***
Куникудзуши так и не понял, что произошло. Нет-нет, не просто не понял тогда. Он и через десять лет не до конца осознал, что это вообще было тем вечером. Воспоминания о нем были какими-то пятнами, как будто кто-то нарочно сжег пленку. Он хорошо помнил лишь то, что было до и после. Кажется, ему было шесть. Это была ночь с 16 на 17 июня, день рождения дяди Венти. От мамы пахло ее привычными вишневыми духами и на ней было платье с блестками и какими-то серебряными цепочками на плечах и спине. Украшения причудливо звенели, когда она делала резкие движения, а их в тот вечер было много. Вот мама приезжает домой. Вот он не спит, сидя перед телевизором и ожидает, что сейчас получит за то, что до сих пор не в кровати, но мама проходит мимо, даже не замечая его. От нее пахнет холодной улицей и чем-то еще, что он тогда так и не смог идентифицировать, но когда он задумывается об этом сейчас, воспоминание становится еще больнее. — Мам? — он окликает Эи, видя, что та чем-то занята в своей спальне. Когда он наблюдает за ней, стоя в дверном проеме, она все так же не обращает на него внимания. Слишком сосредоточена на выгребании вещей из шкафа. Их вроде и было немного, но они так тесно перемешались с одеждой хозяйки, что надо было еще постараться, чтобы найти их и вычленить. Куникудзуши аж рот открывает, когда видит, что красное платье, розовая рубашка, кружевное белье и другая одежда летит прямо в окно. Соседи, возможно, были еще в большем шоке — из пентхауса вниз сыпалась какая-то одежда. — Мам, а что ты делаешь? — спросил мальчик чуть громче. Эи беглым взглядом осмотрела свой гардероб и, не глядя на ребенка, метнулась куда-то в ванную. Там с мраморной тумбочки возле раковины прямо на пол полетели тюбики с косметикой. С громким треском об пол разбился розовый флакон цветочного парфюма и Куникудзуши прямо в нос ударил его резкий запах. Что не разбилось — полетело в унитаз. Карманное зеркальце, зубная щетка, появившаяся здесь недавно, жидкость и контейнер для линз. Эи победно нажимает на кнопку смыва, но вместо того, чтобы пропасть в канализации, все эти вещи вместе с водой поднимаются вверх. Куникудзуши видит, как из унитаза тоненькой струйкой начинает выливаться вода. Эи, этого будто не замечает, даже когда чуть не поскальзывается на своих каблуках, не снятых в прихожей. — Мам, нас же сейчас затопит… Эи снова слепо проходит мимо него. В этот раз на кухню. Там работы немного. Только открыть шкаф с посудой и швырнуть в стену розовую кружку с изображением лисицы. Куникудзуши вздрагивает от громкого звука разбитого стекла. К этому моменту даже в его детской голове уже складывается логическая цепочка. — Мам, а почему ты выбрасываешь вещи Мико? Эи отводит взгляд от груды разбитого стекла и впервые за вечер смотрит не через сына, а прямо на него. Точнее, поначалу выглядит так, как будто смотрит на какого-то случайного ребенка, непонятно как оказавшегося в ее квартире и без причины назвавшего ее мамой. Ей будто требуется пару секунд, чтобы осознать, кто он вообще и чего от нее хочет. Когда до Эи доходит смысл сказанного, у нее в глазах мелькает злоба. — Ты почему не спишь? — А ты почему крушишь все? Что было дальше Скарамучча не помнит. Ему говорили, что идти в эти воспоминания “опасно”. Что опасного было в квартире, где он вырос? Ну да, повествование ненадолго обрывается почему-то на моменте, когда он начал донимать Эи расспросами, а она не хотела ему отвечать. Следующая картинка, всплывающая в голове, это его комната. Единственным источником света был ночник в виде звездочки, который Эи ему купила, когда он сказал, что боится темноты. Страха в воспоминании, кстати, не было, но Скарамучче почему-то дико не хочется открывать дверь, на которой висела выведенное корявым детским почерком “Куникудзуши”. В этой комнате не было ничего ужасного. Он даже плакал в ту ночь очень тихо, Эи ведь четко дала понять, что не хочет его видеть и слышать. В свете ночника виднелись красные следы на его правом запястье и предплечье. Обняв себя руками, он чувствует даже больше боли, чем несколько минут назад, когда эти следы оставила мама. Из открытого окна веяло холодом прямо в детское лицо. На контрасте с летним ветром еще лучше ощущалось, как сильно у него горела щека. От слез жгло горло, нос и болела голова. Хотя, в какой-то момент слез у него не осталось. Он понял, что глаза у него уже абсолютно сухие, просто сильно слипаются, но дыхание выровнять не удавалось очень долго. В ушах стоял какой-то шум.***
— Ну и, короче говоря, я ее бросила, — говорила в трубку Мико, доставая из холодильника бутылку розового вина. — Погоди, ты ее бросила? — удивленно сказал Аято на том конце. — Она ее бросила? — на фоне еле слышно улавливается голос Томы. — Вы чему там удивляетесь?! — злится Мико. — Нет-нет, ничему, — оправдывается Аято, — Слушай, давай ты сейчас приедешь к нам, Тома сделал потрясающую пасту с креветками и мы… Мико отвлекается на звонок в дверь, бросает Аято, что напишет через пару минут, а сама гадает, кого могло принести в такой поздний час. — Я сразу скажу, что ты была не первая в списке, просто тетя Руккха и дядя Венти сейчас на его дне рождения, — заявляет Куникудзуши, попивая чай у нее на диване. Мико не могла сказать наверняка, но что-то в поведении этого ребенка было другим. Глаза у него были опухшие, она это видела невооруженным взглядом, но было что-то еще. Как будто он повзрослел за те несколько часов, что они не виделись и она успела разругаться с его матерью. — Вы поссорились? — делает предположение Мико. — Да, — кивает мальчик, но подробностями делиться не спешит. Мико громко вздыхает и изнеможденно откидывается на спинку дивана. Вспомнил же ее адрес и дошел посреди ночи. На то должна быть веская причина. Эи не упоминала, что ее сын когда-либо сбегал из дома. Мико вглядывается в потухшие детские глаза и понимает, что Эи теперь ее точно возненавидит. Иронично, что теперь на нее действительно можно накатать заяву в полицию за похищение ребенка и не докажешь ведь, что сам пришел. — Ты же понимаешь, что мне придется позвонить твоей маме? — говорит Мико. — Вы разве не расстались? — Да, но наши отношения тебя никак не касаются, — говорит девушка, — Ты ребенок, сейчас середина ночи, а ты не у себя дома. Эи наверняка ужасно волнуется. — Не думаю. — Слушай, то, что вы в очередной раз повздорили точно не стоит того, что… — Мы не просто повздорили. Не так, как обычно. Мико вздыхает и ей не хочется разбираться. Она просто открывает список контактов, ищет Эи, но не находит. Вбивает ее имя, фамилию, дурацкие ласковые прозвища, но поиск ничего не выдает. Яэ лезет в мессенджер, замечает, что у Эи пропала аватарка. Все сообщения из их переписки тоже исчезли, а вместо них висел дисклеймер: “Пользователь запретил отправлять ему сообщения”. — Она меня заблокировала?! — удивилась Мико. — Невероятно, — буркнул Куникудзуши. Свой телефон он ей давать отказался, а еще сказал, что стер номер матери. Яэ готова была поклясться, что с ума с этой семьей сойдет. Она пообещала себе, что как-нибудь до утра вернет Куникудзуши на родину и навсегда забудет, что эти люди вообще были в ее жизни. Оставалось только надеяться, что Эи как-нибудь сама догадается, где искать сына, раз уж до нее было не дозвониться.***
Догадалась, но, кажется, только через пару часов. На пороге своей квартиры Мико увидела вовсе не ту роскошную женщину, которую бросила этим вечером. На Эи было лиловое помятое худи, домашние шорты, белые кроссовки и очки в широкой оправе, которые женщина носила только дома. — Ты знаешь, где мой сын? Видимо, то, что они больше не пара, по мнению Эи, дало ей право не здороваться и даже не спрашивать разрешения войти в теперь уже чужую квартиру. Она даже не дожидается ответа, минует хозяйку и исчезает где-то в гостиной. У Мико уже даже не хватает сил удивляться такой наглости. Из комнаты она слышит обрывки диалога между Эи и Куникудзуши. Уговоры первой вернуться домой не особо работали, а после мягкого “сынок” она попыталась погладить его по голове, но он отстранился. Это было необычно. Мико помнит, что даже в самые тяжелые моменты он был рад тактильности. — Куни, я тоже думаю, что тебе лучше поехать с мамой домой, — встревает девушка. — Вот видишь, Мико согласна, что нам уже пора, — говорит Эи. Про себя Мико думает, что теперь-то ее замечают. Класс, спасибо. Хотелось высказаться, но можно, пожалуйста, ее оставят в собственной квартире одну? — Я с тобой никуда не поеду, — уперся Куникудзуши. — Хорошо, что ты будешь делать? — Я не знаю, но что угодно лучше, чем с тобой. Ты просто худшая мама на свете. — Боже, — закатывает глаза Эи, — Я чуть ли не полгорода объездила, пока искала тебя… — Как будто ты не хотела, чтобы я исчез. — Хватит нести глупости. — Ты очень больно схватила меня за руку, заперла в комнате и ударила по лицу! От этих слов как будто бы больше боли, чем от действий, которые они описывали. У Куникудзуши непроизвольно опять текут слезы. Словно пока он не сказал этого вслух, все было чуть менее реальным. — Эи, это правда? — тихо спрашивает Мико, — Ты действительно его ударила? — Да, — признает женщина, — Но я… — Да какой “но”, мать, это пиздец! — взрывается Яэ, — Ты что, на своей архонсткой пафосной попойке ебнулась? — Мико, пожалуйста, не матерись так при Куни, — просит Эи. — О, да, это травмирует его похлеще, чем побои, — с сарказмом отвечает девушка. — Мико, да какие побои? — с возмущением говорит Эи, — С ним же все в порядке. — Настолько в порядке, что он сбегает из дома, к чужому, как ты недавно сказала, человеку. Пиздец, я в ахуе, избить ребенка… — Никто никого не избивал, Мико, ты просто не видела, как избивают детей. Избить это выпороть розгами, оставить синяки на теле или сломать что-нибудь… При слове “розги” у Эи табун мурашек по телу. Она до сих пор помнит тот период в четвертом классе, когда все каникулы ее ставили на колени за то, что ее оценки не дотягивали до среднего балла Макото. Кажется, у нее не осталось живого места на спине, ягодицах и бедрах. Но сейчас не было даже шрамов. — Мне вот отец как-то раз руку сломал за то, что я поздно пришла домой, — усмехается Эи, — Но я же не сбежала после этого из дома. Наоборот, я все поняла и больше не… — Тебе дедушка ломал руку? — Куни впервые за всю их ссору подает голос. — Запястье, — Эи демонстрирует левую руку, — Хотя, у меня еще как-то раз сустав в плече вылетел, когда мама затащила меня в нашу с Макото комнату и… Эи дотрагивается до правой стороны лица ладонью. Она хочет закончить свою мысль. Рассказать, что мать тогда преподала ей хороший урок и она стала сильнее. Только щека почему-то ужасно горит и, кажется, она какая-то мокрая. — Присядь, — Мико мягко дотрагивается до плеч Эи и пытается усадить ее на диван, но женщина вздрагивает от этого невинного прикосновения, — Тебе, наверное, было очень больно, когда твои родители это делали. — Нет, — нервно выпаливает Эи, — Ну, то есть, да, но они ведь неспроста все это делали. Я была ужасным ребенком, не то что Макото. Я никого не слушала, вечно всем дерзила, меня ненавидели учителя в школе за то, что я им постоянно хамила и ссорилась с одноклассниками… — А я тоже ужасный ребенок? — спрашивает Куникудзуши. — Ты? — удивленно уточняет Эи, — С чего ты это взял? — Я тоже все это делаю и ты тоже меня бьешь… — Боже, что ты такое говоришь, — Эи проглатывает последнее слово, потому что больше не может сдерживать слез, — Ты самый замечательный ребенок на свете. Впервые за несколько месяцев их отношений Мико увидела, как Эи плачет. Куникудзуши тоже впервые увидел, как мама плачет. Сколько бы ни пытался, не мог вспомнить ничего подобного. Эи не плакала, когда ее ребенок дважды был на грани жизни и смерти, когда искала его по району за пару часов до этого. До того, как она догадалась приехать к Мико, ее охватило ужасное отчаяние. Она курила на лавочке во дворе их дома. Вспоминала, как шесть лет назад каждый день гуляла по этим улицам с коляской. Здесь она впервые увидела, как ее сын улыбается. Ему был всего месяц. Он только проснулся, зевнул, сморщил носик и, не увидев рядом мамы, уже хотел расплакаться. Заметив это, Эи отложила подальше книгу, которую взяла с собой, чтобы совсем не заскучать, заглянула к нему в коляску и тихо сказала, что она здесь. Услышав ее голос и сфокусировав взгляд на маме, Куни впервые ей улыбнулся. Если бы тогда ей сказали, что кто-то будет способен хоть пальцем тронуть ее сына, у нее бы язык не повернулся назвать такого монстра человеком. Она бы своими руками прибила это существо. — Я сожалею, — сказала Эи, — Никто не вправе обижать тебя. Я это сделала, потому что была очень зла. — На меня? — спросил мальчик. — Нет. — На меня? — подала голос Мико. — Нет, — покачала головой Эи, — На себя. Я, кажется, совсем запуталась и устала. Когда я злюсь, я плохо контролирую свои эмоции и мне бывает трудно их сдерживать. Мне надо работать над этим. Скарамучча помнит, что тогда сидел у матери на руках, но эти руки впервые не дарили ему ощущение бесконечного тепла и безопасности. До того вечера он чувствовал, что все черное и плохое оставалось где-то за ними, а мамины руки как барьер, ограждали его зла. Тогда же он понял, что в мире нет зла. И добра тоже нет. И мамины руки это не защитное поле из света, а просто руки. Обычные, человеческие, из плоти и крови. Они могли гладить его по голове и обнимать, а могли оставлять красные горящие следы. Эи, оказывается, тоже была не соткана из божественного света, а была сделана из плоти, крови, чувств, травм и вот этого всего человеческого. По правде говоря, в тот вечер он разочаровался в маме, но узнал много нового про Эи. Из воспоминаний о той ночи он еще годами будет плести картину происходящего в его жизни, голове и сердце. Например, узнает, как по-научному называют таких родителей, как Эи, таких детей, как он и таких людей, как Мико. По какой геометрической фигуре они тогда дружно и чуть ли не за ручку ходили. Почему тетя Макото так сильно влияла на его жизнь, хотя они даже ни разу не виделись. Зачем Мико попросила их остаться переночевать. Он вообще много интересного выяснит, когда повзрослеет и даже не только о своих родителях. Почему дядя Венти так много пил и только казался веселым. Как так вышло, что Чжун Ли казался идеальным отцом, но они с Сяо оба были на карандаше у школьного психолога. Почему Альбедо часто не понимал его сарказм и ненавидел прикосновения. — Мико, пожалуйста, ты тоже прости, — говорит Эи, — За все. За то, что мы вот так ворвались к тебе в квартиру. Ты столько для нас сделала, ты член нашей семьи, а членам семьи не говоря всего того, что ты услышала от меня сегодня. — То есть, ты согласна со мной по поводу того, о чем мы спорили? — Да, — кивает Эи и смотрит на Куникудзуши, у которого уже закрывались глаза от усталости, — Как насчет обсудить все завтра утром? — Хорошо, — кивает Мико, — Куни, ты соскучился по моему дивану? Останетесь на ночь?