sweet child o' mine
sweet love of mine
where do we go?
where do we go now?
♫ Guns N’ Roses — Sweet Child O' Mine
То, что творила Юуки, было немыслимой глупостью с самого начала, как только она ворвалась в комнату Зеро и помешала ему выпустить пулю себе в висок. Она изо всех сил старалась ради него, и тем самым делала еще хуже — потому что превращаться в чудовище мучительно, но мучительнее — понимать, что из-за этого страдает другой человек. Что ты причиняешь ему боль. Зеро не хотел, он лучше бы отрезал себе руку, но в первый раз сомкнуть клыки на шее Юуки его вынудила проклятая жажда, а во второй — она сама. Оставалось только принять это, ибо отказать он был не в силах, но каждый раз, когда Зеро пил кровь Юуки, он все больше погружался в ненависть к себе. Отвратительно, гадко, мерзко; не она должна защищать его, а наоборот, он превратился в полнейшее ничтожество, целиком и полностью зависящее от доброты любимой девушки (глупо было отрицать — он ее любил), и та, кому он хотел быть способным дать все, чего бы она ни пожелала, сама отдавала ему нечто столь важное, как частицу жизни. Кровь — это жизнь. Возможно, когда он пил ее кровь, то невольно укорачивал ей век; когда Зеро думал об этом, ему хотелось либо изо всех сил ударить в стенку кулаком, либо выстрелить в себя из Кровавой Розы. В конце концов, его жизнь могла пригодиться, решил он. Самое малое, на что он способен — защищать Юуки. Стать ее щитом, как говорил Куран. Никогда не предавать. Умереть за нее, если потребуется. Жить ради нее. И не целовать ее, не позволять себе ничего, кроме случайных касаний — потому что он этого недостоин и потому, что если она ответит из жалости — его это уничтожит. Кем он был для Юуки, если она очевидно любила Курана? Боль ощущалась почти физически. Ненависть к Шизуке раздирала изнутри, но противиться ее приказу Зеро не мог, но поцелуй, вынужденный, неожиданно откликнулся в душе и теле наслаждением. Страстью вперемешку с отчаянием, сладкой горечью, нежностью в мучительно-алых тонах… Слезы выступили на глазах сами собой. Лучше бы Шизука выпила всю его кровь до последней капли, закончив наконец этот фарс. Хуже всего — он был не в состоянии двигаться. Отвести глаза тоже не мог — Юуки смотрела на него, и это было бы предательством — отвернуться. Зеро сжал зубы так, что челюсти заныли, закусил щеку, чувствуя, как с уголка губ стекает кровь — перестарался. Если Юуки будет так же больно, как и ему?.. Что, если? Нет, ей должен помочь Куран… чертов Куран, который действительно может дать Юуки все то, чего не может Зеро. Чертов Куран, которого она любит. Почему он до сих пор не явился спасти ее? Где он шляется? Как мерзко — он полагается на Курана, которого так ненавидит. Как низко он пал. Шизука частично скрывала Юуки от взгляда Зеро, и он не заметил, как в один миг короткие волосы удлинились до земли, но увидел вспыхнувшие алым глаза. Сам закричать не мог, давясь безмолвным воплем, думал, что вскрикнет Юуки, ощутив боль, но вместо нее внезапно раздался крик Хио, а после Зеро перестал понимать что-либо. Это могло быть только сном, абсурдным ночным кошмаром, вроде того, в котором он убил Юуки, а наяву она оказалась жива. Сейчас Зеро снова проснется в медпункте, или на конюшне, или на диване, или в своей постели, где угодно — и Юуки будет где-то неподалеку. На патруле, на уроках, в спальне, да хоть в Лунном Общежитии! — но человеком, а не… Все случилось сразу одновременно. Дверь с грохотом разлетелась в щепки — не от удара, а от вспышки чужой злости. Упал на колени человек в маске, прислуга Шизуки. Маска слетела с его лица… Зеро задохнулся, не веря, не желая верить ничему. Ее высочество принцесса? Куран? Ичиру?.. Юуки кивнула коленопреклоненному с достоинством истинной королевы, пошатнулась, и без сознания упала Канаме на руки. Он легко подхватил ее, прижал к себе, и одарил Шизуку тем взглядом, от которого она могла рассыпаться на осколки, как дверь. Ичиру встал, закрывая Хио собой. — Куран… — прошептала Шизука. — Принцесса? — Мы все объясним позже, — сухо и холодно отрезал Канаме. — Зеро, вернись на бал. Проследи, чтобы все было в порядке. Скажи Каину, что коменданту все известно. Ясно? Шизука, если он не захочет — заставь его, — приказал он, и, больше ни на кого не обращая внимания, исчез, бережно прижимая Юуки к своей груди. Зеро все еще не мог пошевелиться. Шизука провела ладонью по лицу и громко расхохоталась. — Куран! Надо же! Никогда бы не подумала! Зеро, ты слышал, что он сказал? — она бросила на Кирию быстрый взгляд. — Марш обратно в зал! Успокой аристократов! — С чего я… — к нему вернулся дар речи. Способность двигаться тоже, но Зеро находился в ступоре. — С чего? — хмыкнула Шизука. — Не понимаешь? Зеро мотнул головой. Не понимал и не хотел понимать — это рушило все. Это меняло все. Это убивало его. Он хотел умереть, но… не так. Не от этого. — Что ж, если честно, я сама не понимаю, — вздохнула Шизука. — Сын Куранов обещал объяснить. Но он прав, следует поскорее усмирить тех, кто в зале, потому что только что они почуяли кровь чистокровного вампира… незнакомого им чистокровного. Ичиру, разберись, — потребовала она. — А я пойду, поговорю с Канаме. — Шизука-сама? — взволнованно переспросил Ичиру, и Зеро отметил уважительное обращение вкупе с затаенной нежностью в голосе. — Со мной все будет в порядке, — пообещала чистокровная с мягкой улыбкой, оставляя братьев наедине. Что думать о выжившем Ичиру, Зеро не знал. Он смотрел на близнеца, как в собственное зеркальное отражение; отличалась только длина волос, а когда-то даже этим они были схожи, как две капли воды. Прóклятые дети, прóклятые близнецы, как все, что рождаются у охотников. Зеро ощущал вину перед Ичиру: он мог поглотить его еще в утробе матери, но вместо этого поступил более жестоко — позволил ему родиться, отняв огромную часть жизненных сил. Из-за этого Ичиру постоянно болел, не был способен стать охотником, и родители любили его меньше Зеро. Даже их любовь он у него отнял. Ичиру сгреб брата за шиворот и встряхнул с неожиданной силой. — Долго еще собираешься стоять столбом? — рявкнул он. — Ты слышал, что сказала Шизука-сама? Идем скорее в зал! Потом расскажешь мне, что думаешь про мое поведение и какая я сволочь! — Я понял, отпусти! — в тон ему рявкнул Зеро, беря себя в руки. Сеять панику и вправду было не лучшим выходом. — Стой! — вдруг окликнул близнец. — Переоденься. У тебя кровь на пиджаке. — Черт, время… — цыкнул Зеро сквозь зубы. — Я разберусь, — сказал Ичиру. — Иди скорее смени весь костюм! Чтобы ни пятнышка!***
Горло жгло, словно внутри поселился огонь. Ее окружали алые цвета — все вокруг было алым. Картинки пролетали в памяти, как пущенные на ускоренной перемотке кадры фильма: мать, отец, брат, их дом, страшная зимняя ночь, запах крови… вампир на заснеженном пустыре… Канаме-сама, спасший ее… Канаме-семпай… Канаме. Брат. Юуки резко открыла глаза. Она лежала на кровати, судя по обстановке, в комнате коменданта Лунного Общежития, и рядом с ней сидел Канаме в одной рубашке. Его пиджак небрежно валялся на полу. — Ты проснулась рано… — печально проговорил он, проводя ладонью по ее лицу. — Слишком рано. Я хотел, чтобы ты подольше побыла беззаботной девочкой… — Я… Голос прозвучал хрипло. Юуки поняла, чего она хочет, что сможет утолить ее жажду, что погасит пламя в теле, и это казалось таким же естественным, как протянуть руку, взять стакан с водой и осушить до дна. — Не сдерживайся, — сказал Канаме, расстегивая воротник рубашки. Юуки приблизилась к нему, сначала прикоснулась носом к шее, втянула невозможно-приятный запах, а потом медленно вонзила клыки, глотая кровь. Она никогда не пробовала ничего вкуснее. Торты, пирожные, лучшие сладости, самые изысканные вина, блюда шеф-поваров — ничто на свете не сравнилось бы с этим. Пока она пила, Канаме гладил ее по волосам. Юуки не думала, сколько пьет — много или мало. Она ни о чем не думала, качаясь на волнах блаженства от крови и его близости, и прекратила, только когда поняла, что насытилась. — Ка… на… ме, — прошептала она, отстранившись. — Брат. Я вспомнила… Ты мой брат! А папа… и мама… они… Пятилетняя Юуки не понимала, что они погибли. Шестнадцатилетняя — поняла. Как она могла не помнить их? Как она могла говорить с Канаме, как с чужим? — Они… Брат спрятал ее в своих объятиях, целуя в макушку. — Они сделали выбор, — просто сказал он. — Как и ты, когда явилась к Шизуке, чтобы пожертвовать собой. Зачем, Юуки? — Пожертвовать? — Юуки непонимающе моргнула. Припомнила — действительно… Шизука. Зеро. Она хотела спасти Зеро… спасти ли? Юуки громко рассмеялась, и от ее хохота по стене пошла трещина. Канаме нахмурился, останавливая последствия телекинеза сестры. — Пожертвовать! — повторила Юуки сквозь смех. — Я же была уверена… я была уверена… я думала, что спасаю его! Что все ради него! Но на самом деле — ради меня! Мне был нужен… щит! Кто-то, кто будет на моей стороне, что бы ни случилось! И поэтому… поэтому я… — Успокойся, — твердо одернул ее Канаме, предвосхищая начало истерики, которая грозила разрушениями. — Возьми себя в руки, — он поднял лицо Юуки за подбородок. — Посмотри на меня. Все хорошо. Ничего особенного не случилось. Ты уйдешь из Академии на рассвете. Сенат решит, что кровь принадлежала не тебе, а Шизуке. Я позабочусь обо всем, а ты просто сдерживайся, и не выходи из этой комнаты. Ты поняла? Это важно. Юуки кивнула. — Доверься мне, — попросил Канаме. — Ты недолго будешь одна. Скоро придет Лука, или Айдо, или Каин… или все трое. В любом случае, кто-то из них. Ну и… Сейрен, — позвал он. В окно запрыгнула девушка, всегда молчаливой тенью сопровождающая Курана. — Побудь с Юуки. — Но!.. — сорвалось с губ Сейрен. — Несколько минут я обойдусь без твоей защиты, — устало произнес Канаме. — Когда сюда придут, вернешься ко мне. Сейчас важнее всего — безопасность принцессы и сохранение тайны. Принцессы? Да… тот человек в маске, слуга Шизуки, назвал ее принцессой. Кураны — королевский род… откуда она это знает? Читала? Слышала от ректора?.. Что скажет ректор? Или он знал, кто она? А Зеро? Он ненавидел бы ее, даже как простого вампира, а Юуки оказалась такой же, как Шизука. Чистокровной. Ее укус тоже мог превратить кого-то в чудовище класса Е. Чтобы на стене вновь не появилась трещина, Юуки с силой зажмурилась. Хотела укусить себя за внутреннюю сторону щеки или ребро ладони, но вспомнила, что нельзя — запах ее крови не должны почуять. Когда она открыла глаза, Канаме рядом не было.