Qui cherche, trouvera

17:12, 30 ноября 2011 года. Эстерсунд, Швеция. На шведском стадионе как обычно царит праздничная, пиршественная атмосфера, ненавязчиво намекающая на то, что уже через несколько минут с началом моей индивидуальной гонки стартует новый биатлонный сезон. Популярные ритмичные песни сменяют друг друга, чтобы развлечь сидящих на трибунах болельщиков, которых могло бы быть гораздо больше, но, к сожалению, трибуны в этот день не заполнены даже на половину, хотя обилие разнообразных флагов, представленных там, поражает воображение.  Рядом со мной копошится Лоис, отправляющийся в гонку восьмым, и я отхожу на шаг назад, чтобы Абер смог без спешки взять свой инвентарь, и вдруг замечаю, что музыка выключилась, а на её место пришёл ни разу не умолкнувший за всё это время обыденный говор дикторов и долгожданные гудки дающегося первому номеру старта. Приподнимаюсь, оглядывая стартовый коридор, и вижу открывшего соревнования русского, – вроде бы Устюгова. Опускаю взгляд, замечая сборище русских курток неподалёку от нашей пирамиды, и неожиданно даже для самого себя вылавливаю тот самый силуэт, при виде которого земля уходит из моих под ног и на миг перехватывает дыхание каждый раз, когда обладательница этого бесподобного силуэта предстаёт передо мной. Почему-то я не сомневался в том, что сегодня Соня будет здесь. Да, она здесь и стоит в каком-то жалком десятке метров от меня, но не для меня. Для своего брата и своей команды.  Мы ещё недостаточно близки для того, чтобы Соня одаривала меня своим вниманием и поддерживала меня, но с недавних пор я только и делаю, что брежу тем, чтобы это «ещё недостаточно» переросло в нечто большее, однако торопить события тоже не является самой разумной и мудрой альтернативой, потому что о думах и чувствах Шипулиной мне ничего не известно... – Марти, помнишь тот фильм, что наши родители продолжают до дыр засматривать? – разгибается в полный рост расположившийся с обратной стороны пирамиды Симон, невовремя выросший перед моими глазами, чем перекрыл мне зрительный доступ к Шипулиной.  – К чему ты это говоришь? – раздражённо выпаливаю я, старательно выглядывая из-за головы брата, и тут же возвращаюсь к созерцанию русской, заботливо держащей в руках лыжи и палки Антона, пока тот снимает с себя разминочный костюм.  – Там есть одна фраза, идеально описывающая то, что происходит, – несносно ржёт мой брат, и я тяжело вздыхаю, вскидывая брови и неизбежно начиная прозревать, к какой именно фразе клонит Симон, щёлкая пальцами и делая задумчивое выражение лица. – Там было что-то типа: «Ты так красива, что смотреть на тебя – страдание для меня. Но и радость тоже».  – Всё сказал? – спокойно возглашаю я, молча признавая то, что в кои-то веки не хочу отрицать его слова.  Потому что было бы глупо притворяться, что я ничего не испытываю к Соне после того, как весь биатлонный мир увидел фотографии награждения Ханты-Мансийска и мой неравнодушный взгляд, пока я дарил ей букет. Потому что мысли о Шипулиной не давали мне покоя на протяжении всего межсезонья, и я зачитывался её интервью и свежими новостями о ней, чтобы просто знать, что я точно встречусь с ней в Эстерсунде. Потому что я давно принял тот факт, что по уши влюбился в неё.   В такую близкую и такую далёкую одновременно. – Судя по тому, как ты зарделся, я сказал впору, – добро подшучивает надо мной Симон, хлопнув меня по плечу и двинувшись на разминку, а я только сейчас подмечаю, что Шипулин уже покинул стартовый городок, и его сестра теперь полностью свободна. По крайней мере, кажется мне свободной, но вскоре убеждаюсь в том, что я ошибся.  Русская зорко следит за тем, как Антон устраивается в очереди на старт и, после оборачиваясь к ней, сжимает кулачки в ответ на её точно такой же ободряющий жест, и я стискиваю зубы, поддаваясь своей первой и вовсе неуместной здесь эмоции – ревности, мгновенно овладевшей мной. Я бы всё отдал за то, чтобы получить от Сони лишь один приветливый взгляд или отзывчивое подбадривающее слово в свой адрес, потому что начинаю понимать, что именно сегодня это необходимо мне как никогда раньше. Она снова поворачивается в мою сторону, всматриваясь в толпу из разминающихся биатлонистов и словно выискивая кого-то, но внезапно останавливает свой взгляд на мне и растягивает губы в сияющей улыбке, махая мне, и я вдруг осознаю, что больше не могу пошевелиться. В моей груди заклокотала обжигающая лава, беспощадно взбудоражившая моё сердце и охватившая пламенем всё, что находится под моими рёбрами, и я пропускаю очередной приём живительного глотка воздуха, поневоле сбивая своё дыхание. Я пленён. Обворожён. Парализован. Не внутренне, а внешне, и этот контраст медленно, но до невозможности приятно сводит меня с ума.  А если Соня тоже чувствует это безумие?  Она срывается с места и подбегает ко мне, вставая напротив меня и опуская свои ладони поверх моих рук, лежащих на верху пирамиды, и я вздрагиваю, ощущая ничем не объяснимый трепет Шипулиной и её тепло, моментально передающееся мне. Соня практически принимается говорить, но неловко и мило осекается, увидев, что её руки покоятся на моих, и я с лёгкой и заинтересованной улыбкой наблюдаю за тем, как решение задачи с выбором о том, что делать дальше, отражается на её стеснённом и поалевшем лице.  Как же она очаровательна, когда смущается. – Знаешь, я тут всё-таки подумала и пришла к такому выводу, что... – мнётся Соня, подбирая слова, и нервозно прокашливается, потупив взгляд и сжав мои пальцы своими, будто собираясь сказать что-то важное, но уже через секунду вдруг уверенно приподнимает голову и заглядывает мне в глаза, отпуская меня и делая небольшой шаг назад. – Я хотела бы возглавить общий зачёт, но при условии того, что ты тоже будешь в жёлтой майке... Я почти поддаюсь вперёд, чтобы удержать руки Сони в своих и продлить этот ни с чем не сравнимый фантасмагорический миг, но он незамедлительно отходит на второй план после того, как меня настигает смысл изречённой Соней фразы, и я неверяще уставляюсь на неё, не успевая разглядеть ничего, кроме её подрагивающих ресниц и чуть приоткрытых губ, когда... – Fourcade, bon sang, pourquoi t’es toujours ici?! Ou c’est pas toi qui prend le départ maintenant?! Вместо мелодичного сладко льющегося голоса Шипулиной в мой слух врезается непривычно громкий голос Стефана, и я резко спохватываюсь, кидая беглый взор на трансляцию гонки на экране после выхода со стрельбища, и узреваю выходящий на старт тридцать третий номер.  Соня растерянно и непонимающе смотрит на Бутьё, а потом на меня, но не мешкаясь подаёт мне мои палки, которые каким-то волшебным образом оказались по ту сторону пирамиды, и мягко произносит: – Bonne réussite, Martin. – Je le ferai pour toi, – на автомате и уже на ходу бросаю по-французски я, убегая к стартовым воротам, и лишь спустя мгновение осознаю́, чтó я сказал, и что я сказал это на французском, но лишь спустя два догоняю то, что я ответил это на французский Сони. – «Теперь у тебя появился ещё один стимул провести гонку как можно быстрее и лучше, не так ли?», – задорно выдаёт моё сердце, успокаиваясь и настраиваясь на изнурительную пятидесятиминутную нагрузку, и я выхожу на старт, заранее зная о том, что одержу победу.  Ведь теперь я точно знаю, что Соня верит в меня. 19:16. Пресс-зона назойливо гудит и буквально трещит по швам: всё больше и больше биатлонистов заканчивают свою гонку, пополняя собой и так обилующий спортсменами и персоналом ничтожно маленький клочок земли, но какое, в конце концов, это может иметь значение, когда в нескольких метрах от меня расположился счастливо улыбающийся Мартен, принимающий поздравления от своей команды. Мартен, которому сегодня не было равных. Мартен, который стал обладателем жёлтой майки. Мартен, который выиграл и сделал это для меня.  Мартен, ради которого я сделаю это завтра.  – Pourquoi tu ne viens pas vers moi mais me regardes si étrangement? – раздаётся над моим ухом игривый и несколько подстёбывающий французский, и я перевожу взгляд влево, увидев непонятно каким образом оказавшегося рядом со мной Фуркада.  – Что ты сказал? Извини, я не говорю по-французски, – стараюсь как можно более убедительно заявить я, возвращаясь к нашему ломаному английскому, общение на котором, безусловно, сужает кругозор тем, что нам можно было бы выбрать для обсуждения, но время открывать все карты ещё не пришло. Я хочу остаться для Мартена загадкой до тех пор, пока сама не расколюсь.  – Ты очень чисто пожелала мне успеха на французском, – хвалит меня Мартен, пребывая под явным впечатлением, и я поджимаю губы, заливаясь яркой краской в сотый раз за последние пару часов, и, всё ещё не подняв на француза глаз, тепло улыбаюсь, роняя:  – Я очень много и упорно практиковалась! Не всё же только тебе в нашем тандеме удивлять, я тоже могу...  Я всё-таки поворачиваюсь к Мартену лицом, задирая подбородок, и неторопливо прохожусь по внешнему виду Фуркада, заметив воткнутый между его палок французский флажок, что заставляет меня улыбнуться ещё шире, и Мартен ловит мой взгляд своим, выдерживая молчаливую паузу, чтобы потом спросить у меня то, что выбьет почву из под моих ног: – Можно я обниму тебя?  – Ты превращаешься в меня, – бормочу я, полностью стушевавшись, но пытаюсь шутить, чтобы разрядить свою неловкость от прозвучавшего вопроса Фуркада, и тот смеётся, но всё так же выжидательно смотрит на меня, желая узнать мой ответ. – Это я должна обнимать тебя за те эмоции, которые ты мне подарил.  – Это значит «да»? – озорно осведомляется Мартен, выгибая правую бровь, и я делаю судорожный волнительный вдох, без лишних слов подбираясь к Фуркаду на отделяющий нас шаг, и робко укладываю ладони на его пояснице.  Чувствую лёгкое замешательство Мартена, но сильнее чувствую тяжесть его предплечий, опустившихся мне на плечи и притянувших меня к нему ещё ближе, и утыкаюсь щекой в грудь француза, услышав биение его сердца. Неосознанно расслабляюсь и, прикрывая веки, всецело доверяюсь человеку, сжимающему меня в своих крепких руках, потому что никогда раньше не испытывала столь откровенного ощущения безопасности с кем бы то ни было.  Мартен – моё личное исключение из всех существующих и когда-либо существовавших правил. Мартен – свет, превращающий давно стемневший северный Эстерсунд в яркое солнечное утро. Мартен – сила, которой достаточно для того, чтобы я могла позволить себе быть слабой рядом с ним.  Мартен – чувство более глубокое, чем просто пресловутая влюблённость.  – Останься здесь до конца церемонии, пожалуйста, – не выпуская меня из объятий, шепчет мне на ухо Фуркад, отчего я покрываюсь мурашками, довольно разулыбавшись и, не раскрыв глаз, еле разборчиво бубню: – Как скажешь.  Уже через пару минут эта самая церемония вынуждает меня оторваться от Мартена, и в этот раз я решаю расположиться не перед пьедесталом, а в той стороне, куда Фуркад прошествует после завершения всего официоза награждения, потому что не хочу разжигать в людях излишнее любопытство вокруг себя и француза, и терпеливо дожидаюсь окончания церемонии, изнывая от предвкушения того, ради чего тот попросил меня задержаться на стадионе. Мартен спрыгивает с верхней ступени подиума и направляется ко мне, поглядывая то на меня, то на цветы, которые он держит у себя в ладонях, и я, кажется, начинаю догадываться о сути очередного плана такого в кавычках непредсказуемого Мартена Фуркада.  – Самой красивой девушке в мире, – преподносит мне букет француз, улыбаясь своей неповторимой улыбкой, и я машинально принимаю его подарок, оробело размыкая губы и генерируя какую-то встречную на жест Мартена реакцию, но тот уже отдаляется от меня, ведясь в пресс-центр кем-то из биатлонных чиновников, и помахивает мне рукой, не переставая улыбаться и смотреть на меня.  Еле сдерживаю свой спонтанный порыв послать Фуркаду воздушный поцелуй и лишь скромно помахиваю ему в ответ, опуская лицо в цветы и полной грудью вдыхая их аромат, когда француз разрывает сцепление наших взглядов, спустившись в тоннель. Мартен, Мартен, когда-то я научусь понимать то, для чего ты это всё вытворяешь, но сейчас моё единственное желание – наслаждаться тем, что происходит. Наслаждаться долгожданным свалившимся на меня человеческим счастьем, и совсем неважно то, что я держу это счастье своими пальцами. Куда более важно то, благодаря кому это счастье оказалось в моих руках...  – Шипулина!  Без промедления оборачиваюсь, замечая подзывающего меня к себе стоящего у выхода со стадиона Пихлера, распускающего вокруг себя флюиды раздражённости, и вспоминаю, что после мужской индивидуалки запланировано собрание по поводу моей завтрашней индивидуалки, на котором нам с девчонками выдадут стартовые номера и прокомментируют предполагаемый прогноз погоды. Наверняка, разница настроений между мной и остальной частью сборной весьма заметна и выглядит странно, учитывая то, что наш лучший результат – пятое место Жени, а радуюсь я так, будто мы победили. Вообще, мы сегодня и вправду победили, даже цвета на флаге такие же, только расположены по-другому... Ох, Соня, твои патриотические задатки, кажется, прощаются с тобой.  Добираюсь до гостиницы и забегаю в нашу с Антоном комнату, чтобы снять верхнюю одежду и оставить букет перед тем, как отправиться на командный брифинг, и брат, лежащий на кровати и зависающий в своём телефоне, тормозит меня на полпути к выходу, недоумевающе протягивая: – Что это за цветы и от кого?  – От победителя сегодняшней гонки, – довольно выдаю я и, скрываясь за дверью, начинаю морально подготавливать себя к расспросам Антона, когда я вернусь, потому что я нисколько не сомневаюсь в том, что дело обойдётся без них.  Прохожу в гостиную в тренерском номере, бегло окинув её глазами и поняв, что все, кроме меня, уже собрались, и сконфуженно присаживаюсь на свободное между Катей и Аней место, одариваясь укоризненными взглядами Ростовцева и Загурского, пока Вольфганг копается в своих бумажках с перекинутыми через плечо гоночными майками. Не имею абсолютно никакого представления об этих людях как о тренерах, потому что ни разу не работала с ними, но признаю́, что находить контакт с ними нужно, так как они курируют сборную, в которой я числюсь.  Пихлер общается с нами на немецком, рассказывая про распределение стартовых номеров и отдавая их нам в стартовом порядке, а Павел Александрович переводит его слова на русский, хоть я и не нуждаюсь в переводе, в отличие от своих сокомандниц, но из-за настигнувшей меня мыслительной нагрузки только спустя минуту осознаю́, что мне, оказывается, перепала до невозможности знакомая майка. Такая, какую я не выпускала из поля своего зрения весь сегодняшний вечер.  – Здесь точно нет никакой ошибки? – неверяще и как можно тише обращаюсь к Николаю Степановичу, чтобы не отвлекать от разговорного процесса Пихлера и Ростовцева, потому что неподдельное любопытное удивление разрывает меня на части хотя бы по причине того, что мне должен был достаться номер в четвёртой группе из-за отсутствия у меня каких-либо кубковых очков, но вместо этого я стартую во второй.  – Мы решили создать тебе благоприятные условия, чтобы посмотреть, какой максимум ты сможешь выложить, – отзывается Загурский, и я откидываюсь на спинку дивана, чувствуя, как то самое эмоциональное давление и страх, которые я так усердно задвигала на второстепенные роли всё это время, помаленьку просачиваются наружу, всё сильнее и сильнее накатывая на меня волнами, чтобы ночью, когда я буду засыпать, накрыть меня полностью. – Ты слушай внимательно и не отвлекайся, эта информация здесь в новинку только для тебя.  Нервно прощупываю свой номер пальцами, неморгающе смотря в пол, и, пропуская мимо ушей всё, о чём вещает старший тренер, помышляю о том, чтобы поделиться этой новостью с тем человеком, который, пусть и косвенно, но причастен к тому, что я сейчас переживаю, и уже спустя пару минут нас распускают с напутственными словами о должном отдыхе и разгрузке перед первым стартом сезона. Для кого-то перед первым стартом сезона, а для кого-то перед дебютной гонкой. Вылетаю из комнаты тренеров, перебрасывая свою майку через предплечье, и вынимаю телефон из кармана штанов, открывая мессенджер, и по дороге в номер набираю небольшое сообщение, улыбаясь так, словно уже выиграла общий зачёт.  «Ты сегодня доказал мне, что 36 – счастливое число, поэтому насчёт своей гонки я почти спокойна!» Собираюсь убрать телефон обратно, но застываю возле своей комнаты, увидев то, что Мартен сразу же прочитал моё сообщение, и прислоняюсь спиной к стене напротив двери, отсчитывая секунды до входящего уведомления с ответом француза.  «Наша общая мечта сегодня сбылась у меня, а завтра сбудется у тебя, и я буду на стадионе, чтобы поспособствовать исполнению твоей так же, как ты поспособствовала исполнению моей.» Прижимаю телефон к груди, устремляя взгляд в потолок и прикусывая нижнюю губу, чтобы меня не дай Бог не порвало от распирающей нижнюю часть моего лица улыбки, и обещаю самой себе, что завтрашний день будет моим днём, несмотря на все трудности, с которыми мне придётся столкнуться.  Ведь теперь я точно знаю, что Мартен верит в меня. 17:01, 1 декабря 2011 года. Эстерсунд, Швеция. – Два вниз и хватит! – коротко резюмирует Гербулов, и я делаю поправку на два щелчка, вставая с коврика и отходя к нашей пирамиде, чтобы зачехлить винтовку и затем двинуться в стартовый городок на разминку.  Вытаскиваю все четыре обоймы из своей винтовки и достаю коробочку с патронами из своей сумочки, заряжаясь на гонку и тщательно следя за этим процессом, дабы не оказаться в неловкой ситуации. В моей голове кишит рой из тысячи и одной мысли, и я тревожусь ещё больше, потому что сегодня мне позарез нужна грёбаная концентрация, которой пока что даже на горизонте не видать. Я не могу разочаровать людей, что рискнули взять меня на первый этап Кубка мира и даровали мне возможность стартовать в одной группе с лидерами, теперь постоянно попадающимися мне на глаза. Вот Экхольм, расположившаяся за соседней от меня пирамидой и увлечённо разговаривающая со своим тренером; вот Домрачева, сосредоточенно оглядывающая стрельбище и поправляющая свой прицел; вот Нойнер, проходящая материальный контроль и отправляющаяся на разогревку; вот Макарайнен, достойно носящая жёлтую майку и, вероятно, рассчитывающая на то, чтобы удержать её; вот Бергер, стоящая в окружении своей команды и скучающе осматривающая обстановку вокруг; вот моя сестра Настя, обсуждающая что-то со своим сервисёром и аккуратно укладывающая свои лыжи на перекладину; а вот я, наблюдающая за всеми этими гранд-дамами мирового биатлона и то и дело задумывающаяся о своей мелкости перед ними.  – «Соня, о чём ты вообще думаешь?!», – разоряется мой разум, давая мне абстрактной отрезвляющей пощёчины, чтобы я встрепенулась и повернула русло своей рефлексии в противоположную сторону. – «Какая разница, насколько крутые у тебя соперницы? Ты всё равно будешь бороться с самой собой!».  Слабо усмехаюсь, прислушиваясь к доводам рассудка, и быстро убираю винтовку в чехол, забрасывая её себе на плечи и забирая бачок, который зацепляю у себя на поясе. Направляюсь в стартовый городок, где проделываю все предстартовые процедуры, необходимые для моего выхода на гонку, и стараюсь отвлечься посредством громко играющей на стадионе музыки, норовящей заставить меня пуститься в пляс, но мне сейчас определённо не до танцев. Меня снова разъедает сковавшее моё горло волнение и как никогда давящий на меня груз ответственности, сжавший мою грудную клетку и не позволяющий мне сделать свободного вдоха, и я крепко зажмуриваюсь, отгоняя от себя эти паразитические мысли, но они возвращаются на своё привычное место, как только до моих ушей доносятся первые стартовые гудки. Через 18 минут настанет мой черёд.  Испуганно дёргаюсь, когда Лагуточкин, врач нашей сборной, протягивает мне рацию, и бессознательно обхватываю её пальцами, напрягая свой слух в окружающем меня шуме и распознавая в нём голос своего брата.  – Я стою на отсечке вместе с Николаем Петровичем, так что не теряй меня, буду за вас с Настей здесь болеть, – с позитивом произносит Антон, и я нажимаю на кнопку для записи ответа трясущимся пальцем и понимаю, что не могу вымолвить и слова.  – Она тебя услышала, – выхватывает рацию из моей руки Алексей Сергеевич, отзываясь за меня и кладя ладони мне на плечи, спокойно и размеренно добавляя: – Так, Соня, вдох и выдох, вдох и выдох, успокаиваемся.  Прихожу в себя, слабо кивая, чем показываю, что моё состояние более-менее стабилизировалось, и Лагуточкин отходит от меня, всё равно настороженно посматривая от меня, но я уже отвлечена раздавшейся в кармане моей разминочной кофты вибрацией телефона.  «Обернись! Bonne réussite, Sonia.» Поворачиваю голову, замечая Мартена, стоящего среди скопления тренеров на стрельбище и подмигивающего мне с ослепительной улыбкой на губах, и всё-таки посылаю ему воздушный поцелуй, разражаясь смехом от вида его вытянутого лица.  Снимаю разминку, надеваю винтовку и подхватываю инвентарь, убегая к стартовым воротам. Встаю на лыжи, застёгивая крепления, и продеваю ладони в ручки палок, медленно подбираясь к зачину своего сорокаминутного свидания с трассой, с которой я остаюсь один на один. Упираю колышки палок в снег, выпуская воздух из лёгких, когда звучит предпоследний гудок, и срываюсь в гонку, начиная вкалывать с первых метров.  Мартен, хочешь, я снова удивлю тебя и в сегодняшний ветер стрельну ноль? 17:40. Всматриваюсь в последний перед стадионом спуск, узревая раскатывающуюся с него фигурку, облачённую в голубо-красный комбинезон и приближающуюся к стрельбищу с каждым своим мощным и одновременно изящным отталкиванием, и нервно сглатываю, готовясь в первый раз в своей жизни живьём увидеть Сонину работу на огневом рубеже.  Русская приходит лидером, выигрывая у Кайсы, стартовавшей прямо за ней, чуть больше секунды, и я не перестаю восхищаться лыжным мастерством столь юной Шипулиной, пока та сбавляет скорость и восстанавливает дыхание, беря палки в одну руку и открывая клапаны и затвор другой. Соня плужит перед вторым щитом и полностью затормаживает, ложась на коврик и проводя необходимые для стрельбы махинации, и я обращаю внимание на то, как шквально задул ветер, когда русская упёрла приклад в плечо. Шипулина пережидает порыв ветра, делая поправку, и совершает первый выстрел, закрывая самую левую мишень на своей установке, и я ненароком опускаю свой взгляд ниже установки, моментально напрягаясь и вспыхивая.  – «Фуркад, куда ты, блять, уставился?!», – грубо одёргивает меня разум, и я через силу отрываюсь от широко разведённых стройных ног русской, вернувшись к её мишеням и с изумлением отметив, что все они стали белыми.  Соня преодолевает отсечку с рубежа, привозя Нойнер почти десять секунд, и устремляется на второй круг, а вот Макарайнен, стреляющая вслед за Соней, допускает промах и уступает ей около пятидесяти.  – Что это ещё за Шипулина тут нарисовалась? – ворчит Зиг, с подозрением глазея на неё, и я вскидываю брови, искренне поражаясь неосведомлённости Мазе, и несдержанно выпаливаю: – Ты разве не знаешь? Она в прошлом сезоне на Европе всё золото забрала и зачёт Кубка IBU выиграла.  – Стой, так это ты с ней в Хантах тогда такой резонанс развёл? А я-то думаю, чего ты за ней так сегодня пристально наблюдаешь, – посмеивается Зигфрид и, прикрывая рот ладонью, хитро зыркает на меня, сложившего руки на груди и насупленно смотрящего себе под ноги. – Да ради Бога, нравится она тебе, ну и пусть. – Всё, забыли, – отрезаю я, не намереваясь развивать эту тему со своим тренером, потому что на данный момент Зигфрида должны касаться только мои стрелковые показатели, и снова вперяю свой взгляд на коврики и установки, заприметив два французских комбинезона и узнав в них Мари и Анаис. – «С каких это пор ты перестал радеть над результатами девушек из своей же сборной?», – колко поддевает меня разум, и я растягиваю губы в произвольно овладевшей мной улыбке, когда сердце поясняет за меня: – «С тех самых, как они стали прямыми конкурентками Сони». Практически не слежу за гонкой на рубеже, вслушиваясь в информацию, поступающую в рацию Зига от Лионеля, который подсказывает нашим на трассе в лесу, и узнаю, что Соня сохраняет и даже упрочивает своё лидерство относительно Магдалены, когда немка подходит к своей третьей стрельбе. Значит, с минуты на минуту здесь должна появиться и сама Соня. Она показывается из-за поворота на стрельбище и занимает тридцатый щит, видимо, придерживаясь знания о том, что по бокам стрельбища ветер всегда слабее, чем в его центре, после чего выполняет изготовку и смело открывает огонь, несмотря на поддувающий боковой порыв. Перестаю дышать на время, пока русская безошибочно расправляется с мишенями, и чувствую вставший в горле ком, отбивающий ритм моего порядком взвинченного сердцебиения, постепенно поднимающегося до моего соревновательного пульса с каждым новым выстрелом Шипулиной. Соня поражает последнюю мишень, и, кажется, я уже знаю, кто выиграет эту индивидуальную гонку. Та, в кого я верил с самого её начала. 17:59. Выкатываюсь на стадион, безвозвратно приближаясь к своему моменту истины после трёх нулей на предыдущих стрельбах и первого промежуточного места, магию которого я всё ещё не в силах осознать, ибо это не может быть правдой. Правдой не может быть то, что я бегу с той же скоростью, что и лучшие биатлонистки мира, и проигрываю ходом только Даше и Кайсе. Правдой не может быть то, что я имею разгромное и неприличное преимущество над вторым местом, на котором как раз находится Домрачева. Правдой не может быть то, что я – единственная, кто среди лидеров проходит гонку без промахов, хотя я вообще даже не думала о том, чтобы оказаться в их числе. – «Кому ты врёшь? Ты только и делала, что думала о том, чтобы оказаться в их числе», – приводит меня в чувство разум, и я без пререканий соглашаюсь с ним, потому что у меня нет дополнительных сил сопротивляться. И потому что он всё-таки прав. Как и на первой стойке, располагаюсь напротив последней установки из-за шальной розы ветров, не желая испытывать свою судьбу на стрессоустойчивость, и в первый раз за сегодня заостряю своё внимание на том, какие неприятные порывы хаотично атакуют стрельбище. У меня есть фора в один промах, но я не воспользуюсь ею – если уж и вершить невозможное, то на все сто процентов. Укладываю щеку на приклад и направляю ствол винтовки в первую мишень, пропуская в свою голову то, о чём лучше не вспоминать в такой ответственной и напряжённой нервотрёпке, но всё же вспоминаю, что Мартен здесь, и он смотрит на меня. Антон здесь, и он подбадривает меня на трассе. Настя здесь, и она уже ждёт меня в финишном городке. Родители здесь, и они поддерживают меня с трибун. Вся моя команда здесь, и они поставили на меня все свои ставки. Эти люди надеются на меня, и я не могу ответить на их веру никак, кроме одержания победы. Я обязана выиграть ради них. Особенно ради того, кто заставил меня поверить в то, что я способна надеть жёлтую майку. Вдыхаю и, продавливая курок, выдыхаю, нажимая на него и улавливая звонкий отзвук закрывшейся мишени по ту сторону огневого рубежа. «Стреляй быстрее, пока очередной ветряной шквал не сдвинул дуло твоей винтовки с установки, и помни: сегодня не больше одного промаха.» Слова Гербулова как никогда вовремя приходят мне на ум, и я аккуратно перевожу винтовку правее, с особой предосторожностью обрабатывая каждый выстрел, и беру верх ещё над тремя мишенями. Меня начинает разрывать от физического внутреннего давления и от обуздавших меня эмоций, и я почти не глядя выпускаю затрясшимся пальцем последнюю пулю, которая с оглушительным для моих навострившихся ушей звоном попадает точно в цель. Забрасываю винтовку на плечи и схожу с коврика, убегая со стрельбища, но ещё несколько секунд неверяще оглядываюсь на свою белую как снег установку, после поворачиваясь к тренерской бирже и мельком замечая повеселевших тренеров и улыбающегося во весь рот Мартена, посылающего мне воздушный поцелуй. Это всё точно не может быть правдой... Бросаю взгляд на табло, увидев, что мой отрыв составляет чуть больше полутора минут, и растягиваю губы в измотанной, но счастливой улыбке, ринувшись на последний круг. Всего лишь три километра, и заветная красная черта появится перед моими замыленными от пройденных двенадцати километров и усталости глазами, поэтому я не оттягиваю с ускорением, а беру разгон уже с первого подъёма на круге, подгоняясь Пихлером и кем-то из наших ребят, но я слишком увлечена гонкой, чтобы понять, кто и что мне кричит. Преодолеваю равнинную петлю и выкатываюсь на самый сложный затяжной подъём Эстерсунда, стискивая зубы и готовясь впахивать в каждый его метр, когда сквозь мутную пелену измождённости, подкосившей мой слух, улавливаю громкие и радостные возгласы своего брата: – Шипулина, ты куда так летишь?! Ты уже выиграла, слышишь, выиграла! Нет, Антон, я ещё не выиграла. До финиша полтора километра. Сжимаю ручки палок до хруста, взбираясь прыжками в конечную часть подъёма, и, вгрызаясь в снег со всеми теми запасами энергии, что была припасена на этот случай, выскакиваю на спуск, из последних сил удерживая равновесие на крутом и скоростном повороте, выносящем меня к заключительным петлям круга. Ускоряюсь, выходя на каждый шаг на равнине, и ощущаю покалывание в ладонях и вкус крови во рту, подбираясь к развороту на 180 градусов, ведущему к стадиону. Оказываюсь на его вершине, делая жадный и глубокий глоток воздуха, которого так не хватает моим горящим лёгким, и сажусь в аэродинамическую стойку, видя перед собой чёрные круги и рябь, искажающую трассу под моими лыжами, но справляюсь с последними двумя виражами, попадая на долгожданную финишную прямую. Проталкиваюсь вперёд настолько мощно, насколько мне позволяют остатки моих морально-волевых, и выставляю правую ногу, пересекая финишную черту и плашмя падая на снег. Часто и прерывисто дышу, растапливая снежинки под губами, и растворяюсь в обнадёживающем гуле трибун, уверяющем меня в том, что я не провалилась в межизмерение, а осталась лежать на его поверхности без риска упасть в него, и одинокая горячая слеза скатывается по моей холодной щеке, когда ко мне приходит тихое осознание того, что я выиграла. Выиграла в своей дебютной гонке, выиграла первое золото Кубка мира, выиграла возможность пробежать в жёлтой майке хотя бы однажды. Выиграла, потому что не могла не ухватиться за свалившийся на меня шанс. Снимаю палки и отстёгиваю лыжи, несдержанно всхлипывая и пряча лицо в своих ладонях, содрогаясь в беззвучном рыдании. Присаживаюсь на снегу, поджимая под себя колени, и разрешаю слезам вырваться наружу, потому что сейчас мои эмоции невозможно остановить или замять. Моя мечта сбылась, и я хочу пропустить через себя столь судьбоносный момент моей жизни без масок и фальши, чтобы отпечатать его в своей памяти на вечной плёнке и проживать снова и снова. Дорожить. Ценить. И никогда не забывать. Утираю слёзы, вставая на изнурённые ноги и понятия не имея о том, что сегодня ждёт меня дальше, но выхожу из финишной зоны, окунаясь в бурлящий мир пресс-зоны, и меня не тормозит лишь самый ленивый журналист. Кажется, раздача интервью утомляет даже хлеще, чем прошедшая индивидуальная гонка, но это часть регламента, которую я обязана выполнить, поэтому я смиренно смахиваю всё ещё капающие с моих щёк слёзы и искренне делюсь нахлынувшим на меня счастьем. Таким скромным, но настоящим. Вырываюсь из цепких лап репортёров, очутившись в финишном городке, где каждый из моей команды набрасывается на меня с крепкими объятиями и тёплыми словами поздравлений, отчего мои глаза опять наполняются слезами. Даже если я страшно хочу поверить в то, что со мной происходит сейчас, я не смогу сделать это ещё на протяжении мучительно долгого времени, потому что этого всего слишком много для меня одной. Для меня, семнадцатилетней русской девчонки, живущей своими мечтами и чувствами, вдохновляющими меня на свершение моих новых личных подвигов. Чувствами, которые играют огромную роль в моём желании быть лучшей. Ради него. – Соня! – окрикивает меня родной и такой задорный голос Насти, и я поворачиваю голову, увидев бегущую ко мне сестру, и развожу держащие лыжи и палки руки в стороны, когда та стискивает меня и любяще выпаливает: – Малышка моя, какая же ты умничка! Я так горжусь тобой. Прячу своё покрасневшее от слёз лицо в изгибе её шеи и едва разборчиво бубню сквозь комок в горле: – Я не верю, Настён, я не верю... – Ты победила, Соняш, – ласково гладит меня по лопаткам Настя, но, вдруг резко отстраняясь от меня, указывает на трибуну пальцем. – Смотри, папа нам машет. Задираю подбородок, высматривая наших родителей, и, находя их, даже с такого расстояния углядываю мокрые дорожки счастливых слёз на их щеках, показывая им сердечко руками и получая от них то же самое в ответ. Вспоминаю, как долго они не могли отойти от своих эмоций после олимпийской связки Насти в Ванкувере, как отец почти плакал от первой победы Антона в январском Антхольце, как мама благословляла меня и каким-то волшебным образом стирала мой тремор перед всеми гонками на Чемпионате Европы, как родители любят нас и как они за нас переживают, когда кто-то из нас стоит в стартовых воротах. Наверняка, они не рассчитывали на то, что все их дети потянут профессиональный спорт и выйдут на мировой уровень, но точно знаю, что они всегда верят в нас и поддерживают в любом нашем начинании. С нами так никаких нервов не напасёшься, конечно... Ещё раз обнимаюсь с Настей, договариваясь встретиться с ней на медальном награждении в центре Эстерсунда, и каждый человек, попадающийся на моём пути к пирамиде нашей сборной, протягивает мне ладонь для рукопожатия и говорит пару приятных фраз, из-за чего я очень смущаюсь, но стараюсь откликаться на всё в той же манере. Наконец добираюсь до пирамиды и ставлю в неё свой инвентарь, беря мешок со своими вещами и выкладывая сухую тёплую кофту, штаны, кроссовки и куртку на верх пирамиды, когда на мои плечи ложатся чьи-то руки. Покрываюсь ощутимыми мурашками и жгучим румянцем и, полностью оборачиваясь, встречаюсь своим расплывчатым от слёз взглядом с глазами Мартена, неловко смеясь от своей сентиментальности, и Фуркад перемещает свои ладони на мои щёки, приподнимая моё лицо и мягко и недоумевающе произнося: – Соня, чего ты так плачешь? Ты ведь выиграла! Словно прошитая разрядом тока от переизбытка его откровенных прикосновений, я начинаю глупо улыбаться и, поддаваясь вперёд и смело обвивая руками шею француза, висну на нём, еле слышно шепча в его ухо: – Спасибо за то, что вдохновил меня. Чувствую, как предплечья Мартена обхватывают мою талию, отрывая мои ноги от земли, и смыкаю веки, выталкивая накопившиеся в них солёные слёзы, что медленно спадают на плечо Фуркада, прижимающего меня к себе ещё сильнее. Пожалуйста, Мартен, продли это мгновение на всю мою жизнь, потому что я, похоже, уже не представляю её без тебя... 20:29. Сидя в кресле в верхней одежде, листаю на ноутбуке недавно выложенные фотографами снимки с моей гонки, коротая время до скорого отъезда на вечернее награждение и избавляя себя от скуки, пока Антон тусуется на командном собрании перед своим спринтом. Разглядываю себя на фотографиях, неподдельно удивляясь тому, что позы, в которых меня щёлкнули, и моё выражение лица удались почти на всех изображениях, и задумываюсь о том, чтобы выложить некоторые из них в инстаграм, но откладываю эту публикацию до окончания этапа в Эстерсунде. Перевожу взгляд на лежащие на столе напротив меня два букета цветов, принадлежащие мне и Мартену, и растягиваю губы в тёплой кроткой улыбке, размышляя о том, что эти букеты ознаменовали возглавление нами общих зачётов. Уже завтра Фуркад выйдет на старт в жёлтой майке в первый раз, и если ему действительно нужно моё присутствие, то я буду рядом с ним от начала до конца гонки, хотя я не уверена, что ему это, правда, нужно... – Шипулина, на выход! – вздрагиваю я, когда в моей умиротворительной тишине неожиданно распахивается дверь и раздаётся голос Польховского, и захлопываю крышку ноутбука, вставая на ноги и оттягивая куртку вниз. Вылезаю в коридор из своей комнаты, оглушаясь взрывами нескольких конфетти, и испуганно замираю, боковым зрением видя окруживших меня ребят, тренеров, врачей, массажистов и сервисёров, и блестящее золотое содержимое хлопушек, подобно невесомому снегу опускающееся на меня и пол. Прихожу в себя и закрываю лицо ладонями, нервно смеясь и стесняясь от оказывающегося мне внимания, и все парни начинают улюлюкать что-то невразумительно весёлое с моим именем, но их громко останавливает Лопухов, видимо, приготовивший какую-то пламенную тираду. Я уже невероятно хочу предохранить себя от её прослушивания, неловко смотря на носки своих кроссовок широко раскрытыми глазами, и Николай Петрович заводит свою торжественную речь с глубокого вдоха и обращения ко мне: – Когда я пришёл тренировать мужскую сборную в это межсезонье, меня предупредили, что в команде есть одна очень перспективная, но несовершеннолетняя девчонка, и я сказал, что мало-помалу, но с Андреем Александровичем мы сделаем из неё чемпионку, – можно ли провалиться сквозь землю как-нибудь беспалевно, чтобы никто не заметил? – Конечно, мы с ребятами подтрунивали над ней и её амбициями, но это было сделано лишь из воспитательных и мотивационных побуждений! – все собравшиеся вокруг меня заходятся в саркастическом гоготе, и я качаю головой, натянуто улыбаясь и негодующе оглядывая этих неисправимых балбесов. – И посмотрите, что мы сделали с ней! Перед вами, вообще-то, не Бог весть кто стоит, а нынешний лидер Кубка мира! – Я после всего, что было, даже здесь издёвку слышу! – ворчу я сквозь смех и, вскидывая брови, складываю руки на груди, и ко мне подкрадывается Антон, секретно обнимая меня со спины, чем заставляет меня слегка подёрнуться и приготовить распрямленную ладонь. А когда ко мне так же подошёл Мартен, у меня не возникло такого желания... – Дурёшка ты, мы же любя, – дóбро проговаривает Антон, и я расслабленно хмыкаю, разворачиваясь и попадая в родные объятия своего брата. – Ну всё, машина подъехала, – нарушает нашу семейную идиллию Валерий Николаевич, и я раздаю пять всем ребятам, проскальзывая между ними к лестнице, чтобы выйти из гостиницы, и выбираюсь на улицу, вдыхая не такой уж морозный по шведским меркам кислород. Польховский открывает мне заднюю дверь, и я сажусь в машину, прислоняясь к стеклу и видя машущих мне парней, и тоже машу им, но я не уверена в том, что они способны разглядеть это. Валерий Николаевич устраивается на переднем сидении, после чего мы трогаемся в сторону Эстерсундской ратуши, где будет проходить медальная церемония, и я почти пропускаю вибрацию телефона в кармане куртки, увлекаясь видами и огоньками этого маленького городка. Достаю телефон и широко улыбаюсь, получив фотографию Мартена в жёлтой майке и его небольшое сообщение: «А мне идёт, ты так не думаешь?» «Жёлтый очень сильно подходит тебе, и я с нетерпением жду, чтобы увидеть тебя такого красивого в действии!» Выключаю телефон, чувствуя себя шкодным ребёнком, который сделал что-то, за что должен отхватить наказание, и мысленно бью себя по лбу за свою излишнюю храбрость в выборе слов, но уже в следующую секунду меня настигает ответное сообщение: «Тогда я с нетерпением жду, чтобы увидеть тебя такую красивую завтра на стадионе!» Если сейчас Польховский вдруг спросит, почему воздух в машине беспричинно стал жарче, то ему будет достаточно взглянуть на мои полыхающие щёки и обвинить одного обладателя жёлтой майки за то, что тот вечно вгоняет меня в краску всем, что выделывает в моём отношении, и я тут вовсе ни при чём. «Я буду красивой послезавтра.» «Нет, ты всегда красивая.» Фуркад, я тебя прибью! Если ты хотел пошутить надо мной, то твоя шутка не удалась. «Ты, я смотрю, любитель поспорить?» «Я любитель говорить правду.» Шумно выдыхаю, выглядывая в окно и понимая, что мы почти добрались до ратуши, и быстро печатаю своё последнее сообщение перед тем, как выйти в свет и получить свою первую золотую медаль с этапа Кубка мира. «Ладно, любитель говорить правду, я должна идти на награждение. До завтра!» «Напишешь мне потом, каково тебе было осознать то, что ты выиграла свою дебютную гонку.» Убираю телефон в карман и прикладываю ладони к своему лицу, охлаждая его и загадывая одно-единственное желание... Пусть это чувство никогда не покидает меня. 17:37, 3 декабря 2011 года. Эстерсунд, Швеция. – First place and winner representing Russia, Sofia Shipulina! Вскидываю руки вверх, держа в них свои палки и любимые серенькие Rossignol, и взбираюсь на верхнюю ступень пьедестала, счастливо улыбаясь и посылая трибунам воздушный поцелуй. Я снова первая, я снова выиграла, я снова одержала верх, несмотря на свой промах на стойке, и оттого ценнее становится эта победа. Я добыла её в жёлтой майке, которую закрепляю за собой на неопределённый срок, чем показала всем, что индивидуальная гонка не была разовой акцией, и спринт тоже беспрекословно покорился мне. Принимаю вручаемые мне цветы и поздравления от Бессеберга и машу букетом своим родителям, подмигивая им и тотчас возвращаясь к награждению, когда напротив меня появляется Магдалена. Пожимаю её ладонь, после чего немка устраивается справа от меня, и рассматриваю её в немом изумлении, медленно, но верно догоняя, что я на две секунды опередила лучшую биатлонную спринтершу в мире, тоже допустившую один промах, но тут же переключаюсь на подошедшую к нам Туру, обмениваясь с норвежкой рукопожатиями. Опускаю голову, цепляя взглядом свою жёлтую майку, и, растягивая губы в гордой улыбке, обратно приподнимаю подбородок, встречаясь глазами с Мартеном, нечитаемо взирающим на меня. С Мартеном, что смог стать моим личным источником вдохновения за такой короткий промежуток времени. С Мартеном, что просто смог стать моим во всех смыслах. Спрыгиваю с подиума и направляюсь к Фуркаду, замечая, как тот встрепенулся с моим к нему приближением и, сделав пригласительный жест, развёл руки в стороны. Крепко обнимаю Мартена за поясницу, когда слышу тихо пророненное им: – Тебе очень к лицу жёлтая майка. – Спасибо, – смущённо отвечаю я и, до неприличия по-хорошему уязвляясь комплиментами Фуркада, бормочу в его грудь: – Что насчёт завтрашних пасьютов? – Я постараюсь приложить все усилия, чтобы выиграть, – уверенно произносит Мартен, отстраняясь от меня, чтобы заглянуть мне в глаза, и я повинуюсь ему, ловясь его взглядом. – И я, – так же уверенно произношу я, погружаясь в карие омуты француза, и тону в них, не испытывая потребности быть спасённой. – Мы обязательно победим завтра. Потому что Мартен пообещал мне. И потому что я пообещала Мартену. 15:03, 4 декабря 2011 года. Эстерсунд, Швеция. Успеваю прибежать из леса на пригорок перед стадионом, чтобы застать триумфальный финиш Сони, и наблюдаю за тем, как она берёт в ладонь российский флаг и сминает его, взмахивая рукой и пересекая финишную черту. Вспоминаю собственный финиш пару часов назад и улыбаюсь ещё шире из-за такого забавного совпадения, ведь я сам завершил свою гонку преследования с французским флагом. Соня явно что-то предугадывала наперёд... Спускаюсь в оживлённую пресс-зону, моментально находя там Шипулину, дающую интервью нашему телеканалу, и подбегаю к ней, устраиваясь позади неё и кладя ладони ей на плечи. Русская растерянно и вопросительно смотрит на меня, молча призывая меня прояснить мой порыв, и я наклоняюсь к её лицу, глядя в камеру и выдавая: – Elle deviendra la meilleure biathlète du monde cette saison, bien qu'elle soit déjà la meilleure. Замечаю пронёсшееся в её взоре удивление, будто она поняла сказанную мной фразу, и только лишь спустя пару секунд обращаю внимание на то, каким странным взглядом нас одаривает журналист, поэтому откланиваюсь, чтобы дождаться Соню в финишном городке, но не проходит даже минуты, когда Шипулина догоняет меня и, преградив мне путь, встаёт передо мной, непонимающе выпаливая: – Зачем ты сказал это? – Затем, что я любитель говорить правду, – спокойно поясняю я, следя за тем, как меняется выражение её лица с раздосадованного на смятенное и добавляя: – Ты выиграла все гонки на этапе и ещё сомневаешься в том, что Кубок мира будет тебе под силу? – Мартен, Кубок мира – это не три гонки, а почти три десятка! – отчаянно всплёскивает руками Соня, продолжая: – Это тебе в 2010 году было под силу забрать глобус по пасьютам после двух побед, которые ты оформил в конце сезона, а я не настолько крутая, чтобы сравнивать себя с тобой... Она обрывает свою речь, глубоко вдыхая, а я не свожу с неё глаз, обрабатывая последнее произнесённое ею предложение. Соня что, вправду следила за мной и моими результатами после нашей первой встречи в Ванкувере?.. – Прости, я не подумал, что это может так задеть тебя, но я не имел в виду ничего плохого, – виновато роняю я, чувствуя себя скверно после реакции русской на выражение моего восхищения ею, и та отставляет лыжи с палками в сторону, беря мои ладони в свои, и слегка мешкается, уставившись куда-то в район моих ключиц. – И ты прости меня, я не должна была устраивать из этого такой спектакль, – искренне улыбается Соня, сжимая своими пальцами мои и разворачивая свою мысль: – Я знаю, что ты поймёшь меня: мне не очень нравится нагружаться дополнительным давлением, тем более в начале сезона. Я здесь для того, чтобы делать свою работу, и как только я увижу, что я близка к Кубку мира, я непременно займусь его завоеванием. И вообще, мне очень приятно, что твоя правда относительно меня выглядит именно так... Неосознанно покрываясь мурашками от ощущения её маленьких рук, шевелящихся в моих, слушаю бархатистый тон её голоса, безостановочно таращась на её двигающиеся полные выразительные губы, и дёргаю Соню на себя, прижимая её к себе и обвивая её хрупкие плечи, и Шипулина негромко вскрикивает от моей резкости, но утыкается левой щекой в мою грудь и обхватывает меня за пояс. Пожалуйста, Соня, продли это мгновение на всю мою жизнь, потому что я, похоже, уже не представляю её без тебя...