“Dem Vater grauset’s, er reitet geschwind,
Er hält in den Armen das ächzende Kind,
Erreicht den Hof mit Mühe und Not,
In seinen Armen das Kind war tot”
Иоганн Вольфганг фон Гёте
“Отцу стало страшно, он гонит коня,
Он мальчика держит, что дышит, стеня, –
Насилу достиг он двора своего…
Ребёнок был мёртв на руках у него”
Афанасий Афанасьевич Фет
В дверь яростно забарабанили, потревожив и так расстроенные нервы господина Шульца. Антон вздрогнул, выждал пару секунд и устало поплёлся открывать. Мало кто приходил к нему, просто поздороваться, а значит, придётся снова выслушивать жалобы, делать вид, что не всё равно, убеждать, отстирывать сопли с жилета. И это всё в лучшем случае. В худшем ещё и кишки. Перспективы не то чтобы самые радужные. Врач подкрался к двери и заглянул в глазок – его лицо исказило отвращение: на крыльце топтался Бухалк, давний знакомый Антона, надоевший ему не только и не столько постоянными ранениями, выбитыми суставами и долгами за лечение, сколько фамильярными замечаниями и неудачными попытками пошутить. Господину Шульцу как хозяину дома, оскверняемого его присутствием, было физически больно. Кулаки сжимались сами по себе, мышцы сковывало при виде тупого выражения лица «бородавочника» с сальными волосами, мясистым носом и губами, словно искусанными пчёлами. Всеми силами пытаясь избежать зрительного контакта с незваным гостем, Антон опустил взгляд и увидел то, чего никак не ожидал: ястребиной хваткой Бухалк вцепился в копну светло-русых волос. Намотав кудри на руку, он рывками подтаскивал маленькое безвольное тельце всё ближе к порогу, чуть ли не тыкая его носом в дверь. Бедняга лишь изредка всхлипывал и пожимал озябшими плечами. Врача часто называли хладнокровным, но на этот раз кровь в его жилах действительно застыла. Он дёрнул дверную ручку, и в воздухе повис гул – он едва не вырвал цепь. Врач растерянно мялся на пороге, мямля что-то и бросая взгляд то на бандита, то на бледное чуть повёрнутое к нему детское лицо. Даже при беглом осмотре состояние мальчика внушало тревогу: тонкие губки и маленький носик были покрыты кровоподтёками; он едва дышал и не смел даже поднять воспалённых глаз на бандита. Молчание было цинично прервано: — Ну и шо стоим как не родные? Я вот тебе клиента подогнал оптового – каждый третий диагноз бесплатно, каждый второй за двойную цену, — он потряс кулаком прямо перед носом ребёнка, прижавшегося к двери, — у-у, падаль. Выбесил, понимаешь ты?! Сопля. Ну как, возьмёшься? Доктор невпопад кивнул и, не отрывая глаз от мальчика, пригласил их пройти в дом. Бухалк не стал дожидаться большего и пожал плечами. Малыш болезненно поморщился, попытался кашлянуть, но только тихонько взвизгнул, схватившись за живот. Жалость, как гусеница, выгрызала внутренности господина Шульца, провоцируя другие, давно позабытые им чувства. Однако как гусеницам суждено стать бабочками, так и его жалость перерождалась во что-то более благородное. Антон ещё не до конца понимал: его судьба уже предрешена. Тело врача знало, что нужно делать, язык – что нужно говорить, в то время как разум бешено метался от мысли к мысли: — Что произошло? — как бы невзначай бросил он, склоняясь над ребёнком и прощупывая подушечками холодных пальцев выпирающие лимфоузлы. Врач почти вплотную приблизился к истощённому лицу – его обдало горячим паром, очки покрылись капельками воды. Антон настороженно коснулся лба маленького пациента. — Нашего красавчика покупатель ждёт, — начал Бухалк. — Представительный человек, ну ты понимаешь, для каких государственных нужд. — он пару раз ткнул врача локтем в живот, затем резко наклонился и сжал щёки больного. — Какой экземпляр! Я б... Антон хлопнул его по ладони, не дав договорить. Не сильно, но обидно и достаточно для того, чтобы Бухалк отпустил лицо бедняги и погрозил кулаком уже обоим. — Так вот, — менее уверенно продолжил он, — собачий сын возьми, да и съебись. Выручай, брат, товарный вид я его подобосрал. Подшамань до завтра, а? Господин Шульц, слушавший до этого вполуха, обернулся: — Ты людьми торгуешь? — в нём пробуждалась ярость, которой он не чувствовал с шестнадцати лет. — Не, ты чё? Людьми сыкотно. Это ГМО-шный, — он указал на сдвоенное ухо на макушке мальчика, больше напоминавшее кошачье. Он так сильно толкнул ребёнка в спину, что и сам господин Шульц не выдержал бы. Мальчик пошатнулся и рухнул бы на пол, если бы не врач: малыш инстинктивно вцепился в его одежду, уткнувшись носом в тёплую шею – его частое дыхание обожгло щёку Антона. —Эй, солнышко. Иди-ка сюда. Как тебя зовут? Ребёнок попытался повернуться на бок и закатил глаза. — Что ты с ним делал? Полы им мыл? — строго спросил врач, не переставая прижимать к себе мальчика. В этот момент его взгляд упал на повисшую, словно тряпичную, руку бедняги: — Это что? Что это, я тебя спрашиваю? Это точно не сегодня произошло, даже не пытайся врать. Пристально осмотрев почти чёрную кисть, он сгрёб малыша в охапку, отнёс в смотровую и уложил на кушетку. Несмотря на позднюю осень, из одежды на мальчике была лишь лёгкая футболка. Врач мог бы без труда снять её, но не решился тревожить ребёнка и просто разрезал ткань скальпелем. Он тщательно осмотрел каждую рану и порез на покрывшейся мурашками бледной коже, однако от слабого прикосновения к ладошке ребёнок взвыл и подскочил, пытаясь защитить её. От резкой боли его зубы заскрежетали, длинные ресницы намокли. Врач подхватил его, крепко прижимая к груди, до тех пор, пока дыхание мальчика не выровнялось. Почёсывая спутанные, выпачканные в крови волосы, он нашёптывал слова единственной колыбельной, которую помнил. — Да взял Белоснежку пару недель назад со сломанной рукой, — объяснил до этого стоявший смирно Бухалк. — Ну, тип, я и решил, само срастётся. Бог дал ему рот, чтобы руками работать не пришлось. — Решил он, блять. Решил, сука. Не срослось, — в гневе всплеснул руками Антон. — Её срочно нужно ампутировать, слышишь, иначе умрёт! Блять… От господина Шульца крайне редко можно было услышать что-то жёстче «дурак» и «чёрт», но сегодняшний день, похоже, выходил из ряда вон, и Бухалк совершенно опешил: — Слышь, а без этого…ну, вот никак? Ты подумай, кому он такой всрался? Без руки. Со стороны кушетки донеслись сдавленный кашель и стон. — Он. Подо-о-о-охнет. К чертя-я-я-я-ям. Если. Я. Не отре-е-е-жу ему. Долбанную. Руку. Чего непонятного? Бандит на секунду застыл и задумался. Это стало для господина Шульца такой неожиданностью, что по коже пробежали мурашки. — Ебать меня в засос! Тогда разбирай его. Хоть что-то да отобью. На этот раз онемел Антон. Все клубившиеся в нём эмоции разом утихли: — Как это… «разбирай»? — Как обычно. Каком кверху! Контейнеры должны были остаться с прошлого раза. — Не-а, не получится, — замотал головой врач. — Заражение перекинулось на весь организм. Прямо сейчас его органы превращаются в жидкое дерьмо. Они ничего не стоят. Вообще. Бухалк разочарованно опустил голову и погрозил кулаком в сторону кушетки: — И что, сука, прикажешь с тобой делать? А, Белоснежка? — через секунду в его глазах зажёгся коммерческий огонёк. — Слушай, а тебе он случаем не нужен? Всякие эксперименты проводить можно, как вы это любите. Отдам за половину долга. Антон, растиравший спиртом мертвенно-бледную кожу, прикинул в уме: даже один процент от денег, о которых шла речь, был довольно внушительной суммой. Но что-то внутри подсказывало – на этот раз торг неуместен. — Или ты, может, по мальчикам? — не унимался предприниматель. — Так посмотри, какая статуэточка. — Я его забираю! Будь добр, пошёл вон! Дверь хлопнула.***
Отто уже целый час ёрзал и за неудобным письменным столом, склоняясь над толстой стопкой тетрадей. Он поминутно отрывался от бумаг, часто моргал и прикрывал лицо руками, а, опомнившись, делал несколько энергичных ударов по западающим кнопкам калькулятора. Когда ошибки в вычислениях начали учащаться, энтузиазм окончательно его покинул. Облокотясь на кулак, он забарабанил пальцами по столу: — Честно, Шульц, я fix und fertig («устал как собака»). Можно хоть на пять минут прилягу? Сонный Антон уже в двадцатый раз обходил комнату, переваливаясь с ноги на ногу и спотыкаясь о ковёр. Четыре часа назад, когда он выдернул адвоката с чрезвычайно важного совещания и прервал единственный выходной Глэдис за последние два месяца, было уже чертовски поздно. Постепенно становилось безбожно рано. Дело в том, что после поспешного ухода Бухалка, господин Шульц остался один на один с потерявшим сознание ребёнком. Он на всякий случай задержал дыхание и наклонился к мальчику. Но, прислушиваясь к его прерывистому стону, он вдруг осознал, что дальнейшего плана у него нет. Он отбил невинное создание у бандита, а дальше что? Из порезов и ссадин сочилась кровь, опухшая рука свисала с края кушетки. Антон не успел даже прикоснуться к ней, как мальчик снова заскулил и попытался вырваться. Господин Шульц не имел ни малейшего представления об обращении с детьми и даже не предполагал, как функционирует их организм. К тому же, мальчик был не вполне человеком. Врач коснулся поджатых пушистых ушей – они едва заметно дрогнули. О зверолюдах Антон знал только по рассказам отца о рассказах деда, и информация, которой он владел, едва ли могла считаться исчерпывающей. Он имел общее представление о том, что существует гибрид, который и видом-то официально не считается. Зато их органы удачно совместимы с человеческими. Являлся ли этот факт причиной проволочек с законом, неизвестно, но что дед, что отец отзывались о зверолюдах весьма нелестно. Сам врач сочувствовал им, но примерно в той же степени, что и коровам. Не отпуская мальчика, господин Шульц, дотянулся до сотового и набрал единственный номер, который знал наизусть. Как только на том конце послышался знакомы голос, у него отлегло от сердца: — Еду, — отрезал Отто ещё до того, как Антон успел что-либо объяснить. Он уже готовился сбросить, но не успел: — Стой! Стой, пожалуйста! — голос врача дрожал. — Можешь позвонить Глэдис? Меня она заблокировала. Скажи, что дело жизни и смерти. Пожалуйста. — Шульц, ты пьяный? Антон? — Отто перешёл на крик. — Шульц, не молчи! Ты не ранен? Антон? Но в это время ребёнок открыл глаза и, увидев перед собой незнакомца, всхлипнул. Врач бросил трубку. — Не нужно, пожалуйста. Я понял, обещаю, — бормотал мальчик. Антон взял ребёнка на руки и принялся укачивать – в фильмах это обычно помогает: — Эй, котёночек, ну не надо. Ну не плачь, пожалуйста. Всё хорошо. Но лучше не становилось. Рот малыша искривился, а глаза намокли. — Ну что ты, воробушек? Ч-ч-ч… Ручка болит? Сейчас поправим. — он вытер пот с его горячего лба. — Вот так, молодец. Поспи, и всё пройдёт. Мальчик вырывался из его рук, но был настолько истощён, что через минуту затих. Антон снова уложил его на кушетку, измерил температуру, послушал сердце и на всякий случай ощупал голову. Ни о препаратах, используемых в педиатрии, ни об их дозировках, Шульц ничего не знал. Перед тем, как услышать спасительный стук в дверь, он успел только вставить катетер в здоровую руку. Отто обычно звонил, а потому на пороге Антон ожидал увидеть именно Глэдис. Она изучающе осмотрела его с ног до головы, стиснула зубы и отвесила хлёсткую пощёчину. — Глэд, умоляю, выслушай, — не дожидаясь ответа, врач схватил её руку и втащил в комнату. Она расцарапала ему скулу, он порвал ей колготки, однако через силу ему всё-таки удалось довести девушку до кушетки, на которой корчился ребёнок. — Шульц, этот Мальчик? Что он здесь делает? — Я не знаю. Бухалк притащил, хотел продать на органы. Она присела на колено, холодными руками разлепила веки малыша, затем надавила на его скулы и осмотрела горло: — Ты для этого меня позвал? О господи… Она закусила указательный палец и с отвращением поморщилась. — Хотел. Я сказал «хотел», — взмолился он. — Я бы не допустил такого. — Его рука...? Шульц кивнул и стиснул зубы. Он выглядел напуганным, она – растерянной, ребёнок – едва живым. Всего мгновение спустя Глэдис собрала волю в кулак и надавала им по лицу Антона. Оказалось, что детский врач в своей практике видит более тёмную сторону жизни, чем криминальный. Хирург пришёл в себя, поднял малыша на руки и отнёс в операционную. Спустя всего несколько минут после того, как они закончили, послышался звонок в дверь. На пороге стоял взволнованный адвокат. Антон попытался ему что-то объяснить, но язык его совсем не слушался, а руки дрожали. Он прислонился к стене и начал медленно оседать. Отто схватил врача за плечи и хорошенько встрянул. Это немного привело его в чувства. — Шульц, где болит? Антон тряхнул головой и подал знак следовать за ним в комнату.***
Адвокат уже несколько минут бесстыдно храпел над стопками документов. Врач и сам начинал клевать носом. Ребёнок сбивчиво и поверхностно дышал. Глэдис взяла его ладошку в руки, подула на неё. Щульц растеряно топтался в дверном проёме. Она коснулась лба мальчика, потрепала его спутавшиеся волосы и вздохнула: — Тут я сама справлюсь. Иди спи. Антон замотал головой: — Не могу. — Раз бесполезен, так хотя бы не мешайся. — выпалила она, но поняв, что погорячилась, добавила уже мягче. — Отдохни. Может, завтра от тебя будет прок. Шульц не смог ей ничего противопоставить. Он выключил лампу над письменным столом, растолкал Отто и под руку отвёл его в гостиную. Уложив друга на диване, сам он устроился на полу. Тем временем госпожа Юхансдоттер не спускала глаз с двери. Прошло полчаса, прежде чем она неожиданно скрипнула и вместо тонкой полоски света комнату озарила клубящаяся тьма. Полупрозрачная фигура в чёрном окинула мальчика взглядом, затем покосилась на Глэдис, кивнула ей, театрально прикрыв пустые глазницы. Врач стиснула зубы: они виделись слишком часто. Ей уже чудилась некая связь между её присутствием и его приходом. Силуэт указал маленьким суетным тварям, копошащимся вокруг, на ребёнка. Одна из сущностей неуклюже подпрыгнула и подбежала к постели. — Брысь! — в тишине голос Глэдис прозвучал, словно раскат грома. Бесёнок в страхе заметался и ударился о стену. Он потёр лоб и робко подошёл к кровати. Она наградила его таким суровым взглядом, что, помявшись немного и вдоволь насмотревшись на свои ступни, он вздохнул и поплёлся прочь. На носу ночь всех святых, а его, похоже, снова оставят без премии. — Это он. — огрызнулась Глэдис. Мальчик поёжился и застонал, но чёрный туман уже растворился в воздухе. Разбуженные внезапно повеявшим холодом, врач и адвокат заглянули в комнату. Ребёнок вжался в подушку: — Не бейте, пожалуйста. Все трое переглянулись. — Мы и не собирались, малыш. Как ты себя чувствуешь? — Глэдис осторожно приблизилась и погладила его по волосам. Мальчик неосознанно прижался щекой к холодной руке – она порывисто выдохнула и на мгновение потеряла дар речи. Господин Шульц взял инициативу на себя: — Воробушек, не переживай, ты в полной безопасности. Меня зовут Антон, это тётя Глэдис и дядя Отто. Скажешь мне, как тебя зовут? Ребёнок дышал часто, как бы принюхиваясь. То, как бешено колотилось его сердце, можно было разглядеть даже через одеяло: — Заткнись, — едва слышно шепнул он. Антон озадаченно вскинул брови. Отто нахмурился. — Что, прости? — переспросила Глэдис. — Заткнись? — неуверенно повторил мальчик. Отто скрестил руки на груди и уже раскрыл рот, чтобы его отчитать, но педиатр такой возможности не дала: — Это твоё имя? Ребёнок растерянно кивнул. — Ясно всё, птенчик. Не твоё это имя, это – грубое слово. Тебя зовут как-то по-другому. Ты не помнишь, как? Он помотал головой и закусил нижнюю губу: «Простите». — Ну и не страшно. А что с тобой произошло, помнишь? Как ты оказался в городе? — Родители меня отдали. — Отдали? — возмутился адвокат. — Кому отдали? Зачем? Мальчик весь сжался, спрятав голову в плечи: — Меня и других. Когда люди приходят, они приносят с собой компот из дурящих трав. Взрослым он нравится. В обмен на него люди попросили нас. Отто цокнул языком и уступил место Антону. — А ты помнишь, где вы с родителями жили? Мы могли бы попробовать найти их. — Нет, не нужно, пожалуйста. Только не к ним, — мальчик cхватил его за ворот футболки. — Лучше назад верните, но только не к ним… Он вдруг замолчал и покосился на туго забинтованную руку. Антон сгрёб ребёнка в охапку и притянул к себе: — Ну тихо-тихо, я понял. Не переживай. Нас ты, надеюсь, не боишься? Заткнись оторвался от его груди и стыдливо покосился в пол. Глэдис удостоила Антона своим особым испепеляющим взглядом. Шульц догадался, что переборщил – о каком доверии может идти речь после того, как первым же действием до знакомства ампутируешь собеседнику руку: — Ну не важно. Давай-ка лучше решим, как нам тебя называть? Мальчик отвлёкся от раненой руки и задумался: — Если честно, другие меня называли Октай. — Октай? Довольно необычное имя, да? — натянуто улыбнулся он. — Оно что-то значит? Ребёнок просиял и сбивчиво объяснил: — Один дядя рассказывал мне историю об Октае. Он был сыном богини земли, и его не могли победить, потому что, когда он падал на землю, у него становилось только больше сил. «Антей», — подумал про себя Антон. — Это ведь Антей, — возразила Глэдис. Отто деликатно кашлянул и обхватил её запястье. Педиатр осеклась: — А, да, красивое имя. Шульц поймал себя на мысли, что всеми силами пытается разговорить мальчика: — Знаешь, у нас принято иметь два имени. Хочешь, я дам тебе ещё одно? — Если это будет значить, что вы меня не выгоните, то сколько угодно давайте. Только не продавайте. — С тобой часто так поступали? — вкрадчивым голосом поинтересовался Антон. Глэдис обняла трясущегося ребёнка, поцеловав его в макушку: — Шульц, не думаешь, что с него достаточно допросов. Октай, пытаясь загладить недоразумение, вытер слёзы и кивнул. Он рассказал о всех своих хозяевах и о том, как попал к Бухалку. — Тому, который тебя привёл? — уточнил Отто. — Да. Он сказал, что я должен буду драться, и вытолкнул на какую-то сцену. Я помню яркий свет, потом на меня что-то упало, а потом только боль. — он задумался и перевёл дыхание. — Потом он бросил меня в клетку. Ребята в ней меня выходили, а тот человек сказал, что скоро продаст меня. Но Вы не такой старый и толстый, как он рассказывал. Простите. Я не хотел. Он просто говорил, что Вы так выглядите. Пока мальчик отстранённо пересказывал свою жизнь, Антон прожигал безжизненным взглядом стену. Дождавшись конца истории, он молча поднялся со своего места и, хлопнув дверью, вышел из комнаты. Со стены упали часы – в комнате стало невыносимо тихо. На лестнице послышались тяжёлые шаги. — Я не хотел. Я правда не хотел его расстраивать. — Октай по-заячьи прижал уши к голове. — Что теперь будет? Отто с кряхтением поднялся с края постели: — Его расстроил не ты, а то, как к тебе относились. Глэд, посидишь с ним, пока я беседую с Антоном? Отто вышел на балкон вслед за другом.***
Облокотясь на перила, врач втягивал сигаретный дым и поминутно хрустел длинными тонкими пальцами. — Ну и какого чёрта, Шульц? Если хочешь поистерить, хотя бы ребёнка не пугай. Дождь затушил его сигарету, и теперь он стоял, пожёвывая окурок и молча вглядывался в чернильную темноту. Отто открыл портсигар, протянул его другу и закурил сам. Они одновременно выпустили пар изо рта. — Две недели он жил со сломанной рукой. И до этого ещё несколько лет непонятно что делал. А этот подонок ещё напиздел, что уже таким его нашёл. Разорву мразь, как только увижу. — он растёр плечи. — А мы что делали всё это время? Спокойно спали? — Ну, я-то не брал деньги работорговцев, так что, да. Ночью я спал. Врач вцепился пальцами в волосы и застонал. Отто затушил сигарету и недоуменно осмотрел его с ног до головы: — Шульц, тебя что, совесть мучает? — Ха-ха, очень смешно, но, — он выпустил дым изо рта и нервно потёр начинавшую саднить царапину на скуле, — похоже на то. Я всегда знал, что несправедливость есть. Но почему-то так меня это никогда не задевало. — Раньше ты не сталкивался с этим лоб в лоб. Он осознанно смотрит тебе в глаза и объясняет, как его покупали и перепродавали. На чистом немецком. Ещё переживает, думает, как бы тебя не обидеть. Что-то не сходится. Похоже, никакие они не животные. Порыв ветра сдул с травы слезинки дождя. Затхлый запах перегноя сменился ароматом свежей листвы. Молодые почки решили, что конец октября – подходящее время для цветения. — Я не знаю, что теперь делать. — Всё ты знаешь, Шульц. Хватит прятаться, — он затянулся. — Хоть раз в жизни поступи так, как считаешь нужным. Антон замялся и разломал сигарету: — Просто… Просто представить меня воспитывающим ребёнка. — У тебя всё всегда должно быть «просто». Это достаточно веская причина бросить его? «Просто» так? Антон опускал взгляд всё ниже. Слова, обычно струившиеся из его рта, застревали в горле. За годы общения Отто перенял у «кукловода» пару приёмов и смог с лёгкостью уловить перемену в его настроении: — Тебя никто один на один с ним не бросит. Берёшь и попросишь помощи. «Просто» просишь. Так люди делают. Антон повернулся к другу лицом, покрытым крупными каплями дождя: — Так ты не отговаривать меня пришёл? — А это помогло бы? — Нет, конечно. — Вот видишь. — рассмеялся Отто. Он глубоко затянулся сигаретным дымом, а Антон – запахом поздней осенней ночи. Мальчик дрожал, ожидая, когда прекратятся шаги на скрипучей лестнице. Наконец дверь приоткрылась. На пороге стояли промокшие до костей Отто и Антон. — Простите, — прошептал Октай, вглядываясь в их серьёзные глаза. — Я не хотел делать грустно. Господин Шульц опустился на колено и прижал его лоб к свое груди. Сонная Глэдис обратилась к Отто с немым вопросом, но адвокат лишь уверенно кивнул. — Прости, если напугал тебя. Я разозлился на тех, кто так с тобой поступал. А ещё на себя, за то, что не смог найти тебя раньше. Можешь жить здесь столько, сколько хочешь. Но сначала, — он посмотрел Октаю в глаза, — я обещал тебе имя. — Если Вам не сложно… Антон поднялся с постели и отвернулся к окну: — Лукас. На одном древнем языке это означает «свет». — Спасибо? — смущённо пробормотал мальчик. — Так что мне нужно делать? Убираться? Стирать? Ещё что-то? Антон пропустил вопросы Лукаса-Октая мимо ушей и плотно подоткнул его одеяло. Через минуту мальчик уже мерно посапывал.***
Две последующие ночи выдались такими же холодными и ненастными, а к дождю прибавился ещё и снег. Хотя господин Шульц и уверял Октая, что не будет заставлять его работать, мальчик знал достаточно о людях, чтобы не верить в сказки: — Не прогоняйте меня, пожалуйста. Хотя бы только не сейчас, в пух. — Пух? — Антон проследовал за его взглядом. — Снег? Ты про снег? — Да, — пожал плечами мальчик, — наверное. Когда ручьи и птицы ещё ничего, но листья и пух просто ужасны. Некоторых из наших выгоняли в пух. Их я больше никогда не видел. Говорят, он липнет к коже и травит холодом. — Нет, — нахмурился Антон. — Нет, снежинки не убивают. Это холод создаёт их из воды, а не наоборот. На этот раз задумался Лукас: «Зачем?». — Зачем что? Для чего создаёт снежинки? Не для чего, так просто получается. Температура опускается ниже нуля, вода замерзает. Мороз не думает: «О, хочу снежинок!». Он существует, и они просто появляются. Мальчик хихикнул, когда господин Шульц попытался спародировать Холод. Тронутый такой реакцией Антон взял Лукаса на руки, и вдруг захотел рассказать ему что-то ещё, озадачить, научить мыслить так же глубоко, как мыслит сам. Только чище. — Но знаешь, деревья и трава научились получать пользу от снега. Он греет их зимой. От удивления мальчик приоткрыл рот: — Но он же холодный. Как он может греть? Антон потёр своими шершавыми ладонями его озябшие плечи: — Ну, слушай, — начал он наставническим тоном, — ты и сам называешь снег пухом. А почему? Они белые, мягкие и такие… Как это лучше описать? Рыхлые! Как думаешь, почему пух тёплый? Между снежинками остаётся воздух. Он и сохраняет тепло, понимаешь? — Не совсем, — честно признался ребёнок и, как бы извиняясь, улыбнулся. — Это как с шерстью. Собачкам и кошечкам не холодно без одежды, потому что между отдельными волосинками есть воздух. Мальчик посмотрел на него, как на божество. Антону стало неожиданно тепло, словно растению под снегом: у него даже возник синдром фантомной души. — А ты видел, как под снегом растёт трава? Октай помотал головой. — Тогда договорились? Когда зима закончится, мы с тобой вместе посмотрим. Мальчик задумался: — А почему зима закончится? — Почему сменяются времена года? Смотри, Земля вращается вокруг солнышка. Когда она далеко от него, у нас холодно, а когда близко – наступает лето. Это если коротко. — А почему тогда холодно ночью? — Отличный вопрос, молодец. Если задаёшь такие, то действительно понимаешь, о чём идёт речь. Дело ещё в том, что Земля одновременно вращается и вокруг своей оси, — Антон привстал и огляделся вокруг, но ничего подходящего на глаза не попалось. — Секундочку. Он вернулся из кухни с мандарином и яблоком. — Вот это, — он дал ребёнку яблоко. — Подержи. Ага, вот так. Яблоко – это Солнце, а мандарин – наша Земля. И он вращается… Господин Шульц неожиданно поймал себя на мысли, что вертит мандарин вокруг яблока, пытаясь объяснить, почему снег не убивает растения, а делает их сильнее. И всё это ему, страшно подумать, нравится: — Когда он вращается вокруг себя, меняются день и ночь, а когда вокруг Солнышка – времена года. Пока не понимаешь? — Немного понимаю. Не понимаю, почему шар, и почему он крутится. — Ну, это и правда жутко сложно. — Спасибо. Но… — Что такое, котик? — и добавил уже другим тоном, — Хочешь яблочко или мандарин? Сейчас почищу тебе. Мальчик взял дольку и благодарно кивнул: — Да, спасибо. Я только хотел попросить. Не бросайте меня зимой… когда снег. — Ох, Лукас, — улыбнулся врач. — Не брошу тебя ни в снег, ни в дождь, ни когда реки. Взгляд мальчика упал на стоявшую за спиной Антона полку: — Это книги? Так много? — Да, книги, — похвастался господин Шульц, и вдруг вспомнил, что за последние полгода не держал в руках ни одной. — Ты видел их раньше? — Да, правда ничего кроме меню бара и двух книг, которые у меня были, не читал. Одна такая синяя «Analysis» и другая – коричневая. Там было написано: «Anton Pawlowitsch Tschechow – Erzählungen». Врач поднялся с кровати, вышел и вернулся с шестью книгами в руках. Одна из них выглядела ярче и красочнее других. На обложке было написано: «Die große Enzyklopädie für Kinder» и схематично изображено устройство вселенной от атома до галактики. Остальные были оформлены скромнее: синяя, три светло-коричневые разной степени потёртости и ещё одна оранжевая: — Такие? — Да! — едва слышно шепнул мальчик. — А можно? Антон пожал плечами: — Можно, конечно, они твои. Считай, что я тебе их подарил. Подчёркивай, когда находишь что-то интересное или непонятное. По вечерам будем разбирать. Он вытащил из стопки книгу в кожаной оранжевой обложке, раскрыл её и протянул Октаю: — Это записная книжка. Можешь использовать как дневник. Писать туда свои мысли, например. Или рисовать, — он положил одну руку на титульный лист, а другую поднял в воздух. — Обещаю не читать. Ребёнок, затаив дыхание, провёл ладонью по слегка пыльной обложке синей книги: — Но разве… Вам они не нужны? — Я их давно прочитал, теперь они просто пылятся в шкафу. Мне кажется, вещи должны принадлежать тем, кому нужны. Мальчик снова бросился врачу на шею. — Давай-ка я положу их рядом с твоей постелькой. А хочешь, на ночь тебе почитаю? — предложил Антон и, заранее зная, каким будет его положительный ответ, выбрал из стопки коричневую книгу. Он открыл том на первой попавшейся странице и отлистал до начала рассказа: — «Wanka». Ты не читал? Я тоже не помню, что там было. Он начал читать и уже на втором предложении пожалел о выборе рассказа: «Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался…».***
Октай раскрыл дневник и корявым почерком записал: «Кто-то позвонил в дверь.