Qui cherche, trouvera

08:34, 11 января 2012 года. Нове-Место, Чехия. Разделавшись со своим омлетом, пододвигаю к себе тарелку с двумя кусочками поджаренного хлеба, чтобы намазать на них небольшой слой сливочного масла, и вдруг вырываюсь из осадившей меня прострации, непроизвольно дёрнувшись и чуть не выронив ножик из своей руки, когда над моей головой неожиданно раздаётся раскатистый голос Лоиса: – Можно мы тут с вами присядем? – Да, конечно, – на автомате слетает с моего языка, и я аккуратно беру свою баночку с вареньем, с сожалением подмечая, что оно почти закончилось, и, без излишнего расточительства нанося его поверх масла на оба кусочка, растягиваю губы в смятенной улыбке после прозвучавшего от устроившегося напротив меня Абера ироничного вопроса: – У тебя даже к еде свой особенный подход? – А, да это... – Это Шипулина ему такой подарок на Новый год сделала, – с хитрой усмешкой перебивает меня сидящий справа Симон, размеренно отхлебнувший кофе из своей кружки, и я демонстративно втягиваю воздух через нос с характерным для этого шумом, досадливо скрипнув зубами, и едва заметно потрясываю головой, наивно сопротивляясь мыслям о неприемлемо недосягаемой обладательнице этой фамилии, сумевшей отыскать в моём сердце настолько укромно потаённый закуток, что я понятия не имею, каким образом я должен вытащить её оттуда и связать её по рукам, чтобы пресечь её избыточную вседозволенность относительно меня. – «Твоё сердце умышленно прячет её внутри себя, так что у тебя ничего не выйдет, как бы ты ни пытался», – едко хмыкает мой разум, нарочно надавливая на мою самую главную душевную слабость, и, специально подбрасывая утончённо отточенные очертания русской в поток моего сознания, злорадно язвит: – «И не надо делать вид, что ты всерьёз хочешь отрешиться от неё, а то даже я из-за таких бредовых побуждений от смеха надорвусь». – Соня? – невзначай вынуждая все мои внутренности свернуться в цельный клубок от произнесённого ею имени, Мари с искренним удивлением бегло оглядывает меня, обхватывая пальцами свою чашку с чаем и непредвзято высказывая: – Она, кстати, спрашивала меня о том, почему тебя не было в спринте... – Как будто бы её действительно интересует, что со мной происходит, – безутешно ухмыляясь уголками губ, не скрываю горечи в своей интонации, но мгновенно умолкаю, не намереваясь способствовать раскручиванию темы, напрямую касающейся только нас с Соней, и отстранённо принимаюсь за свои тосты, деликатно настаивая поговорить о чём-нибудь другом. Практически не поддерживая развернувшуюся между нами беседу о предстоящей женской индивидуальной гонке, как можно быстрее расправляюсь со второй частью своего завтрака, залпом запивая его уже остывшим кофе, и, любезно откланиваясь, забираю варенье, опрометью устремляясь к лестнице, потому что Шипулиной во мне стало настолько много, что я благополучно начну сходить с ума, если в довершение всего упоминания о ней будут повсеместно обрушиваться на меня извне против моей воли. Или я уже схожу с ума..? – Ты можешь мне-то хотя бы объяснить, что у вас случилось? – рядом внезапно образовывается запыхавшийся брат, поравнявшийся со мной около двери моего номера, и я решительно распахиваю её, невозмутимо пропуская Симона в комнату, и, закрыв за нами дверь, прохожу вслед за ним, болезненно ощущая, как крошатся тщетно возведённые моим рассудком баррикады для маскировки моих чувств от внешнего мира, но я медленно, но верно приближусь к тому, что выгорю дотла, если продолжу притворяться, что у меня всё в порядке. – В том-то и дело, что у нас ничего не случилось, – сухо откликаюсь я, присаживаясь на край своей кровати, и, понуро воззрясь на Симона, опёршегося на подоконник поясницей, пожимаю плечами, растерянно резюмируя: – Она уже больше недели избегает меня. – Ну, здесь возможны только два первоисточника... – осторожно отпускает брат и, принимая настороженное выражение лица, тяжело вздыхает, лаконично обозначая: – Либо её личные загоны, либо ты какой-то херни натворил; третьего не дано. – Я точно никакой херни не творил, – категорично отрезаю, наклоняясь вперёд, и, упирая локти в колени, нервно запускаю пальцы в свои волосы, слегка оттягивая их. – Я пишу ей каждый день в надежде на то, что получу ответ, но в ответ получаю только молчание. – Почему ты не поговоришь с ней вживую? – Если бы это было так просто, то я бы давно уже поговорил! – резко вскидываюсь я, обозлённо подрываясь на ноги, но вмиг усмиряю свои беснующиеся эмоции, ровно переводя взгляд на опешившего от моей реакции Симона, и мрачно усмехаюсь, неподдельно поражаясь тому, какую аффективную власть надо мной имеет Шипулина. – Она наперекор мне убегает от меня, пока я выворачиваюсь наизнанку, чтобы догнать её, и что-то мне подсказывает, что я свихнусь раньше, чем сделаю это! Я от отчаяния даже у Антона узнал номер их комнаты в Оберхофе, но каждый раз, когда я приходил к ним, Сони там не было. – Они же брат с сестрой, и он мог тебе недоговаривать, потому что она попросила его прикрывать её, – умозрительно рассуждает Симон после небольшой паузы и, серьёзно внимая всему, что я говорю, альтруистично помогает мне прояснить суть запутанной ситуации, в которой я оказался, и я опускаюсь обратно на постель, распластавшись на ней в полный рост, и начинаю тихо посмеиваться, уставившись в потолок. – Ты сейчас примешь меня за одержимого психа, но я тоже так подумал и настоял на том, чтобы Антон дал мне лично убедиться, что Сони нет в комнате, и её реально там не было! – рефлекторно расплываюсь в глупой улыбке, уловив глухой ржач Симона слева от себя, и до боли прикусываю нижнюю губу, возвращаясь к предмету нашего обсуждения. – Во время соревнований ты и сам понимаешь... Я хотел поехать на стадион, но меня заранее предупредили о том, что выход из отеля для меня под строгим запретом, а когда был масс-старт, Соня уже избегала меня, и я прекрасно понял это по тому, что на протяжении всей гонки она стояла в лесу, а не в финишном городке... – Ну в конце концов, Мартен, ты же знаешь, сколько ей лет, чего ты от неё хочешь? – Если ты намекаешь мне на то, что у нас с ней проблемы из-за нашей разницы в возрасте, то это такая себе причина, – скептически отзываюсь я, попутно витая в наших с Соней совместных воспоминаниях, и, тепло улыбаясь во весь рот, мысленно воспроизвожу перед своими глазами её изящную фигурку, мягко изрекая: – Я лишь недавно впервые задумался о том, что Соня не только понимает меня тогда, когда меня никто не понимает, но ещё и как-то умудряется обуздать моих внутренних демонов... Как будто она с ними лучше меня общий язык находит! – Честно, я никогда тебя таким не видел... Вот с самого твоего рождения до сегодняшнего дня – никогда, – тронуто протягивает Симон, и я кротко взглядываю на него, встречаясь с его светящимся взором, после чего тот издевательски и одновременно восхищённо выпаливает, смотря мне прямо в глаза: – Я даже и не подозревал, что ты можешь быть таким сентиментальным! – Я тоже так думал, пока не увидел Шипулину в первый раз, – детально прорисовываю в памяти тот самый Ванкуверский вечер, обернувшийся для меня таким неуместно противоречивым образом, поставившим в моей жизни очередную точку невозврата, порой кажущуюся мне сладким наказанием. – Хотя я до последнего не верил в то, что влюблюсь в неё вот так... Настолько безрассудно, что позволю ей буквально управлять мной и стану для неё таким податливым, что она будет вить из меня верёвки, как она того захочет, но самое-то странное то, что я не могу противиться этому, а может, и не хочу... ...– Нежностью, говоришь? – смущённо полушепчет Соня, не отрывая от меня своего магнетического взгляда, и, аккуратно отставляя коробку и духи на постель, чуть пододвигается ко мне, подставляя под лучи закатного солнца свои поалевшие щёки и ласково запуская пальцы правой руки в мои волосы. – Это лучший подарок, который мне когда-либо делали... – Я очень рад, что тебе понравилось, – убаюкивающе млею от захлестнувшей меня приятной истомы, никогда прежде не испытывая такого неприкрытого наслаждения от простых прикосновений к моим волосам, и, с замиранием сердца повторяя нежный выпад Шипулиной, бережно перехватываю её маленькую хрупкую ладонь своей, крепко переплетая наши пальцы в замок и пронизываясь насквозь тотчас нахлынувшим на меня желанием осторожно прильнуть своими губами к её, так же осторожно толкнуть её в плечи и необратимо раствориться друг в друге до самой последней гранулы... – Ты вряд ли осознаёшь, насколько сильны твои чувства, но в одном я могу заверить тебя наверняка, – надо мной внезапно громыхает голос брата, вырывающего меня из целиком объявшего меня недавнего прошлого, и я поворачиваюсь лицом к Симону, многозначительно вскидывая брови от его убеждённого заключения: – Такими темпами рано или поздно твоя влюблённость перерастёт в любовь, и ты никак не сможешь на это повлиять... – А я и не собираюсь этому противостоять, – моментально бросаю я, ощутив учащённо забившееся под рёбрами сердце, и, сделав глубокий вдох, неспешно выдыхаю, уверенно выдавая: – Пусть это дорого мне обойдётся, но я сделаю всё, чтобы Соня полюбила меня. – Если бы ей было всё равно на тебя, то она бы не избегала тебя, так что это лишь снова доказывает, что она к тебе неравнодушна. – В смысле «снова»? – Блять, какой же ты невозможно тугой стал из-за своей Шипулиной! – взбешённо вскипает Симон, свирепо вперяясь в меня своими разъярёнными глазами, отчего я оторопело пялюсь на него, старательно пытаясь выяснить, что именно в моей фразе спровоцировало его так отреагировать, но всё встаёт на свои места, когда тот выверенно развивает свою мысль, отстраняясь от подоконника, и принимается активно жестикулировать, раздражённо ходя по комнате из угла в угол: – Почему я вижу, как она смотрит на тебя, а ты не видишь?! Почему я замечаю, как она ищет возможность прикоснуться к тебе, а ты не замечаешь?! Почему я слышу, как меняется её голос, когда она разговаривает с тобой, а ты не слышишь?! Фуркад, ты мало того что тупой, так ещё и слепой, невнимательный и глухой! Она влюблена в тебя не меньше, чем ты в неё, а ты в упор это разглядеть не можешь! – Симон всплёскивает руками в возмущённом недоумении, останавливаясь напротив меня, свесившего ноги с кровати и порывающегося возразить ему, но вместо этого я неморгающе сверлю взглядом пол, молча принимая тот факт, что в этот раз мне нечем крыть, потому что Симон прямолинейно озвучил вслух мучающие меня весь предыдущий месяц догадки. – Я бы не акцентировался на всех этих тонкостях Сониного поведения рядом с тобой, если бы не знал, что у тебя, моего брата, есть чувства к ней, но тут не в этом дело, а в том, что влюблённость невозможно скрыть, и мне было достаточно лишь одного её взгляда в твою сторону, чтобы понять это. Мне даже Настя сказала: «Они разве не замечают, как их страшно тянет друг к другу?» после того, как мы устроили тот совместный завтрак в Хохфильцене, то есть она тоже это поняла, хотя видела вас вместе впервые! – эксплицитно вскликивает Симон, прежде чем усядется рядом со мной, и, легко пихнув меня плечом, более спокойно добавит: – Прости, конечно, за такую откровенность, но тебе это кроме меня больше никто не осмелится сказать, а ты очень нуждаешься в том, чтобы услышать эти слова сейчас... – Нет, Симон, ты прав, во всём прав, – непререкаемо соглашаюсь с братом, стыдливо прикрывая веки, и затравленно потираю лицо ладонями, прерывисто проронив: – Я просто не знаю, что мне делать дальше... – Ты должен дать Соне время разобраться в себе, будь терпеливее, – настоятельно твердит Симон, укладывая левую руку на мою макушку, и, по-братски потрепав меня по волосам, отнимает руку, нерасторопно поднимаясь с кровати и прагматично подытоживая: – Самое желанное – это недоступное, и оно никогда не станет доступным по щелчку пальца. Симон оставляет меня наедине с самим собой, рванув в свою комнату для их с Настей запланированного звонка по скайпу, и я достаю телефон из кармана штанов, включая экран блокировки, и, мгновенно растянув губы в тёплой улыбке, созерцаю двух по-беззаботному счастливых людей, поглядывающих на меня с фотографии, вмиг чувствуя сладкую боль, безжалостно пронзившую мою грудную клетку... ...– Мартен, дай мне свой телефон, пожалуйста, – мягко обращается ко мне Соня, когда мы добираемся до освещённой части дороги, до которой сегодня мы дошли намного медленнее, чем неделю назад, потому что скорость нашего передвижения полностью зависит от меня, а я очень не хочу отпускать от себя увлечённо общающуюся со мной обо всём подряд Шипулину, крепко обнимающую меня за шею и каждым своим действием заставляющую меня неловко мечтать о том, чтобы этот вечер никогда не заканчивался. – Зачем? – заинтригованно поворачиваю голову в её сторону, вопросительно взглядывая на неё, и узреваю искорки озорства в её карих глазах, упрямо подстрекающие меня к тому, чтобы снова пойти у неё на поводу, но вместо этого притормаживаю посреди дороги, выжидательно смотря на неё, безостановочно поглаживающую пальцами мои плечи. – Не переживай, ничего криминального, я просто хочу кое-что сделать... – настойчиво упрашивает меня русская, всё-таки сражая меня своим обаянием без боя, и я вытаскиваю свой телефон из правого кармана куртки, и, осторожно вынув предплечье из под колена Сони, отдаю телефон ей, возвращая руку обратно и прислушиваясь к шороху позади моего затылка. – Так, а теперь... Улыбнись! Соня вытягивает вперёд правую руку с открытой на моём телефоне фронтальной камерой, смущённо укладывая голову на моё плечо, и я широко улыбаюсь, замечая очаровательную улыбку на её губах через картинку на экране, после чего Соня нажимает на него несколько раз, положив оригинальное начало архиву наших личных совместных фотографий, и, выключив мой телефон, сильнее стягивает руки вокруг моей шеи, приближаясь к моему лицу и несмело прижимаясь своими губами к моей правой щеке... Мрачно усмехаясь, с ослепительной осязаемостью вновь явственно ощущаю на себе её робкий поцелуй, с тех пор прочно засевший в моей памяти, и, бессознательно задерживая пристальный взгляд на её дьявольски красивых чертах, покорно утопаю в окатившей меня волне этого нежного чувства, обречённо признавая: – Каким же слабым ты меня делаешь, Шипулина... 14:08. Безотрывно наблюдаю за разминающейся неподалёку от меня Соней, ещё буквально полчаса назад даже не представляя себе, насколько невообразимо я истосковался по ней, пока на пристрелке не увидел её воочию в каком-то жалком метре от себя, с того момента обездвижено погибая от своей ничтожности относительно неё, находящейся около меня физически, но пребывающей в абсолютно противоположном мне измерении эмоционально, и с жадностью вбираю каждый её жест, каждый её шаг и каждую её мимолётно брошенную на меня оглядку, никаким образом не способствующую устранению мучительно повисшего между нами молчания. – «Они разве не замечают, как их страшно тянет друг к другу?». Закинув винтовку себе на спину, Соня подхватывает палки и лыжи с пирамиды, собираясь отправиться в зону старта, но, вдруг замерев на полпути, нерешительно поворачивается в мою сторону, боязливо приподнимая глаза и встревоженно устанавливая со мной долгий зрительный контакт, словно ища от меня слов поддержки перед своей гонкой, чем с концами вгоняет меня в логический тупик, и как ни в чём не бывало отворачивается от меня к подошедшей к ней Насте, стартующей сразу же за ней. – Какого хрена... – вполголоса безотчётно вырывается из моего горла, но озадаченное возмущение вмиг сменяется будоражащим оцепенением, когда я оборачиваюсь к экрану с трансляцией гонки и лицезрею выходящую в стартовые ворота Соню, которая поправляет свою жёлто-красную майку и с обворожительной улыбкой машет в камеру, прежде чем пластично сорвётся с места в свою пятнадцатикилометровку. Ну уж нет, меня такие американские горки точно не устраивают! – Ты чего ругаешься? – удивлённо любопытствует Мари-Лор, копошащаяся в своей сумке почти у меня в ногах, и я возвращаюсь в свою исходную позу, переводя взгляд на подготавливающуюся к старту сокомандницу, пытающуюся открутить колпачок от энергетического геля, и тяжело вздыхаю, непритворно хмыкая: – Если бы я сам в этом хоть что-то понимал... – Да ладно тебе, я же вижу, как ты и практически все в нашей команде на лидера Кубка мира порой засматриваются, – запив гель изотоником, задиристо иронизирует надо мной Брюне, отчего я стискиваю зубами внутреннюю поверхность своих щёк, никогда до этой секунды даже не догадываясь о том, что я, оказывается, могу быть таким предсказуемым, и раздражённо свожу брови к переносице, вняв ещё одной подкинутой ею фразе: – Хотя с тобой, конечно, никто в этом плане посоревноваться не дерзнёт! – Мари, не смешно совсем, – хмуро отражаю я, с недовольством призадумываясь о том, откуда у всех в моей сборной появился столь живой интерес к моей личной жизни после появления в ней Шипулиной, и мнительно скрещиваю руки на груди, поджимая губы, но Мари-Лор лишь слегка покачивает головой, не спеша надевая свою винтовку, и берёт оставшийся инвентарь с пирамиды, невозмутимо смеряя меня глазами и недвусмысленно парируя: – Так я и не шучу, чтобы это было смешно. Брюне тотчас исчезает из поля моего зрения, убегая к стартовой зоне, и я повержено опускаю подбородок, по крупицам восстанавливая выражение направленных на меня глаз Сони, своей вольной или невольной недосказанностью превращающей меня в помешанного параноика, неотступно бегающего за ней в надежде выяснить причину её дистанцирования и наконец расставить все точки над «i», но Соня бескомпромиссно продолжает играть со мной в догонялки, наивно полагая, что я не смогу догнать её, когда она сама же не оставила мне никакого другого выбора, кроме как увиваться за ней подобно одержимому ею влюблённому идиоту, и как же фатально она ошиблась, если рассчитывала на то, что её поведение запросто оттолкнёт меня от неё, потому что оно нисколько меня не оттолкнуло. Оно притянуло меня к ней только сильнее, и я сделаю всё, что угодно, чтобы распутать перекрутившуюся между нами нить... 14:57. С подрагивающими от волнения руками слежу за заключительным перед финишем ускорением Сони, на полминуты удравшей от шведки Экхольм, что положила начало сегодняшней гонке, и нервно вытягиваюсь после молниеносного пересечения Соней черты, но все мои мысли заходятся в неуправляемой панике оттого, что русская второпях уже пробирается в пресс-зону, где её терпеливо дожидаюсь я, серьёзно настроенный вывести её на разговор, несмотря на то, как нелепо сумбурные паралитические спазмы пережимают моё горло при виде Шипулиной. ...– Она, кстати, спрашивала меня о том, почему тебя не было в спринте... Крепко держа палки и лыжи в своей правой ладони, Соня уверенно идёт ко мне навстречу с опущенными в землю глазами, и я сдвигаюсь в самую середину прохода по пресс-зоне, когда между мной и русской остаётся меньше метра, и мгновенно вспыхиваю от донельзя вожделенного мной столкновения с ней, с максимальной мягкостью произнося в её макушку: – Соня, ты ничего не хочешь мне объяснить? – Я не понимаю, о чём ты, – едва разборчиво лепечет Шипулина мне в грудь, всё ещё не приведя в норму своё сбитое дыхание, отчего я только сейчас придаю значение тому, в какое неловкое положение я поставил нас обоих, застывших в окружении десятков камер посреди пробуждающихся журналистов, но я наплюю на это точно так же, как наплевал на все свои дела и обязанности, предпочтя им приезд на стадион ради стоящей напротив меня стопроцентной обладательницы золота сегодняшней индивидуальной гонки. Пошло оно всё и они все к чёрту! – Хорошо, я спрошу прямо, – стойко сохраняя спокойствие, отхожу от Сони на шаг назад, склоняя голову набок, и настойчиво порываюсь поймать увиливающий от меня взгляд Шипулиной, исцеляюще впитывая в себя каждую отдельно взятую чёрточку лица русской, по которому я так невыносимо скучал. – Почему ты не отвечаешь на мои сообщения? Почему делаешь вид, что не знаешь меня? Почему ты... избегаешь меня? – Мартен, я... – крепко зажмуриваясь, почти шепчет Соня дрожащим голосом и, прикусив нижнюю губу и досадливо поморщившись, открывает глаза, блуждая ими по моему солнечному сплетению и прерывисто выдыхая: – Я... Я не могу сказать тебе этого, но, поверь, так будет лучше... – Кому будет лучше, Соня? – Нам обоим, нам обоим будет лучше! – Посмотри на меня, – отчаянно взываю я, вынужденно переключаясь на крайние меры, и, не собираясь идти на попятную, наклоняю голову ещё ближе к лицу Сони, умоляюще вскликивая: – Пожалуйста, посмотри на меня! – Мартен, прости, мне надо идти... – голос русской окончательно ломается, после чего та броском предпринимает вполне ожидаемую попытку бегства, и ей практически удаётся сбежать от меня, но я неожиданно даже для самого себя резко ухватываю её за левое запястье, оборачиваясь к ней, и безнадёжно немею, встречаясь с её взглядом своим... ...Внутри меня лопается огромный огненный шар, приятно-обжигающее содержимое которого покрывает всю мою грудную клетку, и я столбенею, заполучив взгляд этой, судя по экипировке, русской девушки, и невзначай повинуюсь её очарованию. Её блестящие карие глаза, обрамлённые густыми чёрными ресницами, кажутся мне донельзя знакомыми, вопреки тому, что я никогда не встречал её раньше, и моё сердце заводит молчаливый диалог с её, отбивая барабанную дробь и разнося в щепки мои рёбра. Возможно, она даже слышит суматошное трепетание моего сердца, потому что я, похоже, слышу её... – «Молодец, Фуркад, мастерски доводишь свою ненаглядную до слёз!», – постыдно упрекает меня мой разум, и что-то во мне тревожно ухает вниз, когда замечаю, как быстро глаза Сони заволакивает слезами и как одна из них предательски спадает на её бледную щеку, из-за чего Шипулина ожесточённо скалится, грубо вырывая свою руку из моей хватки, и уходит вглубь финишного городка, оставив после себя постепенно остывающее тепло её запястья на моих пальцах и полнейшее опустошение в моей как никогда саднящей душе. – «Правильный человек, но неправильное место и неправильное время, Мартен», – сожалеюще констатирует моё сердце, пока я как вкопанный беспомощно смотрю в спину отдаляющейся от меня Сони, вслед за которой в зоне моей видимости появляется только что финишировавшая Настя, проходящая мимо меня, но внезапно оглядывающаяся на меня на долю секунды с тонким намёком на то, что она знает обо всех подробностях происходящего между мной и её сестрой безумия. ...– Ты должен дать Соне время разобраться в себе, будь терпеливее. Самое желанное – это недоступное, и оно никогда не станет доступным по щелчку пальца... Но я ни за что не позволю ей усомниться в том, насколько важно её присутствие в моей жизни, и я отдам всё, что у меня есть, чтобы доказывать ей это снова и снова, потому что день ото дня мне перестаёт хватать этого тривиально воздушного слова «влюблённость», беспощадно вымещающегося из моего сердца другим, самым сакральным в мире словом. Если это всё-таки любовь, то почему же я так сильно ослабеваю от неё? 19:11. – Куда путь держим? – Если ты не против основательно прогуляться перед сном, то я хотела бы сходить в город до магазина, но тут несколько километров идти... – Ну хорошо, пойдём, а то давно мы с тобой чисто по-сестрински не секретничали! Легко улыбаясь, признательно подзаряжаюсь Настиным отменным настроением, потому что моё собственное настроение не прекращает катиться в ад уже на протяжении почти полутора недель, и никакие победы, никакие медали и никакие восхищённые овации не заслонят моё по-противоречивому нарастающее желание возродить всё, что было между мной и Фуркадом, особенно после той встряски, что Мартен устроил мне сегодня на стадионе... – «Ты сама даёшь ему ложные надежды своими взглядами, но зачем, если ты уже всё за вас обоих решила?!», – с изумлённой раздражительностью вскидывается мой разум, яростно клокоча от моей непробиваемой логики, недостаток которой порой усложняет мою и так не беспечную жизнь, ввиду моих сумасбродных поступков надломлено мечущуюся из крайности в крайность. – «Ты ведь скучаешь по нему!», – тоскливо ропщет прекрасно ориентирующееся в иерархии моих слабостей сердце и потому нарочито продавливает до упора мою самую сокровенную слабость, беспрекословно побуждая меня впервые открыто заговорить о ней вслух... Точнее, о нём. А если ещё точнее, то о нас вместе. Несостоявшихся. – Настён, мне очень надо тебе кое-что рассказать, потому что я больше не могу держать это в себе, – скованно выдавливаю из своего горла, когда мы с сестрой сворачиваем на освещённую пешеходную аллею вдоль дороги, непосредственно ведущей в центр Нове-Место, и Настя молниеносно уставляется на меня, взволнованно спрашивая: – Что случилось? – В общем, дело в том, что... Что... – нелепо заикаюсь от своего идиотского неумения делиться творящимся внутри меня, нервно хрустя костяшками пальцев, но силком переступаю через себя, вдыхая полной грудью, и глупо усмехаюсь, выдавая на выдохе: – Я влюблена в человека, у которого уже есть отношения, и я не знаю, что мне с этим делать... – Я даже без имени этого человека поняла, про кого ты, и я более чем уверена, что он к тебе тоже неравнодушен, – убеждённо отзывается моя сестра, ловя на себе мой вопрошающий смущённый взгляд, и восприимчиво поясняет, настороженно рассматривая моё лицо: – Я видела несколько раз до и после гонок, как Мартен обращается с тобой, и в некоторые моменты могло даже показаться, что вы встречаетесь... – Ага, конечно, а как же! – мгновенно закипаю я, с напускным потрясением вздымая брови и, возмущённо всплёскивая руками, таращусь на Настю, бессознательно увеличивая скорость нашего передвижения и взбешённо выпаливая: – Я устала от того, что мне вечно приходится додумывать всё самой! Если я нравлюсь Мартену, тогда почему он не может мне прямо сказать об этом!? У вас вот с Даней всё было не так! Он сразу тебе дал понять, что серьёзно к тебе настроен, а у нас с Мартеном что!? А у нас ничего и быть не может, потому что у него девушка есть, и я не нужна ему! Резко останавливаясь посреди моста, проложенного над здешней биатлонной трассой, подхожу ближе к его деревянному парапету, крепко стискивая его ладонями, и, невидяще вперяясь в подсвеченный слепящими прожекторами лесок, безысходно хмыкаю, боковым зрением уловив вставшую справа Настю и вдруг почувствовав на себе ни с чем не сравнимую нежную силу рук Мартена, обхвативших меня поперёк груди, и щемящую в её глубине боль, отравляюще проникающую в каждую частичку моего тела. – Насть, скоро ведь уже год будет, как я ни о ком и ни о чём не думаю, кроме него и всего, что он для меня делает... – горькая улыбка едва касается моих губ, и я чуть опираюсь на парапет предплечьями, поворачивая голову и задирая её к сестре, принявшей такую же позу и смятенно смотрящей на меня сверху-вниз из-за достаточно ощутимой между нами разницы в росте, и улыбаюсь ещё шире, непринуждённо продолжая: – Например, цветы, Насть... Я теперь никогда снова не посмотрю на цветы так, как я смотрела на них до появления в моей жизни Мартена, хотя, казалось бы, это же просто цветы, что здесь такого, да? Но проблема в том, что я больше не хочу принимать цветы ни от кого, кроме него. Я для Антона и наших ребят исключение делаю, когда они в шестёрку залазят, но от других... Могу принять, но не хочу! Мне кто только не пытался свои цветы впарить, даже смешно от этого становится... Видимо, увидели, что от Мартена я цветы беру, и подумали, что с ними тоже прокатит, но они упустили одну очень важную вещь... Мне не так сильно нужны цветы в отличие от того, кто мне их дарит, а нужен мне только один человек, и ты прекрасно знаешь, как его зовут, – взяв небольшую паузу, с грустью вспоминаю о том, что в последний раз Мартен дарил мне цветы почти месяц назад, и раздосадованно морщусь, всецело признавая тот факт, что мне до одури этого не хватает. – И иногда, лишь иногда я ловлю себя на мысли, что Мартен тоже влюблён в меня, но потом мне становится так тяжело... Как будто это всё неправильно, жутко неправильно, но я ничего не могу поделать с собой и своими никому не сдавшимися чувствами! Я избегаю его, но при этом постоянно ищу его в толпе людей, чтобы просто знать, что он где-то рядом, понимаешь?! Практически срываюсь на крик, растерянно глядя в Настины глаза, наполненные безграничным желанием утешить меня и помочь мне разобраться с моей ролью в театре абсурда, как всегда невовремя сложившемся в моей жизни, но моя в нём роль – ключевая, и только я имею право играть в выпавшем на мою долю амплуа, потому что я следую написанному лично мной сценарию, за события в котором не несёт ответственность никто, кроме меня. Я сама выбрала вариться в этом котле, и ни за что никого за собой туда не потащу... – Сонь, я, конечно, не знаю, что у вас сегодня произошло, но вид у Мартена был убитый, когда я мимо него проходила... – тактично отпускает Настя, обеспокоенно наклоняясь ко мне, и я трусливо отвожу глаза в сторону, в тысячный раз за день удостоверяясь в том, что я в самом деле каким-то фантастическим способом совмещаю в себе две абсолютно полярных личности – слезливой размазни и беспощадной мерзавки, которые Фуркаду «посчастливилось» наблюдать сегодня в виртуозно исполненном мной синхроне. – Я расплакалась из-за него прямо перед ним... – стыдливо роняю я, покачивая головой, и больно прикусываю нижнюю губу, всё ещё не переварив эту ситуацию оттого, что я не могу принять за истину проявление столь неприемлемой слабости перед тем, кто непосредственно стал этой самой слабостью, но лицо моей сестры внезапно удивлённо вытягивается от моего чистосердечного заявления, вгоняя меня в мимолётное замешательство, отчего та не менее удивлённо бросает приглушённым голосом: – Так это ты из-за него что ли? Я думала, что из-за победы в гонке... – Плевать я хотела на эту гонку! – чересчур грубо и поспешно отрезаю я, сразу же осознавая свою безобразную несдержанность перед пытающейся поддержать меня сестрой, и вновь перевожу взгляд на опешившую от моей вспыльчивости Настю, виновато осекаясь: – Прости, я... Я даже не рассчитывала на победу, потому что я ночью не спала почти... Отлипнув от парапета, делаю пару нетвёрдых шагов вперёд, безмолвно призывая сестру идти за мной, и несколько минут вокруг нас слышен лишь тонкий хруст снега и громкое молчание, разрывающее мои барабанные перепонки от осознания того, какой несносной я стала для всех моих близких после обнаружения у себя чувств к Мартену, что до неузнаваемости преображает меня рядом с собой. Как будто ему это всё для чего-то нужно... – И вправду мы с тобой давно так не общались... – осторожно прерывает тишину Настя, когда мы выбираемся из леса к заснеженному полю, простирающемуся по обе стороны от нас, и я пристально всматриваюсь в её глаза, заинтересованно ожидая разъяснения её фразы. – Я имею в виду то, что меня поражают вещи, которые я от тебя слышу... – Меня они тоже удивляют... – доверительно откликаюсь я и, растягивая губы в глупой улыбке, опускаю голову, глядя на поблёскивающий под моими ногами снег. – Я помню, мои тренеры несколько лет назад меня из биатлона выперли, так я перед ними ни одной слезинки не проронила, хотя мне, кажется, никогда так больно в жизни ещё не было, а тут... С ним я просто другая, Насть. Такая, какой меня никто кроме него не знает, поэтому если вы с Антоном вдруг что-нибудь расскажете ему обо мне, то он с большой долей вероятности вам не поверит! ...Счастливо улыбаюсь, чуть отстраняясь от Фуркада, и тот разгибается обратно в полный рост, позволяя мне приподнять покрытый растаявшими снежинками козырёк его очков, чтобы я могла беспрепятственно заглянуть в его мерцающие глаза. Медлю, с жадностью и наслаждением насыщаясь чарующим обществом Мартена, сумевшего свернуть всю мою Вселенную до нас двоих и той части перегородки, которая отделяет нас друг от друга, и легонько хихикаю, нежным тоном уверяя: – Расслабься, звёзды с неба точно тебя не попрошу доставать. – А я бы достал, не веришь? – Знаешь, я уже сорвала свою звезду, и я сейчас вовсе не о космосе... – Я, наверно, должна поделиться с тобой тем, чем никак не решалась поделиться раньше, но сейчас я стала полностью уверена в том, что ты поймёшь меня... – мягко обняв меня за плечи, Настя начинает издалека, чем непроизвольно ввергает меня в озадаченное любопытство, и, немного помедлив, с теплом вспоминает: – Когда ты только родилась, мне было десять лет, и я очень сильно ждала, когда папа заберёт маму и тебя домой из роддома... И вот этот момент настал! Тебя, такую крошечную и укутанную в какую-то клетчатую пелёнку с собачками, положили мне на колени и сказали, что назвали Соней, а я молча с открытым ртом смотрела на тебя и почему-то не могла поверить в то, что моя мечта о младшей сестре сбылась... – нежно поглаживая меня по правому плечу, размеренно рассказывает Настя, но мне всё равно необходимо чуть больше времени на то, чтобы увериться в том, что всё вышесказанное по-настоящему адресовано мне, потому что я даже не рассчитывала на подобный уровень откровения в развернувшейся между нами сегодня беседе. – Я дала себе слово, что стану для тебя лучшей старшей сестрой, к которой ты всегда сможешь обратиться за советом, но ты росла очень самостоятельным ребёнком и от помощи всегда отказывалась, хотя я никогда, слышишь, никогда не оставлю тебя наедине с твоими проблемами, если ты поделишься ими со мной! А сейчас мне двадцать семь, тебе семнадцать, ты идёшь рядом со мной и рассказываешь мне о том, что ты влюбилась, и ты не представляешь, каково это ощущение для меня – осознавать, что ты так быстро выросла на моих глазах... – Настён, я... – почти всхлипываю я и, смыкая веки, выталкиваю горячие солёные слёзы на свои щёки, крепко вжимаясь в Настю и растроганно шепча в её грудь: – Прости, что я так редко тебе это говорю, но я так сильно тебя люблю... – Ну ты чего, Соняш... – умилённо протягивает бережно обнимающая меня сестра, никак не ожидавшая того, что её слова настолько глубоко проберут меня, и, ласково взяв моё лицо в свои ладони, аккуратно утирает мои слёзы, с энтузиазмом заявляя: – Ты и Мартену когда-нибудь это обязательно скажешь, вот увидишь! – Ну уж нет, я с ним хоть и другая, но в этом вопросе останусь при своём прежнем мнении! – легко смеюсь, замечая Настину лучезарную улыбку и промелькнувшую в её взоре хитринку после изречённой мной провокации: – Я не скажу ему этого, пока он мне это не скажет, и моя позиция на этот счёт не изменится, можешь ему так и передать! – А я передам ведь, как только так сразу! – Я же пошутила... – А чего ты заднюю-то дать решила, а? – Насть, ему лучше вообще ничего обо мне не слышать лишнего, и завтра я на стадион не пойду, из номера гонку посмотрю... – Опять ты за своё... – Так будет лучше для нас обоих, – заезженно повторив реплику, перманентно въевшуюся в мой активный словарный запас, отстраняюсь от Насти, чтобы возобновить наше шествие, и, вдруг увидев, что та собирается возразить мне, перебиваю её, ставя точку в обсуждении моей проблемы: – Я знаю, что я веду себя как дура, и мне очень тяжело так жить, но я по-другому просто-напросто не умею... Может быть, произойдёт что-то, что заставит меня вернуться к Мартену, но пока этого не произошло, я не буду показывать ему, что у нас что-то выйдет, потому что если у него действительно есть чувства ко мне, то он рано или поздно расстанется со своей девушкой и будет со мной. Я знаю, что ему тоже тяжело, но он сам виноват в том, что позволил нам привыкнуть друг другу, скрыв от меня свои отношения... Всё, Насть, я больше не могу об этом говорить... Понуро сутулюсь, ощущая полное моральное истощение от бесконечно крутящихся в моих мозгах мыслей, и Настя понимающе идёт мне навстречу, сменяя предмет нашего диалога на более нейтральную и относящуюся к нам обеим тему: наше детство. Из-за того, что между мной и Настей десять лет разницы, иногда она была для меня второй мамой, нежели сестрой, и с Антоном я была несколько ближе, чем с ней, хотя с ним наша разница в возрасте всё-таки тоже приличная, – целых семь лет – но они оба являются моими самыми родными проводниками в жизнь, которую я живу, и моими самыми достойными примерами для подражания, что вместе с нашими замечательными родителями впервые поставили меня на лыжи в мои два годика, даже не подозревая о том, что спустя пятнадцать лет я возглавлю общий зачёт Кубка мира, но не без помощи моих брата и сестры, всегда находящихся рядом и всегда делящихся со мной своим бесценным опытом. У каждого из нас троих свой неповторимый путь, но, безусловно, одна общая цель: получать удовольствие от биатлона настолько долго, насколько это возможно, и в какой-то степени подначивать друг друга стремиться к самым высоким вершинам успешными результатами кого бы то ни было из нас, но не из зависти, а из уважения и восхищения друг к другу, на чём около двух лет назад настояли наши родители, предупредив нас о том, чтобы соперничество между нами оставалось здоровым при любых обстоятельствах. Если бы перед рождением мне предложили выбрать себе семью, то я всё равно выбрала бы нашу и точно бы не промахнулась! – Насть, мне как-то лень обратно идти, я слишком устала сегодня... – полусонно бормочу, наконец поднимаясь по лесенкам к двери магазина, и слышу звонкое хихиканье своей сестры позади себя, оборачиваясь к ней и невольно начиная подхихикивать ей в ответ от её заразительного смеха. – Так и знала, что так будет! – шутливо выпаливает Настя, многозначительно покачивая головой, и, доставая свой телефон из кармана куртки, набирает чей-то номер, не переставая смеяться. – Я заранее сказала Дане, что ему, скорее всего, придётся за нами ехать, так что не переживай, довезём твою задницу до отеля в целости и сохранности! Свободно и искренне улыбаюсь, чувствуя душевное облегчение в своей грудной клетке, и, заходя в магазин, вновь представляю любимые карие глаза, уверенно смотрящие прямо на меня и всё равно приковывающие меня к себе, несмотря на все мои попытки отдалиться от их исключительно неповторимого обладателя. Но, может, ещё не поздно всё изменить?.. 13:40, 14 января 2012 года. Нове-Место, Чехия. – Ваши ставки – кто сегодня претендует на победу? – Хотелось бы, чтобы кто-то из наших ребят, но погода такая, что опять рулетка получается, как у нас вчера было. – Мы вчера в шестёрке втроём были с золотом и бронзой, так что пусть на нас смотрят и учатся! – Андрюшка им класс показал на двадцатке, должны, поди, очухаться уже... – Только вот на позиции лидера Кубка мира одни иностранцы друг друга каждую гонку сменяют, и сегодня их со счетов сбрасывать тоже нельзя ни в коем случае. – Как же меня бесит твоя борода, когда ты её уже сбреешь... – Что? Ты о чём? Недоумевающе переводя глаза с покидающего материальный контроль Мартена на своих девчонок, сконфуженно таращащихся на меня, огорошенно вытягиваю лицо, прихлопнуто уразумевая, что я сказала это вслух, и, мечтая провалиться сквозь землю прямо сейчас, полыхаю ещё сильнее после хитровато брошенных Вилухиной фразочек: – А то вы не понимаете о чём она! Можно у неё даже не спрашивать, кто у неё в гонке фаворит, у неё на на лбу всё написано. – Антон! Антон – мой фаворит, а вы о ком подумали? – стараюсь исправить своё кретинское положение, неловко прикрывая раскалившиеся щёки ладонями, из-за чего мои сокомандницы иронично посмеиваются, одаривая меня своими красноречивыми взглядами. – У твоего брата, вроде как, нет бороды, – саркастично отзывается Глазырина, издевательски подмигивая мне, и я претенциозно насупливаюсь, скрещивая руки на груди, и поудобнее устраиваюсь в кресле, закидывая ногу на ногу и беззлобно отбрыкиваясь: – Ой, всё, отстаньте от меня. Снова невозмутимо всматриваюсь в экран, слыша не умолкающие вокруг меня шепотки, и снова вижу на нём младшего Фуркада, нервно приподнимаясь со своего места и со всей дури прикусывая язык, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание и не разжигать у моих девчонок соблазн помусолить то, о чём в последний месяц я неоднократно получала любознательные вопросы от каждой из них. Возможно, соглашаться смотреть мужской спринт всем вместе в номере Кати и Светы было таким себе решением, но это всяко лучше, чем сходить с ума в одиночестве или пойти на стадион и сходить с ума там, капая на мозги себе и Мартену, которому без меня будет намного спокойнее, чем со мной, всё время бесстыдно молча пялящейся на него. Как что-то можно изменить, если он постоянно где-то рядом? – Сонь, ты хорошо себя чувствуешь? – аккуратно положив свою ладонь поверх моей, взволнованно обращается ко мне Зайцева, сидящая на краешке кровати около меня, и я легонько киваю, мягко откликаясь: – Да, всё хорошо, почему ты спрашиваешь? – Какая-то ты бледная. – Переживаю... – За кого? – озорно выдаёт Слепцова, выжидательно уставляясь на меня, и я играючи выгибаю левую бровь, мысленно потирая руки, и плутовато ухмыляюсь, отражая её недвусмысленный выпад: – Точно не за Тарьея твоего, расслабься, Свет... Я понимаю, что вы пока что не муж и жена, но ты бы беседу с ним провела воспитательную что ли, а то лезет и лезет ко мне, сил моих уже нет! – Всех лучших биатлонистов расхватал этот молодняк, – вёртко подтрунивает над нами обеими Аня, заговорщически оглядывая меня и Свету, но я лишь вяло хмыкаю в ответ, вальяжно разваливаясь в кресле, и неторопливо потягиваюсь, непредвзято высказывая: – Свендсена бы ещё кто прихватил, достал уже меня со своими приставаниями... – Да нашей крохе взрослые мальчики прохода не дают, вы посмотрите! – остроумно прыскает Оля Вилухина, послав мне усмиряющий воздушный поцелуй, и я глумливо показываю ей язык, возвращаясь к гонке, где половина парней из числа первой десятки уже прошли лёжку, убежав на второй круг, а на старт только что ушёл лидер спринтерского зачёта – швед Бергман, вслед за которым в гонку сразу же должен отправиться Мартен. – Сонина любовь на старте, – выдержано кидает Света в мою сторону, и от использованной ею формулировки и от вида подтянутой высокой фигуры француза из моей головы мгновенно вылетает всё, что не давало мне покоя ещё минуту назад, отчего я расплываюсь в тёплой улыбке, с безотрывной увлечённостью созерцая старт Мартена, и всем своим сердцем провожаю его в гонку, так же выдержано вторя Слепцовой: – Светина любовь ровно через минуту выйдет. – Они даже не спорят с этим! – поражённо вскликивает Богалий, и я лениво поворачиваюсь к ней, когда Мартен исчезает с экрана, и, не переставая широко улыбаться, застенчиво взглядываю на неё, кокетливо парируя: – Вас всё равно не переубедишь! Молниеносно вперяюсь глазами в Свету, шокированно вперившуюся в меня от нашей впечатляющей синхронизации, но вскоре комната наполняется заливистым смехом всех шестерых, и я окончательно прекращаю сомневаться в правильности решения провести свободное время с командой, потому что в моей ситуации оно было что ни на есть единственно верным. И каким бы не был исход этой гонки для Мартена, я буду рядом с ним от старта до финиша, но он никогда об этом не узнает. Потому что мучительное расстояние между нами всё же не искушает меня так сильно, как его пленительная близость... 16:05. ...– Можно я обниму тебя?  – Ты превращаешься в меня, – бормочу я, полностью стушевавшись, но пытаюсь шутить, чтобы разрядить свою неловкость от прозвучавшего вопроса Фуркада, и тот смеётся, но всё так же выжидательно смотрит на меня, желая узнать мой ответ. – Это я должна обнимать тебя за те эмоции, которые ты мне подарил.  – Это значит «да»? – озорно осведомляется Мартен, выгибая правую бровь, и я делаю судорожный волнительный вдох, без лишних слов подбираясь к Фуркаду на отделяющий нас шаг, и робко укладываю ладони на его пояснице. Чувствую лёгкое замешательство Мартена, но сильнее чувствую тяжесть его предплечий, опустившихся мне на плечи и притянувших меня к нему ещё ближе, и утыкаюсь щекой в грудь француза, услышав биение его сердца… Стоя на балконе своего номера, с идиотской влюблённой улыбкой вспоминаю о том, чего как будто никогда не было на самом деле, и ясно осознаю, что я не справляюсь с поставленной передо мной моей же собственной задачей, нацеленной на всеохватывающую ликвидацию одного француза из моей головы, потому что моё сердце упорно противится этому, неутомимо взмётывая только-только присмиревшие чувства обратно в поток моей рефлексии подобно штормовой волне, поднимающей морской песок со дна на поверхность воды. Но я хочу полюбить его так, чтобы вовек не нуждаться ни в ком, кроме него. Чтобы доверить ему все свои секреты и рассказать ему о том, что он – моя главная сила и моя главная слабость. Чтобы навсегда стать его и навсегда сделать его моим. Забить на правила и запреты и позволить себе счастье. Не задумываться о том, что будет дальше и пребывать в радостных и не очень моментах в настоящем. Ждать и надеяться, но любить. Любить, потому что любовь переживёт всю мою боль и заберёт её. Любовь – во мне и пронизывающе растекается по моим венам, бережно укутывая меня в своё покрывало, где нет места сомнениям и страху. Она предаёт меня вере о зарождении любви в том сердце, для которого бьётся моё, но не впадает в истерику от моего сумбурного поведения, заранее зная о своей победе, потому что любовь всегда выигрывает, неукоснительно подчиняя своему основному и такому неизведанному для меня принципу: быть сильной ради него, но быть слабой рядом с ним. Если любовь – это действительно так здорово, то почему же меня не покидает тревожное ощущение, что мои чувства – запретный плод?.. С трудом уловив раскатистый стук в дверь с балкона, возвращаюсь в комнату, проходя к двери с полной уверенностью в том, что вернулась моя соседка – Оля Зайцева, но, распахнув дверь, растерянно обнаруживаю веселящегося Антона, держащего в руках три букета цветов. – Это что ещё такое? – ошеломлённо вырывается из меня, пялящейся на него в откровенном изумлении, отчего тот довольно гогочет, переводя взгляд то на цветы, то на меня. – Эти тебе от нас с Андрюхой за хорошее поведение, – хитро выдаёт брат, указывая на два дальних от меня букета, но уже через мгновение кивает на ближайший ко мне, загадочно зыркая на меня и витиевато поясняя: – А этот ты сама знаешь от кого... Замираю, ощутив побежавшие по спине будоражащие мурашки, и свожу брови к переносице, неморгающе вытаращившись на этот самый букет и прекрасно понимая, кому он был вручен во время цветочной церемонии. Блять, как это вообще возможно... – Наверно, от Эмиля или Симона... Или от того американца, который шестым заехал? – ехидно проговариваю я, грубо выдёргивая все цветы из ладоней моего дорогого суеверного брата, уже готового запричитать о том, что вещи через порог не передают, и разочарованно отрезаю, прежде чем захлопну дверь перед его носом: – Шипулин, ты – предатель. Не обращая внимания на его вопросы, недоумевающе сыплющиеся на меня из-за двери, прохожу вглубь комнаты, бережно опуская букеты на свою кровать, и мягко присаживаюсь около них, аккуратно обхватывая пальцами стебли тех цветов, что теперь держу я, хотя ещё совсем недавно их держал Мартен, получивший их сегодня за своё третье место. По привычке утыкаюсь в цветы лицом, вбирая их свежий аромат, но вдруг отстраняюсь от них, заметив свёрнутую белую бумажку, спрятанную в их листьях, и вытаскиваю её отчего-то задрожавшей рукой, разворачивая её и впервые видя почерк Фуркада. «Самая красивая девушка в мире, ты беспощадна по отношению ко мне, но все мои цветы всё равно будут только в твоих руках, и я всегда найду способ, как передать их тебе! Прости, что я не сдержал своё обещание, но я осмелюсь пообещать тебе снова, что буду дарить тебе цветы после каждой своей гонки, ведь у меня для этого есть две очень весомых причины – ты и общий зачёт Кубка мира. Твой тайный поклонник из Франции.» Судорожно вздыхаю, прикрывая рот ладонью, и, узрев капнувшую на листочек слезу, размывшую несколько написанных Мартеном слов, крепко прижимаю его цветы и записку к себе, пытаясь заглушить проснувшееся внутри меня отчаяние, но плачу лишь сильнее, беззвучно глотая не собирающиеся останавливаться слёзы, подступающие и подступающие к моим глазам. Но это всё ведь должно чем-то когда-то закончиться... Оно просто обязано чем-то когда-то закончиться... Мартен, лучше бы ты сказал мне, почему ты не даёшь мне исчезнуть из твоей жизни после всего того, что было между нами... 15:42, 15 января 2012 года. Нове-Место, Чехия. – Шипулин, ты – предатель, – безнадёжно шепчу в спину Антона, ведущего меня за собой по коридору пресс-центра, и до боли стискиваю зубы, сдавливая пальцами уже осточертевшие мне стебли цветов, вновь добытых им после его победы в гонке преследования. Мой любимый брат изволил присутствие своей любимой сестры около него как его хвостика и поступил эгоистично, аргументировав это тем, что это – его первая победа в нынешнем сезоне, но безмерно удивив меня тем, что впервые за все семнадцать лет, что я являюсь его сестрой, он с чего-то захотел, чтобы я именно сегодня посетила какое-либо мероприятие вместе с ним и в данном случае – пресс-конференцию. Антон, если ты так незамысловато решил заделаться свахой, я обещаю, я тебя прибью... ...Со скучающим видом придерживая голову ладонью, сосредоточенно изучаю финишные протоколы, пока журналисты и Арнд с Антоном подтягиваются на пресс-конференцию, но в это же мгновение справа от меня внезапно образовывается Пайффер, невольно заставляющий меня оторваться от протоколов, чтобы переброситься с ним парой фраз о той нелепой ситуации, что привела нас к тому, что сегодня мы оба оказались на втором месте. Вновь склоняюсь над протоколами, но тут же поднимаю глаза, вдруг услышав свой самый любимый голос, негодующе возмущающийся о чём-то на русском, и настороженно устремляю взгляд в противоположный конец зала, смятенно наблюдая разворачивающуюся передо мной сцену: Антон уверенно тащит за собой упёрто сопротивляющуюся ему Соню, после чего бесцеремонно усаживает её на единственное свободное в первом ряду место и вскоре занимает своё место слева от меня, с довольной улыбкой посылая своей сестре воздушный поцелуй, на что та раздосадованно фыркает в ответ и насупленно складывает руки на груди. Она прямо напротив меня. Настолько близко, что я могу разглядеть всполохи раздражения в её карих глазах, но, когда она неожиданно переводит их на меня, в них постепенно проявляется что-то другое... Что-то до невозможности знакомое. Что-то, что я никак не перестаю видеть в своих собственных глазах... ...То, о чём нужно молчать, но от чего так сильно хочется кричать. И я бы закричала, если бы весь мир вокруг затерялся на один мимолётный миг, оставив лишь меня и Мартена в точно таком же положении: лицом друг к другу, но на расстоянии мизерной пары метров, что однажды должны превратиться в считанные миллиметры или в бесконечные километры. Зачем я только согласилась сюда идти, заранее зная, что все тщательно выстроенные мной стены тотчас падут под читающим меня между строк Фуркадом? Хотя, о чём это я... Все мои стены бросили меня на произвол судьбы сразу же после моей индивидуальной гонки, превратившись в жалкие руины и великодушно предоставив меня Мартену в моём самом сокровенном неглиже. Нет, не просто в неглиже... Обнажённой. Полностью. До самых костей. Потому что своим импульсивным прикосновением к моему запястью Мартен дотронулся не просто до моей кожи, а до моего нутра. Нагого. Обезоруженного. Доверившегося. И потому что я сама посодействовала этому, слишком поздно осознав, что мой химический процесс необратимо запущен и кнопки «стоп» больше нет. Но её никогда и не было, и уяснить это мне пришлось прямо сейчас, теряясь под тяжёлым и одновременно нежным взглядом француза. Моего недосягаемого француза. Такого родного и, наконец, побрившегося... ...Соня отчего-то кокетливо улыбается, безостановочно рассматривая меня, и вся поверхность моего тела покрывается лёгкой испариной, погружающей меня в жерло адского извергающегося вулкана, вместе с потоками раскалённой лавы выбрасывающего меня обратно, когда откуда-то слева громыхает привычный голос интервьюера, напоминающий мне о том, что помимо меня и Шипулиной в зале есть кто-то ещё, но я не могу оторваться от неё, вожделенно дорвавшись до того, о чём в тайне ото всех мечтал больше всего... Ведь она улыбается мне. Она. Улыбается. Мне. Как это было тысячу раз до чёртовой ночи в Оберхофе и ни разу после. Как это было ровно до того момента, пока Соня не принялась держать меня на расстоянии, наделив меня необходимой возможностью убедиться в том, что я нуждаюсь в ней и её улыбке каждый день. Каждый час. Каждую минуту. Постоянно и до скончания мира. Потому что она – моя, и никогда не была и не будет чьей-то ещё... ...По-быстрому взглядываю на Антона, время от времени хитро глазеющего то на меня, то на Мартена, и, с притворной угрозой показывая брату кулак, в глубине души перестаю жалеть о том, что он всё-таки приволок меня сюда; взрослым дяденькам и тётенькам интересно узнать, почему у Арнда Пайффера не закрылась мишень, в которую он попал, и каким образом по итогам гонки он поднялся с четвёртого места на второе, и, пока обо всём этом им в красках рассказывает наш рейс-директор, маленькая я играю в гляделки со своим большим красивым мальчиком, намереваясь не провоцировать его, а лишь судорожно восполнить отведённый во мне специально для него внушительный закуточек. Нет, не просто закуточек... Целое сердце. Противоречиво трепещущее и затихающее сердце. Потому что он рядом со мной и смотрит только на меня, даже не подозревая о том, как жутко я скучаю по нему... Господи, какая же я дура… …Соня растерянно мечется взглядом между мной и Антоном, начавшим отвечать на первый заданный ему вопрос, но всё же вдумчиво внимает словам своего брата как одна из немногих на конференции, кто понимает русский, и я коротко хмыкаю оттого, что Соня – единственный человек в российской команде, кто не стесняется говорить по-английски публично. Да какой там английский, если она в совершенстве знает мой родной язык, так долго скрывав это от меня, но вновь уверив меня в том, что она – для меня. Такая чарующая. Загадочная. Неприступная. Непостижимая. Моя. Моя!.. ...Не чувствую своего тела ни в одной точке, кажется, прекратив существовать физически, и бесстыдно пялюсь на мягко улыбающегося Мартена, глаза которого всё так же мерцают по-необычному магнетическим блеском, отражающимся в моих собственных глазах как в зеркале... – Антон, вы достаточно долго пребывали в тени своей известной старшей сестры Анастасии Кузьминой, в этом сезоне испытывающей некоторые трудности, в отличие от вашей младшей сестры Софии Шипулиной, возглавляющей общий зачёт Кубка мира... А вдруг мы уже слились в единый организм, и кто-то из нас отважился взять на себя его управление? Иначе как можно объяснить то, что мы оба синхронно метнули свои взгляды на интервьюера, когда уловили в его речи имя моей сестры, а потом и моё... – Какова сейчас обстановка в вашей семье в связи с тем, что у каждого из вас троих такие разные результаты? ...и скептически нахмурились от некомпетентности прозвучавшего вопроса, уставившись на Антона в ожидании его отклика? – Я знаю и верю, что Настя – сильный спортсмен, и сейчас у неё, конечно, есть небольшие проблемки со стрельбой, но я уверен, что буквально этап, два, и она обретёт форму и будет снова на коне, на высоте. Как и всегда, я, наверно, стремился за своей старшей сестрой и буду постоянно у неё многому учиться, но ещё я должен признаться в том, что от своей младшей сестры я учусь не меньше, потому что... У неё, правда, есть чему поучиться... ...Антон подмигивает Соне, смотрящей на него с тёплой широкой улыбкой, после чего та приподнимает руки, показывая ими сердечко, и озорно произносит что-то на русском, заставляя своего брата чуть прыснуть от смеха и отпарировать ей в такой же манере, пока я внимательно вслушиваюсь в перевод его слов, улыбаясь уголками губ и мысленно признаваясь самому себе в том, что я бы тоже научился у Сони некоторым вещам. Например, её хладнокровию на стрельбище, правильному подбору тактики в ситуациях, что покажутся безвыходными для всех, кроме неё, или её умению попадать на подиум с недопустимым количеством промахов... А может, она поделится со мной своим секретом и расскажет, как у неё получается сводить людей с ума, абсолютно ничего для этого не делая? Нет, это не Соня свела меня с ума, а чувства, что она во мне воспламенила. Чувства, лишь недавно приобрётшие свой самый высший облик, смело заявить о котором я не в силах даже в глубине своего сердца, хотя оно, разумеется, не интересуется у меня, могу я или нет и почему... Оно просто возьмёт и сделает это за меня. Когда-то оно просто возьмёт и сделает это за меня... ...Мартен берёт микрофон от Арнда, взглядывая на обращающегося к нему интервьюера, и вскоре принимается отвечать на адресованный ему вопрос, но я пропускаю мимо ушей почти всё, что он говорит, и сладко млею от его бархатистого голоса, откинувшись на спинку стула и снова засмотревшись на лицо француза: на его выразительную мимику, на движения его губ и на его бегающие по всему залу глаза, иногда подолгу останавливающиеся на мне. Я теряю рассудок, позволяя эмоциям одержать надо мной верх, но пресс-конференция подходит к концу, и лежащий рядом с Мартеном букет цветов тонко намекает мне на то, что Фуркад приберегает его для меня, выжидая удобного момента, чтобы подарить его мне, и, когда интервьюер благодарит всех за участие в конференции, а журналисты набрасываются на призёров со своими собственными вопросами, аккуратно кладёт микрофон на стол, вставая со своего места. Уже находясь на низком старте, подрываюсь на ноги, быстрым шагом устремляясь к выходу из зала, и непроизвольно обмираю как вкопанная, вмиг выудив оброненную французом реплику из воцарившегося здесь многоголосья: – Я сейчас вернусь... ...Мне плевать, как я выгляжу со стороны, подхватив свои цветы со стола и ринувшись вслед за Шипулиной через облепивших меня, Антона и Арнда журналистов, непременно подмечающих каждое моё действие, что, скорее всего, будут подробно описаны в какой-нибудь колонке, которую они ведут. Помешанный псих? Хорошо. Взбалмошный кретин? Без проблем. Влюблённый придурок? Да пожалуйста! Но она не должна уйти от меня. Я не должен дать ей уйти. Вот только Соня не ушла. Застыв у самого выхода из зала, она медленно разворачивается ко мне, робко поднимая на меня глаза, и молча смотрит, словно смирившись со всем, что происходит. С ней. Со мной. С нами вместе. С тем, что мы делим на двоих. А делим ли мы что-то на двоих, кроме тех цветов, что я дарю ей? Разделяет ли она то, что чувствую я? Ласкающе нежное и мучительно томительное слово из пяти букв. Ослепительно яркая и оглушительно громкая фраза из двух слов. И Соня, покорно стоящая напротив меня как плод моего воображения и будто надеющаяся узнать, почему я по-прежнему верю в то, что однажды догоню её... ...Моё сердце бешено колотится где-то в горле, перекрывая практически и так не поступающий в мои лёгкие кислород, и Мартен подходит ближе, сдержанно протягивая самой красивой девушке в мире свои цветы, но моя интуиция подсказывает мне, что на его языке сейчас крутится что-то другое. Что-то, в чём мне бывает страшно признаться самой себе. Что-то, к чему мне до сих пор так трудно привыкнуть. Что-то, что мягко подталкивает меня взять его букет цветов, чтобы прикоснуться к его пальцам своими и добровольно сорваться в неведомую мне пропасть. Ласкающе нежное и мучительно томительное слово из шести букв. Ослепительно яркая и оглушительно громкая фраза из трёх слов. И Мартен, покорно стоящий напротив меня как плод моего воображения и будто надеющийся узнать, почему я по-прежнему верю в то, что однажды мне не придётся убегать от него… Потому что я люблю тебя, Шипулина. Потому что я люблю тебя, Фуркад.