***
День по всем фронтам казался странным. Даже более странным, чем вчерашний. Когда Куникудзуши проснулся, Эи с Мико вели себя как-то неестественно. Всю утреннюю трапезу Райден как-то слишком часто подливала ему чай, срезала корочки с хлеба, намазала ему на тосты арахисовое масло с джемом, как будто ему снова три года и он не в состоянии сам со всем этим справиться. Мама как будто очень боязливо к нему прикасалась, но в то же время постоянно старалась невзначай погладить его по руке или убрать ему челку со лба. С Мико они вели какой-то пустой непринужденный разговор о том, какая жаркая погода стоит за окном. Он хорошо знал Эи, обычно она не разменивалась на бессмысленную болтовню. Тем более с Мико. Он не мог сказать по какой именно причине, но в воздухе висело какое-то неуловимое напряжение. Вчерашний конфликт казался законченным, когда Эи принесла извинения, а он их принял. Это было искренне. Поначалу Куникудзуши думал, что сам во всем виноват, и он плохой сын, а мама поступила абсолютно правильно. Затем захватила обида и злоба. Образ Эи в его голове мгновенно стал темным и мрачным. После небольшого рассказал Эи об ее собственном детстве, эти пограничные крайности стерлись. Она оказалась просто человеком. Наверное, он мог принять ее и такой. На самом деле, он давно уже свыкся с мыслью, что Эи не похожа на других родителей, а его жизнь вряд ли будет такой же как жизнь его сверстников. Откуда взялось это ощущение, он не знал. Просто чувствовал, что отличается. Ну и пусть. Если он другой, наверное, он лучше, а значит, и мама его такая же. Хотя, иногда, она была абсолютно обычной — покупала ему ягоды и выбирала из них самые спелые и красивые, заставляла пить горькие лекарства, когда он болел и отпаивала горячим чаем в тот день, когда они с Аяксом до вечера играли в снежки. Так же все мамы делают? То, что вчера сделала Эи, не было чем-то, что делают все. Это он знал наверняка. Почему-то с ощущением неправильности произошедшего перемешивалось чувство предсказуемости и закономерности. Да, он, конечно, был в шоке. С другой стороны, когда он оглянется на этот вечер спустя много лет, в голову придет мысль, что так и должно было случиться. Это событие, несмотря на все негативное, что в нем было, как-то пугающе гармонично встраивалось в череду всего, что было до и после. — Мам? — Куникудзуши ставит перед собой опустевшую чашку, — Что-то случилось? Эи с Мико напряженно переглядываются. Он знал, что еще вчера они тоже поссорились, но почему-то отношения матери с Мико волновали его в последнюю очередь Они бы сами с этим разобрались, к тому же, Яэ была здесь. — Не понимаю, о чем ты, — пожала плечами Эи и улыбнулась как-то излишне широко, — Хочешь еще чаю? — Нет, — покачал головой мальчик, — Спасибо. — Тебе спасибо, — зачем-то ответила женщина. — За что? — их диалог казался каким-то абсолютно бессмысленным. — Как за что? — снова улыбнулась Эи, — За то, что ты у меня есть, за то, что ты мой сын. Я так тебе благодарна, что ты… — Мам, — прервал ее мальчик, — У тебя все хорошо? Мико с Эи снова переглядываются. Первая, все это время державшаяся в стороне, вдруг говорит: — Хватит ломать комедию. Эи вздыхает. С ее лица сходит улыбка и Куникудзуши наконец видит свою мать. Она берет его за руку, накрывает его ладонь своей, долго гладит его бледную кожу. Смотрит в глаза и говорит: — Котенок, нам надо кое-что важное тебе сказать, — начинает Эи, а рядом бесшумно опускается Мико, — Помнишь, ты просил подумать, как мы можем помочь тому мальчику, с которым ты познакомился в больнице? — Да, Иоши! — Куникудзуши будто специально напоминает матери это имя после ее неудачной попытки обезличивания, — Ты поговорила с тетей Руккхой? Она сказала, что мы можем сделать? — Да, мы с ней поговорили, — это было самое простое, что могла сказать Эи. — И что? — приподнял брови Куни. — Малыш, понимаешь, — вдруг вклинилась Мико, — У него была та же болезнь, что и у тебя, но, к сожалению, не было такой мамы, которая бы заботилась о его здоровье, как твоя. Эи кивает в знак благодарности, Куникудзуши смотрит ей в глаза в ожидании, приподнимает брови. Она на секунду отводит взгляд, а потом сжимает его руку покрепче. — Дорогой, нам очень жаль, но в ночь на день твоей выписки Иоши скончался, — призналась Эи, — Ему сделали операцию, пока он был в больнице, но Руккхадевата сказала, что из-за общей запущенности и отсутствия постоянного наблюдения это оказалось… Эи не успела договорить. Ей и так было больно видеть, как с каждой секундой у Куникудзуши расширяются глаза. После слова “скончался” он медленно отпустил руку Эи, отвел взгляд куда-то в пустоту. — Котенок, — Эи потянулась к сыну, но тот резко отпрянул. — Нет, — твердо заявил он. — Что “нет”? — с недоумением переспросила Эи. — Он не мог умереть, — уверенно заявил мальчик. — Так сказала Руккха… — Спроси у нее еще раз, — настойчиво попросил Куникудзуши, — Мы с Иоши разговаривали перед его операцией. Он мне пообещал, что не умрет. Спроси у тети Руккхи еще раз, она, должно быть, что-то перепутала. — Кун-кун… — Не зови меня этим дурацким детским прозвищем. — Куникудзуши, — поправила себя Эи, — Она не могла ничего перепутать. Мы сказали ей имя Иоши, номер палаты. Она выяснила, что там в принципе было всего два ребенка с этой проблемой… — Ну и что? А может, ты как-то неправильно спросила? — Как я могла спросить… — Он в отрицании, — Мико мягко касается плеча Эи, — Дай ему переварить эту новость. — Я не хочу ничего переваривать! — Куникудзуши встал из-за стола, но из-за того, что Эи попыталась его остановить он неаккуратно задел кружку. Посуда с громким треском разбилась о пол. Это на секунду привлекает внимание всех троих, но Куникудзуши почти сразу же открывает рот, чтобы еще что-то сказать матери. — Осторожно, — Мико мягко трогает его за плечи и отводит подальше от разбитого стекла, — Я сейчас дам тебе тряпочку, помоги, пожалуйста, собрать осколки? Только аккуратно, не порежься случайно. — Хорошо, — кивает мальчик после секундной паузы. Они вместе собирают с пола то, что осталось от разбитой кружки. Мико благодарит мальчика, тот кивает и снова поворачивается к Эи. — Ты спросишь еще раз у тети Руккхи? — Сынок, я тебе уже сказала… — Мы можем спросить все вместе, — прерывает ее Мико, — В работе часто возникает мискоммуникация, когда кто-то кому-то что-то неправильно передал или недопонял. Может быть, ты напишешь Руккхе и попросишь у нее документы Иоши, если это возможно? — Хорошо, — кивает Эи, хоть и абсолютно не понимает, чего Мико хочет. Она нехотя набирает номер Руккхадеваты. Полутонами говорит, что Куникудзуши поинтересовался, спросила ли она у подруги о судьбе Иоши. Эи ожидает, что Руккхадевата подумает, что она сумасшедшая, ведь она уже один раз отвечала на этот вопрос. — А Куникудзуши рядом с тобой? — вместо этого интересуется женщина. — Да. — Поставь, пожалуйста, на громкую. Эи включает динамик телефона, Руккхадевата тепло здоровается с ребенком и тот, кажется, рад слышать свою тетю. Он сыпет теми же вопросами, которые были у него сразу после выписки, как будто Эи ему только что ничего не говорила. — Дорогой, — говорит Руккха, — Давай я сейчас скину твоей маме все медицинские документы Иоши. И вы сами все посмотрите? Такой вариант всех устраивает. Мико все еще с каким-то загадочным видом притворяется, будто впервые слышит все диагнозы и историю болезни, которую при личной встрече им кратко пересказала Руккхадевата. Эи очень тяжело читать вслух все то, что есть в медкарте у ее собственного ребенка. В голове невольно всплывают совершенно ужасные ассоциации. В какой-то момент она узнает, что бы было, если бы она пренебрегала регулярными медицинскими осмотрами. — Причина смерти — острая сердечная недостаточность, — заключает Эи и поскорее откладывает телефон. Удивительно, но на полное изучение жизни ребенка у них ушло всего пара часов. Сто двадцать минут на то, чтобы узнать, когда Иоши родился, сколько он весил, какого он был роста, увидеть прочерки в графах “отец” и “мать”, даже выяснить, чем он питался в приюте, как часто бывал у врача, с какой скоростью билось его сердце и когда остановилось. Эи все еще было ужасно не по себе от того, что ей пришлось так радикально доказывать Куникудзуши, что его друга нет в живых. Не каждый взрослый бы выдержал столько подробностей. Она вот в свое время не выдержала. Она почти не поднимала глаз от телефона и только сейчас заметила, что Мико все это время держала руку у Куникудзуши на плече. Сам он выглядел очень отстраненно. — Сынок, — обращается Эи, — Мне жаль, но… — Давай поедем домой, — просит он. — Хорошо, — кивает женщина, — Если хочешь, можем потом сходить погулять или… — Сейчас я просто хочу домой***
Эи не понимала, кажется, вообще ничего. Этот ребенок мог закатить ей истерику из-за любой ерунды, начиная от того, что не хочет делать домашнее задание, заканчивая нежеланием идти спать. По крайней мере, так было совсем недавно. Сейчас он, конечно, вырос из такого рода капризов, но Эи помнила, как она совсем недавно его успокаивала дома у Мико. Сейчас же в нем как будто не было вообще ничего. Эи была готова сколько угодно его утешать, обнимать и вытирать слезы, но ей не понадобилось. В тот день они просто вернулись в свою квартиру. Эи столкнулась с последствиями собственного срыва и весь день занималась уборкой того, что осталось от вещей Мико. У этой девушки просто ангельское терпение. Иногда Райден сама не понимала, чем заслужила в жизни столько хороших людей. Куникудзуши же проводил время как обычно — поиграл в приставку, почитал книгу и даже особо не попадался Эи на глаза, закрывшись в своей комнате. Она переживала, нормальная ли это вообще реакция, поэтому на следующий день на всякий случай решила взять его с собой в офис. В школе начались каникулы и Эи довольно долго думала, чем его занять. Не сидеть же ему все лето дома. На предложение сходить к маме на работу он, как всегда, отреагировал с большим энтузиазмом. Куникудзуши всегда захватывало здание Селестии. Оно было похоже на древнее божественное строение, где решались вопросы мироздания. На самом деле, решения там принимались весьма приземленные и не всегда приятные — о повышении налогов, о сокращении дотаций и о принятии новых, не для всех выгодных, законов. Но заходить в это величественное здание с белыми колоннами, мощными дверьми и мраморными полами со словами “Я к маме на работу” было приятно. — Это количество людей, которых мы трудоустроили, — объяснила Эи, проводя курсором по круговой диаграмме, — Этих еще предстоит. — А они сами не могут? — спросил Куникудзуши, сидя у нее на коленях за рабочим столом. Кабинет Эи ему тоже нравился, даже больше, чем дома. Здесь в рамках висело огромное количество дипломов, наград, благодарственных писем. А в шкафу стояли ряды книг, названия которых он даже не совсем понимал — “Истоки тоталитаризма”, “Надзирать и наказывать”, «Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в Снежной и других странах», «Битва за прошлое: Как политика меняет историю». — Нет, не могут, поэтому мы должны помогать этим людям, — объяснила Эи. — А почему? Эи не очень хотела объяснять почему. Ну, по правде говоря, в основном по той простой причине, что это был в какой-то степени их косяк. Не лично ее, а всего государства в целом. — Потому что они лентяи, — отрезала Эи, — Сынок, ты можешь, пожалуйста, посидеть, а я пока быстро сбегаю по делам. — А можно почитать что-нибудь? — Да, конечно, — кивнула Эи. — Хорошо, — кивнул сын, слез с ее коленей, прошел к книжному шкафу из темного дерева и с той полки, до которой в принципе в состоянии дотянуться, достал седьмой том “Полной истории Инадзумы”. Довольно тяжелое чтиво для такого маленького ребенка. Во всех смыслах. Кажется, толстую книгу не дотащить до стола, поэтому Куникудзуши раскрыл ее прямо на полу. — Рановато пока тебе читать про присоединение острова Ватацуми, — смущенно отмечает Эи. — А что такое “колонизация”? — Не было у нас никакой колонизации. — Но тут написано… — Ерунды понаписали. Эи бросает эту фразу и выходит из кабинета. Она преодолевает запутанные коридоры, добирается до соседнего крыла. Зачем им вообще настолько огромное здание? Могли бы переехать в какое-нибудь более современное, с лифтом и опен спейсом. Нет, надо же хранить историческое наследие. А могли бы вообще работать на удаленке. Дай Эи волю, она бы из своей квартиры не выходила вообще. Ну, может только к Мико. Еще и здороваться со всеми в коридорах, все кивают, называют госпожой и надо всем отвечать. Огромный минус ее должности, конечно, был в том, что все знали ее, а она не была знакома лично с большей частью своих подчиненных, общаясь с ними через Сару. Они с Венти договорились встретиться на курилке, оборудованной на первом этаже. По какой-то магической причине к ее приходу оттуда испарились буквально все. Друг уже ждет ее на металлической скамье, смотрит довольно выразительно, Эи закуривает и говорит: — Слушай, я хочу извиниться… — Ты прощена, — отрезает Венти. — Так просто? — Я не особо помню, из-за чего конкретно мы поссорились. Чжун Ли сказал, что мы оба дали волю эмоциям, но мне интересно услышать твою версию. — Ну, — мнется Эи, — Я в тот вечер рассталась с Мико из-за того, что она, как мне тогда показалось, перешла границы и начала меня учить, как воспитывать Куникудзуши. А потом мне показалось, что ты начал делать то же самое. — Воспитывать? — удивился Венти. — Ну, не совсем, — задумалась Эи, — Кажется, тебя больше задело то, что если, не дай бог, что-то случится, мы с Чжун Ли не дадим тебе участвовать в решении проблемы, хотя наши дети тебе не чужие. — Ох, ну да, это правда, — вздохнул Венти, — То, что Сяо с Куникудзуши мне как семья. — Да, я понимаю, — кивнула Эи, — И я, наверное, ошиблась и в случае с Мико, и с тобой. Извини. — Нет, ты тоже извини, — сказал Венти, — Это ваши дети, просто помните, что кроме вас у них есть, кому за ними присмотреть. — Конечно. Мы и с Мико это обсуждали. Решили, что она нам поможет как близкий человек. Такой статус. — Да, близких у вас немало, — усмехается Венти, — Я так понял, вы в итоге расстались? И из-за чего все-таки? — Мы пока на паузе, — признается Эи, — Разберемся с одним вопросом и сможем все обсудить. — Вопрос это то, из-за чего вы расстались? — Да. На этом моменте Эи прорывает. Она рассказывает про Куникудзуши, Иоши, детскую смерть, ссору с Мико, даже про свой срыв и насилие. Венти, на удивление, не одобряет, но и не называет ее каким-то монстром, зато интересуется, помирились ли они после этого с сыном. Эи рассказывает дальше и доходит до вчерашнего утра. — А потом он просто закрылся в своей комнате, — заключает она, — Я без понятия, почему он так реагирует, я ожидала, что он будет плакать, готова была его утешать. — Эи, а ты не помнишь, как ты себя вела после смерти Макото? — прищуривается Венти. — В смысле? Я не очень хочу вспоминать… — Мы все тоже были готовы тебя утешать, — напоминает друг, — А ты не хотела выходить из квартиры и оборвала контакты со всеми. Эи входит в небольшое подобие ступора. Она действительно плохо помнила период, наступивший вскоре после смерти сестры. Помнит, что было ужасно больно и бессмысленно жить и существовать, а еще что мир вдруг сузился до размеров не то что ее квартиры, а скорее, спальни. — Хочешь с Куникудзуши увидеться? — неожиданно спрашивает Эи, — Он у меня в кабинете, читает какие-то ужасные книжки, где говорят, что инадзумцы были колонизаторами. — Да, конечно, — улыбается Венти, — И разве инадзумцы не были… — А в Мондштате было рабство. Пойдем.***
Поступки инадзумцев, живших сотни лет назад, Куникудзуши не хотел оценивать хорошо или плохо. Наверное, это вообще было не его дело, а его очень далеких предков. Это же просто история. Но читать об этом было, конечно, очень интересно. — Привет! Куникудзуши аж вздрогнул от внезапного сквозняка, пронесшегося по комнате, когда кто-то резко открыл дверь. Но бояться было нечего, это просто дядя Венти. Он, несмотря на то, что зеленые брюки со стрелками и заправленная в них белая рубашка, явно испачкаются или помнутся, садится прямо на пол, рядом с мальчиком. — Как дела? — улыбаясь, интересуется Венти и кладет руку Куникудзуши на плечо. — Нормально. — С ветром не балуешься? — Нет, — качает головой Куникудзуши и на его лице невольно расплывается улыбка. — Хорошо, а то мне тут на телефон штормовое предупреждение пришло. — Это не я, это Сяо. — Ладно, спрошу у него. Эи понимает, что это, возможно, надолго и погружается в бумажную работу за своим столом. До нее долетают какие-то обрывки фраз о том, как Куникудзуши закончил учебный год, как Венти отпраздновал день рождения. — Еще у меня друг умер, — сообщил Куникудзуши таким тоном, будто поделился, что вчера сходил в кино. — О, понимаю, я тоже через такое проходил, — ответил Венти так, будто тоже ходил на тот фильм, — Это, конечно, сложно. — Мы были не очень долго знакомы. Я разве должен так грустить, как ты? — Ну, так случается в жизни, что люди западают глубоко в душу. Это могут быть даже прохожие, соседи, случайные знакомые, с которыми ты пересекаешься на очень короткий миг. Неважно, что он был в твоей жизни совсем недолго, ему же там нашлось место. Это даже здорово, что тебе есть по кому горевать. — Горевать это здорово? У Куникудзуши аж глаза расширились. Эи, слышавшая этот разговор, сидя за за своим столом, уже собиралась вмешаться и прервать Венти. Некоторые его рассуждения явно были не для детских ушей. — Горе это лишь обратная сторона любви, — объяснил Венти, — Она трансформируется, но никуда не исчезает, просто продолжает жить с тобой в другом виде. Так же и люди, они уходят, но где-то внутри тебя продолжают жить. — Каким это образом? — скептически приподнял брови мальчик. — В памяти, — ответ нашелся сразу, даже без доли секунды на размышления, — Поэтому люди ее хранят и берегут. Мы помним любимые блюда ушедших людей, любимые праздники, ходим в церкви, запоминаем годовщины… — Ты так справляешься? — Да, — кивнул Венти. На самом деле, не только так. Это была лишь та часть, куда он мог пустить ребенка. Куникудзуши было совсем не обязательно знать, какими еще способами Венти справлялся со своей потерей. И, дай бог, он никогда не узнает. — Засиделся я у вас, — задумчиво сказал Венти, — У меня сегодня еще куча работы. Классические музыканты сами себя не проспонсируют, а где им еще денег взять… Он откланялся и ушел, бормоча под нос что-то про трагический упадок культуры. Теперь тишину в кабинете нарушал только стук клавиш на компьютере Эи.***
Вечером Мико привезла им пиццу. Куникудзуши не удержался от ремарки, что у той, видимо, все так плохо с бизнесом, что приходится работать в доставке еды. Эи воспринимает это как хороший знак и надеется, что он говорит о том, что последние события не так уж плохо отразились на психике ее сына. Тем не менее, она разрешает им с Мико поужинать перед телевизором. — Ну, мне пора, — сказала девушка, когда на экране появились титры. — А ты не останешься переночевать? — спросил Куникудзуши, еще и так невинно. — Нет, — сказала Эи. В воздухе тут же повисла неловкость. Еще более некомфортно стало, когда Мико и Эи пытались понять, как им теперь прощаться. Они могут поцеловать друг друга в щечку по-дружески? А обняться? Пожать руку? Как вообще прощаются “близкие люди”? В итоге они ограничиваются коротким “спокойной ночи”. Спать действительно пора, но график Куникудзуши пошел по наклонной в тот момент, когда закончилась учеба. Эи перестала контролировать, когда он засыпает, тем более, она видела, что ее сыну вполне комфортно не спать до двух часов ночи и просыпаться в одиннадцать. Она и сама была такой. — Мам? Эи чувствует, теплое прикосновение через шелковую ткань своего халата. Куникудзуши застал ее в спальне, как раз, когда она наносила на лицо увлажняющий крем. Эи с сожалением заметила, что за последний год у нее стали более выраженные носогубные складки, а в уголках глаз и на лбу стали появляться первые морщины. В коридоре у них висела фотография из поездки пятилетней давности на архипелаг Золотого яблока. Да, конечно, она уже выглядела даже близко не как тогда. — Что, сынок? — Ты очень красивая, — улыбнулся мальчик. Ему правда больше нравилось видеть ее такой. С влажными после душа не уложенными волосами, совсем без косметики. Иногда под слоем тонального крема и пудры было незаметно, что у Эи есть маленькая родинка под глазом. Почему-то эта родинка врезалась в самые ранние его воспоминания. Они были настолько размытыми, что он даже не мог точно сказать, что именно в них происходит, но там то и дело мелькало лицо Эи, ее волосы и руки. Через много лет они с Лайлой будут искать нужный кабинет по запутанным коридорам Академии и та будет безумно его раздражать жалобами на то, как быстро он ходит. Может быть, ты бы не отставала, если бы двигалась чуть быстрее сонной мухи? А потом во время скучной лекции в память вдруг вторгнутся длинные бледные пальцы Эи, за которые он отчаянно хватался посреди многолюдной улицы, чтобы не потеряться. Он вечно боялся не поспеть за ней. Он посмотрит на Лайлу, и ему даже станет совсем капельку стыдно за грубость. Но это потом. — Можешь мне почитать? Куникудзуши протягивает Эи толстую книжку в зеленой обложке. “Меланхолия Веры” — гласит заголовок на обложке. На форзаце крохотный логотип издательского дома Яэ. Подарок Мико, переживший истерику Райден и чудом уцелевший. Куникудзуши уже очень давно не просил ее о таком, примерно с того момента, как сам научился читать, но Эи соглашается. — Только будущее может спасти прошлое, а не наоборот, — читает она вслух, сидя у изголовья кровати Куникудзуши и гладя его по руке. Книга была интересная. О космических приключениях, дружбе, жизни и смерти. Они были на предпоследней главе, в которой главная героиня Вера погибает. — Ике превратил Сати в того, кем он был двадцать лет назад, и время вернулось в день, когда они покинули свой мир. Всё, казалось, оставалось неизменным между ними, но все понимали, что дни, которые они когда-то делили, никогда не вернутся, — заканчивает Эи. Героям удалось воскресить Веру, а ее возлюбленный Сати вернул себе двадцать лет жизни, потраченные на космические приключения, чтобы наслаждаться детством. Сейчас автор серии живет беззаботной жизнью с гонорарами от первых девяти томов. Если вам случится увидеть его в каком-нибудь из миров, пожалуйста, помогите нам выдавить из него продолжение. С уважением, издательский дом Яэ На последней странице розовым маркером от руки была нарисована лисичка. Лисичек, как Эи и Куникудзуши выяснили, вообще-то рисовать очень легко. Надо нарисовать восьмерку — это будут голова и тело, затем четыре ноги, острые ушки, носик, глаза и пушистый хвост. Над лисичкой красовалась подпись: “Ты, должно быть, уже школу заканчиваешь, раз научился так быстро читать?” — А ты бы хотела воскресить тетю Макото? — внезапно спросил Куникудзуши. — Конечно, — не задумываясь ответила Эи. — Я думал над тем, что хотел бы воскресить Иоши, — поделился мальчик, — Но даже если бы я воскресил его, он бы все равно был болен и умер бы при других обстоятельствах. — Не знаю, — честно ответила Эи, хотя, наверное, просто не хотела задумываться, — Скучаешь по нему? — Да, — кивнул мальчик. — Иди ко мне, — говорит Эи. Ей страшно, что сын опять оттолкнет ее объятия, но этого не происходит. Они обнимаются, Эи долго гладит его по голове и шепотом напоминает, что она рядом и любит его. Через тонкую шелковую ткань женщина кожей чувствует влагу, а по телу Куникудзуши начинает бегать дрожь. В этот момент у нее с плеч как будто падает груз. Ее сына никто не подменил. Она отстраняется от Куникудзуши и видит в его глазах слезы. Просто хотелось убедиться, но, видимо, ему показалось, что она хочет уйти. — Мам, а почему тебе не нравится, когда я плачу? Вопрос застал Эи врасплох. С одной стороны, кому в принципе нравится, когда кто-то плачет. С другой, его слезы всегда поднимали в Эи какую-то неловкость, а то и страх. Желание изолироваться от плачущего ребенка с ней всю его жизнь. — Наверное, потому что я так не умею, — вздыхает Эи. — Все люди умеют плакать, — говорит ей Куникудзуши. — Да, но, видимо, я слишком часто это делала, когда умерла тетя Макото и я запретила себе плакать. — Ты плакала, когда вспомнила, что бабушка с дедушкой с тобой делали. — Да, но мне было очень тяжело заплакать, — вспомнила Эи, — Наверное, выражать чувства сложнее, чем сдерживать. Ты этом плане гораздо сильнее меня и я очень горжусь тобой. — Гордишься тем, что я плачу? — Куникудзуши усмехается, вытирая нос рукавом пижамы. — Нет, горжусь тем, что в тебе так много любви, — Эи очень страшно и тяжело говорить такие вещи, но она вспоминает сегодняшние слова Венти, — У тебя огромное сердце и в нем так много чувств. Внутри тебя так много любви, что ее хватило даже на едва знакомого мальчика. Конечно, я горжусь тобой. Просто представь, сколько людей ты можешь сделать счастливыми. Эи целует его в лоб. Поцелуй выходит мокрым, потому что, кажется, у нее все же тоже есть сердце и чувства. Они обнимаются, Куникудзуши дышит ей куда-то в шею, а подбородок Эи касается его мягких волос. Ее накрывает одно осознание за другим, кажется, эти мысли даже больше, чем она и женщина чувствует себя такой маленькой на их фоне. Оказывается, жизнь не стоит на месте и ее сын не всегда будет ребенком, которого можно легко успокоить, проигнорировать или договориться. У нее не всегда будут ответы на его вопросы, а еще она может чему-то у него научиться. Эи ощущает себя ничтожной на фоне этой бурной реки перемен. — Мам? — мальчик одним словом приостанавливает волну страха перед будущем, — Дядя Венти сказал, что мы храним воспоминания об умерших. Мы можем как-то почтить память Иоши? — Конечно, мой дорогой, — обещает Эи.***
Как выполнить свое обещание Эи не знала. Она регулярно посещала могилу Макото, это подходило под определение “почтить память”. Разговор с Руккхадеватой позволил выяснить, что после смерти Иоши тело ребенка (от одного этого словосочетания по спине Эи пробежалась стая холодных мурашек) передадут обратно приюту в Татарасуне. Видимо, там же его и похоронят. Эи попросила Сару посмотреть билеты в Татарасуну, но с этим возникли проблемы. Оказалось, что там нет аэропорта. Это был маленький промышленный город, поэтому глупо было ожидать чего-то другого. Единственным возможным выходом было добираться самолетом до Наруками, а оттуда в сторону Татарасуны ходит паром. Такая поездка заняла бы минимум два дня, а ведь еще надо было найти этот приют, узнать, где находится могила Иоши. Слишком много переменных пугали Эи и она не хотела так сильно рисковать физическим и психологическим комфортом сына. — А ты не думала просто сводить его в храм? — поинтересовалась Мико, выслушав всю эту тираду про Татарасуну, такой маленький городок, а доставлял столько проблем. — В какой? — округлила глаза Эи. — В храм Наруками, конечно, — ответила Мико, — Вы же ходите в храм? — Нет, — покачала головой Эи, — А ты ходишь? — Да, конечно. Для Эи стало большим удивлением, что Мико, оказывается, религиозна. Видимо, вера для Мико была чем-то более личным, чем тело. Та рассказывает, что в центре города как раз есть храм, а поминальные ритуалы принято проводить на седьмой, сорок девятый и сотый день после смерти. С того момента, как они узнали о кончине Иоши прошла как раз неделя. Эи никогда не ходила в храм Наруками, поэтому, когда они поделились этой идеей с Куникудзуши, объяснять все пришлось Мико. — А что значит Наруками? — спросил Куникудзуши, сидя на заднем сидении машины Мико. — Это имя богини, которой поклоняются инадзумцы, — объясняет Мико, — Она олицетворяет идеал вечности и бесконечного стремления. Она живет в царстве Эвтюмии, предаваясь медитации и управляя оттуда своим народом. — И как это связано с Иоши? — В храме мы можем помолиться за его душу, зажечь свечи. Куникудзуши глядит на Мико с небольшим скепсисом, Эи вся эта затея тоже не нравится, но либо так, либо два дня добираться до Татарасуны. Храм был всего получасе езды и довольно сильно впечатлял своим видом и масштабом. Мико продолжает рассказывать, что первый храм Наруками построила в Инадзуме кицунэ по имени Хакусин. — Разве кицунэ не злые? — интересуется Куникудзуши. — Не всегда, — улыбается Мико, — Наверное, эта просто хотела получить расположение своей богини. В будний день в храме было довольно много людей. Все приходили, чтобы помолиться и совершить разные церемониальные обряды. Эи удивляло, что родители приводили в храм совсем маленьких детей, нескольких дней отроду. Не все из них выглядели физически здоровыми. Интересно, что ей в младенчестве Куникудзуши как-то не приходило в голову пойти помолиться за его здоровье богине. Во внутреннем дворе росла сакура, считавшаяся символом богини Наруками. В святилище, где можно помолиться, ведет огромная очередь. Они втроем встраиваются в самый конец, а Мико продолжает говорить о том, что когда-то давно в Инадзуме правила королевская семья. — Это я знаю, — нетерпеливо говорит Куникудзуши. — А ты знаешь, в чем их отличие от, например, аристократов Мондштата? — Нет, в чем? — Западные короли считались помазанниками бога, — объясняет Мико, — Инадзумские же правители были потомками богини Наруками. — То есть, они были полубогами? — Ну, по крайней мере, убеждали свой народ в том, что в их жилах течет божественная кровь. Эи обращает внимание, что под красным деревянным потолком висят портреты средневековых правителей Инадзумы. Она вчитывается в наполовину стертые имена — Кабукимоно, Куроноши. — Инадзумцы и в правду все на одно лицо, — говорит Эи и усмехается. Почему-то Мико выглядит не такой веселой, но кивает куда-то в сторону. Эи глядит туда и натыкается на парочку туристов фонтенийцев, которые смотрят на нее с огромным укором. — Мне можно так говорить, я сама инадзумка! — отвечает Эи на немой упрек в их глазах. Она будет так же смотреть, когда в следующий раз увидит Венти с кружкой пива, а Фокалор с круассаном. С другой стороны, какая же из нее инадзумка, раз она первый раз в храме Наруками. Их семья была очень далека от традиционной, несмотря на то, что в шкафу пылился набор для чайной церемонии, а на полках катаны. Эи даже в истории их семьи не очень-то разбиралась. Райден была как раз фамилией древней королевской семьи, но, когда в Инадзуме в 1870 году всех обязали иметь семейное имя, многие стали однофамильцами знатных родов — Райден, Кудзе, Камисато. Теперь было очень тяжело понять, кто действительно был потомков знатного рода, а чей предок просто захотел выразить этому самому роду уважение и взял такую фамилию. Их генеалогическое древо было таким запутанным, что Эи бы пришлось потратить кучу времени в архивах. Может, Куникудзуши захочет разобраться в семейной истории, когда подрастет? Когда подошла их очередь, пришлось разуться и без обуви войти в святилище. Там их встретила пожилая женщина с короткими седыми волосами. Эи весь этот антураж со свечами и древними гравюрами заставил чувствовать себя очень неловко, но на помощь пришла Мико: — Мы бы хотели помолиться за упокой души одного мальчика. — Его зовут Иоши, — нетерпеливо вставляет Куникудзуши. — Хорошо, — кивнула женщина, — Присаживайтесь. Они втроем садятся на колени прямо на пол. В комнате пахло воском и благовониями. Священнослужительница дважды позвонила в колокольчик, а затем сложила ладони. Мико с закрытыми глазами сделала то же самое, поэтому Эи решила, что так и должно быть. Затем настоятельница храма начала читать сутру. Она читала на индзумском языке, к тому же, в какой-то устаревшей его форме, поэтому Эи удается разобрать всего несколько слов — покой, перерождение, душа, Наруками, Иоши. Когда молитва заканчивается, женщина гасит свечи с помощью бумажного веера. — А почему вы не задуваете их? — интересуется Куникудзуши. — Рот считается нечистым, поэтому если задуть свечи, мы оскорбим духов, — спокойной отвечает настоятельница. — Каких духов? — В Инадзуме считается, что у всего сущего есть дух или даже бог-покровитель. У огня, у святилища, даже в этом веере живет дух, — терпеливо объясняет настоятельница. Куникудзуши хочет спросить что-то еще, но женщина вдруг вздрагивает, осматривает всех троих непонимающим взглядом и в ее глазах застывает какой-то немой вопрос. Она рефлекторно тянется рукой в карман своего красно-белого одеяния и достает оттуда заламинированную карточку. — Меня зовут Сайгу, — читает она вслух, — Я живу и работаю в храме Наруками, но ввиду тяжелой болезни у меня иногда случаются провалы в памяти… Дальнейший текст она читает про себя и в ее глазах вдруг появляется понимание происходящего. — Точно, — вздыхает она, — Извини, мальчик, если напугала тебя. Я не помню целые отрезки своей жизни, только то, что живу и работаю в этом храме. Куникудзуши очень по-взрослому понимающе кивает. Эи немного напрягается, смотрит на Мико, но та выглядит отстраненно. — И как вам живется? — спрашивает мальчик. — Неплохо, в храме обо мне заботятся другие сестры, — делится женщина, — Они мне как семья, но тут еще указан номер моих настоящих родственников. Сайгу показывает заламинированную карточку и там действительно написан номер телефона, по которому можно позвонить в экстренном случае. Эи вглядывается в цифры и номер оказывается знакомым. — Спасибо, — кивает Эи и встает с коленей. — Вам спасибо, — говорит Сайгу, — Пусть Наруками защитит вас. У вас чудесная семья. Эи благодари и опускает купюру в коробочку для пожертвований и они втроем удаляются из святилища. Когда они садятся в машину в воздухе висит много вопросов, но Эи и уж тем более Куникудзуши не понимают, в праве ли они их задавать. — Ну ты же познакомила меня со своей семьей, — говорит Мико наперед, — Я тоже решила познакомить вас со своей. — Мико, — вздыхает Эи, — Мы могли бы познакомиться в других обстоятельствах. — Вряд ли. Она то узнает меня, то нет. Сегодня вот не узнала. Она не покидает храм и это, наверное, лучший вариант в ее состоянии. — А что это за болезнь? — подал голос с заднего сидения Куникудзуши. — Ну, это что-то вроде раннего старения мозга, — объясняет Мико простыми словами, — Обычно подобные состояния свойственны для очень старых людей, но кому-то везет меньше. — В старости люди начинают забывать своих родственников? Мико кивает в ответ на вопрос мальчика. Тот долго всматривается в лица Мико и Эи, а затем в его глазах мелькает страх. — А вы меня не забудете? — А мы выглядим так, будто уже постарели? — усмехается Мико. — Нет, — качает головой Куникудзуши, — Но мало ли. — Нет, котенок, не забудем, — отвечает Эи, — Только твои проступки. Эи смеется и легонько треплет его за щеку. Тот активно сопротивляется и закатывает глаза. Мико это тоже забавляет, но потом она ловит взгляд Райден, которая неожиданно стала серьезной. — Спасибо, что отвела нас сюда, — говорит та, — Это очень ценно. — Вам спасибо. Они неловко замолкают, но Эи не может отвести взгляд от девушки. От той все еще пахнет благовониями из храма и Райден чувствует себя такой чистой, спокойной и обновленной. Не в состоянии удержаться она целует Мико в губы. Совсем не страстно, скорее, так, как обычно целуются люди, состоящие в долгом браке. Где-то на фоне кривится Куникудзуши, Мико улыбается и смеется. Они едут домой.