном жесте. Он очень старался привлечь внимание не к своим дрожащим бëдрам и содрогающемуся члену, а к своему большому несогласию и полному беспределу в данной ситуации. Этого же будет достаточно. Так ведь?***
— А вообще мне не очень графика зашла, — Николай откинулся торсом назад, завернув руки за голову, разминая мышцы после долгого стрима. Это был весьма уставший жест, но в его лице всё так же читалась естественная взбудораженность. Говорил он лениво, как бы подводя итог. Игра закрыта, остались считанные секунды до окончания трансляции, осталось только попрощаться, — В плане, качество хорошее и всё такое… Но всё везде такое мрачное. Эти роботы такие жëсткие, пиздец, но для совсем мокрых штанов можно было бы и что-нибудь покрасочнее добавить, ха-ха-ха, — неторопливо протянул тот, усмехнувшись в конце. Подушечки пальцев ненавязчиво потянулись к сомкнутым векам, повторяя недавнее телодвижение. Очень стараясь сыграть до невыносимого вымотанного бедного работягу, Гоголь потëр глаза и приобрëл сонный вид. — Всë, спать идите. Вам завтра в школе ещё пиздюляшек за домашнее задание получать, — шутил тот, наблюдая за сообщениями в чате, — Мне? Ха-ха-ха, да, мне тоже. Всë, пока всем, спокойной ночи, — обессиленно пробормотал Николай, тепло улыбнувшись. «Завершить трансляцию» — кнопка поддаётся давлению со стороны курсора мышки, и картинка веб-камеры с чатом сворачиваются. Гоголь оттолкнулся от пола, отъезжая на колëсиках компьютерного кресла подальше от стола, откинул голову назад. Спина распрямилась, и руки потянулись вверх, расслабляя затëкшие конечности. Прикрытые глаза и опущенные брови выражали абсолютное спокойствие, воцарившееся во всём виде Николая. На губах расцвела широкая улыбка: уголки норовились разрезать скулы и вылезти за пределы такого довольного лица, но голова вдруг резко выпала со спинки стула вперёд, а глаза с азартом распахнулись. Он был в превосходном расположении духа: хороший стрим, отдача зрителей, интересная игра. Но больше всего его распаляла вовсе не своя трансляция. Подпрыгнув, он вылетел из комнаты, стремительным шагом направляясь в чужую спальню, что для него уже давно роднее своей собственной. Открывшаяся дверь заявила о приходе Гоголя, на что Фëдор тут же отреагировал, повернув голову за спинку кресла. И в эту же секунду стало сразу ясно, ради чего было приложено столько усилий. Растрëпанные тёмные волосы небрежно повисли на раскрасневшемся лице, на кончиках слипаясь от пота. Тяжëлые веки еле-еле ещё держались раскрытыми, будто пытались спрятать тот безумный, напуганный, измученный какой-то ужасной картиной перед собой взгляд. Глаза словно пытались разбежаться в поиске спасения, но так как мозг уже был не в силах соображать, где и как возможно его найти, они лишь тревожно застыли в одной точке. Кожа была такой влажной и разгорячëнной, что Фëдор, казалось, впервые выглядит таким живым. Перенапряжëнные мышцы небрежно расплылись, будто лицо беспрерывно мяли несколько часов. На щеках виднелись тонкие дорожки застывших слëз, брови страдальчески изогнулись. Бëдра Достоевского содрогались, едва удерживаясь на стуле. Не привяжи его Николай крепче, он бы стëкся вниз и распластался бы там обессиленной жижей. Всё на месте. Запястья всё так же плотно сцеплены с подлокотниками грубой верëвкой, в трансляции на экране не проглядывалось ни единой ошибки. Хвостик от вибратора всё так же выглядывает из отверстия, а наволочка лишь немного выскользнула из мокрого рта. Фëдор изнемождëн и вытрахан донельзя. Он дëргается от любого движения сзади, изо всех оставшихся сил пытается совладать со своим телом, но сделать это оказалось по-настоящему тяжело. Гоголь даже удивился такой картине. Она явно превзошла все его ожидания. Он лишь ненадолго задержался в дверном проёме, дабы как можно больше разглядеть это измученное, уставшее, но всё ещё настороженное лицо. Смотря в эти округлëнные от испуга глаза, ему хотелось вырвать их из глазниц своим спокойным, удовлетворëнным взглядом, и выжать до последней капли задыхающийся в омуте сомнений блеск надежды. Он улыбался. Так улыбаются маленькие садисты, когда видят, что их врага наказывает взрослый. Так улыбаются дрессировщики, когда видят, что животное послушно выполняет все команды и берёт призовые места на соревнованиях. Так улыбаются победители. Растягивая каждый шажок, Николай двигался издевательски медленно. Позволял телу сначала сбалансироваться в новом положении, а потом лениво, с предвкушением, выставлял другую ногу вперёд, неторопливо ступая. Скрестив руки на груди и слегка прикрыв глаза, он шёл и любовался зрелищем. В конце концов он остановился, выпрямился и удовлетворëнно посмотрел сверху вниз. Раздался тихий смешок, и рука направилась к мышке. «Трансляция завершена.» Пальцы перелетели с устройства на мокрые, растрëпанные волосы и мягко опустились на голову. Гоголь лишь не спеша перебирал тëмные пряди, проходясь по длине и поглаживая, как свою собачонку. — Бедный, бедный Фëдор…- тот на мгновение прервал свою довольную улыбку и скорчил наигранно удивлëнную гримасу, приподняв брови и распахнув глаза. Говорил так, будто действительно чем-то растроган и искренне жалеет несчастного, — Даже расплакался, страдалец мой, — однако мерзкая ухмылка не заставила себя ждать. Второй рукой тот потянулся ко рту Достоевского и вытащил влажную тряпку, небрежно откинув её на пол. Затëкшие мышцы явно были не готовы к разговорам сейчас, поэтому челюсти только сомкнулись, пытаясь удержать скопившуюся слюну. До невообразимого распалëнный Фëдор тут же собрался, и напряжëнные губы с языком стали с откровенной злобой выплëвывать его недовольство: — Быстро развяжи меня, придурок, — он задыхался, еле-еле проговаривая слова. Это и речью назвать было сложно: охрипший голос едва обозначал в воздухе неозвученные за столь долгое время мысли, так что чëтко различить это обессиленное шипение можно было только по движениям ярких губ. Пальцы излюбленным движением вновь сцепились на макушке, больно оттягивая волосы назад, заставляя голову подняться. Зубы Гоголя сжались, как в гневе, брови нахмурились, а полуприкрытые глаза смотрели с нескрываемой жаждой жестокости. Фëдор лишь глухо простонал, вздрогнув от неожиданности. Он был слишком разозлён, чтобы растечься тут в громких стонах и трепетной дрожи, подчиняясь каждому слову. Поэтому он держался, как мог, чтобы не выдать своей измотанности и возбуждения. Как вдруг болезненная тяжесть пропала, и пальцы облегчëнно сползли вниз, к затылку, а потом и вовсе исчезли с головы. Лицо Гоголя в мгновение прояснилось: мышцы ослабли, ряды зубов перестали грозно стискиваться, а на губах расцвела тëплая улыбка. Он моментально приобрёл заманчиво дружелюбный вид, сощурил глаза и непричастно отстранился. — Конечно. Я же вижу, что ты уже достаточно намучился, — высоко пролепетал тот, поспешив развязать тугие узлы на запястье Фëдора. Он опешил, сместив брови к переносице и распахнув глаза. — Ты что несëшь? Я идиот по-твоему? — разъярëнно выкрикнул Достоевский, поражëнный таким поведением. Не в первый раз его пытаются поймать на контрасте тонов, он давно выучил, что так просто здесь не отмазаться. В ответ на это торопливые пальцы вдруг остановились, замерев в путанице верëвки. Гоголь поднял свой взгляд вверх, застыв в недоумении. Как в скулу Фëдора тут же прилетела звонкая пощëчина, заставляя голову под воздействием импульса дëрнуться в сторону. Волосы налипли на мокрое от пота лицо, скрывая краснеющую от удара щëку. С его стороны послышался лишь короткий всхлип, а затем дрожащий выдох. В уголках глаз начали скапливаться слëзы. Руки стали в нетерпении двигаться куда более агрессивно, стараясь расправиться с надоевшей верëвкой как можно быстрее. Вскоре она окончательно сползла с тела Достоевского, однако толку в этом было мало: затëкшие конечности бились в крупной дрожи, вырваться или просто спокойно встать и уйти стало непосильной задачей. Только что освободившееся от трения верëвки запястье снова поддалось давлению: Гоголь схватился за него, с силой потянув на себя. Рухнув на кровать, Фëдор десять раз успел пожалеть об этой идиотской затее с вай-фаем; ведь упал он ровно на живот, со стиснутой рукой и голой, торчащей кверху, задницей. Не тратя ни секунды, Николай прижал удерживаемое запястье под лопаткой, мгновенно уместив там и второе. Вернувшись к верëвке, тот принялся связывать руки Фëдора за спиной, согнув в локтях. — Отстань от меня. Тебе двух часов с вибратором не хватило? — озлобленно шипел Достоевский, пытаясь переубедить садистскую натуру. На ягодицу пришёлся сильный шлепок, обжигая мягкую кожу. Тело дрогнуло под крупной ладонью, и узел сцепился на стиснутых запястьях, обжигая трением во второй раз. Не успел Фëдор и отреагировать, как левое ухо резко обдало жаром, и послышался томный низкий голос: — Я тебе сверху ещё два сейчас добавлю — выëбываться много будешь, — раздражëнно прошептал Гоголь и отстранился, подходя к шкафу. Торопливые руки стали быстро перебирать всякий хлам на полке, глаза выискивали нужный предмет. Вскоре между пальцев уместился небольшой тюбик с лубрикантом, а ноги постепенно приблизили Николая к прежнему месту. Подойдя к кровати, тот бросил предмет на скомканную простынь, взял Фëдора под лопатки и подтянул ближе к изголовью, роняя голову на голую подушку. Пальцы потянулись к резинке собственных домашних брюк, вызволяя налитый кровью член. — Ты, кстати, как кончать собрался? — как бы невзначай спросил тот. К удивлению Достоевского, этот вопрос действительно его смутил. Почему-то он был уверен, что после такой зверской пытки Гоголь в обязательном порядке наградит его хорошим минетом или хотя бы элементарной дрочкой. В конце концов, не оставит же он его после двухчасовой стимуляции без оргазма. Николай забрался на кровать и неторопливо распределял смазку по своему члену. Вопрос решил оставить риторическим, как бы намекая, что другой выход для него сегодня — не лучшая перспектива. Схватив маленький торчащий кончик вибратора, он быстро вытащил его, игнорируя удивлëнный стон. Недолго провозившись с домашней футболкой, тот придвинулся ближе, и раздался его размеренный, тихий голос: — Ты ведь не глупый. Прекрасно понимаешь, что мне плевать на этот вай-фай, и на эту игрушку, и на этот ëбаный стрим, — Гоголь решил смазать набухший проход остатками жидкости, спокойным тоном начиная свой монолог, — Прекрасно ведь знаешь, что я оттрахаю тебя как последнюю мразь, дай только повод, — голос становился всё тише и ниже, и горячие пальцы пальцы вдруг перестали массировать мышцу, отстраняясь, — И ты ведь пользуешься! — ладонь грубо прошлась по ягодице, оставив болезненный красный след, — Тебе, — шлепок, — сука, — шлепок, — нравится! — череда сильных ударов обрушилась на дрожащую задницу. Фëдор не знал, куда себя деть от этих ударов. Кожа горела, яркой вспышкой отдавалось каждое касание руки после широкого размаха. Больно. Хлестать по заднице Гоголь очень его любил, будь то обычные шлепки ладонью или каким-то внушительным предметом. Сидеть, правда, надо будет ещё заметно постараться после такого. Уже не сдерживая стонов и всхлипов, Достоевский беспорядочно метался на кровати, пытаясь унять подступающие слëзы. Пальцы опустились ниже и погладили стоящий член Фëдора, аккуратно проходясь подушечками по головке, собирая прозрачные капли предэякулята и слегка надавливая на уретру. — Скажи, что тебе нравится, — вторая рука с силой сжалась на ягодице, сминая бледно-розовую кожу, оставляя белые следы под давлением пальцев. В ответ послышалось лишь молчание. Достоевский попытался спрятать бедро под себя, но тишину вновь разрезал хлëсткий звук. Гоголь вопросительно смотрел на дрожащие связанные руки под собой, но так и не дождался ответа. — Ха-ха-ха, хорошо, — тот усмехнулся, подвинувшись к телу ближе, — Давай играть в молчанку. Крупная головка небрежным движением проехалась по анусу, размазывая вязкую жидкость по сжатой мышце. Фëдор давно привык к таким размерам и был как обычно готов к тому, что сегодня его будут брать по своему усмотрению, однако столкнуться с этим, будучи неподготовленным, он никак не ожидал. Его глаза сразу же округлились, и послышался неуверенный голос: — Коля, пожалуйста, ты можешь хотя бы растянуть меня? - отчаянно шепчет тот. Он не станет просить громко, ни в коем случае. Но сейчас ему действительно стоит выбросить свою гордость куда подальше и умолять так, как будет приказано. Может, хотя бы так он сможет спасти свою несчастную задницу. В ответ на едва различимое хныканье послышался звонкий шлепок. Размахнувшись, ладонь с силой опустилась на ягодицу, игнорируя любые попытки вызвать жалость. — Что мне сделать? — воскликнул Гоголь вызывающим, недовольным тоном. Прозвучало это резко, будто он был поражëн какой-то неслыханной наглостью и ожидал немедленного изъяснения. Однако объясняться Фëдор не спешил. Вдруг его одолело большое сомнение, и, впоследствии, тревога. Почему-то он был уверен, что как и обычно ничего может не выполнять и не говорить, если от него это требуется. Гоголь ведь и сам понимает, что без растяжки войти будет тяжело и, как минимум, неприятно для них обоих. Достоевский может позволить себе выражать свои чувства невербально, а подчиниться и высказать свои желания — не его специальность, пусть Гоголь сам догадается. Но теперь уверенность в этом стала постепенно покидать его мысли. Тот медленно, как бы в опасении, развернул голову и бросил недоумëнный взгляд вверх. Своей настороженностью в глазах он старался раскрыть невысказанную, утопающую в непонимании, надежду: «Ты же не сделаешь этого со мной, ты же обо всём сам догадаешься?» Следующий удар пришёлся на другую ягодицу и оказался куда больнее. Дëрнувшись под Гоголем, Фëдор смог лишь сдавленно прошипеть, как вдруг его настигло ужасающее осознание, и глаза в страхе распахнулись. Его Коля больше не будет его щадить. Если он не попросит растяжки прямо сейчас, его спокойно выдерут и без неё. Будет тяжело, но для Николая достаточно и растяжки от вибратора, чтобы с полным комфортом втрахивать Фëдора в кровать, игнорируя крики и мольбы. Халява кончилась, теперь он должен прогибаться по-настоящему. Всё же надеясь увидеть в Гоголе примирение, Достоевский продолжал смотреть на него, как загипнотизированный. И только ради этого вида он был готов не то чтобы просить, а вымаливать каждое движение и звук, что могут исходить от него. Его очень редко можно увидеть таким: холодным, наглым, властвующим. В его взгляде нет ничего кроме ощущения полного контроля и господства, абсолютной уверенности в том, что каждый сантиметр тела Фëдора принадлежит только ему. Он не станет вступать в диалог и, скорее всего, проигнорирует и те просьбы, которые сейчас наигранно выжидает. Он просто обойдётся с ним так, как ему захочется — а ему хочется мучить, выводить из-под контроля, заставлять кричать и плакать, причинять боль. И только ради этих сильных рук на своей пояснице, томного взгляда сверху вниз из-под полуприкрытых век и широких плеч Фëдор готов прямо сейчас сползти на колени и слезливо вымаливать трахнуть его как можно жëстче. — Коля… Пожалуйста, растяни меня своими пальцами… Мне очень это нужно, — запинаясь на каждом слове, еле-еле поддерживая голос слышимым, пробормотал Достоевский. Он очень старался просить убедительнее, чтобы добиться своего с первого раза, и, похоже, его усилия были оценены. Два пальца одним толчком протиснулись в анус Фëдора на половину фаланги. Следующим движением Гоголь вставил их полностью, мало заботясь об аккуратности. Достоевский не думал, что случится всё настолько быстро, поэтому раздался громким стоном в пространстве комнаты. Пальцы двигались поступательно и очень однообразно: грубые движения взад-вперёд предусмотрительно не задевали простату, а только настойчиво растягивали стенки влажного прохода. Пальцы безразлично долбились вглубь, на каждый толчок Фëдор отвечал размеренным глухим стоном, отражая происходящее внутри себя определëнным ритмом. Не прошло и двух минут, как пальцы незаинтересованно вытащили, тут же схватившись за ягодицы обеими руками. Достоевский прервал череду стонов удивлённым выдохом и вновь повернул голову, чтобы поговорить глазами. — Тебе достаточно, — сухо бросил Гоголь, устраивая головку поудобнее. «Блять! Нет, ещё рано!» — так и не успел воскликнуть Фëдор, как тут же залился громким криком, прильнув к подушке, пытаясь хоть как-то приглушить его. Он извивается под Николаем, пытается избежать этой заполненности внутри, но член неумолимо проталкивается глубже. Хныкать и скулить Достоевский собирается исключительно в подушку, лишь бы Гоголь не получил так много. Чтобы жизнь ему мëдом не казалась. Член рывками вгоняют до самого основания, сразу же начиная двигаться. Рука Николая взмывает вверх, зацепляя волосы и по мере возможности наматывая их на кулак. Голова отрывается от подушки, но от этих грубых бесцеремонных толчков молчание не предоставляется осуществимым. Стиснув зубы и сощурив глаза, Фëдор старается сдержать стоны, отдаваясь только недовольным шипением и обрывистыми выдохами. На ягодицу снова опускается вторая ладонь, и короткий вскрик вылетает из его горла. «Пиздец, это перебор» — бьëтся о черепную коробку мысль в голове Достоевского. Брови в мольбе изогнулись, капелька слюны постепенно стекала по его подбородку. Возможно, стоило просто сказать, и всё бы прекратилось, но на члене снова оказались эти длинные пальцы. — Чего же тебе, блять, не хватает? — Гоголь толкался быстро и глубоко, пытаясь вдавить измученную им же задницу в матрас, — Я хочу, чтобы ты умолял меня, — озлобленно выкрикивая наставления, он сжал пальцы под головкой и вошёл особенно резко, заставляя бëдра Достоевского полностью лечь на простыни. Николаю хотелось видеть, как твëрдый и непоколебимый Фëдор рушится под ним, громко стонет и откровенно страдает. Он вдалбливается, игнорируя недовольные вздохи и едва различимые ругательства, грубо надрачивая. Колени Достоевского из последних сил выдерживают этот напор, ягодицы горят от ударов, а от тяжести хватки на волосах голова начинает болеть. Член внутри уже давно задел простату и двигался теперь исключительно в этом направлении. От каждого толчка по комнате раздавался непонятный стон — то ли измученный, то ли удовлетворëнный, то ли молебный. Доносились всхлипы, тяжëлые вздохи, болезненное шипение. Слëзы стекали по разгорячëнному лицу, смачивая и без того влажную от пота и слюны подушку. Гоголь убрал руку с растрëпанных волос и принялся хлестать ей уже красную задницу. Обжигающие шлепки чередовались с интенсивными фрикциями, без конца заставляя Фëдора содрогаться от каждого движения. Вторая рука стремительно сползала и поднималась по члену вверх-вниз в бешеном темпе. Однако тот внезапно притих. Подумав, что мог действительно переборщить, Николай вдруг замер и решил двигаться помягче, как снизу раздался громкий стон. Он посмотрел на свои пальцы: белая вязкая жидкость растеклась по фалангам, растягиваясь тонкими ниточками меж подушечек. Его лицо вновь разрезала улыбка, и тот стал в сумасшедшем ритме добивать остатки оргазма Фëдора, размазывая по члену его сперму, надрачивая гораздо жëстче, чем до этого. Тот затрясся под ним, уже не в силах сдерживать голос. Короткие, но громкие стоны заполонили комнату, и Достоевский упал без сил. — Хах… — Гоголь насмешливо выдохнул, будто был чем-то приятно впечатлëн, — Буду иметь в виду, что для оргазма тебя нужно хорошо отхлестать, — запыхавшись, выпалил тот. Испачканные в сперме пальцы потянулись к волосам, притягивая к себе. Все движения были торопливы и неаккуратны, что казалось, будто они куда-то очень торопятся. Гоголь развернул голову Фëдора, заставляя приподняться и лечь подле себя. Особо не церемонясь, он тут же толкнулся своим членом в рот Достоевского, намереваясь протолкнуть его как можно дальше. Насадив на всю длину, он оставил незамеченным проявление рвотного рефлекса, продолжая двигаться внутри. Обеими руками он схватился за волосы, дëргал, сминал их, размазывал по прядям белёсые капли. Фëдор давился его членом, задыхался от нехватки воздуха. Голова кружилась от грубых движений рук Николая, опустела, оставляя за собой единственное полезное качество — дырку для члена. Яйца шлëпались о подбородок, головка распирала стенки горла. Достоевский никак больше не мог соображать, поэтому позволил своим прикрытым глазам закатиться и потерять весь фокус. Гоголь хотел выебать его глотку так, чтобы в ближайшие дня два Фëдор напрочь забыл о еде и напитках, вспоминая только, какой шлюхой он был в этот вечер. Среди громких звуков сокращений части горла слышались тихие, удовлетворëнные стоны Гоголя. Он вытащил свой член и обхватил его своими пальцами, наконец добиваясь оргазма. Звонко выдохнув, он посмотрел на свои уже во второй раз измазанные в семени пальцы. Он поднял их и приблизил к лицу Фëдора, второй рукой придерживая подбородок. — Слижи. И влажный язык послушно потянулся к тонким пальцам, усердно собирая каждую капельку спермы. Разум Достоевского был до того затуманен, что любая мысль отстраниться или выплюнуть не имела никаких шансов возникнуть в его голове. Он накрывал своими губами фаланги, обсасывая их со всех сторон, кончиком языка слизывая остатки. Гоголь усмехнулся и, придвинув его подбородок ближе к себе, напоследок толкнулся пальцами глубоко внутрь, закрепляя результат. Фëдор зашëлся кашлем вновь, пытаясь избавиться от мерзкого вкуса спермы во рту. Он опустил голову вниз, спрятавшись за тонкой чёлкой. — И ведь нельзя было пойти и смыть? — раздражëнно прошептал тот из последних сил. Смотрел в глаза напротив, пытаясь хоть что-то разглядеть среди размытых очертаний из-под налипших волос. В ответ на это Гоголь смог лишь тепло улыбнуться, расслабленно выдохнув. Он медленно поднял свои руки и мягко схватил Достоевского за щëки, любуясь его уставшим, измученным видом. Его мягкие губы коснулись мокрых, стиснутых бантиком губ напротив, оставляя на них нежный, аккуратный поцелуй. Еле живой Фëдор лишь ненадолго задержался в его ладонях, ничем не способный ответить. Гоголь отпустил эти бледно-розовые щëки, и обессиленное тело мëртвым грузом свалилось на кровать, уткнувшись носом в скомканную простыню. Неизвестно, сколько он проваляется в таком положении и как будет вставать с утра, зато теперь Гоголь с полной уверенностью может сказать, что трахал Фëдора до потери сознания.