“Ich hab' Freunde, ich bin nicht sozial
Ich habe Werte und keine Moral”
“У меня есть друзья, но я не социален
Есть ценности, и нет морали”
Eisbrecher
Антон дёрнул ручку BMW. Его ноги вдруг подкосились, во рту пересохло: кто-то караулил их из-за здания суда, и врач ни секунды не сомневался – отец. Неодобрительный взгляд Шульца-старшего буквально сверлил блудного сына, а тот ощущал, как накатывается тошнота и закладывает уши. Он не мог уверенно сказать, происходит ли это в реальности или разыгрывается в воображении, и до боли сдавил виски. Разлепив веки, он понял, что потерял отца из виду, неестественно сморщился и упал на пассажирское сидение. Адвокат пристегнулся и протёр руль салфеткой: — Ты чего, Шульц? — Да нет, ничего. Просто я так ослаб и оголодал, — подмигнул он и откинулся на спинку сидения. Отто закатил глаза и резким движением провернул ключ в зажигании. Адвокат поблагодарил кассира и забрал пакеты с жирными разводами из его рук. Один из них он протянул клиенту, который сидел, отвернувшись к окну и не обращая внимания на оклики. Бумажный свёрток с картошкой и сэндвичем ударился о его голову, затем с тихим хрустом упал на колени. — А? Извини, я просто, — растирая плечи, Антон приоткрыл воспалённые глаза, — задумался. Как-то холодно стало, не находишь? — Не знаю. Как по мне, так даже жарко. Печку включить? — он достал полулитровую бутылку и протянул врачу. Антон принял её, растерянно тряхнул головой и зажмурился: — Да нет, нет. Не надо. Спасибо за еду и... Вы ведь подкинете меня до дома, Отто? — Да, — буркнул он. — Да, конечно. Странно выглядите, Шульц. Всё в порядке? Антон несколько раз кашлянул, прочистил горло и вытер рукавом выступившие слёзы. Его губы посинели от напряжения: — Да-да. Видимо, устал немного. Ничего страшного. Не отводя глаз от дороги, Отто тыльной стороной ладони коснулся его лба: — Мой чай тоже возьми, я не буду, — он снял куртку, протянул Антону, а затем включил печку. — Может, сразу в больницу? — Как думаешь, что со мной сделают теперь в этой больнице? — прохрипел Шульц, на его бледном лице проступила вялая ухмылка. — Бардак у них, а виноват я. Адвокат вздохнул и похлопал клиента по плечу.***
Отто помог ему перешагнуть через порог. Внутри было темно и тихо. Единственное растение в доме помахало завявшими листьями в сторону сквозняка. Через приоткрытую дверь проник свет, и все трое внезапно вспомнили, что в обязанности следствия не входит последующая уборка обыскиваемого помещения. Они осмотрели фронт работ с лестницы и постановили: это – проблема будущего Шульца. Отто проводил его до спальни и усадил на кровать: — Я вызову доктора, а ты раздевайся и лезь под одеяло, — он бросил беглый взгляд на Антона и покраснел. — Ничего не говори! Ты меня понял. — Зачем вызывать доктора, если можно вызвать кого поинтереснее? — ещё один тревожный симптом – полная потеря вкуса и чувства юмора. Отто проследил за тем, как друг послушно переодевается в домашнее и ложится в постель. Затем, прислушиваясь к длинным гудкам, вышел на кухню: — …Глэдис, да… да, я всё понимаю, но ему правда плохо… Нет, я не скидываю на… Нет, останусь. Ты приедешь?.. Он не сильно горячий, вроде. Из соседней комнаты донеслось: «Не отбирай у неё право самой решать, чувак». — Слышишь, да? Да, как всегда. И тошнит… Пить ещё просит всё время... спасибо. Да, подожди две минутки, — Отто заглянул в комнату, где, свернувшись под одеялом и поджав ноги, дрожал хладнокровный Шульц. — Антон? Эй, Антон! Он потряс друга за плечо, но тот только стонал и пытался отбиваться: — Эм, Глэд, ты ещё тут? Ну, у него жар. На другом конце трубки послышалось усталое «Почему я даже не удивлена? Полчаса». А за ним – короткие гудки.***
Сначала господин Шульц почувствовал лишь тупую боль в шее и мышцах. Затем к ней присоединились колющая в рёбрах и ноющая – в левом виске. И вдруг, наконец, он ощутил что-то приятное: запах домашней пищи. Он попытался обхватить живот правой рукой, но вместо этого взвыл от боли. Ощущалось так, словно её не зря так заботливо перевязали. Антон задрал футболку и обнаружил бинт, из-под которого выглядывали багрово-синие пятна. Он потёр ребро и зажмурился. Затем ощупал своё лицо: глаза впали, а губы высохли и потрескались. Приподнявшись на локтях, он поморщился и нашарил рукой очки. Голова по-прежнему кружилась, однако ему удалось заметить на тумбочке три стакана воды, горстку таблеток и записку: «Как проснёшься, выпей. “Сухая Селёдка” Юхансдоттер» На обратной стороне менее аккуратными печатными буквами было выведено: «С тебя ДВА обеда, и ты всё равно мне должен. “Schwuchtel Wichser” фон Ланге». Антон с горечью выдохнул остатки надежды на лучшее и схватился за голову, предчувствуя долгий разговор. Посидев так несколько минут, он поднялся и, пошатываясь, поплёлся в сторону ослепляющего света, мелодичного женского хихиканья и простодушного мужского гоготания. — Ага, проснулся! — Отто оторвался от тарелки с пирогом и всплеснул руками. — Как себя чувствуешь? — Что тут происходит? — стоявший в дверном проёме врач повалился на стену. Отто подскочил к нем и усадил на своё место. На минуту покинув кухню, он вернулся с пледом и набросил его на плечи Антона, затем достал суповую миску, ловким движением черпака налил в неё бульона и поставил перед носом друга. На время, пока Шульц ел, кухня утонула в безмолвии. Слышно было только как звонко стучит о дно тарелки ложка и глухо тикают часы. — Это ты приготовила? — низко склонившись над миской, Антон поднял бровь и обратился к Глэдис. — Очень вкусно. Я не знал, что… — Нет, конечно, ты что? Это слишком «сексистское» хобби для такой «гадюки», как я. Это твой «дружок-пирожок». Она положила ладонь на плечо Отто и, заглянув ему в лицо, извинилась. Он добродушно кивнул. Антон сглотнул ком и трясущейся рукой размазал пот по лбу: — Я и такое говорил? Я правда не помню. Я… я-я так не думаю, честно. Вы оба мне, дороги. Простите, — он стыдливо опустил глаза, — правда больше не повторится. На самом деле я не такое животное… — Как ребёнок! — расхохотался Отто. — Как ребёнок, — вздохнула Глэдис. — Ну и? Что дальше, герой? Антон подавился очередной ложкой супа, откашлялся и закусил нижнюю губу: — Дальше зарабатывать на жизнь, — пожал плечами он. — Вон, частную клинику открою. — Частную клинику? У тебя в аптечке только бинты, зелёнка и пачка контрацептивов. Готова поспорить, всё уже давно просрочено. Остальное пришлось докупать. — Что ж, значит, у меня теперь есть «остальное». Антон впервые в жизни радовался тому, что его отчитывают: пускай ругают – лишь бы не молчали. — А что? Лечить буду тех, кого в больницы не пускают. Криминальным доктором стану. — Обычным стань сначала, — Глэдис закатила глаза и, намазав маслом хлеб, передала ему. — Шульц, я засажу тебя, как только появится шанс, помяни моё слово, — серьёзно заявил Отто. — Надоело жить от зарплаты до зарплаты? Хочешь от административки до уголовки? — Шанса у тебя не будет, уж поверь мне, — с набитыми щеками парировал Антон. Так они и сидели, пока топливо сарказма и иронии не иссякло. Всё это время они чувствовали несанкционированный прилив тепла к месту, где должно находиться сердце. Когда друзья разошлись, Антон снова огляделся, чтобы оценить масштаб грядущей уборки и попасть в её цепкие объятия. Нужно было взглянуть правде в лицо – за решёткой он просидел бы столько же, сколько будет это разгребать. Но гор хлама и выпотрошенной из шкафа одежды он уже не застал. Вместо них была только записка: «САМ ТЫ SCHWULER.