Qui cherche, trouvera

19:30, 18 мая 2011 года. Тюмень, Россия. – Соня, что ты видишь перед собой, когда закрываешь глаза?  Расправляю руки в стороны и делаю глубокий вдох, беззаботно прикрывая глаза и обдуваясь тёплым весенним ветром, пока роллеры сами катят меня по заключительным на сегодня метрам тренировки.  – Не поверишь, но вижу всю нашу семейку на Кубке мира, – ржу, вытягивая лицо, и размыкаю веки, глянув на Антона, который уставился на меня как на умалишённую из-за произнесённой мной фразы.  – Да ты, Сонька, не пальцем деланная, – изумлённо прыскает брат, когда мы останавливаемся около тренеров, дожидающихся нас и остальных ребят, и моя улыбка полностью исчезает после добавленного им тем же тоном: – Ты хоть знаешь, где я в твоём возрасте был?  – Ну чего ж ты так категорично, – размеренно произносит Лопухов, пока я отстёгиваю свои роллеры и подбираю их, насупленно и уязвлённо смотря себе под ноги. – Если выполнит критерии отбора, то поедет, никто на её возрасте даже акцентироваться не будет.  «Интересно, а Мартен знает, сколько мне лет?» – молниеносно пролетает в моей голове, и непринуждённая мечтательная улыбка возвращается на мои губы при мысли об этом французе, что безжалостно будоражит все мои внутренности при любом упоминании о нём.  Если у меня и есть какая-либо причина для попадания на Кубок мира, то имя ей – Мартен Фуркад. Потому что того прикосновения мне было слишком мало.  Я хочу ещё. – Тем более у неё, как у победительницы Кубка IBU, привилегия имеется, – воодушевлённо продолжает Гербулов, развивая эту тему, и я слегка приподнимаю подбородок, мельком оглядывая на полставки угрызённого совестью Антона, и кротко посмеиваюсь над его пристыжённым внешним видом.  Чуть больше двух месяцев назад я взяла в ладони свой первый хрусталь, и случилось это как раз во Франции, на землю которой я тоже никогда до этого не ступала. Получить столь важную награду на родине Мартена было для меня огромной честью, и я не могла прекратить думать об этом на протяжении всей проведённой в Анси недели, постоянно натыкаясь на фотографии с той самой цветочной церемонии Ханты-Мансийска и до посинения рассматривая их. Я даже поставила одну из них на обои в своём телефоне, но мне пришлось убрать её, как только мой «замечательный» брат заметил это и начал донимать меня своими пустопорожними расспросами! Честное слово, я его когда-нибудь прибью...  – Я уже пообещал ей, что если она выиграет женскую контрольную, то поедет на первый этап, – вздрагиваю, когда в разговор включается Польховский, с этого сезона исполняющий обязанности главного тренера вместо Барнашова, и перевожу на него свой полный недоумения и вопрошания взгляд, хмурясь и приоткрывая рот.  – Что-то я такого не припоминаю, Валерий Николаевич, – негодующе и укоризненно выпаливаю я, прищуриваясь и скрещивая руки на груди. – Нехорошо своих подопечных обманывать!  – Теперь-то ты знаешь, и прими это к сведению, – довольно выдаёт Польховский, и я цокаю, закатывая глаза, и разворачиваюсь к выходу со стадиона, намереваясь поскорее добраться до отеля и остаться наедине с собой и своими размышлениями о кое-чём очень занимательном. Точнее, о кое-ком. – Сама не своя она в последнее время, – доносится до меня озадаченный шепоток Николая Петровича, отчего я приостанавливаюсь, сжимая губы и прислушиваясь к сдавленному смеху Антона, заранее зная, что тот не обойдётся без очередной колкой подковырки в мой адрес, что я получаю от него с завидной регулярностью, и опять оказываюсь права.  – Гормоны шалят, наверно... А может, она просто влюбилась, а? – иронически бросает мне в спину Антон, и я чувствую, как затрепетало моё сердце, разгоняя кровь по моим венам и бросая меня в жар, чтобы снова вернуть меня в ту секунду моей жизни, когда весь мир вокруг вдруг перестал существовать от простого соприкосновения моих пальцев с пальцами Мартена, и крепко зажмуриваюсь, делая глубокий вдох и приводя своё сердцебиение в порядок.  Поворачиваюсь вполоборота и молча смотрю брату в глаза, поднимая руку и с лукавой улыбкой демонстрируя жест того, что я отсеку ему башку, если тот издаст ещё хотя бы один звук, и он напыщенно фыркает мне в ответ, покачивая головой.  Даже если это так, я никому не позволю отпускать плоские шуточки об этом, потому что, кажется, это уже давно перестало быть просто шуткой... 09:38, 26 августа 2011 года. Рупольдинг, Германия. Иногда я всерьёз задумываюсь над тем, как я докатилась до такой жизни, а потом вспоминаю, что однажды это было моей самой заветной мечтой. С меня сошёл уже седьмой пот: солнце нещадно палит и поджаривает мою тёмную макушку, поэтому несколько минут назад я перебралась под зонтик Гербулова, и сейчас наблюдаю за пристрелкой девчонок, дожидаясь своей очереди. До начала контрольной остаётся ещё около двадцати минут, и я пытаюсь максимально абстрагироваться от внешнего шума, чтобы моя тонкая душевная организация в кои-то веки совпала с моим психологическим биоритмом в нужный для этого момент, потому что с недавних пор тотальный контроль надо мной обрели чувства. Единственное, что ещё посещает мои мысли помимо Мартена Фуркада – это побасёнка Польховского, заевшая у меня словно старая надоедливая пластинка.  Я попаду на Кубок мира, если выиграю контрольную... А если это была не такая уж побасёнка? Чем чёрт не шутит, правда ведь?  Залипаю взглядом на установке напротив себя – по-моему, там пристреливается Оля Вилухина, – и дёргаюсь от вибрации уведомления, неожиданно пришедшего на телефон. Достаю его из бачка и смотрю на экран, видя сообщение на английском от какого-то незнакомого номера, но содержание этого сообщения вмиг вгоняет меня в полнейший ступор.  «У нас тоже контрольная тренировка сегодня в 10. Я лишь хотел пожелать тебе успеха в твоей гонке, и, может, это поможет тебе расслабиться, если ты обеспокоена.» Я бездумно пялюсь в телефон и одновременно с этим силюсь понять, кому может принадлежать это маленькое послание. В голове проносятся тысяча и один вариант, но мои пальцы уже набирают самый логичный в этой ситуации ответ. «Кто это пишет?» Я убираю телефон обратно в бачок, оглядываясь и осознавая, что моя очередь к пристрелке почти подошла, и натянуто улыбаюсь, беря свою винтовку и проверяя обоймы на наличие в них патронов. Облегчённо выдыхаю, закинув винтовку себе на плечо, и снимаю бачок, кладя его на нижнюю перекладину пирамиды. Подхожу к своему коврику и оборачиваюсь на Андрея Александровича, кивая в сторону мишеней, чтобы тот сказал мне, какие бумажные мишени ещё никем не обстреляны.  Ложусь на коврик и успеваю сделать три выстрела, прежде чем моё сердце внезапно подскакивает до уровня моей гортани, вынуждая меня слегка переизготовиться. Вашу ж мать, это наваждение что, на лёжке теперь тоже будет накатывать?!  Мои глаза расширяются, и я часто моргаю, стремясь вернуться на прежний рабочий лад, и слышу веселящийся голос Лопухова над своей головой: – Не уж-то опять про свои Ханты вспомнила?  Я моментально вспыхиваю и прикусываю нижнюю губу. Блять, наша песня хороша – начинай с начала... Я что, такая предсказуемая?  – Ради Бога, не отвлекайте меня, Николай Петрович. Вы же хотите, чтобы я выиграла сегодня? Вот и я тоже хочу! – отнимаю щёку от приклада, кидая рассерженный взгляд на своего тренера, и тот поднимает ладони в примирительном жесте, умолкая и позволяя мне закончить свой сеанс стрельбы.  Встаю на ноги, и Гербулов показывает мне, что с лёжкой, несмотря на все выкрутасы моего сердца, дела обстоят идеально, поэтому я могу приступить к стойке. Парадоксально, что сегодня пристрелка поддаётся мне как никогда раньше: я не чувствую тревогу или страх перед предстоящей контрольной, я полностью спокойна и не ощущаю никакого дискомфорта от предстоящей гонки с такими матёрыми сборницами и олимпийскими чемпионками как Зайцева или Слепцова. А что, если это магический эффект того сообщения?  До меня доносится отзвук свежего уведомления из моего бачка, и Лопухов заинтересованно наклоняется к нему, доставая оттуда мой телефон.  – Эй, это мой телефон! – всплёскиваю руками, чуть не роняя винтовку, и надуваю губы в чётком понимании того, что Николай Петрович собирается произнести вслух то, что отправляет мне мой неизвестный коллега.  – «Я скажу тебе потом. Или кто-то другой скажет. А может, ты сама догадаешься.», – внимательно зачитывает Лопухов, переводя глаза куда-то выше, и хитренько присвистывает, вскидывая брови: – У тебя появился тайный поклонник из Франции?  – Откуда..? – почти шёпотом выдыхаю я, медленно опуская винтовку, и вперяю взгляд в асфальт, на мгновение сомкнув веки.  Почему я даже не сообразила, что нужно придать значение тому, какой стране принадлежит телефонный код этого номера? А ведь это мог бы быть... – Кажется, имя этого таинственного незнакомца начинается на М, а фамилия на Ф, – заливисто смеётся Катя Юрлова, отчего моё лицо раскаляется дальше некуда. – Весь мир видел то, как он подарил тебе свой букет.  – Я хоть и из отеля эту гонку смотрела, но даже через телевизор почувствовала вашу химию! – подхватывает Катино настроение Слепцова, и я тяжело вздыхаю и ухмыляюсь, парируя: – Свет, тебе-то уж я точно посоветовала бы помолчать, а то я тут тоже могу много чего про тебя с Тарьеем сказ... – Всё, всё, молчу, молчу и с глаз долой! – перебивает меня Света, отмахиваясь и сбегая в зону подготовки к старту, и я мирно смотрю ей вслед и изготавливаюсь на стойку, показав Андрею Александровичу свою готовность.  Пусть контрольная расставит всё по своим местам. Заодно и проверим, можно ли доверять нашему главному тренеру...  10:42. Если сейчас я загнусь от обезвоживания и перегрева, то я не виновата, потому что я была вынуждена надеть роллеры не по собственной воле. Всё, что я могла сделать по собственной воле – вытянуть нормальный стартовый номер на жеребьёвке, но вся моя удача ушла в закат, как только моя рука потянулась в шапочку с бумажками, поэтому моя роль в сегодняшнем представлении – добродушная первооткрывательница, на результат которой ориентируются все остальные.  Кто вообще додумался до того, чтобы проводить индивидуальную гонку в тридцатиградусное пекло?! Я нисколько не удивлюсь, если эта блестящая идея пришла в голову именно Пихлеру, старшему тренеру женщин, потому что под его надзирательной слежкой даже муха мимо не пролетит, что уж говорить о биатлонистках. Если он так сильно хотел кого-то тиранизировать, то можно было хотя бы немного сбавить выбранную им степень жестокости!  Мои ботинки плавятся, а стопы внутри них будто бурлят в кипящей адской лаве, из которой нельзя выбраться ни под каким предлогом, ведь я ещё не добралась до финиша. Глаза буквально разъедает от пота, текущего с моих висков и лба ручьями, а ладони сгорают от обжигающего мои чёрные перчатки солнца. Голова идёт кругом, из последних сил управляя удерживанием баланса на роллерах, потому что усталость невозможно кренит меня в разные стороны, прозрачно намекая мне на то, что если я не хочу в межизмерение, то должна сбавить темп. Я не хочу в межизмерение, но и темп я тоже не сбавлю, не дождётесь.  На трассе Рупольдинга нет ни одного участка, где не было бы палящего зноя: он преследует меня повсюду, особенно на стрельбище, где я, к своему счастью, уже побывала четыре раза, допустив всего лишь один промах на первой лёжке, хотя моя стрельба летом всегда подводит меня сильнее, чем зимой. Сегодняшний день идёт в качестве исключения, ибо сегодняшний день – особенный во всех смыслах.  Выезжаю на спуск после небольшого подъёма и раскатываюсь, не давая себе ни секунды отдыха, потому что гонка ещё не закончена, и я не знаю ничего об её результатах. Забываю о своём страхе роллеров, представляя, что я на лыжах, и развиваю ещё бо́льшую скорость, слыша свист ветра в ушах и зная, что никакого ветра на улице нет. Учащённо работаю руками, налегая на палки и переходя на одновременный одношажный ход, и подхватываю ускорение, скалясь и понимая, что заветный финиш находится лишь в полукилометре от меня.  Вижу финишную прямую, проталкиваясь палками ещё мощнее, и пользуюсь остатками своего резервного потенциала, достигая максимальной скорости для финального спурта. Различаю своё имя и ободрительные немецкие выкрики Вольфганга, стоящего на финише и готовящегося отсечь моё конечное время – значит, до моей реинкарнации остаются считанные метры. Глубоко вдыхая, перестаю дышать на мгновение, пока миную финишную черту, и затормаживаю, укладываясь животом на расстеленные коврики.  Ощущаю приятную тяжесть моей пятикилограммовой красавицы вдоль всей спины и улыбаюсь блаженной улыбкой, пытаясь угомонить бешено стучащую по мозгам кровь и восстановить измождённое дыхание. Наверно, это одна из немногих контрольных, за которые я могу себя похвалить, учитывая то, чего я требую от себя и в каком количестве.   – «Я вообще не понимаю, как ты в таком состоянии сумела 19 мишеней закрыть», – ворчит разум, вставая в протестующую позу, а сердце, словно смакуя приготовленную им фразу, растягивает её слоги и полусонно произносит:  – «Мартен помог ей справиться с волнением». Вот бы точно удостовериться в том, что это был Мартен... Но как?  – Ну что, Шипулина, хочешь на Кубок мира? – распознаю голос Валерия Николаевича, прозвучавший надо мной, и поднимаюсь на ноги, глядя на хохочущее лицо Польховского. Чего ж у нас тренеры-то такие весёлые все, я никак не пойму...  – Я всё ещё помню ваше обещание, если что.  – А я от него и не отказываюсь, – Польховский кивает, хлопая меня по плечу, и разворачивается, уходя обратно на тренерскую биржу, и я снимаю роллеры и опираюсь на палки, запасаясь терпением. Спустя полчаса, когда все 18 стартовавших финишировали, и тренеры, наконец, отправились высчитывать результаты, атмосфера стала напряжённей. Мне трудно не замечать, какими недоверчивыми и скептичными взглядами меня одаривают мои названые сокомандницы, от чего мне хочется поскорее скрыться и вернуться на привычные сборы к брату с мужиками, хоть я и так приехала сюда из Рамзау вместе с Гербуловым и Лопуховым лишь на контрольную, и уже меньше чем через час мы снова уедем в Австрию. Может, это я привыкла тренироваться в мужском коллективе и не принимаю женский, или от женщин реально какая-то другая энергетика исходит, с которой я не способна ужиться. В любом случае, мне всё равно, в какой обстановке я узнаю итоги контрольной, потому что я хочу просто узнать их. Я здесь только за этим.  Вытягиваюсь как струна, видя приближающегося к нам Валерия Николаевича, который держит в руках финишный протокол, и встревоженно переминаюсь с ноги на ногу, подмечая энтузиастический настрой главного тренера. Он просит нас скучковаться чуть плотнее, чтобы все точно услышали оглашённые результаты, и мой слух обостряется до предела, улавливая даже малейшие шорохи.  – Итак, результаты контрольной тренировки женской сборной России по биатлону, – громогласно начинает Польховский, и я тяжело сглатываю в ожидании продолжения его речи, кажется, не дыша и не моргая. – Первая – Шипулина, один промах, вторая – Зайцева, один промах, третья... – «Эй, Соня, не забывай дышать, ты ещё Мартену нужна», – счастливо смеётся моё сердце, разливая тепло, добравшееся до каждого миллиметра моего тела, и я оттаиваю, сделав судорожный и затруднительный вдох. Если всё ещё сомневаешься в том, что те сообщения тебе писал Мартен, то спросишь у него об этом сама. Потому что ты тоже будешь там. Прямо в Эстерсунде. 20:01, 28 ноября 2011 года. Эстерсунд, Швеция. – Я схожу до стадиона, ты не против? – встаю у двери и просяще сверлю взглядом Антона, выкидывающего свои вещи из чемодана на кровать, и тот разгибается, мельком посмотрев на меня и одобрительно кивнув.  Выбегаю из отеля, не обращая внимания на мою продолжающую заселяться сборную, и попадаю в снежные объятия шведской улицы, наслаждаясь непринуждённостью ситуации, в которой я оказалась. Медленно опускающиеся на землю крупные хлопья снега и светящиеся фонарные столбы придают этому моменту моей жизни ещё большей сюрреалистичности, и я останавливаюсь, рассматривая танец снежинок, который слабым порывом ветра уносится в сторону стадиона. Следую в том направлении, выйдя из-за огромной башни и попав на трассу, с высокой точки которой простирается вид на низину со стрельбищем, где нет ни души, и спускаюсь к стадиону, пробираясь на его территорию через трибуну и замирая посреди неё.  Вдыхаю морозный воздух полной грудью и выдыхаю, глядя на вырывающийся из моего рта пар, растворяющийся в чёрном небе словно дым, который растворяет недолетевшие до сугробов снежинки. Прислушиваюсь, различая едва уловимый хруст снега позади себя, и резко оборачиваюсь, сталкиваясь с внимательно изучающими меня карими глазами. Теми самыми, что я никогда не спутаю ни с какими другими.  В моей черепной коробке образовался вакуум, в сердце разгорелся пожар, а в коленях осела мелкая дрожь за ту долю секунды, коей мне хватило, чтобы осознать, что передо мной стоит Мартен. Мартен, которого я так сильно хотела увидеть на протяжении всего межсезонья. Мартен, благодаря которому я здесь в свои 17 лет. Мартен, который своим поступком заставил меня прыгнуть выше головы.  Мартен, давший мне надежду. – Неужели это ты? – разряжает повисшую между нами тишину Фуркад, не отводя от меня своего пристального взгляда, и я вздрагиваю, покрываясь мурашками оттого, что тёплые пальцы Мартена сомкнулись на моём запястье. – Прости, но мне нужно было удостовериться, что я не сплю.  – Знаешь, мне тоже нужно удостовериться, что я не сплю, – восстанавливаю свою способность говорить, вспоминая английский язык, и растягиваю губы в робкой стеснительной улыбке, перехватывая ладонь француза своей и легонько сжимая её. – Теперь и я уверена в том, что это ты.  Мартен не прекращает смотреть на меня своими нечитаемыми, но мерцающими глазами, и я только сейчас понимаю, что всё ещё держу его руку в своей, потому что его пальцы слабо шевельнулись в моих. Скованно отпускаю ладонь Мартена и разрываю наш зрительный контакт, уставившись на носки своих кроссовок и распираясь изнутри от вновь захлестнувших меня чувств. Если летом я считала, что того прикосновения мне было слишком мало, то того, что я испытываю сейчас, мне слишком много, и хорошо, что я стою против освещающего трибуну прожектора, и Фуркад не видит моё охваченное пламенем лицо, зато я прекрасно вижу его поалевшие щёки. Вероятно, это от погоды, на улице всё-таки не май месяц… – Не хочешь посидеть тут со мной? – Мартен пятится на пару шагов назад от меня и дёргано стряхивает снег возле своего уже насиженного места, и я хочу расхохотаться во всё горло от невозможности того, что со мной творится, но вовремя сдерживаю себя и молча принимаю предложение француза, присаживаясь рядом с ним и еле ощутимо касаясь его бока своим.  Даже в моём самом лучшем представлении нашей встречи с Мартеном после Ханты-Мансийска не было ничего похожего на то, что происходит в реальности. Тогда почему же никто не разбудит меня и нагло не вытащит меня из моих грёз, грубо отчеканя: «Вставай, ты проспала тренировку!»?  – Можно я положу голову тебе на плечо? – безотчётно выдыхаю я, поддаваясь своим глубоко запрятанным желаниям, и тотчас прикусываю язык за свою непонятно откуда взявшуюся излишнюю смелость. – Извини, я, наверное…  – Конечно, можно, – деликатно перебивает меня Мартен, ловя мои глаза своими, и я замечаю в его взоре не объяснимую ничем нежность, которая вкупе с его греющей улыбкой полностью отключает мой мыслительный аппарат и побуждает меня повиноваться воле сердца.  Словно боясь спугнуть свою фортуну, медленно опускаю голову на плечо Мартена и затаиваю дыхание, убеждаясь в том, что никакая белая вспышка пробуждения не ослепила меня, отчего позволяю себе удобнее устроиться на плече француза и сомкнуть веки, потому что никто никогда не мог принести мне столько спокойствия только своим присутствием.  – Тебе не кажется это странным? – тихо спрашивает Мартен, но я слышу беззаботный неподдельный восторг в его голосе и улыбаюсь, хотя за этот вечер улыбка ещё ни разу не сошла с моих губ.  – Что именно? – так же тихо спрашиваю я, открыв глаза и увидев одинокого дядечку, выбирающегося из ратрака неподалёку от стрельбища.  – То, что мы с тобой встретились в третий раз за всю жизнь, но как будто знаем друг друга уже тысячу лет, – беспечно проясняет Фуркад и, снова поворачиваясь ко мне, задерживает на мне свой взгляд, явно желая того, чтобы я воззрилась на него, и я сглатываю, отрываясь от его плеча, и, чуть задирая подбородок, фокусируюсь на переносице Мартена, потому что на большее я не способна. Точнее, перестала быть способной после сказанной им фразы.  – Ты тоже чувствуешь это? – почти безмолвно отпускаю я, всё же заглядывая Фуркаду в глаза, и всё так же неумолимо теряюсь в них, понимая, что мне всегда будет мало Мартена, сколько бы его ни было.  – Чувствую… – в один тон со мной произносит Мартен, и я укладываю голову обратно на его плечо, пододвинувшись к нему ещё ближе и скромно сложив ладони у себя на коленях.  – Можно я спрошу у тебя кое-что? – вспоминаю про то, что держу в своём укромном уголке сознания с августа, и набираюсь решительности задать свой вопрос, но Мартен вдруг начинает дóбро забавляться и после чего участливо откликается: – Если ты перестанешь спрашивать, а сразу будешь делать, то тебе вообще всё можно! Хочу провалиться сквозь землю от своего дебильного смущения, которое полностью притупляет мой мозг и вынуждает меня нести всякую чушь, но вместо этого неловко хихикаю и беру себя в руки, потому что мучающий меня вопрос ещё не был озвучен.  – Как ты узнал мой номер телефона?  – Секрет фирмы, – умильно ухмыляется Фуркад, и я напыщенно хмурюсь, осязаемо пихая его локтём под рёбра, и разражаюсь смехом, когда тот всё-таки продолжает: – Я попросил наше руководство связаться с вашим, чтобы они дали мне твой номер. Честно, я думал, это будет намного сложнее, но на деле всё оказалось куда проще. – Стоило ли это такой мороки? – Да, потому что я хотел удивить тебя, и вроде бы у меня это получилось... Мартен хотел удивить меня... Я что, летом вломилась к нему в мысли и стала незыблемым предметом его рефлексии? То, с какой серьёзностью француз выдал эти слова, не оставило мне ни одного повода усомниться в этом, и моё сердце гулко ухает вниз от попытки воспринять данный факт, завладевая моими мышцами и подталкивая меня на то, чтобы снова посмотреть на Мартена. Брожу глазами по красивому лицу Фуркада, поневоле очаровываясь им ещё сильнее, и подмечаю все маленькие чёрточки его обворожительного облика: едва пробивающуюся на щеках и подбородке щетину; выразительно очерченные полные алые губы и завлекающе выпирающую верхнюю; прямой аккуратный нос с чуточку покрасневшим на нём кончиком; большие глубокие карие омуты, сверкающие золотыми искрами и обрамляющие их изредка взмахивающие пушистые длинные чёрные ресницы с тающими на них снежинками; осевший тонкий слой снега на тёмных густых сужающихся к вискам широких бровях и рельефный приметный шрамик под левой. Он настоящий, живой. Он рядом со мной. Он точно так же смотрит на меня, как я на него. Он – моя недостающая частичка. Он – для меня. Такой близкий и такой далёкий одновременно. – Хочешь, я тоже удивлю тебя? – загадочно полуулыбаясь, возвращаю голову на плечо Мартена, и возникшее между нами приятно обволакивающее молчание говорит мне о том, что Фуркад ждёт развязки завязанного мной обращения. – Я выиграю индивидуальную гонку. – Ты этим удивишь не только меня, но и весь мир, – мягко выдаёт француз без намёка на то, чтобы усмехнуться над моим выпадом, в отличие от того же Антона и моих ребят, которые высмеивают это при любом удобном случае. – Не спрашивай, почему я так уверенно об этом заявляю. У меня было достаточно времени на то, чтобы понять, что ты необычайно одарённая. – Ты специально меня в краску вгоняешь? – сконфуженно бормочу я и, широко раскрывая глаза, застенчиво поджимаю губы, но Мартен заливается звонким заразительным смехом, отчего мне передаётся пойманная им смешинка, и я тоже начинаю сотрясаться от охватившего нас обоих веселья, мельком глянув на своего бесподобного собеседника. – От необычайно одарённого слышу! После индивидуальной гонки жёлтая майка будет твоей. – Если это будет способом воодушевить тебя на твою гонку, то я непременно воспользуюсь этим, – успевает подмигнуть мне Фуркад, расплываясь в своей пленительной лучезарной улыбке, и я в очередной раз выпадаю из реальности от одного лишь вида этого невозможно обаятельного француза. Мартен, я не знаю, на каком уровне это должно ощущаться, но я, кажется, заново влюбилась в тебя...