Qui cherche, trouvera

08:08, 14 декабря 2011 года. Фибербрунн, Австрия. Засовывая свою карточку в карман шорт, выхожу за дверь, толком не раскрыв глаз, и вяло зеваю, дрожа от холода и умирая от голода: я пропустила вчерашний ужин из-за долгого катания на лыжах в одиночку, и мне пришлось мучаться всю ночь, чтобы сегодня утром устроить себе полноценный приём пищи. Я образумилась и завязала с тем, чтобы подходить к раздаче только за кружкой чая уже как неделю, потому что я пообещала Мартену, что начну завтракать, хотя меня всё равно продолжает так же знатно передёргивать от любого упоминания еды рано утром. Спускаюсь по лестнице, клюя носом и рискуя неприятно навернуться кувырком до самого низа, но благодаря своей черепашьей скорости без происшествий добираюсь до столовой и, по-идиотски застывая напротив стола с йогуртами и мюсли, пытаюсь прогрузить свой мозг после ужасного сна. Туда-сюда снующие русские и французы, являющиеся на завтрак один за другим, то и дело ненароком задевают меня своими плечами, потому что я стою столбом посреди прохода и не обращаю внимания на их слова в свой адрес, но после очередных дурацких насмешек Лопухова и моих парней цокаю, вскидывая брови, и, протяжно вздыхая, аккуратно беру небольшую глубокую тарелку левой рукой, а пальцами правой ложку, лежащую в миске с йогуртом, вмиг ощущая непривычную слабость в ладонях от простого держания посуды и проклиная себя за проявленную вчера недальновидность и беспомощность. Что, нельзя было хотя бы хлеба попросить вечером?! Закинулась бы глютеном перед сном, и задница бы больше стала, зато некормленной бы не осталась!  Вздрагиваю, резко распахивая глаза, когда под моими руками появляются мужские тёплые ладони, сжимающие мои и бережно придерживающие их с тыльной стороны, и улыбаюсь, обогревшись побежавшей по венам горячей кровью и застенчиво попятившись к вставшему позади меня человеку, потому что я сразу же догадалась, кому принадлежат эти руки. Самые любимые руки. – Ты всё правильно делаешь, но сегодня я ещё проконтролирую тебя с твоего позволения, – раздаётся над моим левым ухом бархатистый голос Мартена, что принимается нежно орудовать моими руками, почти полностью заполняя мою тарелку йогуртом, но вскоре француз меняется в интонациях и выдаёт с заметной ноткой возмущения: – Соня, почему у тебя такие ледяные руки?  – Ты не спросил меня, позволяю я тебе или нет, – усмехаюсь я, максимально невозмутимо увиливая от ответа, потому что Мартен убьёт меня, если узнает настоящую причину того, почему у меня такие ледяные руки, и ещё более осязаемо прислоняюсь своими лопатками к его торсу, невинно произнося: – Положи мне шоколадные и карамельные мюсли, пожалуйста.  – Ты не ответила на мой вопрос, – серьёзно отрезает Мартен, крепче обхватывая пальцы моей правой ладони своими и насыпая пару увесистых пригоршней шоколадных мюсли в йогурт, и, чуть наваливаясь на меня, кладёт наши с ним кисти на стол, отсекая все возможные варианты моего побега и больше не собираясь что-либо делать, пока не получит мой правдивый отклик.  – Мартен, я... – замираю на полуслове, чувствуя, как руки Фуркада стискивают мои в томительном ожидании, и, прикусив нижнюю губу, неторопливо поворачиваю голову влево, приподнимая подбородок и встречаясь с внимательно изучающими меня глазами француза.  Осознание того, в каком положении мы находимся относительно друг друга, неожиданно простреливает мой рассудок, застревая в нём, и погружает меня в кипящий котёл, стремительно прогревая меня изнутри, в том числе и мои ладони, что теплеют с каждой новой секундой, проведённой рядом с Мартеном, и я непринуждённо улыбаюсь, откидываясь затылком на правое плечо француза и, жаждая гораздо большего, смело выдыхаю, не разрывая наш зрительный контакт:  – Я ничего не ела со вчерашнего полдника.   Мартен не убьёт меня просто потому, что я, благодаря имеющемуся у меня опыту общения с ним, прекрасно понимаю, что сейчас надо мной «угрожающе» нависает та самая версия личности Мартена, познать которую дано далеко не всем. Версия ласкового и заботливого Мартена.  – Соня, ты... прибить тебя мало, – не на шутку рассерженно цедит Фуркад и, прожигая меня своим раздосадованным взглядом, ещё сильнее сжимает мои пальцы, и я виновато поджимаю губы, опустив глаза, и бездумно смотрю на наши сцепленные руки, когда француз добавляет более мягким тоном: – Я сам тебе всё принесу, а ты иди к Симону. Они с Настей уже ждут тебя. С Настей? С какой ещё Настей..? А, точно, с девушкой его брата... Не спорю, её имя вызывает у меня исключительно положительные ассоциации, но в данный момент я вот как раз, блять, в том состоянии, чтобы знакомиться с кем-то, ведь я однозначно не напоминаю бледного потасканного жизнью бедолагу и не изнываю от желания наброситься на еду как с голодного края! Какого хрена всё как всегда через одно место-то...  С неохотой отстраняюсь от Мартена после того, как он отпускает мои руки, и плетусь внутрь забитой под отказ столовой, вертя головой в поисках столика, за которым сидит Симон со своей девушкой, и обнаруживаются эти двое достаточно быстро, располагаясь с левой стороны за самым первым от прохода столиком, рассчитанным на четверых. Натягиваю приветливую улыбку, присаживаясь напротив Насти, и, видя тарелку и кружку Мартена справа от себя, пожимаю протянутую мне Настину ладонь, когда она, неверяще оглядывая меня, взволнованно щебечет, обращаясь к Симону:  – Думаю, Симон будет не против, если мы переключимся на русский, пока Мартен не пришёл? Тепло улыбающийся Симон спокойно кивает на её слова, не сводя с неё своих любящих глаз, потому что она действительно светится так, как будто сбылась её маленькая мечта, и мне невероятно приятно от того, что моё присутствие может вызывать у людей подобные чувства.  – Давай сразу перейдём на «ты», чтобы не смущать друг друга, – с энтузиазмом отзываюсь я, опираясь локтями на стол и мимоходом рассматривая Настю: почему-то именно так я и представляла себе избранницу старшего Фуркада... А они, на удивление, даже чем-то похожи.   Её стриженные под каре чёрные волосы чуть достают до её челюсти, а милая прямая чёлочка идеально дополняет её причёску и в целом её симпатичное обличье; её серые глаза излучают неподдельное счастье, когда она переводит взгляд то на меня, то на Симона, а её искренняя белозубая улыбка не сходит с её лица, отчего не перестаю улыбаться сама я... Плевать на мой внешний вид и мелкие несущественные обстоятельства, которые могли бы испортить утро, потому что этот завтрак уже претендует на звание самого лучшего завтрака в последнее время.  – Спасибо тебе за то, что ты согласилась познакомиться со мной, для меня это очень много значит, – воодушевлённо и признательно изрекает Настя, и я тушуюсь от использованной ею формулировки в моём отношении: слышать такое – вещь для меня абсолютно неизведанная, поэтому я скромно скрещиваю свои руки перед собой на поверхности стола и, пытаясь нивелировать робость в голосе, проговариваю:  – Мне это ничего не стоило, правда, я очень рада с тобой познакомиться!  Внезапно на столе передо мной оказывается моя тарелка с йогуртом с перемешанными в нём шоколадными и карамельными мюсли и кружка с чаем, из которой до моего чуткого обоняния доносится запах бергамота, а на стоящий справа от меня стул плюхается Мартен, всё ещё негодующе поглядывающий на меня, из-за чего я поворачиваюсь к нему и непонимающе хмурюсь, взирая на него с немым мучающим меня вопросом: «Да что не так!?». – Чего ты на меня так смотришь? Ешь лучше, а то точно напросишься на то, что будешь со мной за ручку ходить в столовую по расписанию! – издевательски протягивает Фуркад, сердито сверля меня взглядом в упор, и я округляю глаза, открывая рот от возмущения и без задней мысли парируя:  – Я не маленькая уже, чтобы меня так отчитывать!  – А взрослые не пропускают ужин и не морят себя голодом, так что подумай хорошенько ещё раз!   – Фуркад, ты совсем страх потерял?!  – С какой это радости мне маленьких бояться?  – Ах, так…  С прищуром и плотно сомкнутыми губами смотрю на Мартена, находя в выражении его лица собственное отражение, и делаю глубокий вдох, зеркаля действия француза и претенциозно вскликивая:  – Знаешь что?!  Рефлекторно умолкаю, широко раскрытыми глазами пялясь на Фуркада, что сказал ту же самую фразу тем же самым тоном одновременно со мной, и тяжело сглатываю, глядя на его смятенную физиономию и слыша шепотки Насти и Симона слева от нас: – А я только хотела сказать им, какая из них хорошая пара бы получилась, а они сами всё сделали за меня…  – Конечно, куда нам с тобой до них… Смотри, как оба покраснели!  Отворачиваюсь к тарелке, сгорая от стыда из-за своей опрометчивости и того, что только что отпустили Симон с Настей, и, неуверенно беря ложку в руку и поднося её к своему рту, вкушаю её содержимое, чувствуя, как расцветают мои внутренности от попадания еды в мой желудок. Вальяжно разваливаюсь на стуле, скрещивая пальцы внизу своего живота, и, прикрывая веки от удовольствия, нечаянно задеваю своей ступнёй Настину, после чего та хитренько любопытствует: – Рассказывайте, как вы познакомились! Выпрямляясь, достаточно заметно напрягаюсь, кусая внутреннюю сторону своих щёк и старательно пряча свою улыбку, и ловлю на себе увлечённый взгляд Насти и посмеивающийся от всей этой ситуации взгляд Симона, предварительно глубоко вдохнув и патетично произнеся: – Всё началось с Ванкувера... Прерываясь и нервно улыбаясь, поворачиваюсь к Мартену, который уже прожигает меня своими взбешёнными глазами, и одариваю его своим ничуть не менее устрашающим взором из-за того, что по какой-то неведомой нам обоим причине мы снова подобрали одни и те же слова и опять враз проговорили их. – Ты издеваешься надо мной?! – с усмешкой и ошарашенностью бросаю я, выпученно и с раскрытым ртом вглядываясь в черты лица француза, буквально сражённого ещё одной синхронизацией в нашем исполнении, и свожу брови к переносице, вгорячах выпаливая: – Я с тобой сегодня больше не разговариваю! – Фуркад! / – Шипулина! Молниеносно возвращаюсь к поглощению своей еды, краем глаза уловив, что Мартен занялся этим же, и только сейчас придаю значение тому, с каким жарким запалом рдеют мои щёки от нашего импровизированного дуоспектакля, презентованного Насте, Симону и, со стопроцентной вероятностью, всем людям, находящимся в столовой вместе с нами, потому что мы оба умеем мастерски притягивать к себе внимание. И злить друг друга, видимо, тоже. – Давайте, лучше мы тогда расскажем, как мы познакомились, – Настя с осторожностью нарушает взрывоопасную тишину, повисшую за столом, и я несдержанно хмыкаю, отпивая немного чая, и ставлю кружку обратно, дразняще бросая очередной камень в огород Мартена, но не замечая, как тот коротко фыркает, собираясь съязвить вместе со мной: – Давайте, а то кто-то точно не с той ноги сего... – Вы прикалываетесь, или какого хрена происходит?! – сквозь ржач бесится Симон, и я поджимаю губы, даже не зыркнув в сторону младшего Фуркада, потому что если он скажет хотя бы ещё одно слово, то я непременно долбану его своей маленькой, но отнюдь не самой хилой рукой. – Не дай Бог вы поженитесь, я вашу семейку на порог своего дома не пущу. Если старший Фуркад скажет хотя бы ещё одно слово, то ему влетит от меня сразу же после того, как я огрею его золотого братика. Вот прям сразу же. И я ведь даже не поморщусь, и угрызений совести испытывать не буду; они оба так и напрашиваются на это! С превеликим усердием прикидываюсь, что не имею ничего общего с сидящим справа от меня французом, и тщательно скрываю своё раскалившееся лицо под ладонями, отчего мне кажется, что они начинают постепенно плавиться от непереносимости этой температуры. Блять, я этих Фуркадов обоих отдубасю, но Мартена при всём при этом немного пожалею... А то вдруг у него, бедненького, до свадьбы со мной не заживёт! – В общем, у нас на Камчатке биатлон достаточно популярен, и я им тоже занимаюсь, но как любитель, не более, – Настя бойко принимается поведывать историю их с Симоном знакомства, и я перевожу на неё свой взгляд, заинтересованно внимая всему, что она говорит. – Ты, наверно, знаешь, что к нам биатлонисты приезжают каждый год на коммерческую гонку, и в этом году в апреле тоже приезжали... И вот там-то мы и встретились. – Сразу после соревнований выпили по чашечке кофе, поболтали, и я понял, что Настя – мой человек, – Симон притягивает Настю к себе за плечи, целуя её в макушку, и я натянуто улыбаюсь, умилительно глядя на них, и свято надеюсь на то, что мой будущий муж не слышит скрип моих зубов. – Из Австрии сразу же во Францию поедем; Настя там и с моими родителями познакомится, и Рождество вместе с нами встретит. Вперив отрешённый взгляд в стену позади них, непроизвольно киваю, впервые всерьёз задумавшись о том, что у меня нет никаких запланированных набросков о том, как я проведу две недели перерыва между этапами. Хотя, чего их накидывать-то... Всё уже за меня решено: неделя отдыха и лёгких тренировок дома и неделя на сборах в Рамзау... До чёртиков очевидная развлекательная программа. – Мы могли бы пригласить тебя к нам, потому что, как я вижу, у вас с Мартеном очень высокие отношения... – заходится в смехе Настя, и я неприкрыто цокаю, вытягивая лицо, но медленно перевожу на неё свои вновь оживающие глаза, когда та с сомнением добавляет: – Но у Мартена вроде как есть... – Что-что там у Мартена есть? – намеренно переключаюсь на русский, неморгающе уставившись на растерявшуюся от моего вопроса Настю, и боковым зрением примечаю забавную цепную реакцию в виде пинка под столом от поднапрягшегося младшего Фуркада старшему и пиха под рёбра от встрепенувшегося Симона своей девушке, после чего залпом выпиваю остатки давно остывшего чая и вскакиваю со своего места, обозревая всех троих и расстроенно выпаливая: – Ладно, не хотите говорить – ну и не надо, мне всё равно сейчас на тренировку собираться. – Спасибо тебе ещё раз, что уделила мне часть своего времени, – повторяет Настя, складывая свои ладони в намасте, и я копирую её жест, неоднозначно откликаясь: – Я – тебе, а ты – мне. Направляясь к выходу из столовой, оглядываюсь, улыбчиво махая Симону с Настей и с горечью посылая растерянному Мартену воздушный поцелуй, и оказываюсь в коридоре, сворачивая к лестнице. Плетусь в свою комнату на негнущихся ногах, вспоминая о незаконченной Настиной фразе, и притормаживаю около своей двери, до тошноты истязая себя теперь мучающим меня вопросом. Почему я не допускала и сквозной мысли о том, что сердце Мартена может для кого-то биться? 14:49, 15 декабря 2011 года. Хохфильцен, Австрия. С тех пор, как я проводила Антона в гонку прямиком из стартового городка, прошло уже пятнадцать минут, и с того момента я уныло растворилась в пространстве, залипнув на том, как на трассу плавно падают пушистые хлопья снега, и отключила все свои рецепторы, погрузившись в состояние глубокой рефлексии. Я больше не ощущаю свежести в своём теле и голове даже с течением времени без соревнований, потому что моё тело день ото дня накапливает усталость на протяжении почти трёх изнурительных недель Кубка мира, а моя голова никогда не отдыхает от маниакальных размышлений обо всём подряд, начиная тревогой о моих физических кондициях, продолжая давлением со стороны тренерского штаба и заканчивая загонами о наших взаимоотношениях с Фуркадом, с которым я не пересекалась со вчерашнего завтрака, и я безумно хочу увидеть его, но почему-то боюсь обернуться, зная, что он разминается где-то рядом со мной… Мартен, зачем же мы с тобой всё так усложняем? Ведь ни тебе, ни мне сейчас вовсе не легко... – Хей, ты чего грустишь? – словно по взмаху невидимой волшебной палочки мой самый любимый голос раздаётся позади меня в этот же миг, и я всё-таки разворачиваюсь, встречаясь с тёплым взглядом француза и забывая о том, что заботило меня ещё секунду назад, потому что всё это ничтожно меркнет на фоне Мартена и его глаз, что сейчас обеспокоенно смотрят в мои. – С чего ты взял, что я грущу? – неподдельно удивляюсь я, приподнимая левую бровь, и опираюсь кистями на деревянную оградку, чуть присаживаясь на неё и активируя свой дебильный режим защитной реакции на подобные поступки Фуркада, когда я не могу сдержать себя и выкидываю что-то фантастически нелепое французу в ответ. – Я чувствую, что ты грустишь, и ты меня не проведёшь, – чутко и без доли сомнения откликается Мартен и, поднимая ладонь, бережно стряхивает скопившийся на моей шапке слой снега, и я густо краснею, не переставая любоваться лучащимся выражением его лица, вдруг ставшим по-родному безмятежным, и его скромной улыбкой, появившейся на его губах после того, как он обнаружил, как вспыхнули мои щёки от его действия, и мягко иронизирую, задиристо изрекая: – Хорошо, допустим, я переживаю, как ты в такой снег будешь стрелять. – А ты не переживай, к моей лёжке снегопад уже почти закончится, и я хорошо отстреляюсь и выиграю, – самодовольно отражает мою атаку Фуркад, и я нарочито закатываю глаза, слыша его напыщенные хохотки, и взглядываю на него как на непробиваемого придурка, хмурясь и скрещивая руки на груди. – Где-то я это уже слышала… – наигранно тягостно роняю я, подозрительно сощуриваясь, и, ткнув указательным пальцем в солнечное сплетение Мартена, притворно широко раскрываю веки, неверяще покачивая головой и с придыханием добавляя: – Кажется, перед твоим прошлым спринтом! На мгновение мы оба притихаем, возвращаясь в суматошную и бурную жизнь стадиона, и молча и непринуждённо рассматриваем друг друга, словно изолировавшись от внешнего мира, но я узреваю внезапно полыхнувший во взгляде француза огонёк и настораживаюсь, когда тот завлекательно выпаливает: – Спорим, что я выиграю в этот раз? – На что будем спорить? – легкомысленно вырывается из меня, и я нешуточно прикусываю кончик своего языка, уразумевая, что я только что поддалась на вызывающую провокацию Фуркада, но упорно делаю вид, что так мной было задумано изначально. – На желание, – молниеносно отзывается Мартен, заговорщицки ухмыляясь уголками губ, будто вот-вот сорвёт джекпот, и я преспокойно соглашаюсь, якобы это не я трепещу от предвкушения исхода гонки француза, которая начнётся через десять минут, и протягиваю ему свою ладонь, смело заявляя: – Готовься исполнять моё желание, победитель! – Это мы ещё посмотрим, кто чьё желание будет исполнять! – вторит мне Фуркад и, самоуверенно улыбаясь, пожимает мою ладонь, подмигивая мне и собираясь оставить меня, чтобы продолжить разогреваться, но я порывисто притормаживаю его и, подрываясь на ноги, задерживаю его руку в своей, импульсивно проговаривая: – Постой! Я хотела сказать, что… Мартен останавливается, вопросительно глядя на меня, и шевелит своими пальцами, напоминая мне о том, что они всё ещё стиснуты моими, и я смущённо разрываю наш зрительный контакт, уставившись на наши сцепленные ладони. – Наверно, это будет мой единственный спор, из-за проигрыша в котором я не расстроюсь, потому что ты… – осекаюсь, опуская голову ещё ниже, и растягиваю губы в стеснённой улыбке, делая глубокий судорожный вдох и полушепча себе под ноги: – Потому что ты выиграешь золото. – Знаешь, я уже выиграл своё золото, – кротко произносит француз, и я перебарываю свою застенчивость, чувствуя всей собой, как Мартен смиренно ждёт, что я снова посмотрю на него, и нерешительно стопорюсь на его приоткрытых губах, после чего он подытоживает наш диалог: – И я сейчас вовсе не о медалях. Нехотя отпускаю руку Фуркада из своей, когда тот, отойдя от меня на несколько шагов, посылает мне воздушный поцелуй и убегает на разминку, и крепко обнимаю себя, пялясь ему вслед, пока он не скрывается в туннеле. Впервые с начала гонки мельком окидываю большой экран с её трансляцией, распознавая чисто отработавшего лёжку Уле, сменяющегося на финиширующего Линдстрёма, и понимаю, что совсем скоро буду впитывать каждый её кадр, потому что под 75-м номером в поисках золота со старта сорвётся мой драгоценный диспутант, вселивший в мой рассудок очередную одолевающую меня дилемму. Мартен, только попробуй опять намекнуть мне на то, что под своим золотом ты имеешь в виду меня... 15:23. Складываю ладони перед собой, приподнимая получившуюся конструкцию к своему лицу, и с замершими поджилками наблюдаю за Мартеном, изготавливающимся к стойке и уже имеющем один промах у себя в копилке, но я незыблемо верю, что он справится со второй стрельбой и выиграет, потому что даже с этим промахом он – единственный и безоговорочный фаворит этого спринта. Мимолётно зажмуриваюсь, ощущая глухой перестук набравшего обороты сердца, и нервно кусаю свои губы, фокусируясь на палящем по мишеням французе и бесконтрольно чертыхаясь, когда он мажет четвёртым выстрелом. – Да твою мать, Фуркад! – отчаянно вскликиваю я, всплёскивая руками и сопровождая своим разъярённым взглядом отправляющегося на штрафной круг Мартена, когда рядом со мной образовывается текущий лидер гонки, финишировавший пару минут назад. – Ну и смысл ты так трясёшься, я всё равно уже выиграл, – нагло заключает Тарьей с широченной ухмылкой и, вырастая напротив меня, нарочно перегораживает собой мой доступ к экрану, и я набираюсь терпения, чтобы ненароком не съездить по смазливой физиономии этого приставучего норвежца. – Ага, размечтался, – угрюмо выплёвываю я, демонстративно нахохлившись и всеми возможными способами донося до Бё, что меня совсем не прельщает его компания, и пытаюсь выглянуть из-за его плеча, чтобы глупейшим образом не пропустить момент, когда на экране вновь появится Мартен. – Лучше бы ты за меня так тряслась, а не за какого-то Фуркада, – чванливо глумится норвежец, одновременно со мной сдвигаясь в ту сторону, с которой я намереваюсь вернуть себе своё законное право на просмотр гонки, и я потихоньку закипаю от ярости, раздражённо цедя: – Ага, разбежалась. – Ну, хочешь, я тебе тоже цветы подарю? Боже, что он, блять, несёт?! – Нет, не хочу, – искренне поражаюсь, какими, сука, судьбами я всё ещё умудряюсь уравновешенно интерпретировать свои мысли, но я буквально на волоске от того, чтобы чётко и популярно высказать всё, что считаю нужным. – Ты можешь не быть такой «многословной»? – насмешливо недоумевает Тарьей, своей интонацией к херам вырывая этот многострадальный волосок вместе с луковицей, и я задираю подбородок, испепеляя Бё своими глазами и разгневанно чеканя: – Могу, но тебе вряд ли захочется услышать то, что я пошлю тебя, а пошлю я тебя к Эмилю, которому очень необходимо сейчас поплакаться тебе! Грубо отпихиваю от себя опешившего от моего крика души Тарьея как раз тогда, когда на экране мелькает Мартен, через силу преодолевающий последнюю перед финишем отсечку, и расстроенно вздыхаю, видя, что он проигрывает почти десять секунд, но даже не замечаю того, что Бё наконец самоликвидировался из моего энергетического поля. Что за прилипалы, эти скандинавы... Оставшись почти в самом конце финишной зоны, покорно дожидаюсь француза и напряжённо сжимаю пальцами рекламный щит, когда лицезрею ускоряющегося на финишной прямой Фуркада, внутренне подбадривая его и внимательно следя за тем, как он минует черту. Оперативно кошусь на экран, где яркой красной полосой указано четырёхсекундное отставание Мартена, и через баннер протягиваю руки к подходящему ко мне Фуркаду, уже снявшему свои лыжи с палками и устало улыбающемуся мне. – Мартен, ты такой молодец, и не смей говорить, что это не так, – привстаю на носочки, ласково обнимая француза за шею, и тот наклоняется ко мне, обхватывая меня за спину, и утомлённо укладывает голову на моё левое плечо, обжигая своим тяжёлым учащённым дыханием мои ключицы. – Я должен тебе желание, – еле разборчиво бормочет Мартен в воротник моей куртки, заставляя крупную волну сладких мурашек пробежать вдоль всего моего тела, и, не отнимая головы от моего плеча, сотрясается в напавшем на него приступе смеха, приглушённо добавляя: – Так что это в моих же интересах – не перечить тебе! Счастливо улыбаюсь, чуть отстраняясь от Фуркада, и тот разгибается обратно в полный рост, позволяя мне приподнять покрытый растаявшими снежинками козырёк его очков, чтобы я могла беспрепятственно заглянуть в его мерцающие глаза. Медлю, с жадностью и наслаждением насыщаясь чарующим обществом Мартена, сумевшего свернуть всю мою Вселенную до нас двоих и той части перегородки, которая отделяет нас друг от друга, и легонько хихикаю, нежным тоном уверяя: – Расслабься, звёзды с неба точно тебя не попрошу доставать. – А я бы достал, не веришь? – Знаешь, я уже сорвала свою звезду, и я сейчас вовсе не о космосе. Замечаю пронёсшееся во взоре Мартена замешательство от немного переделанного на мой лад отголоска его собственной фразы, достаточно быстро настигшего его, и Фуркад принимает кокетливо задумчивое выражение лица и, в сотый раз за день вызывая у меня тёплую улыбку, с напускной серьёзностью резюмирует: – Хорошо, тогда сегодня вместо звёзд я достану тебе букет цветов! Да что ж это за напасть-то такая, эти цветы меня, походу, теперь никогда не отпустят... Заливаюсь яркой краской и, бессознательно открывая рот, порываюсь ответить французу под воздействием растормошенного им моего режима защитной реакции, но Мартен твёрдо продолжает, сбиваясь на полуслове: – Кстати, о цветах... Я целых полторы недели тебе цветы не дарил, но я исправлюсь, обещаю! – Выходи уже оттуда, или ты там собрался цветы для меня доставать? – дурашливо подтруниваю над Фуркадом, отступая на шаг назад, и смещаюсь на несколько метров левее, углубляясь в финишный городок и меньше чем через минуту снова заполучая Мартена. – Останешься со мной до отъезда в отель? – с надеждой спрашивает Мартен, пока мы движемся к пирамиде его команды, и меня резко осеняет, что Тимофей дополз до третьего места, а это значит, что у меня есть весомые основания задержаться на стадионе. – Нам повезло, что мой сокомандник попал на подиум, поэтому я могу использовать это как повод пробыть здесь до нашего отъезда в отель, – размеренно проясняю я, ловя на себе пристальный взгляд Фуркада, отставляющего лыжи с палками и снимающего свою винтовку, и, скромно притулившись около французов, улавливаю неравнодушно брошенный Мартеном вопрос: – Ты не замёрзла несколько часов тут стоять? – Честно, немного замёрзла, – коротко шмыгнув носом, отзываюсь я, безотрывно смотря на Фуркада, натягивающего разминку поверх комбинезона, и неловко переминаюсь с ноги на ногу, понимая, что все мои мышцы просто-напросто закоченели из-за того, что я как вкопанная торчу здесь с пристрелки. Надев гоночную майку и варежки, Мартен забрасывает винтовку себе на спину и, неоднозначно окидывая меня глазами, берёт меня за запястье, настойчиво, но осторожно привлекая меня к себе и мягко шепча мне на ухо: – Погрейся от меня, пока я не остыл. Тотчас пробираюсь жаром до мозга костей не только из-за разгорячённого тела Фуркада, но и захлестнувшего меня водоворота из чувств от оказавшихся на мне сильных рук Мартена, крепко прижимающих меня к себе за плечи, и от убаюкивающего биения его сердца под моей правой щекой, и, робко укладывая свои ладони на его лопатки, смыкаю веки, доверяясь возвышающемуся надо мной французу без остатка.

Вскоре звезда подарит своему золоту ещё один букет цветов, которых всегда будет слишком мало,

чтобы когда-то наскучить кому-то из этих влюблённых глупцов.

Потому что золоту всегда будет мало своей звезды,

а звезде всегда будет мало своего золота.

12:44, 16 декабря 2011 года. Фибербрунн, Австрия. – Всё, я пошёл, на стадионе найдёмся, – односложно предупреждая Симона, выбираюсь в коридор и как можно быстрее устремляюсь в сторону лестницы, потому что рискую не успеть попасть в минивэн с нашими девушками, и в таком случае буду вынужден добираться до Хохфильцена только одному Богу известными способами. Спускаюсь на первый этаж, проносясь к выходу, и вылетаю на улицу, в считанные секунды добегая до минивэна и устраиваясь на единственном свободном в нём месте: у самой двери, которую сразу же захлопываю, подавая знак, что теперь все точно в сборе, и, попутно оглядывая салон, вижу заводящего мотор Стефа, и Анаис, расположившуюся справа от него; двух Мари, сидящих вместе со мной, и занявших задний ряд Лор, Марин и Софи. Возвращаюсь в своё исходное положение и в установившемся на мгновение молчании слышу доносящийся снаружи самый любимый веселящийся голос, вмиг всматриваясь в окно и являя своим глазам Соню, буквально складывающуюся пополам от смеха и кое-как выдавливающую из себя слова на фоне своего истерического хохота, кривляясь перед Зайцевой и Слепцовой, которые смахивают слёзы со своих щёк и хватаются за животы, наблюдая за ней. С трудом успокоившись, Шипулина угрожающе цедит что-то на немецком, наигранно тряся указательным пальцем, но, завидев выходящего из отеля Пихлера, проворно запрыгивает на переднее сиденье, и я издаю лёгкий смешок, похоже, догоняя, над кем так помпезно забавлялась Соня вместе со своими сокомандницами. Но я добьюсь того, что непосредственно превращусь в того, благодаря кому Соня будет смеяться так как можно чаще, потому что даже она сама вряд ли осознаёт, какой живой, светлой и настоящей она становится в такие моменты... И насколько отвести взгляд от неё оборачивается для меня неимоверно непосильной задачей. – Фуркад, ты у меня реально однажды напросишься на то, что я поговорю с тренером русских, и, поверь мне, ты будешь пересекаться со своей подружкой намного реже, – резко врывается в моё сознание грозный тон Бутьё после того, как тот выруливает с парковки на дорогу, и я перенаправляю своё внимание на Стефана, недоумевающе уставившись на него. – Почему я должен несколько раз спрашивать тебя об одном и том же? – Прости, я задумался, – безучастно роняю первое, что приходит мне на ум, и Стефан тяжело вздыхает и, негодующе взирая на меня через зеркало заднего вида, как на духу ропщет, прямолинейно осаждая меня без всяких обиняков: – Вам с Симоном русские девушки мозги вышибают что ли? То он в облаках где-то витает, достучаться до него не могу никак, то ты за своей Шипулиной ухлёстываешь так, что я потом каким-то неведомым образом выясняю, как ты умудряешься на ровном месте сквозь землю проваливаться. Конечно, я не спорю, любовь – это прекрасно, но если она отвлекает от профессиональной деятельности, то нужно делать выбор в пользу чего-то, понимаешь, о чём я? – Давай не будем об этом, – тактично отмахиваюсь я, не желая разводить с тренером демагогию на тему соревнований и чувств: мы оба всё равно останемся при своём мнении, совершенно ничего не вынеся из этого разногласия, поэтому я индифферентно скрещиваю руки на груди, откидываясь затылком на подголовник, когда Стеф наконец озвучивает свой вопрос: – На трассу со мной помогать пойдёшь? – А у меня есть другие варианты? – Особо нет, просто ставлю тебя в известность. Язвительно хмыкаю, вздымая брови и покачивая головой от непрошибаемой безукоризненной наставнической логики, которой одарены все без исключения тренеры мира, и достаю из кармана куртки телефон, чтобы глянуть на время, но невольно забываю об этом, как только на его экране высвечивается весьма любопытное уведомление: «Мартен, у нас большие проблемы...» «Что случилось?» Без промедлений посылаю Соне ответное сообщение, потому что даже предположить не могу, на какой именно почве у нас возникли проблемы, да к тому же большие, и меня охватывает лёгкий тремор, пока я терпеливо жду разъяснений от Шипулиной, прочитавшей мой вопрос по ощущениям целую вечность назад. «Мы не увидимся до конца моей гонки, потому что мне запретили разговаривать с кем-либо перед стартом, приведя в пример тебя и то, что я слишком деконцентрирована после общения с тобой, но как я докажу, что это далеко не так?! Я теперь вообще не хочу бежать :(» Тщательно вчитываюсь в буквы, пытаясь обработать написанные Соней слова, и хмуро свожу брови к переносице, раздражённо стискивая зубы оттого, что во второй раз за несколько минут осмысляю выводящую меня из себя ахинею. Нет, Стефан точно сговорился с тренером русских, пусть и не физически, но он однозначно спелся с ним ментально, и меня совсем не прельщает такая перспектива. «Соня, я ведь в любом случае буду на стадионе и буду поддерживать тебя...» «Давай ещё обрадуй меня тем, что ты будешь на трассе!» Почти наяву слышу то, с какой возмущённой интонацией Шипулина произнесла бы эту фразу вслух, и смятенно поджимаю губы, мрачно печатая о том, что предпочёл бы не говорить Соне сейчас: я не хочу расстраивать её ещё больше, но и обманывать её я тем более себе не позволю. «Я буду на верху последнего подъёма.» Она выходит из мессенджера, никак не отреагировав на моё последнее сообщение, и я раздосадованно запихиваю телефон обратно в карман, замечая, что мы уже подъезжаем к стадиону, и рационалистически прозреваю, что за прошедшие две с половиной недели Кубка мира мы с Соней, по-видимому, успели привыкнуть друг к другу сильнее, чем мы оба того хотели бы... 15:10. Хохфильцен, Австрия. – Шипулина – девятая, +39,3, – из рации Стефа вдруг раздаётся басистый голос Лионеля, оповещающего нас и остальную часть нашей команды о том, как обстоят текущие положения дел на первой отсечке круга, и я удивлённо округляю глаза, уразумевая, что русская сократила четыре секунды за полтора километра, и потираю ладони, приготавливаясь вновь созерцать изящно парящую над лыжнёй Соню уже меньше чем через минуту. Да, Соня допустила промах на лёжке, но если учесть то, что на первом кругу она была беспрекословной претенденткой на победу и везла всему пелотону почти пять секунд, то её отставание после стрельбы серьёзно настораживает меня. Из-за моего абсолютно невыгодного расположения на трассе мне крайне неудобно следить за Соней, когда та приходит на стрельбище, однако меня спасает показ гонки на табло, находящемся на приличной от меня дальности, но так или иначе предоставляющим мне то, чем воочию я сегодня, к сожалению, обделён. Хотя даже табло не помогло мне определить загадочную причину увеличения разрыва между Шипулиной и промежуточным лидером, потому что режиссёры перестали транслировать её лёжку после того, как у неё произошла какая-то заминка... И вот так недостойно вы демонстрируете стрельбу обладательницы жёлтой майки? Высвобождаюсь из оков своих размышлений, завидев эту самую жёлтую майку, промчавшуюся от туннеля к началу уклона, и зачарованно наблюдаю за пружинистыми и пластичными движениями взбирающейся в подъём Сони, преодолевающей сложнейший отрезок здешней трассы без всяческого намёка на усталость и переключающейся на прыжки на крутейшем и одновременно конечном участке этого подъёма. Столбенею, изумлённо обомлевая от того, как губы русской растягиваются в оскале и как отчётливо напрягаются её точёные мышцы под тканью её голубо-красного комбинезона, пока она с наполненной мощью грацией проносится мимо меня к равнине, постепенно трансформирующейся в спуск. Кажется, я больше ни капли не сожалею о том, что впервые смотрю за Сониной гоночной работой с трассы… – Она у тебя ракетным топливом питается? – обескураженно произносит Стефан, и я вопрошающе оборачиваюсь к нему, когда Шипулина удаляется из поля моей видимости, исчезая за поворотом. – Ты за эти четыреста метров вряд ли пять секунд сможешь отыграть, а она смогла. – Сколько она отыграла?! – ошарашенно выпаливаю, таращась на Бутьё как на умалишённого, и тот пожимает плечами, с точно таким же выражением лица воззрясь на меня и озадаченно проговаривая: – В самом деле, она какой-то феномен... Молча перевожу свой потрясённый взгляд обратно на трассу, сразу же выцепляя в её низине русскую, кометой пролетающую к стадиону со спуска, и неморгающе уставляюсь в одну точку перед собой, отчаянно предпринимая очередную попытку постигнуть подлинную истину, в которой бережно утаивается суть того, откуда в такой хрупкой и миниатюрной Соне кроется столько внушительной физической силы. – «Она сама расскажет тебе, когда придёт время», – мерно утверждает моё сердце, и я на автомате впериваюсь в экран, боковым зрением уловив приближающуюся к коврику Шипулину, и сосредоточенно всматриваюсь в трансляцию, чтобы не упустить ни малейшей детали стойки Сони. Она ловко изготавливается и открывает огонь, выверенно поражая три мишени, но после выполненной ею перезарядки вдруг отрывает винтовку от плеча и отодвигает затвор, наклоняясь к патроннику и скептически разглядывая его. Шипулина хмуро покачивает головой, снова вставая в стойку, и прицеливается, прожимая спусковой крючок, только полноценного выстрела за этим действием всё равно не следует, отчего русская раздражённо дёргает затвор на себя, и из её магазина вместо гильзы выскакивает, судя по всему, цельная пуля. Соня не паникует, беря верх над своими эмоциями, и пользуется дополнительным патроном, закрывая четвёртую мишень, но с пятой у Шипулиной повторяется та же пренеприятная история, теперь перетекающая в реальную осечку, из-за чего она опять проделывает эту же процедуру и одаривает последний чёрный глазок своим свирепым взглядом, укладывая щеку на приклад и возвращая палец на курок. Даже с такого расстояния вижу, как заметно трясутся Сонины руки от накрывшего её перевосстановления, и не сдерживаю себя от протяжного вскрика, когда графика с её установкой загорается красным, и Шипулина разочарованно зажмуривает свои глаза, забрасывая винтовку себе на спину. – Извини, Стеф, но мне срочно нужно на финиш, – торопливо схожу на обочину трассы, делая вид, что не слышу того, как Бутьё старательно окликивает меня, потому что знаю, что он и без меня здесь на отлично справится, а я по-настоящему понадоблюсь там, где буду заранее ждать одну русскую биатлонистку, недавно убежавшую на штрафной круг. Подобравшись к финишному городку спустя несколько минут, на ходу оглядываюсь на экран, по какому-то удачному стечению обстоятельств заставая на нём именно Шипулину, которая находится на середине заключительного подъёма круга, и останавливаюсь на том углу, где Соня встретила меня после моего финиша вчера. Она проигрывает Домрачевой почти пятьдесят пять секунд, но из последних сил ускоряется на прямой после подъёма, интенсивно проталкиваясь вперёд, и выкатывается на финальный спуск, развивая безумную скорость, благодаря чему появляется на стадионе через считанные мгновения и выкладывает свой максимум на завершительных метрах её спринта. Русская пересекает финишную черту и измождённо ложится на снег, отдав всё, что у неё только было, и я замираю, с тяжёлым сердцем обозревая её, растянувшуюся во весь рост и жадно и глубоко глотающую воздух чуть приоткрытым ртом, и переступаю с ноги на ногу, когда Соня обессиленно поднимается с земли и поворачивает голову в мою сторону, слабо улыбаясь и зримо пошатываясь. – Мартен, помоги мне, пожалуйста, – сумев перебить шум трибун, еле разборчиво сипит Соня дрожащим голосом, изнурённо опираясь на свои палки, и я, не говоря ей ни слова, спешно оббегаю баннер, отделяющий городок от пресс-зоны, в начале которой натыкаюсь на едва устойчиво стоящую Шипулину, проходящую материальный контроль. – Винтовку снимай и лыжи с палками сюда давай, – как можно деликатнее выдаю я, накидывая винтовку русской себе на плечо и перехватывая левой рукой её лыжи и палки, а правой придерживаю её саму за бок, слегка наклоняясь к ней, чтобы она смогла опереться на меня. – Что у тебя на стрельбе случилось? – Обоймы эти... Я их выкину к чертям, – обозлённо полушепчет Соня, всё ещё надсадно и измученно дыша, и, потихоньку делая шаг за шагом, огорчённо усмехается: – Столько времени потеряла из-за них и жёлтую майку, походу, тоже... – Насчёт жёлтой майки я бы посомневался, потому что Нойнер на лёжке смазала, а стоя она ещё даже не стреляла, – ободряюще возражаю я, ликующе подмечая появившуюся на губах Сони тёплую улыбку, и привожу русскую к её команде, ставя её инвентарь в пирамиду как раз в тот момент, когда к огневому рубежу подходит Магдалена. Соня встревоженно подлезает мне под руку, обнимая меня поперёк живота, и, безмолвно внимая показу стрельбы немки, приглушённо взвизгивает после её промаха третьим выстрелом, крепче вжимаясь в меня и заливисто бубня мне в грудь: – Блин, нельзя так радоваться ошибкам соперниц, потому что это неуважительно, но ты посмотри только, там же Оля моя в гонке лидирует! Открыто улыбаюсь от такой по-искреннему восторженной реакции Сони на успех её сокомандницы и, притягивая Шипулину ещё ближе к себе, ощущаю волнующе подрагивающие ладони русской на своей спине, с безудержной нежностью выдыхая в её висок: – Et moi, j'aimerais bien que tu mènes cette course. – Ты научишь меня французскому, чтобы я могла в полной мере понимать комплименты, которые ты мне делаешь? – Соня отнимает своё порозовевшее лицо от моей груди после недолгой паузы и, запрокидывая голову, обольстительно заглядывает мне в глаза, и я прикусываю нижнюю губу, распознавая плутоватые нотки в её интонации, и неоднозначно изрекаю, вспоминая, что из одежды на Соне только гоночный комбинезон: – Научу, если ты сейчас оденешься потеплее, а то из меня сегодня такой себе обогреватель. – Какой же ты у меня заботливый, – неожиданно мягко потрепав меня за щеку, с умилённой хитринкой бросает Шипулина, послушно отстраняясь от меня и берясь за мешок со своими вещами. Застываю, не в силах отвести взгляд от Сони, озорно переговаривающейся на русском со своими сокомандницами и персоналом, и безусловно признаю тот факт, что ради неё достану с неба Луну, если она загорится таким желанием и попросит меня об этом, потому что почти два года назад в том самом Ванкувере вместе с серебром я выиграл её – самое драгоценное в моей жизни золото... 14:27, 18 декабря 2011 года. Хохфильцен, Австрия. Понемногу начиная раскатываться классикой, срываюсь со старта после прикосновения Зайцевой к своей пояснице и во все тяжкие пускаюсь в свою первую на Кубке мира эстафету, внутренне чувствуя огромный прилив ментальной и физической энергии, коей ещё вчера я была напрочь лишена из-за вымотавшей меня под метёлку гонки преследования, где я заняла то же самое десятое место, что и в позавчерашнем спринте. Поставленная передо мной задача – провести сегодня образцово-показательный этап – не представит для меня трудности хотя бы потому, что Оля передала мне эстафету с двадцатисекундным отрывом, но дело здесь вовсе не только в имеющемся у меня преимуществе, которое мне нужно либо сохранить, либо упрочить... ...– Я вижу, тебе вправду понравилось это место. – Тут тихо и нет никого, но в этот раз я пришла сюда не за этим. – А за чем? – Я ждала, когда ты придёшь... С улыбкой на губах прорисовываю в сознании воспоминания минувшего вечера, спокойно работая на равнине на каждый шаг, и за своими мыслями не отдаю отчёта тому, что я почти добралась до единственной на круге отсечки, неторопливо всходя в небольшой подъём, переходящий в прямую и затем в кручу. Активно перебираю лыжами на самом опасном повороте трассы, оказываясь напротив горки с отсечкой, и, ради приличия убыстряя темп, полупрыжками взбегаю на её вершину, выскакивая на следующий пологий спуск. ...– Мы с тобой сегодня ещё даже не разговаривали, – меланхолично констатирует Мартен, вставая справа от меня, и я поворачиваюсь к нему, устало воззрясь на любимые черты его обличья, по которым я успела так сильно соскучиться лишь за сутки, и беспомощно извожусь от невыносимого желания расцеловать лицо француза, понуро опуская подбородок. – И мне совсем не нравится такой расклад, – с грустным хмыканьем откликаюсь я, замечая то, как Фуркад склоняет голову набок, пытаясь уловить моё настроение, и настороженно спрашивает, порываясь поймать мой взгляд своим: – Ты чего такая загруженная? – Мартен, я... – необдуманно слетает с моего языка, и я тошно вздыхаю от собственной опрометчивости и, всё-таки заглядывая французу в глаза, вижу, что он серьёзно настроен получить развёрнутый ответ на свой вопрос, невзирая на то, что в моих планах нет такого пункта, как «Завалить Мартена Фуркада своими проблемами», но я прекрасно знаю, что увиливать в таких ситуациях бессмысленно, поэтому с доверием выкладываю всё, что гнетёт меня: – Я просто-напросто замоталась. Я не переношу давления из-за жёлтой майки, потому что для меня это слишком тревожная ответственность, и я сама поражаюсь тому, как лидерство всё ещё остаётся за мной. Все от меня постоянно чего-то хотят, требуют, ждут... Я понимала, на что я шла, когда подписывалась на всю эту движуху, но я не думала, что реально буду способна на Кубке мира такие результаты показывать. Ещё и завтра смешанку бежать, где у нас неплохие шансы выиграть... А я не могу уже, понимаешь, я и так на морально-волевых последние гонки вывожу... Завершив изливать свою душу, затаиваю дыхание, замирая в ожидании реакции француза, и с трепетом обнаруживаю то, какой теплотой наполнены его глаза, когда он вновь переводит их на меня, улыбаясь и умиротворяюще отзываясь: – У меня есть один способ, как можно восстановить энергию, и называется он – объятия. Для меня этот триместр окончен, а у тебя завтра ещё эстафета, поэтому я готов поделиться с тобой тем, что у меня осталось... Ложусь на коврик с полной уверенностью в том, что мои обоймы больше не подведут меня так же подло, как это было в связке, и пару раз глубоко вдыхаю и выдыхаю, прежде чем утихнуть и открыть огонь. К моему величайшему удивлению, я покидаю лёжку без использования дополнительных патронов тогда, когда мои соперницы только-только подходят к коврикам, а я вихрем огибаю штрафной круг, очутившись между тренерской биржей и стартовым городком, и искусно извлекаю самый любимый голос из многообразия звуков на стадионе, выкрикивающий мне вслед: – У тебя всё получится! ...Улыбающийся Мартен молча разводит руки в стороны, делая пригласительный жест, и я безмятежно покоряюсь обаянию француза, вновь бесстыдно завладевшего мной, и наконец устраняю отделяющий нас друг от друга шаг, приподнимаясь на носочки и обвивая предплечьями шею Фуркада. Мартен крепко сжимает мою спину в кольце своих сильных рук, отрывая мои ноги от земли, и я смыкаю веки, утыкаясь лицом в его капюшон, и позволяю себе поверить в то, что происходящее со мной не является сладким сновидением. Потому что Фуркад произнёс вслух то, в чём непосредственно сейчас я нуждаюсь как никогда раньше. Потому что он смог почувствовать меня, а другие не смогли и даже не порывались смочь. Потому что проявления внимания от Мартена жизненно необходимы для меня, подобно насыщающему глотку кислорода и греющему свету солнца. Ни одному человеку в мире не удастся дать мне то, что мне по-настоящему нужно до тех пор, пока этот человек не обнимающий меня Мартен Фуркад, целиком и полностью предающийся мне, уже беспамятно предавшейся ему... – Сорок секунд выигрываешь, очень хорошо идёшь! – всплываю на поверхность реальности после ободряющих возгласов Пихлера, стискивая зубы, и броском запрыгиваю в подъём, выносясь на протяжённый спуск, в мгновение ока прорабатывая эту часть дистанции и выскакивая на повороте последней перед стрельбищем горки. Размеренно преодолеваю прямую на стрельбище в гордом одиночестве, снимая палки и отодвигая затвор, и устраиваюсь на коврике, успокаивая беснующийся пульс и прытко изготавливаясь. Трибуны замолкают в напряжённом предвкушении начала моей стойки, и я всматриваюсь в прицел, вылавливая мушкой самую левую мишень. Первый выстрел. ...– Ты проведёшь завтра идеальную гонку. – С чего ты так решил? – Ты не умеешь не идеально... Второй выстрел. ...– Перестань, ты мне льстишь. – Даже не собирался... Третий выстрел. ...– Ты направишь наши силы в нужное русло и справишься на трассе и на стрельбище. – Наши силы?.. Четвёртый выстрел. ...– Наши, потому что с этого момента в тебе есть и моя сила тоже... Пятый выстрел. Отнимаю приклад от плеча, обалдело уставившись на ставшую белой установку, и закидываю винтовку себе на плечи, устремляясь на последний круг своего этапа и ставя себе чёткую цель: передать эстафету с максимально возможным для моих ресурсов преимуществом. ...– Хорошо, тогда обратно в отель ты снова понесёшь меня на себе, чтобы я не растрачивала наши силы впустую, – довольно заключаю я, ещё крепче стягивая руки на шее Мартена, и приоткрываю глаза, узревая за спиной француза захватывающе волшебный пейзаж заснеженного Фибербрунна и с особой искренностью вспоминая тот вечер, когда я увидела его впервые. – Хорошо, тогда на подходе к отелю ты снова поцелуешь меня в щёку, чтобы уравновесить вселенский баланс, – тон в тон парирует Мартен, беспощадно вгоняя меня в краску, и я норовлю ответить ему, но прерываюсь хвостатой звездой, на миг блеснувшей в небе, и обмираю, мысленно возвращаясь к тому случаю, что связывает меня с падающими звёздами...

...Запрокидываю голову к небу, и облака пара, поднимающиеся от моего горячего дыхания и горящего лица, растворяются в его черноте. Слёзы медленно скатываются по моим щекам на лежащий на перилах снег, растапливая его, и на таком же одиноком как я небосводе падает звезда. Моё самое заветное желание тут же возникает у меня в мыслях, и я слегка пугаюсь, когда в телефоне раздаётся решительный голос Антона, и вспоминаю, что всё ещё разговариваю с ним.

– Во-первых, отставить истерику, конец света не случился, – твердит тот, и я жалко вздыхаю, стирая слёзы с лица застывшей ладонь. – А во-вторых, завтра я приеду, и мы всё обсудим в более спокойной обстановке. Я обещаю, мы с тобой что-нибудь придумаем, иначе не был бы я твоим братом.

Улыбаюсь как идиотка и смеюсь, снова воззрившись на мерцающее ночное небо. Интересно, а умеют ли падающие звёзды исполнять желания?..

Умеют, потому что одна из таких звёзд чуть меньше двух лет назад упала с неба прямиком в мои ладони, и сейчас бережно держит меня в своих надёжных объятиях, совершенно не догадываясь о том, что продолжает исполнять мои желания, будучи на Земле... Выжимаю себя до последней капли, за несколько секунд пролетая оба туннеля перед передачей эстафеты, и заворачиваю на финишную прямую, подхватывая ускорение и расфокусированным взглядом находя Лёшу, стоящего посередине коридора. Касаюсь поясницы Волкова, отправляя его в гонку, и резко затормаживаю, измождённо налегая на палки и терпеливо выжидая догоняющую нас группу, чтобы узнать, насколько приемлемо я отпахала свои шесть километров, но время идёт, а на горизонте почему-то никто появляться не соизволяет. Когда наше преимущество близится к минуте, из-за поворота показывается Новаковска, и я вглядываюсь в экран, чтобы точно отсечь добытый мной отрыв, и вижу +59,3 справа от флага Польши. Что ж, вроде я сегодня чудно потрудилась... Попадаю на территорию финишного городка, встречая радостно хвалящих меня врачей и массажистов, и ставлю свой инвентарь в пирамиду, принимаясь плотнее и теплее одеваться, потому что нынче солнышко на улице малость подмораживает воздух. Нацепив на себя голубо-красные разминочные штаны и голубую лёгкую болоньевую куртку, натягиваю на голову вязаную шапочку и вздрагиваю от внезапно лёгших на мою талию мужских рук, слыша игриво доносящееся сверху: – Я ждал, когда ты оденешься, чтобы не отвлекать тебя. – Тебя во мне интересует только то, тепло мне или нет? – притворно обиженно смеюсь я, разворачиваясь к Мартену передом, и тот сосредоточенно перечисляет, отбиваясь от моей дурацкой шутки своей: – Ещё меня в тебе интересует скольжение твоих лыж, состояние твоих обойм, твоя стрельба и твоя скорость, но это всё лирика, знаешь... – Фуркад, такой ты всё-таки дурак, – не сдерживаю себя от нежного выпада, без устали теряясь в глазах Мартена, наполнившихся недоумением после моей словесной проделки, и вновь захожусь в беспричинном приступе смеха, понятия не имея, от чего он и как его угомонить. – В честь чего это я дурак? – озадаченно выпаливает француз, беря меня за плечи и останавливая мои конвульсивные припадки, и я опускаю взгляд как нашкодивший ребёнок, в душе не ведая, что сказать, чтобы выкрутиться, и не придумываю ничего гениальнее, чем ляпнуть свою дежурную глупость: – Откуда я знаю... Мне просто захотелось тебя так назвать. – Ладно, я приму это как благодарность за вчерашнее, – ухмыляется Фуркад и, неожиданно притянув меня к себе, крепко обнимает, заговорщически произнося мне на ухо: – Я вижу, у тебя ещё остались силы после гонки, так что немного поделись ими со мной, а то я еле с кровати сегодня встал. Широко улыбаюсь, вслушиваясь в тихий и такой любимый смех Мартена, но невольно настигаюсь неизбежной мятежной мыслью, тотчас заполоняющей собой весь мой рассудок, и бессознательно цепенею, глухо шепча в грудь француза на русском: – Что я буду делать, когда полюблю тебя?