Чёрные дни

Но так-то – нежного слабей жестокий… А. С. Пушкин «Пир во время чумы»

Лежать на полу, опираясь ухом на донышко чайной чашки, было очень неудобно. Но я боялась пошевелиться и пропустить хотя бы слово из печальной повести Марка. Неожиданно он оборвал свой рассказ, замолчал, и в доме на несколько минут повисла тишина. – Вам удалось что-нибудь узнать о гибели Алёны? – осторожно спросила Белла. И снова молчание… Я с нетерпением ждала, что же ответит Марк. Наконец он сказал: – Хайди побывала в деревне и ей рассказали, что Василиса попросила похоронить дочь на местном кладбище. Василиса объяснила соседям, что Алёна одна вышла из дома, потеряла направление, оказалась в лесу и на неё напали дикие звери. Быть растерзанным стаей голодных волков или встретиться в лесу с медведем – не редкость в то время и в том краю. Но я знаю, что всё было совсем не так. Там… – Маркус запнулся, – в могиле не было звериного запаха… Кроме того, Хайди узнала, что Василиса была на похоронах с ребёнком на руках, она никому не доверяла его, не позволяла нянчиться с ним, ухитряясь хлопотать по дому, не спуская малыша с рук. Мальчик был необыкновенно красив и странен. По виду это был годовалый малыш, но кое-кому удалось услышать, что он разговаривал с Василисой, как смышлёный отрок. Деревянную свистульку, которую подарили ему, он, сжав ладошку, превратил в щепки. Василиса объяснила селянам, что это подкидыш, и сердобольные соседи решили: приёмыш поможет ей пережить смерть горячо любимой дочери. Может быть, что-то знала Варвара, но люди сказали Хайди, что старая служанка умерла от чёрной оспы… И снова все замерли, снова почти минуту не было слышно ни вздоха, ни шороха. Как меня утомляли эти нелепые паузы в разговоре! Молчание прервал Эдвард: – Вам стоит изложить то, ради чего вы пришли к нам. Пока о вашем предположении знаю только я, но Таня должна услышать это от вас, не от меня… Вот как, значит, Марк отправлял моему отцу мысленные сообщения. Ежу понятно, что есть вещи, которые не выразить словами, а я не могла слышать мысли, и это было крайне досадно. Уж очень меня заинтересовала грустная история со многими неизвестными. Хотелось постучать в пол и поторопить Марка, но, конечно, это было бы невежливо и неразумно, и меня бы потом неделю коллективно воспитывали и объясняли, что хорошие, послушные дети вампиров так не поступают. Поэтому я притаилась и вся превратилась в одно большое ухо, когда древний грек решился продолжить свой рассказ: – Думаю, что Василиса не виновата в том, за что была приговорена… Впрочем, приговор никто не выносил, не успели… Но я должен сейчас сказать не об этом… Четыре года назад, когда я увидел вашу семью, когда осознал, что за дитя вы оберегаете, я понял… нет, не так… Я предположил, что ребёнок на руках Василисы, возможно, был… сыном Алёны… Вот это новость! У этого уроженца Древней Спарты был сын от смертной девушки Алёнушки, дочери сгоревшей на костре, причём сгоревшей вместе с внуком на руках, Василисы, которую Таня, Кейт и погибшая Ирина считали своей матерью, но не смогли простить ей преступления, которое она – Василиса Премудрая – скорее всего, и не совершала. Бразильский сериал… – Я почти уверен, что это был МОЙ СЫН!!! Последние слова Марка прозвучали, как выстрел. И выстрелил он, похоже, в себя. Я закрыла глаза и представила себе Марка, каким я видела его четыре года назад. Безмерной болью, застывшей в чертах лица, он выгодно отличался от всей этой жестокой и самодовольной правящей династии. Он страдал и, мне казалось, сострадал. Но почему же тогда он живёт в Вольтерре, почему не ушёл из клана безжалостных и расчетливых убийц? Мы услышали его исповедь. Но что же дальше? Неужели Маркус останется с нами? Будет классно поболтать с ним на досуге, послушать анекдоты времён античности. Хотя, если честно, этот тяжёлый, витиеватый старинный слог напрягает. Теперь так не говорят, можно списать эти недостатки на возраст. Интересно, сколько же Маркусу лет? Я прикинула примерную цифру – нули покатились перед моими глазами и рассыпались, точно бусы… Я отвлеклась на подсчёты, а разговор, между тем, побежал дальше, я бы даже сказала, что разговор, который я подслушивала, понёсся, как гоночный автомобиль. Таня гневно кричала в лицо Маркусу: – Это ты виноват во всех наших бедах, ты – трус и предатель! Всё, к чему ты прикасаешься, умирает. Зачем ты снова пришёл в наш дом?! Просить прощения? Так знай, нет тебе прощения и не будет во веки вечные! Казалось, что Татьяна, всегда такая выдержанная, ироничная, сейчас набросится на нашего гостя, и я здесь, этажом выше, услышу звуки жестокой расправы. Но тут вмешался Карлайл: – Таня, тише, прошу тебя! Вопросов в этой истории по-прежнему больше, чем ответов, – вещал он голосом дипломированного гипнотизера. – Мы не знаем, кому понадобилось это самосожжение? Почему Василиса допустила, чтобы в огне погиб ребёнок? То, что у неё на руках был сын Маркуса, лишь предположение. Возможно ли найти виновного в той давней цепочке трагических случайностей? Таня, надо простить Василису, оставившую вас в неведении, Маркуса, да и себя тоже неплохо бы простить… – Вы слишком добры, – ответил Марк. – Мне себя не простить… Нет сил жить с этой виной и болью, но смерть ускользает от меня. Быть может, я недостоин такой чести, как небытие. И ад на земле, который зовётся Вольтеррой, не отпускает меня. – Вы хотели бы остаться с нами? – спросила Белла. Вау, вот это вопрос в тему, молодец мама, у меня язык чесался спросить об этом, но Джейкоб не позволил бы мне выкрикивать из укрытия. И что же Марк ответит? – Простите, синьора, некоторые вопросы не следует задавать, отвечать на них слишком опасно. Ибо одно дело – затаённая мысль и совсем другое – мысль, воплощённая в слове. Каковы бы ни были мои желания, я должен вернуться в Вольтерру. В голосе Маркуса звучала печаль, он продолжал: – Не думаю, что так уж дорог своим братьям, но их страшит распад клана. Тот, кто примет меня, станет врагом Вольтури. Я должен вернуться…   Всю ночь мне снились жуткие местные сказки. Баба Яга сообщала скрипучим голосом престарелой учительницы: «Василиса-то хитрей, мудреней своего отца уродилась. Он за то осерчал на неё и повелел ей три года быть лягушкой». Обещалась милому другу красна девица: «Как возьмёшь меня в жёны, царевич мой прекрасный, подарю тебе сына-богатыря: по колено ноги в золоте, по локоточек руки в серебре, на каждой волосинке по жемчужинке». «Тяжёл камень ко дну тянет, морская трава руки оплела, грусть-тоска всё сердце выстудила», - жалобно пела со дна реки Алёнушка, девушка с волосами цвета тумана… Проснулась я поздно, за окном был тёмно-серый день, грусть-тоска змейкой свернулась и в моём сердце. Я прислушалась. Что-то подозрительно тихо было там, у соседей снизу. Вышла на кухню. Джейкоб завтракал, аппетитно разложив на огромной тарелке запеченный картофель, бутерброды с ветчиной, нарезку из холодной говядины и тарталетки с каким-то замысловатым маминым салатом. – Приятного аппетита, а почему нашего гостя не слышно? – Он в сопровождении Эмметта и Сета отправился на охоту, подкрепиться перед обратной дорогой, – объяснил Джейкоб. – ЧТО!!! – я похолодела от ужаса, представив, что творится сейчас в тёмных подворотнях города. – Тихо, тихо, – поспешил успокоить меня Джейкоб. – Наш гость – «вегетарианец». Я облегчённо выдохнула и достала с полки банку с какао. – А почему раньше я об этом не слышала? – поинтересовалась я. – Ты был в курсе? – Разве разберёшь в мутных глазах этих древних, где красный, а где светло-коричневый. А твой отец никогда ничего прямо не скажет: бережёт чужие тайны. Я, говорит, не должен сообщать семье или совету стаи чужие мысли, если они не представляют для нас опасности, – ворчал Джейк. Услышав, что я встала, в кухню стал собираться народ: Белла и Эдвард присели с нами за большой обеденный стол. Завтракали, конечно, только я и Джейкоб. Я не удержалась и высказала Эдварду свои претензии: – Папа! Ты же всё знал, мог бы и раньше поделиться с нами занимательными историями из жизни клана Вольтури. – Я – не Аро. Я знаю только то, что люди думают в настоящий момент времени. Поэтому мне были известны лишь малые кусочки этой истории. Общая картина оставалась неясной. В ней и теперь много загадок. Маркус отправился к нам в надежде, что мы поможем ему найти ответы. – Но ты же знаешь ответы! – продолжала настаивать я. – Несси, почему ты так думаешь? – Мы тут с Джейкобом, – я подмигнула вожаку стаи, – пришли к выводу, что знаешь ты гораздо больше, чем говоришь. – Все ваши упрёки я прекрасно слышал… и слышу… и вижу. – Вот, вот… – продолжала наступать я, – мы слушали аудио-книгу, в то время как ты смотрел кино. Это несправедливо. Тебе явно известно больше, чем нам. – Даю вам слово, что книга, которую вам читали, была документальной. Маркус очень точно всё излагает. Я поняла, что сам Эдвард ничего не расскажет, придётся все подробности «вытягивать клещами». – Василиса-Изабелла и эта Алёна действительно были так красивы? – задала я один из самых горячих своих вопросов. – В воспоминаниях Маркуса Алена вся окутана ореолом света. Сложно сказать, так ли это было на самом деле. А вот пела Василиса божественно, так считают все, кто её знал. – А что за дар был у Василисы? – подключился к расспросам Джейкоб. – Думаю, удачное сочетание нескольких резонансных способностей, помноженных на обращение. Василиса имела необыкновенно приятный голос, артистизм и силу внушения. Со временем она могла бы развить навыки гипноза. Но не такая уж это редкость – владение словом. Разве сегодня рок- и поп-звёзды не собирают стадионы, и невозможно стать сколько-нибудь известным политиком, не умея увлечь аудиторию. Василиса была талантливой певицей, актрисой и просто хорошим человеком. У неё были твёрдые моральные принципы и огромная сила воли. Аро не рассчитывал, что бывшая рабыня не подчинится ему. – А Алёна? – поинтересовалась я. – Во-первых, гены – голос достался ей по наследству. Плюс ко всему, девушка, судя по рассказу Маркуса, заражала всех своим оптимизмом. Вряд ли Аро считал такой дар ценным. Зачем ему неиссякаемый источник счастья? Но ему было выгодно принять Алёну в семью, даже если бы она осталась человеком. Он получил бы возможность управлять Маркусом и Василисой. Меня просто распирало от вопросов: – А что за дар у Маркуса? – Он видит взаимоотношения людей. Дружба, ненависть, любовь, ревность представляются ему нитями-лучами. Мир людей для него – разноцветная сеть. – Я одного не понимаю, как можно влюбиться в это ископаемое с кислой миной! – неожиданно резко сказала Белла. Я бросилась на защиту нашего гостя: мне он понравился, вчера, когда он рассказывал свою историю, моё сердце разрывалось от жалости: – Мама, ты не права. Если только снять с Марка эту маску безразличия и презрения! Представь хоть на секундочку! На его лице лежит печать спокойного достоинства. А когда он был влюблён, он наверняка умел улыбаться. – Наверняка… И от его улыбки, мухи дохли на лету. Я не смогла удержаться от кривой гримасы в ответ на такое замечание: последнее время мама так мило, по-доброму шутит. – Между прочим, – упёрлась в доказательство своей правоты я, – у Маркуса чистый и чёткий профиль античных камей. Эдвард строго посмотрел на меня: – Когда это ты успела его так хорошо рассмотреть? Я прикусила свой длинный язык. Сейчас папа прочтёт в моей голове, как вчера я тихонечко, как мышка, спустилась на третий этаж, чтобы в щёлочку рассмотреть Марка, я была очень осторожной, я даже уговорила Фреда составить мне компанию и подержать надо мной щит. Нет, я боялась не нашего гостя, я боялась, что меня застукают родители… Эдвард укоризненно покачал головой, а я, поняв, что терять мне уже нечего и все тайны раскрыты, упрямо продолжала: – Он чем-то похож на портрет Данте работы Боттичелли, только одежды не красные, а чёрные. – У меня просто нет твоего богатого художественного воображения, – заметила Белла. – Похоже, что эта античная развалина умеет производить впечатление на наивных юных девочек. И всё же, как в него могла влюбиться Алёна? Судя по всему, интересная была девушка, с характером. – Ты забываешь, что женщина любит ушами. К тому же Алёна была слепа, – объяснил маме Эдвард. – Неужели все эти сказки на ночь и чтения из всемирной истории могли так очаровать её? – не переставала возмущённо удивляться Белла. – Честно говоря, мне не нравится, что Марк предал свою первую жену. А как же вечная любовь вампиров? – Век – это сто лет. А Марк встретил Алёну через тысячу лет после гибели жены. Время лечит. – Па…, в смысле, Эдвард, а что там было за предсказание, – ввернула я свой вопрос в их разгорающийся спор. – Я не смог прочесть в мыслях Маркуса точный текст, там сплошные метафоры. Что-то о том, что кому-то растить в сердце зависть, а кому-то любовь, что смерть придёт из края чёрных дней и белых ночей и соберёт урожай. Дидима знала и о том, что умрёт, и о том, что много столетий спустя Марк полюбит смертную девушку. Она хотела им помочь. Жаль, что ничего из этого не вышло. – Пусть он подождёт, лет через пятьсот найдёт и погубит ещё одну родственную душу, – язвительно заметила Белла. – Жёсткость и цинизм – не лучшее украшение для леди, – сделал ей замечание Эдвард. – Почему ты его защищаешь? В голосе Беллы мне послышались вызов и агрессия. Тоска и дурные предчувствия, сутра затаившиеся в моём сердце, зашевелились. Я, наверное, впервые видела, как ссорятся родители. Эдвард нахмурился: – Иногда мне казалось, что, читая его мысли, я словно смотрюсь в зеркало, что это мои мысли, мои сомнения, мои ошибки. Я сравниваю его и свою истории и вижу мало отличий. Белла, ты стала солнцем, осветившим мою вечную полночь. Знаешь, Маркус называет погибшую дочь Василисы Солнечной Девушкой. Для него солнце взошло и тут же погасло, теперь он живёт во мраке. Никогда не забуду тот день, когда поверил, что ты погибла… Я понимаю Маркуса, он мечтает о смерти, как о счастье. Сложись всё иначе, и я был бы сейчас так же безнадёжно мёртв. Эдвард не отрываясь смотрел маме в глаза. – Не обязательно умирать, чтобы быть мёртвым. И я жив, пока мне светит моё солнце. Он протянул руку и заправил непослушный мамин локон ей за ухо. В этом простом домашнем прикосновении было столько нежности… Я разулыбалась, как дурочка. Классно, когда случайная и непонятная ссора между мамой и папой заканчивается объяснением в любви. Меня только немного беспокоил Джейкоб: не слишком ли ему больно, ведь он любил маму, и, думаю, до сих пор любит… Я осторожно покосилась в его сторону и чуть не упала со стула, так странно он смотрел на меня. – И я жив, пока мне светит… или не светит? Ничего мне, пожалуй, не светит… или… – прошептал он, усмехнулся, потряс головой, словно отгоняя наваждение, и всё смотрел, смотрел, смотрел мне в глаза, не отрываясь… Жаль мне его, зачем он надрывает себе сердце и таскается за нами по всему земному шару. Безответная любовь в таких количествах – это вредно, он ещё и стихи писать будет. Хотелось сказать: «Не кисни, бросай страдать по Белле, мы тебе лучше найдём!» – но я постеснялась показывать свою осведомлённость в его сердечных делах. Чтобы как-то поддержать беднягу Джейкоба, я пнула под ним стул, и надо же, ножка у стула подломилась… Джейк с грохотом полетел на пол, но тут же вскочил и встал у стола, опустив голову, словно это он в чём-то провинился. – Несси, как ты себя ведёшь… – начала отчитывать меня мама. – Белла, она не хотела, – заступился за меня отец. Конечно, я не хотела. – Джейкоб, да садись же, не кисни и бросай страдать, ты достоин самой прекрасной девушки, даже прекраснее, чем Белла. И это не мои слова, это Несси так думает, – Эдвард хитро подмигнул, пододвигая Джейкобу свободный стул. Меня бросило в жар от такой подлости. Как папа мог так поступить! Значит, приватность Вольтури для него священна, а меня, мои мысли, можно выставить на посмешище! А с Джейкобом!? Как он бесцеремонно с ним обошёлся! Странно, что Джейкоб не вспылил – буркнул что-то вроде «спасибо» и сел. – Время всё расставит на свои места, – добавил мой отец, обращаясь к Джейкобу. Это он уже не из моей головы, а от себя добавил, я так глубоко не мыслю. Что я могу знать о времени, прожив на свете каких-то четыре года. – Думаешь? – спросил его Джейкоб. – Знаю… Я сидела, уткнувшись в свою чашку, и размышляла о том, что взрослых, их слова и поступки невозможно понять. Мама смертельно оскорблена, что кто-то из семьи Вольтури не хранит верность своей погибшей жене. А над безответной любовью Джейкоба открыто издеваются, ссылаясь на то, что время лечит. Я совершенно не понимаю их! Может быть, это только у вампиров с оборотнями во взаимоотношениях чёрт ногу сломит. Вот если бы мне разрешили поговорить с Марком, я бы попросила его распутать для меня этот клубок. Но меня к Вольтури и близко не подпустят, побоятся. Жаль. Кстати, Эдвард, так и не сказал, удалось ли ему понять, что же произошло в семье Василисы пятьсот лет назад. Я задвинула свои обидки в дальний угол и спросила: – Эдвард, так это правда, что у Алёны был сын? – Это возможно, но… – То есть ты Марку не веришь? Он наврал? – потребовала я прямого ответа. – Верю, но … слишком много времени прошло с тех пор. – А ещё говоришь, что время всё расставит на свои места, время запутывает всё до невозможности, – ввернула я. Как-то Эсми рассказывала мне о том, как работалось ей в реставрационных мастерских Греции. Она восстанавливала фрески и мозаики, собирала осколки ваз. Иногда воссоздать рисунок не удавалось: линии рук и лиц, складки одежды и морды чудовищ не складывались в единый сюжет, слишком многое время стёрло в порошок, слишком многое было утрачено. И такие утраты были особенно притягательны, не отпускали, манили тайным смыслом.