Qui cherche, trouvera

14:43, 27 января 2008 года. Тюмень, Россия. Лежу на кровати в своей комнате и пялюсь в потолок, пытаясь забыть о том, что завтра я снова должна уезжать на соревнования в другой город, а если быть точнее, то в Екатеринбург. Несколько дней назад я вернулась домой из Ханты-Мансийска после проваленного на первенство России отбора, и у меня пропало какое-либо желание возвращаться к гонкам. Это всё равно, что стучаться в запертую дверь, заранее зная, что за ней никого нет, или драть себе глотку посреди толпы людей, но так и не быть услышанной. Это бессмысленно, это тупо, это нерентабельно и ещё миллиард синонимов к «дура, перестань мучаться, это не твоё». Морщусь и сажусь на кровати, свесив с неё ноги и уставившись на стоящий напротив грузный деревянный комод. Встаю и подхожу к нему, беря в ладони единственную находящуюся на нём рамку с фотографией, на которой смеющиеся Настя и Антон вместе держат годовалую меня на руках во время нашей первой совместной семейной поездки на море. Я расплываюсь в улыбке, думая о том, как давно это было, и сколько всего успело поменяться за этот промежуток времени: Настя сама стала мамой полгода назад и сейчас усердно готовится к тому, чтобы вновь заявить о себе на Кубке мира, но за сборную Словакии, и Антон, позавчера выигравший в спринте своё первое золото на юниорском Чемпионате мира, и собирающийся повторить это сегодня. Без сомнений, я безумно горжусь ими и горжусь быть их маленькой, но верной поддержкой тогда, когда им это очень нужно, и Антону поддержка точно понадобится с началом его гонки преследования, то есть уже через десять минут. Ставлю рамку обратно и в более приподнятом расположении духа шагаю в гостиную, слыша ещё в коридоре, что мама с папой ведут активную дискуссию о возможных исходах этой гонки. – Антон сейчас в очень хорошей форме, вряд ли кто-то сможет составить ему конкуренцию при его чистой стрельбе, – спокойно рассуждает отец, но я всё равно улавливаю нотки волнения в его голосе. – Ребята там достаточно сильные, и преимущество у Антона не такое весомое на старте, – кротко отвечает мама, и они резко замолкают на пару секунд, после чего она протягивает: – И не смотри так на меня, я лишь констатирую факты. Всё равно мы оба знаем, на что способен наш сын, и мы всегда верим в него, несмотря ни на чт... – Вообще-то, не просто вы оба, а мы втроём! – заваливаюсь в гостиную и плюхаюсь в кресло, разряжая повисшее между родителями напряжение и хитро усмехаясь. – Давайте без поспешных выводов просто насладимся ещё одной победой Антона, в самом деле. Они заходятся в смехе, и я поудобнее устраиваюсь в кресле, довольно хмыкнув. Перевожу взгляд на экран телевизора, всматриваясь в картинку не самого лучшего качества: в Рупольдинге пасмурно, Антон нервно поправляет свои очки; его соперники тоже особо не распыляют уверенностью; волонтёры, контролирующие их старт, напряжённо и внимательно смотрят на табличку, чтобы правильно отсечь отставание биатлонистов от лидера и вовремя выпустить их из коридоров. Обратный отсчёт заканчивается, и Антон, имеющий фору в двенадцать секунд, кладёт пасьюту начало. Изучаю внешние данные и имена его оппонентов, пока они отправляются в гонку один за другим, и вслушиваюсь в то, как комментатор произносит французские и немецкие имена и фамилии, дабы проверить его профессионализм и заодно попрактиковать слегка подзабытые правила чтения в этих языках. Режиссёры выбрали широкий угол показа картинки, из-за чего я не могу полноценно рассмотреть кого-либо из стартующих ребят, но будто по моему пожеланию в это же мгновение камера сосредотачивается на среднем коридоре, в котором под одиннадцатым номером стоит высокий, худощавый, симпатичный француз. Приподнимаюсь над креслом и тяжело сглатываю, почувствовав, как на миг замерли все мои внутренности и наружности, и опускаюсь обратно, когда тот стартует, и ракурс трансляции снова увеличивается. – «Почему ты так реагируешь?», – озадаченно спрашивает мой внутренний голос у сердца, что взволнованно трепещет у меня под рёбрами от вида этого француза. – «Кажется, мы где-то с ним уже встречались», – робко отзывается сердце. – «От него веет чем-то родным». – «Я его в первый раз вижу и даже не знаю, как его зовут! Каким родным он мне может быть?!», – рассудительно включается в разговор мой разум. Я ведь и вправду просмотрела его фамилию... Он перетянул всё моё внимание на своё обличие, и я растерялась, отвлёкшись на духовную беседу, развернувшуюся внутри меня, и забыв про алгоритм, по которому я ознакомлялась со всеми биатлонистами перед этим французом. Француз, француз... и почему француз?! Почему из стартующих не русский, не немец, не норвежец, не украинец, а именно француз дезориентировал меня? Соня, ты задаёшь тупые вопросы, на которые тебе всё равно никто не ответит, так что успокойся и смотри гонку дальше. Папа подскакивает на ноги, когда Антон ложится на коврик и выполняет изготовку. Брат медленно обрабатывает каждый выстрел, но успешно справляется с первой лёжкой, и родители радостно дают друг другу пять, обернувшись ко мне и ожидая моего отклика, а я легко улыбаюсь, увидев два французских флага напротив графики с мишенями и, следовательно, две фамилии: Беатрикс и Фуркад. Вспоминаю, что Беатрикс стартовал раньше, значит фамилия оказывающего на меня загадочное влияние француза – Фуркад. – Соня! Вздрагиваю и поворачиваю голову в сторону родителей, но не отрываю взгляда от телевизора, потому что Фуркад вот-вот начнёт стрелять, и мама щёлкает пальцами перед моим носом и начинает смеяться, проговаривая: – Антон уже ушёл со стрельбища, кого ты там так пристально разглядываешь? Он промахивается первым выстрелом, но закрывает остальные четыре и убегает на штрафной круг, и я медленно перевожу свой взор на родителей, пытаясь воссоздать в памяти мамину фразу, но понимаю, что в памяти нет ни намёка на то, что из целой реплики она сумела выхватить хотя бы слово. Что же это за наваждение такое? – Что ты сказала? – мягко и одновременно стыдливо спрашиваю, растягивая губы в конфузной улыбке, и папа вторит маминому настроению, подкалывая меня: – Маленькая ты ещё на таких взрослых мальчиков заглядываться! – Ни на кого я не заглядываюсь! – обиженно смеюсь и отворачиваюсь от родителей, только сильнее располагая их к раскручиванию этой темы своим резким ответом. – Ладно, не донимай её, всё равно сама расколется, – задиристо шепчет мама папе на ухо, думая, что я её не слышу, и я закатываю глаза и цокаю, фыркая: – Вы вообще видели, как у Антона преимущество сократилось? На экран выводится турнирная таблица после первого рубежа, из которой следует то, что Граф подобрался к нашему Антону на целых четыре секунды, и мама с папой уходят в обсуждение скорости стрельбы немца и Антона, когда показ первой восьмёрки заменяется показом второй. Нахожу знакомую фамилию во второй сверху строчке и узнаю, что его зовут Мартен, и что на данный момент он занимает десятое место. Какое у него красивое имя... Вторая лёжка проходит в том же режиме, что и первая: Антон без промахов, Мартен с одним, но соперники промахиваются больше, поэтому француз поднимается на седьмую позицию. К стойке Антон и Флориан подходят уже вплотную друг за другом, и я встаю на ноги вслед за отцом, потому что мои нервы понемножечку сдают. Брат первым открывает огонь и, поймав высокий темп стрельбы и уверенно поражая мишень за мишенью, слегка притормаживает перед последней, но берёт над ней верх. Графу же не повезло с ветром, и он сдюжил только с одним выстрелом, отправившись бороздить просторы штрафного круга аж четыре раза! Бедолага... – Как сократилось, так и прибавилось! – счастливо вскликивает мама. – Целая минута! Неосознанно киваю на её слова, смотря за тем, как Мартен устраивается на коврике и перезаряжает винтовку, и не обращаю внимания на то, как за моей спиной родители шушукаются о причинах того, почему я подхожу к телевизору всё ближе и ближе. Фуркаду остаётся последний выстрел, когда его показывают крупным планом, и он промахивается, посылая мишени свой разочарованный взгляд. Я сжимаю зубы от досады и немного расстраиваюсь вместе с ним, потому что уже в третий раз подряд он не может отстреляться чисто, ходя вокруг да около. – ...Это и Мартин Фуркад, который только что промелькнул на вашем экране, младший брат Симона Фуркада... – комментатор впервые упомянул что-либо о Мартене как об участнике гонки, и я раздражённо думаю о том, что лучше бы он просто назвал его по фамилии, чем по неправильно произнесённому имени, и эта мысль механически слетает с моего языка: – Его имя на русском – Мартен, а не Мартин, подучи правило перевода носовых гласных французского языка. – Вот и раскололась! Застываю на месте, вдруг осознав, что я произнесла это вслух, и хочу ударить себя по лбу. Основательно. Больно. Прямо сейчас. Твою налево, Соня! – Француз, значит? – игриво спрашивает мама и разражается смехом, увидев моё лицо... моё полыхающее лицо. – А мы-то думаем, за кого ты там трясёшься сильнее, чем за родного брата, – отец подхватывает мамины издёвочки, и я уязвлённо бурчу, садясь в кресло: – Ни за кого я не трясусь! Родители перестают подтрунивать надо мной и лишь смотрят на меня с глупыми улыбками на лицах, потому что всё и так слишком очевидно. Что я могу сделать с тем, что Фуркад, которого я знать не знала до последних двадцати минут, каким-то необычайным образом смог дотронуться до моего сердца, что непременно признало его родным? Вероятно, я чересчур утрирую или приукрашиваю? Значит, этого всего вообще нет, и я выдумываю? А если это то, о чём я должна призадуматься? Соня, ты снова задаёшь тупые вопросы, на которые тебе не ответит даже Господь Бог, так что успокойся и смотри гонку дальше. Ты всё равно забудешь об этом, как только наступит завтра. Антон тем временем уже приближается к заключительной стрельбе, имея вагон и маленькую тележку преимущества над своими соперниками. Он может позволить себе промахнуться трижды и всё равно остаться лидером, но я внутренне сплёвываю, надеясь на лучшее, и скрещиваю указательный и средний пальцы на обеих руках, снова поднимаясь на ноги. Брат молниеносно закрывает мишень одну за другой так, что я едва успеваю понять, что вообще происходит и как он это делает, но когда Антон благополучно кладёт последнюю пулю в цель, я вскрикиваю от радости и подпрыгиваю на месте, сразу же попадая в крепкие родительские объятия и продолжая сотрясать пол в гостиной, только уже вместе с мамой и папой. – Я же говорила, что он выиграет, – счастливо выпаливаю я, провожая взглядом убегающего на последний круг Антона, и не менее взбудораженно переключаюсь на арьергард гонки, высматривая подъезжающий к стрельбищу сине-красный комбинезон. Мартен справляется с первым выстрелом, но в эту же секунду на него и остальных ребят обрушивается порыв ветра, вынуждающий переждать себя и сделать паузу в стрельбе. Фуркад затягивает со своей передышкой и промахивается дважды, потому что его организм наверняка начал неизбежное от такого перерыва перевосстановление. Я тяжело вздыхаю, наблюдая за тем, как два промаха превращаются в три, и Мартен, раздосадованно запрокидывая голову и прикрывая глаза, надевает винтовку и сходит с коврика. – Не повезло твоему французу сегодня, – ободрительно хлопает меня по плечу отец. – В следующий раз, может, хотя бы медальку зацепит с такой-то стрельбой. – Да ничего он не мой! – отрезаю я, но вдруг ловлю себя на мысли, что мне нравится слышать сочетание этих двух слов в свой адрес. Хотя, какой француз мне может светить... – Кстати, всё забывала тебе об этом сказать, – поворачиваюсь к маме и вопросительно киваю, чтобы она продолжала. – К нам в следующем месяце Марина с Вернером приедут, и они попросили тебя потихоньку вспоминать всё, чему они тебя учили. – Прям всё-всё? – смеюсь и качаю головой, ошарашенно добавляя: – Они имеют в виду два языка полностью? – Столько, чтобы ты смогла поддержать разговор на любую тему, – мягко отвечает мама, и я валюсь в кресло, задумчиво уставившись в одну точку перед собой. Марина – мамина лучшая подруга, с которой она дружит с самого детства. Почти пятнадцать лет назад она уехала жить во Францию и там познакомилась со своим мужем Вернером, немцем из Баварии. Они приезжали в Россию на достаточно долгое время пару раз в год, и мои родители часто отдавали меня им на целый день с утра до вечера, чтобы я привыкала к нескольким языковым средам, ещё не умев говорить даже на русском. На самом деле, я благодарна своим родителям за то, что они дали мне такую возможность, ибо я могу свободно излагаться на французском и немецком и не считаю это чем-то лишним и ненужным. Мало ли, где в жизни это может мне пригодиться... Поднимаю глаза: Антон финиширует с маленьким российским флажочком, взмахивая рукой, и я улыбаюсь, предвкушая наш с ним телефонный звонок и его эмоции. Дожидаюсь финиша Мартена, который заканчивает гонку на десятом месте, и ухожу в свою комнату, прикрывая за собой дверь. Сажусь за стол, беря ручку с листочком, и пишу один короткий вопрос, а если более развёрнуто, то целую дилемму, не дающую мне покоя вот уже сорок минут. Открываю верхний ящик тумбочки и убираю эту бумажку в небольшую картонную коробку из под конфет, зная, что никто не будет здесь лазить и нечаянно её не выкинет. Встаю из-за стола, когда папа зовёт меня общаться с Антоном, и тихо произношу написанную мной фразу, почувствовав, как сердце незамедлительно ускорило свой ритм, оставляя меня без ответа. А может, это и есть некий своеобразный ответ... «Est-il mon âme-sœur?»