Чёрные дни

Глава 18 о любви земной и небесной Бледная заря пасмурного дня вставала из мрака . Мы ехали на санях, как обычные люди, а не прыгали по верхушкам деревьев. Вот и знакомое село, большая изба с высоким крыльцом. Старая служанка отворила нам ворота, провела в дом. У окна за прялкой сидела юная девушка. Она обернулась на звук скрипнувшей двери и поднялась нам навстречу. – Мама? Я заглянул в её ясные серо-голубые глаза и замер… О Зевс всемогущий … Та, что предстала передо мною, смотрела сквозь стены, густые леса, горы, она смотрела сквозь небо и время. Дивные очи, взгляд в никуда, осторожно протянутая вперёд рука, робкая полуулыбка. У меня защемило сердце от жалости – эта девушка слепа. – Мама, кто с тобой? Василиса молнией метнулась к дочери: – Это купец из Фряжского царства, он покупает у нас льняное полотно, а мы у него цветной бисер. Василиса взяла девушку за руку и подвела ко мне: – Это моя дочь Алёна, господин. – Buongiorno, signor. Я немного удивился, услышав в этой глуши итальянское приветствие, мельком взглянул на Василису, та чуть улыбнулась и пожала плечами. Как уловила эта слепая девушка наш мгновенный обмен взглядами, не знаю, но она поспешила объясниться: – Простите, господин, мама рассказывала мне про вашу страну, и мне захотелось выучить несколько слов по-фряжски. – Buongiorno, bella signoritta, – ответил я как можно учтивее. – Что же мы стоим? Проходи в дом, гость дорогой, садись. И Василиса, соблюдая местные обычаи, усадила меня на лавку в передний угол. – Варвара вышла, хлопочет по хозяйству. Может быть, я сама на стол соберу, - девушка осторожно повернулась в сторону полок с посудой. – Попозже, мы не голодны, – остановила её Василиса. Чуть позже на стол всё же накрыли. Василиса быстро, одними губами, прошептала: «Делай, как я». Могла бы и не предупреждать. В доме Вольтури мне часто приходится участвовать в человеческих трапезах, делать вид, что я ем и пью за общим столом. За обедом с важными персонами решаются вопросы политики: мы должны отстаивать интересы нашего маленького княжества в вечных итальянских междоусобицах. Но к чему Василисе это притворство? Ради кого разыгрывается это представление? Слепая девушка не оценит наших ухищрений. Неужели в глазах прислуги мы должны выглядеть достаточно человечными. Василиса доводит соблюдение закона до абсурда. Но я послушался, сел за стол. Это нехитрое дело: медленно-медленно двигать челюстями, и быстро-быстро прятать куски пищи, главное при этом, чтобы от излишнего старания зубы не скрежетали. Василиса прятала еду в широкие рукава, интересно, куда она потом будет всё вытряхивать. После обеда Варвара, как я понял, прислуга и компаньонка Алёны, собрала со стола посуду, и Василиса завела неспешный разговор. Этот разговор о выпавшем снеге, о санном пути, о лихих людях, промышлявших разбоем, мешал мне. Он отвлекал меня от главного. Я глаз не мог отвести от Алёны. Она вернулась к своей прялке. Мутный свет из маленького слюдяного окошка размывал контуры лица, создавая такое модное сегодня у итальянских живописцев «сфуматто». Девушка улыбалась, прислушиваясь к общей беседе, чуткие пальцы перебирали кудель, тонкая нить вилась в руках. А потом она запела, и все мы замолчали, вслушиваясь в простые слова песни, словно это было откровение предсказательницы-пифии. Это не должно было удивить меня, но я почему-то не был готов к такому повороту событий. Девушка получила от матери бесценное наследство – голос, который мог покорять сердца, утешать или приказывать. Однако этот юный голос был теплым и радостным, в нём не было печали и опустошительного отчаяния, которые не покидали Василису. Мне вспомнились слова Елеазара о том, что такая певунья должна верить тому, о чём говорит и поёт, только тогда слова её будут обладать силой внушения. Дочь, в отличие от матери, верила в счастье… Она была счастлива, она умела быть счастливой на горькой земле под безжалостным небом. Алёна пряла и пела. Когда-то я верил, что на светлом Олимпе три великие и суровые мойры держат в руках нити человеческих судеб. Бессчётное количество лет назад неумолимые пряхи вручили мне чёрный жребий и безжалостно оборвали жизнь Дидимы, обрекая на смерть бессмертную. Но сейчас Боги Эллады, верно, забыли обо мне, и моя судьба каким-то чудом оказалась в руках этой слепой девушки. Светлая льняная нить рождалась в тонких пальцах и виток за витком ложилась на веретено. Мне была видна и другая нить, яркая, золотая и горячая, как солнечный луч. Я осознал, что накрепко привязан к юной, беззащитной человеческой девушке. Я полюбил Алёну… Считается, что наша сущность делает нас однолюбами, а душевная рана от потери самого дорогого человека не заживает никогда. Я не сомневался в этой аксиоме, пока не услышал песни Василисы – тогда я почувствовал, что боль ушла. Властный голос нового воплощения сирены потушил костёр, в котором долгие сотни лет я сгорал вслед за Дидимой. И чем же я отблагодарил Василису? Перед мысленным взором предстал чёрный список моих благодеяний. Я не могу спасти её от преследований Аро! Я явился соглядатаем в её мирный дом! Я позволил себе полюбить её дочь! Теперь Алёна была обречена… Я – не пара ей! Я – верная погибель для неё… Чтобы спасти Алёну я должен бы был бежать, бежать немедленно, скрыться в ненавистной Вольтерре. Аро… Я обязан дать ему отчёт. Он всё узнает. Как не выдать своих чувств? Как сокрыть от него это? Моя любовь станет в его руках оружием. Если же я не появлюсь в Вольтерре, сюда придёт патруль. Что же предпринять? Уехать как можно скорее или остаться? Алёна… при взгляде на неё нежность, жалость и боль разрывали на куски моё каменное сердце. Она не станет узницей в темницах Вольтерры. Только не это. Я должен сделать правильный выбор. Песня все лилась, обещая нам счастье и лёгкую долю, а я так и не сумел принять решения, любой путь казался мне гибельным. Наверное, я перестал владеть собой, и лицо моё утратило твердокаменность. Василиса осторожно тронула меня за рукав и прошептала едва слышно: – Что случилось? Я, ничего не ответив, отвернулся. Ничего не случилось, всё обойдётся – убеждал я себя. В этот момент раздался стук в дверь. – О-хо-хо, – заворчала Варвара. – К нашей сказительнице пришли, теперь до ночи покою не будет. Дверь открыли, и в дом ввалилась толпа. Мне показалось, что собралась вся деревня: от малых детей до стариков. Люди оробели, увидев меня рядом с Василисой, но хозяйка мягко сказала: – Проходите, люди добрые, рассаживайтесь. Последовал общий вздох и гости устроились на лавках, сундуках, а кто и прямо на дощатом полу. Все выжидательно смотрели на Алёну. А та, не выпуская из рук веретена начала сказывать сказку. И снова я, как заворожённый, не мог отвести глаз от неё и ловил каждое слово, словно ждал ответа на свой вопрос: как мне теперь жить и что делать. – Направо пойти – женатым быть, налево пойти – богатым быть, а как прямо пойти – убитым быть, – узорным полотном разворачивалась сказка. У сказочного богатыря выбор был, есть он и у меня. Но какой же дорогой пойти? Как странно… Внезапно осознав, что теперь Алёна – смысл моей жизни, я ни на секунду не забывал о Дидиме. Она была предсказательницей, видела будущее, но верила, что открывать грядущее можно только в крайнем случае. Она считала такое тайное знание губительным. Этот дар и привёл её на костёр. Никогда, за всю нашу жизнь, я не решился задать ей ни единого вопроса о будущем. Но сейчас мысленно спрашивал: «Дидима, во славу бессмертных богов, укажи верный путь, помоги уберечь эту девушку от зла и смерти…»   – Вот и сказке конец, – Варвара бесцеремонно выставляла гостей за ворота. – Пора и вам честь знать, и нам отдыхать. Поднялся и я. – Куда же ты, господин, на ночь-то глядя? – служанка смотрела на меня недоумённо. – Может, у вас во Фряжской-то стороне и выезжают об эту пору, а у нас за порогом уж не зги не видать. Дороги-то не найдёшь, завязнешь в снегу и пропадёшь, замёрзнешь. Ночная дорога меня, конечно, не пугала, но как-то я не учёл, что уйти в холод и темноту слишком уж не по-человечески, подозрительно. Я вопросительно посмотрел на Василису, она не предупредила меня о своих планах, а я так неосмотрительно не поинтересовался, где мне предстоит провести ночь. Василиса чинно мне поклонилась: – Заночуешь у нас, господин. Завтра сутра, если будет на то твоя воля, можешь уехать. Спорить с ней я никогда не умел. Я остался. И всё же мне было не по себе. Мало того, что сегодня дважды пришлось сесть за стол, меня ещё и «спать» уложат. За всю вампирскую вечность мне ни разу не довелось притворяться, что я сплю. Но чего не сделаешь ради соблюдения закона и приличий. Даже самому себе я боялся признаться, что не хочу уходить из этого дома. Варвара постелила мне на лавке у печи, а женщины через сени ушли в соседнюю горницу. Я сидел и слушал, как ветер разметает сугробы, как шуршит и бьётся в стены снежное крошево. Этот непривычный звук беспокоил, нагонял тревожные мысли, словно пурга пыталась предостеречь, что-то нашептать, но ничего доброго не было в этом пророчестве. Я услышал, как легко вздохнула во сне Алёна, моё сердце в очередной раз сжалось. Василиса вошла ко мне, тихо присела на соседнюю лавку, едва слышно прошептала: – Поговорим? Меня удивил её спокойный тон, неужели она не чувствует надвигающейся беды? Я упрекнул её: – Зачем ты живёшь среди людей? У нас принято оставлять родных за чертой обращения. Неужели ты не понимаешь, что поставила под удар тех, кто тебе дорог? – Ты всё видел. Закон не нарушен. Никто ни о чём не догадывается. – Закон пока ещё не нарушен. Но не говори, что ты не слышишь, о чём шепчутся люди за твоей спиной: «Василиса плечом поведёт – лес расступается, ногой топнет – выросли богатые хоромы, руками всплеснёт – и стол накрыт». Зачем ты так открыто и богато живёшь в этой глуши? – Я придумала себе вполне благовидное прошлое: в Кафе меня выкупил из плена добрый и богатый человек, женился на мне, а когда умер – оставил богатое наследство. Для всех я вдова греческого купца, от него мне достались средства и торговое дело. А всё остальное – пустые сплетни. Ваша семья также не скрывает своего богатства и открыто управляет Вольтеррой. – Ты слывёшь волшебницей. Говорят, можешь обернуться кукушкой или лягушкой, прыгнуть-вспорхнуть и скрыться из глаз. Всякое дело у тебя спорится, всякое желание исполняется, и все тайны тебе ведомы. Знаешь ли ты, что прозвали тебя Премудрой. – Про чёрную кошку тоже много небылиц сложено. Я не вижу в том беды, что люди попусту судачат. А в Вольтерре чего только не сочиняют о ваших замках и ночных маскарадах. Пока не раскрыта страшная правда, пока сказки остаются сказками, закон не нарушен. Если пересуды станут опасны, мы уедем. – И за меньшее на костре сгорали. Зачем ты здесь? – Ты же видел Алёну. – Собираешься обратить её? – Нет! – Тогда оставь людям их обычную человеческую жизнь. Нам опасно приближаться к ним так близко. Уйди, исчезни! Я понимал, что слишком жесток с Василисой, на мне лежит ещё более тяжкая вина – я полюбил её дочь. Уйди! исчезни! – эти слова я повторял себе непрестанно. – Моя дочь слепа от рождения. Тринадцать лет назад, когда на наш городок напали татары, я оставила малого ребёнка в глубоком погребе на руках у дряхлой старухи, хотела спасти её от пожара и плена. Когда мы вернулись на Русь, я и не надеялась найти Алёну… живой. Но я нашла её. Она скиталась со слепцами, просила подаяния, худая, измождённая, в рубище, ноги стёрты в кровь. Что бы с ней сталось? А что с ней станется теперь, если я исчезну из её жизни? Кто заступиться за слепую? Чтобы устроить судьбу девушки, надо выдать её замуж, но кто же возьмёт за себя убогую? Мне захотелось тут же предложить себя как жениха – дикая, преступная мысль! – но вслух я сказал другое: – Боюсь, у тебя может не остаться иного выбора, кроме как забрать её с собой в мир бессмертных. Василиса в отчаянии сцепила руки. – И надо бы уйти... Но... Последнее моё утешение на этом свете – смотреть, как она живёт и радуется. Будь что будет. – Да, будь что будет, – эхом повторил я за ней. Весь остаток ночи мы просидели молча. С рассветом в доме проснулась жизнь. Василиса отправилась скупать у соседей льняную пряжу, Варвара хлопотала по хозяйству, а мы с Алёной коротали время за разговором. Она рассказывала сказки, перебирая струны на инструменте, который называла гуслями. Опасливо понизив голос, Алёна пугала меня домовыми и лешими. А потом, забравшись на лавку с ногами и прижавшись спиной к тёплой печке, она попросила: – Господин, расскажи мне о своей стране. И я стал рассказывать, но не о возгордившемся Риме, не о раззолоченной Венеции и не об «уютной» Вольтерре. Мне захотелось рассказать этой девочке о милой моему сердцу Греции: о жестоких битвах богов и титанов, о подвигах героев, о прекрасных богинях и нимфах. Я старался, чтобы в моём вольном переводе древние легенды не утратили красоты и величия. Алёна слушала, затаив дыхание. – Раньше я ходила со слепцами по городам и сёлам. Это было очень трудно, если бы матушка не нашла меня, я, наверное, очень скоро умерла бы. Но иногда я жалею, что не странствую более, не слышу новых песен и сказок, сижу в четырёх стенах и скучаю. А эти греческие сказки век бы слушала . Конечно, с её стороны это было просто приветливым словом гостю, но я променял бы все свои века за лишний час в обществе этой сеньориты. Целый день я провёл с Алёной. Она слушала сказки, смеялась и пела. Я не отводил от неё взгляда и силился разгадать секрет её очарования. Дочь с лихвой унаследовала таланты своей матери, но у неё была ещё и светлая улыбка, дарящая людям счастье. Как она, выросшая в нищете и лишениях, никогда не видевшая солнца, могла так щедро дарить свет? Лучезарная, неунывающая… Я поймал себя на том, что в её присутствии не перестаю улыбаться. Смогу ли я теперь обойтись без этой солнечной девушки? Жизнь без неё станет непроглядной тьмой. Василиса вернулась домой встревоженная. Сели вечерять. В этот раз человеческая трапеза уже не показалась мне такой утомительной. Я заинтересовался качеством человеческой пищи, принюхивался, присматривался. По-моему, питание Алены необходимо разнообразить, она явно недоедала в детстве и выглядела что-то уж слишком худенькой и бледной. Не повредили бы девушке и прогулки на свежем воздухе, игры в мяч, или в волан, или танцы... О чём я! Алёна слепа… Да и какие игры в мяч среди глубоких сугробов. Но здоровье Алёны требует внимания, как бы потактичнее намекнуть об этом Василисе. Я взглянул на хозяйку дома, она поймала мой взгляд и сказала по-итальянски: – Маркус, могу я попросить тебя о помощи? – Конечно, синьора. – Время тревожное, ходят слухи, что в округе лихие люди промышляют разбоем, да и на сердце что-то неспокойно. А мне по торговым делам нужно в Москву. Побудь здесь до моего возвращения. – Разве я могу тебе отказать? Но… ты доверяешь мне? Это, по меньшей мере, странно: бояться разбойников, но оставить дочь на попечении чудовища. Она чуть улыбнулась в ответ: – Я не боюсь – я тебе доверяю. Варвара хлопотала у печки, гремя горшками, а вот Алёна, похоже, внимательно прислушивалась к разговору. Она немного знает итальянский… Какие выводы она могла сделать из моей последней фразы? Но в данный момент меня не волновало соблюдение закона. Вот так сбываются наши самые сокровенные мечты. Более всего на свете мне хотелось остаться рядом с Аленой. Просто для того, чтобы налюбоваться на неё, наслушаться её песен и сказок, чтобы тёплых воспоминаний о ней хватило бы на всю мою одинокую вечность. Вечером, собирая дорожный сундук, Василиса сворачивала своё рукоделие. – Редкой красоты вышивание, – восхитился я. – Вам тоже понравилось? – подхватила Алена. – Жаль, я не вижу… Все говорят, что матушка – искусница. Она целыми ночами сидит за работой. Иногда сквозь сон мне слышится, как иголка звенит, летая над полотном. Богатые боярыни ей платки да платья заказывают. Я с укоризной посмотрел на Василису. Подобная слава – лишнее. – В пору про неё сказки складывать, – с гордостью добавила Алёна. Да, сказок тут не миновать, но поостерёгся бы я читать эти сказки, если в них окажется хотя бы сотая доля правды. Как, однако, она неосторожна. Ночь прошла в тягучем молчании. Василиса не вынесла бездвижного ничегонеделания и села за пяльцы. Конечно, к утру она разошьёт узорный плат, чем не чудо. Но не мне её упрекать, я и сам хожу по лезвию ножа. Наутро, едва начало светать, она уехала. После утренней трапезы Алёна с Варварой засобирались. – А мы в гости сходим, – объяснила она мне. – Матушка привезла подарки соседям и мне поручила их раздать. Очень я люблю раздавать подарки. Хотите пойти с нами? Конечно, я отказался, и долго стоял у ворот, смотрел, как они идут вдоль по улице, по узкой тропинке меж сугробов: Варвара впереди, с увесистым мешком в руке, за ней осторожно переступает Алёна, положив руку на плечо своей спутницы. Я бы с радостью отнёс её на руках, но это было неразумно. Во-первых, что подумают соседи, во-вторых, девушке нужно было движение, гимнастика, в-третьих, кто тебе сказал, самонадеянный монстр, что она согласится принять от тебя такую услугу. Я притворил ворота и сел на крыльцо. Чем занять себя? Не прясть же мне, в конце концов. Белый снег сыпал и сыпал с серого неба. Я взялся за лопату, чем-то она напомнила мне корабельное весло, и стал разгребать снег, хорошее занятие для одуревшего от любви и безделья вампира. Неспешное дело не мешало мне следить за Алёной, я распутывал хитросплетения запахов и звуков, доносившихся из соседнего дома, пытался угадать, что она делает. Угощения на столе (невнятный запах человеческой пищи), весёлый смех, живое обсуждение подарков и деревенских новостей. Приятно было послушать, с каким уважением Варвара рассказывает о богатом заморском госте, то есть обо мне. Алёну попросили спеть… Я отставил в сторону лопату, голос Алены звенел грустным колокольцем: Куда мне, красной девице, от горя бежати? Пойду от горя в тёмный лес – За мной горе с топором бежит: «Срублю, срублю тёмный лес, Сыщу-найду красну девицу!» Куда мне от горя бежати? Бегу от горя во чисто поле – За мной горе с косой бежит: «Скошу, скошу чисто поле, Сыщу-найду красну девицу!» Куда ж мне от горя бежати? Я от горя брошусь в сине море – За мной горе белой рыбицей: «Выпью, выпью сине море, Сыщу-найду красну девицу!» Куда ж мне от горя бежати? Я от горя замуж уйду – За мной горе в приданое. Я от горя в постелюшку слегла – У меня горе в головах сидит; Я от горя во сыру землю пошла – За мной горе с лопатой идет, Стоит горе выхваляется: «Вогнало, вогнало я девицу во сыру землю!» Столько боли было в этих словах, что у меня вдруг невыносимо заныло молчащее каменное сердце. Зачем так настойчиво зазывать беду? Разговор у соседей возобновился, снег продолжал падать, а я всё стоял столбом, оглушённый несбыточными надеждами. Обратить её, подарить ей вечность, но совесть… совесть мне подсказывала, что она не будет рада такому подарку. О боги, о чём я думаю. Мне предстоит просто уйти, исчезнуть. Как смею я, древняя греческая развалина, даже в мыслях своих поставить себя рядом с этой солнечной девушкой? И если предположить, что Василиса, спасая дочь от суда, обратит её… Я вздрогнул, представив, как прозрачные глаза Алёны загорятся алой жаждой. Если такое случиться, то светлый дар и дивная красота вознесут и прославят Алёну в мире бессмертных. Кто я рядом с ней… Я снова схватил лопату и с остервенением принялся разгребать сугробы. И в этот момент яркий и сладкий аромат медового клевера опалил мне лёгкие. Кровь! Ошибки быть не могло – кровь Алёны била ключом из открытой раны. «Разбойники!» – промелькнуло у меня в голове… И тут же острой стрелой ударила в висок другая страшная мысль: «Патруль из Вольтерры уничтожает свидетелей…» Одним прыжком я перемахнул через двойной забор, соседская дверь отлетела, я стоял на пороге чёрной от копоти избы. Алёна лежала на полу, запутавшись в окровавленных юбках, рядом – остро наточенный серп. Я кинулся к ней, резким рывком разорвал подол, выдернул шёлковый шнур из ворота своего плаща и сделал два тугих витка выше глубокого пореза, чтобы остановить кровь. – Воду и полотенце, – приказал я, стараясь говорить медленно и внятно. Кто-то подал мне ковш с водой и льняное полотно. Жгут, вода и плотная повязка – воинов Лаконии учили обрабатывать раны. Теперь нужно отнести её домой. Я осторожно завернул девушку в свой плащ. В темной комнате и в чёрных одеждах она казалась особенно бледной. Если сейчас вернется Василиса, она решит, что я её укусил. Какая чушь лезет мне в голову. – Я отнесу тебя домой, всё будет хорошо, – сказав это, я осознал, что израсходовал весь воздух из своих лёгких, я не дышал с того момента, как ворвался в это бедное жилище. В широко распахнутых глазах Алёны были боль и страх: – Матушка расстроится, – еле слышно прошептала она. Я кивнул и вышел во двор с драгоценной ношей в руках. Какая-то капля благоразумия ещё плескалась в моей голове, и я не стал прыгать через забор. За нами с причитаниями поспешила Варвара. Из её сбивчивых объяснений я понял, что злополучный серп и был подарком хозяину дома. Вместе с другими гостинцами дорогая вещь лежала на столе и радовала глаз. Прощаясь, Алёна поднялась с лавки, споткнулась, смахнула остро заточенное лезвие и упала на него. Теперь дочь Василисы истекала кровью у меня на руках. Смерть прошла рядом, ухмыльнулась и задела Алёну своей косой, вернее, серпом. И вовсе не разбойников или патруля Вольтури следовало опасаться. Смертных на каждом шагу поджидает сеть роковых случайностей. Дома я уложил Алёну прямо на стол. Нет, есть её я не собирался… Я хотел откинуть плащ, но Алёна судорожно вцепилась в него и залепетала: – Мне так стыдно… – Глупости, - я отстранил её руку – Стыд не дым, глаза не выест, – поддержала меня Варвара и тут же осеклась, очевидно, вспомнив, что разговаривает со слепой и её присловье в данном случае неуместно. Однако служанка быстро нашла нужные слова, мягко, но настойчиво убеждая Алёну: – Как я вижу, наш гость хороший лекарь, так что нечего его стесняться, ясонька моя. Варвара придержала руки девушки, а я распахнул чёрное полотно… Я не стал говорить Алёне, что её обнажённое тело прекрасно, что она похожа на статую юной богини работы Праксителя и грех стыдиться такой красоты. Поймёт ли меня слепая и невинная девушка? Пожалуй, такое моё признание смутило бы её ещё больше. Да и мне нельзя отвлекаться. Нужно было зашить рану, я читал об этом – в библиотеке Вольтерры были книги Галена и даже какой-то китайский трактат по врачеванию. Я, конечно, помнил всё слово в слово, но вот применять на практике… Серебряная игла и крепкая шёлковая нить нашлись в хозяйстве Василисы. – Лежи смирно, я помогу тебе, зашью рану. – Ты умеешь шить? – Не так, как твоя мать, но постараюсь положить красивую строчку. – И моя нога заживет? – Я ещё научу тебя танцевать сиртаки. – Из меня плохая плясунья. – Я научу. Когда у вас в селе бывают пляски? – На Красную Горку хороводы водят. Это весной, не скоро ещё… – К тому времени твоя нога совсем заживёт, и мы встанем в хоровод. Как вы думаете, сеньорита, чужеземцу будет позволено хороводить вместе с вами? Я старался говорить и говорить, не переставая. Только бы не дать ей потерять сознание, не отпускать её в царство Аида. Только бы не позволить жажде затмить мой рассудок. Пока мне без труда удавалось владеть собой, страх потерять её был во сто крат сильнее жажды. Последний стежок, тугая повязка: Варвара уже приготовила чистое полотно, и я разорвал его на узкие длинные полосы. Я посмотрел Алёне в лицо, невидящие глаза были устремлены в грядущую весну, бледные губы несмело улыбались, она сказала: – До весны ещё так далеко. Ты останешься до весны? В мае здесь чудо как хорошо. Тепло, трава под ногами шёлковая, песок у крыльца, словно бархат и птицы поют, мятой пахнет… Есть во Фряжском царстве мята? – Ну откуда в Италии мята, – пришлось мне соврать, чтобы не разрушить очарования её рассказа. – Варвара нарвёт мне цветов, и я сплету венок. Во Фрязях девушки плетут венки? А в Греческой земле? У нас венок дарят суженому. Я постарался не думать о том, что она мне сказала. Горло жгло нестерпимо. Надо немедленно сжечь окровавленные тряпки, их набралась целая охапка, и я с остервенением бросил всё в топку. Сколько же крови она потеряла… Это может быть опасно. В добавление ко всем прочим бедам, мой плащ пришёл в негодность, теперь мне не выйти из дома в солнечный день. Но не об этом стоило сейчас беспокоиться. – Варвара, что у тебя на обед? Нужно накормить нашу болящую, прежде чем она заснёт. Варвара в этот момент надевала на Алёну свежую рубаху, пожилая женщина была спокойна и деловита. Василиса не ошиблась с выбором прислуги. – А где ж накрывать? – Варвара вопросительно смотрела на меня. Алёна по-прежнему лежала на столе, послушная и тихая. Я поискал глазами подходящее ложе, выбрал самую широкую лавку, застелил войлоком и перенёс Алёну. На столе остались пятна крови, и я не представлял, как теперь сяду за него. Запах останется, даже если Варвара выскребет всё добела. Ночью Алена спала неспокойно, стонала, просыпалась, просила пить. Я подносил к её губам кружку с ярко-красным напитком, который Варвара называла морсом и готовила из клюквы. Эти замороженные ягоды, похожие на капельки крови, делали чудо, снимали жар, восстанавливали силы. Сутра потянулись гости, с вопросами и сочувственными вздохами. Но мне даже не потребовалось делать суровое лицо, чтобы отпугнуть назойливых посетителей – Варвара быстро всех отвадила. – Посмотреть?! Ишь чего выдумали! Здесь вам не ярмарка, чтоб глаза пялить. Нечего без дела шататься и больную беспокоить, - шипела она в сенях, как злобная вампирша. Вся следующая неделя прошла в заботах и хлопотах Сначала я не находил себе места, не зная чем помочь чудесной девушке, метавшейся в бреду. То немногое, что я ещё знал о врачевании ран – нужны были лекарства, мази и травы. И Варвара указала мне, где найти человека, сведущего в этом деле. Ароматы душистых трав, пучки которых висели теперь у нас по стенам, успокаивали, давали надежду на скорое исцеление, и Алёна начала выздоравливать, жар, мучивший её несколько дней, отступил. Едва ей стало легче – она потребовала прялку, потом гусли и снова в нашем доме зазвучали дивные песни. Мне тоже было, чем себя занять: перевязки, компрессы, отвары и бесконечные мифы родной Греции. Сегодня, наконец, дошёл черёд до истории об Орфее и Эвридике. Меня самого тревожил рассказ о том, как нелепая случайность погубила девушку, как отправился Орфей в царство мёртвых, чтобы спасти свою возлюбленную, как своей песней он очаровал безжалостных стражей подземного мира, как повёл Эвридику к свету, но оглянулся... Слеза побежала у Алёны по щеке. – Что ты, милое дитя, это всего лишь сказка – поспешил я успокоить девушку, но она продолжала беззвучно плакать. Тогда я взял рушник и осторожно осушил прекрасное лицо, хотел сказать ещё что-нибудь утешительное и тут услышал, как Варвара зарыдала в своём кухонном закуте. Наконец, когда женские слёзы иссякли, Алёна очень серьёзно спросила меня: – Я тоже хотела бы услышать песни Орфея. Скажи, в Греции или во Фрязях есть певцы подобные ему, знающие его песни? – В моей стране давно забыли песни Орфея. Однако твои песни не менее чудесны. Мне хотелось добавить, что именно её голос вывел меня из царства тьмы и смерти, но зачем смущать девушку ненужным ей признанием. Алёна продолжала задавать вопросы: – Ты скучаешь по Родине? – Я скучаю по юности. – Ты не стар, у тебя молодой, сильный голос. Я невольно улыбнулся её бесхитростной лести. – Я стар, дитя. – Можно попросить вас… Я хочу прикоснуться к вашему лицу. И Алёна осторожно протянула ко мне раскрытые ладони. Видно было, что её саму смутила собственная просьба. Я знал, что незрячие люди способны таким образом «рассматривать» лица, рукой считывая внешний облик. Я боялся этого прикосновения как огня. Я не опасался, что мне не хватит выдержки и жажда одолеет меня. Опасность была в другом, мне отчего-то представлялось, что, подобно Аро, Алёна одним прикосновением прочитает все мои мысли. Ещё вероятней было то, что сражённый её прикосновением я сам во всём признаюсь: расскажу ей о любви, открою тайну своей подлинной сущности и покаюсь в тех несчётных грехах, которые копил всю свою тёмную вечность. Её пальцы скользнули по моему лбу, прочертили брови, обожгли веки. Она поймала ладонью мой невольно вырвавшийся вздох. – Словно ветер-сиверко, – удивилась она. Её пальцы коснулись моей шеи, правая рука легла под ключицу, сквозь ткань камзола я почувствовал частое биение её пульса.  Как нежны её прикосновения. Что знает эта девочка о любви земной и небесной? На чьи ещё плечи ложились её тонкие руки? Мысль принесла с собой боль. Как глупо… Я ревную… и хочу обнять этот тонкий стан, коснуться её лица руками, губами. До сих пор я старался, чтобы мои чувства не переходили границ платонической любви. Это становилось неимоверно трудной задачей. Я не выдержал, перехватил её руку, задержал у своих губ, а потом прижался к ласковой тёплой ладони щекой и замер. Алёна не отняла руки. Счастье длилось… минуту…, две…, три… я мог бы сидеть так годами. Что-то загремело в кухонном закуте, наверное, Варвара разбила горшок. Как вовремя. Алёна словно очнулась и отстранилась от меня. Мы долго сидели молча. – Лицо холодное, как у матушки. Она сказала, что заболела, там, в южной стране, и с тех пор её кожа холодна, как лёд. Просила никому не говорить. Тебя тоже поразила эта болезнь? – Да. – А почему я не слышала твоего сердца? – Я – Кощей бессмертный, моё сердце в сундуке, а сундук на высоком дубу, а тот дуб на далёком острову за тридевять земель. Алёна звонко рассмеялась: – Постой, это слова из моей сказки. Тут из своего угла вышла Варвара и поставила на стол чугунок с кашей, она смотрела на нас с хитрым прищуром. – Сначала кашу скушай, потом сказки слушай, – посоветовала она нам, расставляя плошки. После вечерней трапезы разговор повела Варвара: – Так ты богат, господин? У меня создавалось впечатление, что этот день специально определён для прямых вопросов и уклончивых ответов. – Да, – ответил я честно. – Что и говорить, торговля – прибыльное дело. А что же жена твоя, господин, небось, ждёт не дождётся, когда ты вернёшься из дальнего путешествия? Варвара бросила на меня лукавый взгляд, её явно распирало от любопытства. И Алёна вдруг зарделась, как алая роза. Неужели её тоже интересует, есть ли у меня жена? Мне не сложно было сказать правду: – Я овдовел много лет назад. Женщина продолжала свои расспросы, а меня забавляла эта человеческая игра. – И большой у тебя дом, хозяйство? И снова простой вопрос, на который не нужно лгать: – Да. – Вот бы и предложил нашей ясоньке стать хозяйкой в вашем богатом доме. – Варвара! Алена прикрикнула на свою служанку. Её явно смутило сватовство, и это её смущение обрадовало меня, хотя должно было испугать. А Варвара зачастила, затараторила, как сорока: – А что, Алёнушка, я же вижу, что наш гость глаз с тебя не сводит, каждое слово твоё ловит. Да и ты, красавица, привязалась к нему. Чай я не вчера на свет родилась, трёх дочерей замуж отдала, младшего сына о прошлом годе женили. Надо бы и твою судьбу сладить. Вот мать-то приедет, я поговорю с ней. Не к добру и не ко времени это непрошенное сватовство, Василисе оно точно не понравится. Уеду, как только она вернётся.   Я услышал её раньше, чем она показалась на дороге. Василиса уверенно правила санями, этой удивительной колесницей на полозьях. Почему её не боятся домашние животные? Лошади и собаки покорно подчиняются её приказам. Надо будет спросить Елеазара, возможно, это ещё одно счастливое следствие её дара. Я поспешил открыть ворота и отошёл в сторону: как бы тихая серая лошадка не взбеленилась в моём присутствии. Не смог сдержать улыбки, наблюдая, как Василиса изображает пожилую женщину, эдакую солидную матрону. Она, не торопясь, слезла с саней, охая и вздыхая, взошла на крыльцо. – Всё ли благополучно? Все живы-здоровы? Я не собирался пугать её, но как тут соврёшь. – Все живы и, если не здоровы, то выздоравливают. – Что?! Куда девалась её показная степенность. Василиса стрелой влетела в дом и ахнула, увидев Алену, сидевшую на кровати среди подушек. Я остался на крыльце, Варвара и без меня всё расскажет. Через пару минут служанка вышла во двор, чтобы распрячь лошадь. – А хозяюшка-то наша, видать, крови боится. Аж лицо на сторону повело, как повязку-то сняли, – доверительно сообщила мне она. Да-а, как нам не бояться крови… Я знал, что у Василисы калёным железом сжало горло, и она представила всё, что могло произойти, окажись у меня чуть меньше самоконтроля и … чуть меньше любви. Хотя о моём безрассудном чувстве Василисе пока вряд ли было известно. И узнать об этом она не должна. Я уеду сегодня же. Через час я прощался с Василисой и Алёной. Алёна побледнела, едва я завел разговор об отъезде. – Ты обещал научить меня греческому хороводу, – робко пролепетала она. В голосе слышались слёзы обиды. – Я надеялась, ты останешься до весны. Я видел, что девушка привязалась ко мне. От неё тянулась лёгкая, мерцающая, словно шёлк, нить: благодарность, доверие, любовь. Будем надеяться, что человеческая память несовершенна, сердце девушки переменчиво, Алена скоро забудет меня и по-настоящему полюбит того, кто будет её достоин. – Я должен уехать, дела, – мой голос звучал холодно и непреклонно. А теперь – развернуться и выйти. Не было сил смотреть, как, ссутулившись, сидит Алёна, безвольно уронив руки и пронзая невидящим взглядом пустоту. – Я провожу вас, – Василиса поднялась за мной следом. Я шёл пешком, так было проще и быстрее. Василиса остановила меня на лесной опушке. – Вернёшься в Вольтерру? – Нет. Не сейчас. – Погостишь у Тани, Катюши и Ирины? – Пожалуй, но недолго. Хочу пожить отшельником. Думаю, в глухих северных лесах найдётся место для меня. Василиса улыбнулась: – Тогда я не прощаюсь. И спасибо, ты спас мою дочь от верной смерти. Я в долгу перед тобой. Василиса низко, до самой земли, поклонилась. Я смутился, не ей благодарить меня, а мне лежать у неё в ногах и молить о прощении. Всю дорогу я размышлял, как спасти семью Василисы от Аро. Мне казалось, что у этой задачи есть решение. Мне нужно было время, чтобы всё хорошенько обдумать.