***
А за несколько дней до этого госпожа Юхансдоттер на кухне диктовала ему подробный список всех необходимых ребёнку вещей. Всё ещё опасаясь оставлять Октая одного, Антон вложил все силы в уговоры, и, немного поворчав, Отто всё же согласился потратить выходной на скитания по магазинам. Совместное обследование педиатра и хирурга выявило у мальчика множество серьёзных проблем со здоровьем. От жизни в тесных сырых помещениях его кости истончились, а дыхательная система толком не успела развиться. Заметив у Октая кашель и отдышку, Антон мысленно приготовил себя к его частым болезням и начал потихоньку запасать терпение. К тому же выяснилось, что зрение ребёнка оставляло желать лучшего: дальше вытянутой руки он не видел ничего. Господин Шульц порылся в выдвижном шкафчике и с торжественным видом извлёк из него свои старые очки. Тут выяснилась ещё одна деталь: ушные раковины, на которые теоретически должны были ложиться дужки, у мальчика находились в зачаточном состоянии. Зато одна из многочисленных мутаций в геноме привела не только к появлению на макушке пушистых ушей, больше похожих на волчьи, но и раздвоению правого из них. Однако на слух мальчика эти факты, похоже, не сильно влияли, и Антон просто привязал к дужкам очков верёвочки. Он помог Октаю одеться, проследил, чтобы мальчик не повредил ещё не до конца зажившую руку, и, шепнув, что всё будет хорошо, толкнул входную дверь. В помещение ворвался морозный воздух. Вдохнув и зажмурившись от шума и яркого света, Октай инстинктивно попятился назад, но господин Шульц крепко сжал маленькую ладошку. Даже задрав голову, мальчик не мог разглядеть лицо врача, окружённое слепящими лучами солнца. Он вздрогнул, выпрямил спину и на всякий случай прижался ко взрослому. Не задавая ни единого вопроса, он на ощупь волочился за врачом. — Пой’гём. Нам сю’га, я подсажу. Качаясь и скользя по рельсам, трамвай обгонял мокрые снежинки. Они таяли на стекле, превращаясь в убегающие друг от друга и сливающиеся воедино капли. Господин Шульц с любопытством наблюдал, как мальчик, раскрыв рот, разглядывает сменяющиеся в окошке картинки. Вдруг Антон поймал себя на мысли, что и сам поглощён битвой дождинок, разворачивающейся на стекле. Монотонный голос назвал нужную останову, и врач помог укачанному стуком колёс мальчику спуститься. Вместе они прошагали пару десятков метров, и зашли в оптику. Выглянув из-за двери, давний знакомый господина Шульца, потревоженный звоном колокольчика, вытер руки вафельным полотенцем: — А, это вы. Привет, малыш. Тебя как зовут? — он улыбнулся Октаю, протянул врачу чистую ладонь и кивнул в сторону вешалки. — Раздевайтесь, проходите. Антону показалось, что мальчик растерялся и забыл своё новое имя. Оба своих новых имени. «’Гукас», — подсказал он и, размотав шарф, стянул с себя пальто. Бросив вещи на вешалку, он помог забившемуся в угол мальчику снять тяжёлую куртку – подарок Отто, в котором ему и самому доводилось ходить: — Штеф, не на’гьёшь чего-нибудь тёп’гого? — мягко попросил он. — Да, конечно, — откликнулся хозяин магазина. — Тебе кофе, разумеется. А парнишке? Антон, не задумываясь, ответил: — Чаю. С мо’гоком, если мо’гно. — Ну, почему нет. Организуем и молоко. Так что у тебя с носом? По телефону голос не сразу узнал. — Долая исто’гия, — отмахнулся Антон. Окулист поставил чайник на старую газовую плиту, и провёл обоих в соседнюю комнату. Он щёлкнул выключателем. Лампы застрекотали, свет в смотровой несколько раз моргнул и наконец зажёгся. — Ну что же, Лукас, присаживайся, — он указал на кресло. Ребёнок с третьей попытки и не без помощи взрослых смог на него забраться. — Как твои глазки? Болят или плохо видеть стал? — Я, — дрожащим голосом отозвался мальчик, — я не знаю. — Ну давай посмотрим. — окулист обратился к другу-хирургу. — Сколько ему? Буквы знает? По виноватой улыбке Октая, господин Шульц понял, насколько тот смущён и растерян. Голоса врачей словно бы укачивали его, давая смутное ощущение спокойствия, взамен на способность понимать речь. Антон попытался вспомнить себя в его возрасте, но не смог. Он отметил, что неплохо было бы уточнить у Глэдис, особенность ли это детей, зверолюдей, Лукаса или, возможно, вообще всех, у кого нет профильного образования: — Да, умеет, всё хо’гошо, — он положил ладонь на плечо мальчика. — Сейчас тебе п’гове’гят з’гение. Бо’гьно не будет. Посидишь один или мне остаться с то’гой? Октай закусил губу и до побеления в костяшках сжал манжет его рубашки. Антон улыбнулся, взял его за руку и потрепал по волосам. — Ну что могу тебе сказать? — Штефан обратился к Антону, стягивая с запястья перчатку. — Минус два и пять. Только миопия, астигматизма или отслоения сетчатки нет. Если будете брать очки, сделаю скидку. Лишь когда господин Шульц настойчиво сказал не смотреть на ценники, мальчик не без слёз и благодарностей выбрал оправу. Разобравшись с важными делами, взрослые устроились на диване в прихожей, чтобы за чашкой кофе обсудить менее значительные. На протяжении всего разговора Антон то и дело косился на ребёнка, которому всучили белый лист и пару полувысохших текстовыделителей. Высунув язык и обхватив маркер ладошкой, маленький Октай принялся чертить что-то на бумаге. — Ух ты! Да ты настоящий художник, — рассмеялся Штефан. — Молодчина. Скромно улыбнувшись, мальчик опустил глаза и едва слышно пробубнил, что господин доктор ошибается. Друзья распрощались. Дни были короткими, и, когда врач с ребёнком скользнули с крыльца, на улице уже стемнело. — Сильно уста’г? Мо’гем п’гогу’гяться до с’гедующей остановки. Октай потерянно тряхнул головой. Проходя по освещённым улицам, он восторженно озирался по сторонам, шёпотом читал неоновые буквы вывесок, иногда полностью повисая на руке Антона. Врач в очередной раз попытался притянуть его ближе, но заметил, что мальчик задрожал и словно прирос ногами к земле. Его зрачки расширились, а ноздри раздулись. Господин Шульц присел на корточки и подождал, пока Лукас придёт в себя: — Замё’гз, да? Мы почти дошли, поте’гпишь? Ребёнок никак не отреагировал. Насторожившись, Антон наклонил голову и положил руки ему на плечи: «Что-то с’гучи’гось? Те’пе плохо?». — Это, — ребёнок вздохнул и потряс головой, — место. Это кафе. Врач подвёл его ближе, и две близорукие личности вместе прочитали по слогам: «Пельменная. Бизнес-ланч – 3 евро. Деток до 7 лет кормим бесплатно». — Ты был тут ’ганьше? — поинтересовался врач, уже представляя, каким будет ответ. Октай рассказал, как, прячась от Бухалка, случайно забежал сюда. Здесь его успокоили, отогрели и бесплатно накормили. — Хочешь за’гдём? — Антон поднял брови, улыбнулся и, не дождавшись реакции ребёнка, ударил по ручке двери. Они огляделись и присели за столик у самого входа. Хозяин выглянул из-за угла в надежде, что пришли взрослые, но, поняв, что в лучшем случае просто выйдет в ноль, он безрадостно вздохнул и поплёлся к первым за последний час посетителям. Вдруг в его глазах блеснула искра узнавания: — О, вот видишь, малыш, я же говорил, найдутся твои родители! — он потрепал волосы Октая и протянул руку Антону. — Вы отец этого кудрявого чуда? — Да. Мой сын ’гассказывал, как Вы ему тогда помогли. Собственно, я з’гесь поблагода’гить и сп’госить, могу ли что-то для Вас с’гелать? Октай затаил дыхание и приоткрыл рот. — Что ж, помог – уже хорошо. У нас сейчас столько долгов, что любая хорошая новость за счастье. Бандиты пакостят. Антон поразился тому, какие мягкие выражения этот человек использует по отношению к его «знакомым», но продолжил слушать. — Пару раз чуть не подожгли ресторанчик. Всё хотят, чтобы я сбыл его подешевле. Жена начала просыпаться среди ночи. Может, ей всё-таки хватит благоразумия наконец уйти от меня, — он грустно усмехнулся, ожидая, что гость посмеётся вместе с ним. Но господин Шульц только сильнее нахмурился. Сощурившись и пожалев, что заодно не проверил ещё и своё зрение, он наконец разобрал имя на бейджике: — Господин Цимме’гман? Могу называть Вас Оска’г? — Не получив ответа, он кивнул сам и продолжил. — У Вас с женой есть дети? — Нет, не дал Бог понянчиться. Может, как-нибудь в другой жизни. Если удастся в этой грехи замолить. Антон облизнул губы, понимающе покачал головой, выхватил торчавшую из кармана ручку и щёлкнул ей. Накарябав что-то на клочке салфетки, он протянул записку хозяину ресторана и пояснил: — Вот мой номе’г. Позвоните по нему че’гез па’гу дней, то’гько не поте’гяйте. Они заказали две тарелки пельменей и две чашки чая. Господин Шульц внимательно слушал, как мальчик делится впечатлениями дня, иногда всё же отвлекаясь на хозяина заведения, занятого мытьём посуды. Когда вся еда была съедена, все напитки выпиты, а все слова – сказаны, Антон скользнул взглядом по чеку и вложил в счёт фиолетовую банкноту: — Сдачи не надо. Не по’гумайте, это не из жалости. Ему уже испо’гнилось восемь. А Вы… Вы ’гелаете нужное ’гело. ’Гайте и мне с’гелать что-то хо’гошее. Хозяин поднял купюру двумя пальцами и, стыдливо покосившись на гостя, осмотрел её на просвет. Даже когда он убедился, что первой в номере банкноты стояла буква “X”, а сумма всех чисел равнялась двум, на его лбу всё ещё проступали морщины. Однако он наклонил голову и спрятал обе бумажки в кошелёк. Врач с ребёнком встали из-за стола и вышли на улицу. Неожиданный порыв ветра чуть не сбил малыша с ног. — Акку’гатнее. Не упа’ги на ’гельсы. — господин Шульц обхватил большой шершавой ладонью его маленькую розовую ручку. Несмотря на усталость, Октай жался к взрослому и не отходил от него ни на шаг. Неуклюже переставляя ноги, он, словно пингвинёнок, то и дело поднимал голову, наслаждаясь красотой морозной ночи и гирлянд, украшавших город перед праздниками. Мальчик не привык ходить в обуви, тем более такой тяжёлой. Он начал спотыкаться всё чаще, и врачу пришлось подсадить его на плечо. До них донеслась раскатистая трель звонка, и трамвай резко затормозил. Господин Шульц помог Октаю вскарабкаться на место рядом с окном, но, измученный долгим, полным впечатлений днём, ребёнок сполз вниз по спинке сидения. — Так красиво, — шепнул он сквозь сон. Его губки оставались приоткрытыми. — Так…спокойно. Холодно, но с Вами, на самом деле не так холодно. А даже хорошо. — Да, — улыбнулся Антон, — очень к’гасиво. Иди-ка ко мне поближе. Он взял малыша на руки и, повернувшись к окну, вдруг обнаружил, что на улице и впрямь красиво. Люди вокруг часто такое говорили, но он сам никогда до конца не осознавал значение этих слов. До сейчас. То есть, до настоящего момента, когда сразу забылись все размышления об отвратительности людей и мерзости бытия. Его мир в одночасье снова стал интересным, непонятным и цветным. Антон прижал к себе задремавшего ребёнка и поцеловал его макушку. Через мгновение он резко выпрямился, тряхнул головой и, подняв глаза, осознал, что за всей этой сценой заинтересованно наблюдали многочисленные попутчики. Шульц обвёл их взглядом и усмехнулся. Дома Антон переодел мальчика, уложил в постель и накрыл одеялом. Он потушил свет и плотно прикрыл за собой дверь. С каждым шагом его наполняла решимость. Включив телефон, господин Шульц смахнул оповещения о тридцати семи пропущенных и пятидесяти четырёх сообщениях. Во время обзвона своей «шайки», он не утруждался выслушиванием их упрёков и лишь сдержанно предупреждал: «Если не оставите в покое хозяина пельменной на углу Вахольдерштрассе, 9, я прекращу отказывать услуги по стабильному зашиванию Вашего зада». Последний звонок был предназначен одному из университетских друзей и по совместительству полезнейшему из знакомых: — Ну что, возьмёшься?.. Да, уже поджи’га, но не до конца…шесть-семь лет. Да, записа’г. Спасибо. И те’пе… Нет, в этот ’газ не на’гичкой… Особый с’гучай.***
— Мы не можем взять и собственноручно лишить себя выгодного партнёрства. Даже для Вас, доктор. Извините, это наш окончательный ответ. — твёрдо заявил Расул, правая рука того, о ком обычные люди не шёпотом говорили лишь раз в жизни. Время летело, как гетера с шестнадцатого этажа. Шёл уже двадцать третий час изнурительных суток и просто третий – довольно напряжённых переговоров. — Нег’т, не понимаю. Не понимаю, почему общаюсь с Вами, а не с господином Бг’уно. — А я говорил. Сто раз тебе говорил, что этим всё кончится, — Отто ударил кулаком по столу и закрыл лицо руками. Господин Шульц потёр двумя пальцами свербящую переносицу и поморщился. Голова раскалывалась, а синяки под глазами в можно было разве что залепить пластырями: — Да, да… Знаю я, знаю, и что тепег’ь, умник хег’ов? — В следующий раз носом не отделаешься, говорю тебе, — прорычал адвокат, тыкая пальцем в стопку бумаг. В воздухе пеньковой петлёй повисло напряжение. Антон устало перевёл взгляд на Расула: — Господином Бг’уно мне было обещано, что пока я зашиваю ваши заг’ницы и хг’аню это в секг’ете, вы защищаете мег’я и мой дом. Вы хотите г’азог’вать наше с господином Бг’уно сог’ашение без его ведома? — Вы ссылаетесь на просьбу господина Бруно, а он не ссылается ни на кого и говорит жаловаться, кому хотим. Таким образом, жаловаться мы хотим на Вас, — он ударил ладонью по столу, сквозь стиснутые челюсти набрал воздуха в грудь и со свистом выдохнул. — Доктор, прекращайте этот цирк. Вы отлично знаете своё дело, хорошо бы и место знать. Врач нахально вскинул брови: — Вы жаг’уетесь мне же на меня же? Это что-то новенькое. Я пг’осто хочу, чтобы эту г’ъязь, эту мг’азь, гадость застг’ег’или, как бешеного пса. Г’азве для вас стаг’о так сг’ожно истг’ебг’ять кг’ыс? — Доктор, работать с Вами очень приятно. Мы ценим наше сотрудничество и готовы обеспечивать Вашу безопасность. Что мы делать абсолютно не готовы, так это исполнять прихоти. Господин Шульц раскрыл было рот, чтобы возразить, но ему помешало едва слышное постукивание. Он прислушался и сложил руки на груди: «Войдите?». Что-то ещё несколько раз ударилось о дверь: «Пап?» — Лукас робко поднял глаза и оглядел комнату. Антон поспешно поднялся из-за стола и подскочил к двери. Комната в миг утонула в шёпоте, но в его ушах шумела кровь. — Я сделал чай. — смущённо прошептал мальчик. — Правда, нашёл только семь стаканов и две банки. Я сейчас ещё чего-нибудь поищу. Первым не выдержал и затрясся от смеха Расул: — Чай? Ох, малыш, обычно мы пьём что покрепче. За ним подтянулись и другие, заполняя тишину робкими попытками пошутить. Антон выхватил из рук ребёнка увесистый поднос, дно которого было залито липкой бурой массой, среди среднего класса известной под наименованием «чай»: — Не сейчас, вог’обушек, иди наверх. Я вег’нусь и почитаю тебе, хог’ошо? — он мягко хлопнул Октая по спине, подталкивая к порогу. — Шульц, а твой пацан-то повоспитаннее тебя будет, — усмехнулась Рината, милейшая танцовщица линди-хопа всего Гильгена, недавно справившая золотую годовщину с беззаконием. Она поднесла к губам винный бокал, из которого торчал чайный пакетик, и посмотрела сквозь него на люстру. — И как же зовут это чудо? — Г’укас, — сухо ответил Антон. — И сколько же Вам лет, молодой человек? — усмехнулся Расул и взял маленькую чашку в горошек, в ручку которой едва помещался его указательный палец. — Догадался ведь сходить за чаем. Хвалю. Господин Шульц беспомощно посмотрел на Отто и Глэдис, одаривших его такими же растерянными взглядами. Он на секунду потерял хладнокровие, и это не осталось незамеченным. — Ему семь. И сейчас я схожу за чашками, — он хотел сделать Октаю знак, чтобы тот шёл с ним, но ребёнка уже усадили на освободившееся место. Времени разбираться не было, и Антон поспешно вышел за дверь. Тем, кому в прошлый раз не досталось посуды, дважды серьёзно повезло: новую партию чашек хозяин дома взял из одного сервиза, и, кроме того, во всех четырёх не было ничего дешевле двадцати евро. Когда он вернулся, мальчик всё ещё сидел на его месте и, с любопытством рассматривая собравшихся в комнате, болтал ножками. Первым, что услышал врач, стал необычно воодушевлённый голос Ринаты: — Ох, моя внучка тоже без ума от этих лошадок. — Они лунороги, — поправил мужчина в кожаной куртке. — По крайней мере, стоят, как настоящие лошади, — ехидно заметил Расул. Антон прочистил горло, но его появление, казалось, не произвело ровным счётом никакого эффекта. Громче, чем того требовали правила этикета и безопасности, он поставил чашки на стол. Беседа самоустранилась. — Что ж, — он подошёл к своему законному месту, приподнял Лукаса, и усадил к себе на колени. В руках у ребёнка была самая большая чёрная кружка с надписью «Boss». Все остальные бандиты, хулиганы и тунеядцы отхлёбывали из фарфоровых чашечек, винных бокалов и стеклянных банок. — Пг’остите за эту заминку, вода долго кипятиг’ась. Пг’одолжим? Мои аг’ументы вы высг’ушали. Я считаю, что дег’аю достаточно, чтобы с моей позицией считаг’ись. Расул едва заметно улыбнулся, но на этот раз довольно добродушно: — Мы Вас поняли. Интерес у Вас тоже вполне очевидный. На лбу Антона выступили капельки пота. Он сглотнул. Октай тоже сделал глоток и любопытно перевёл взгляд с отца на Расула. — Слушай папочку, Лукас. Он у тебя хороший. А ещё лучше он будет, если начнёт поставлять нам леденцы, — бандит поднял брови и выразительно посмотрел на врача. — Г’еденцы? А что, сахаг’а и жвачек вам уже недостаточно, — возмутился Антон. — Ну, леденцы нам практически дарит наш общий друг, но раз он скоро переедет к бабушке с дедушкой, то пора искать новых друзей. Иначе, ему придётся остаться, — он обратился к Октаю, который, уперев кулаки в щёки, слушал взрослый язык по-настоящему крупного бизнеса. — Вот ты мне скажи, Лукас, разве можно быть жадиной? — Пап, нужно делиться. — Да, — сквозь зубы прошипел Антон. — Нужно делиться. Что г’то я? Надеюсь, этому ябеде там понг’авится, и он не вег’нётся. — Не волнуйтесь, доктор. Каким дураком нужно быть, чтобы уехать от бабушки с дедушкой? Оттуда ещё никто не возвращался.***
Октай узнал, что даже сгибание пальцев может оказаться довольно трудной задачей, когда об этом думаешь. Он хмурил брови, злился и тяжело дышал, но ничего не выходило. Врач всё время останавливал его, просил выдохнуть, но мальчик, не слушал и только с большим рвением пытался выполнить задание. Антон ловил себя на мысли, что упёртость подопечного начинает его раздражать. Тогда он выдыхал сам, а затем успокаивал мальчика: «Уже лучше. Давай не будем торопиться. Отдохнём и продолжим завтра». — Но ещё ничего не получается. Вообще ничего, — Октай поднял на него мокрое красное лицо. Ему с трудом выговаривал слова и не давать голосу трястись. — Для первого дня отличный результат. Ты молодец. — Антон потрепал его по волосам и, покачивая на руках, отнёс в спальню. — Давай-ка ты лучше почитаешь книжку или поиграешь во что-нибудь. Стук в дверь заставил врача вздрогнуть и схватиться за грудь, но Октай даже не поднял глаз. — Кто там так поздно по гостям ходит? — Тихо ругнулся Антон, накрывая мальчика одеялом. — Тётя Глэдис, — отрешённо отозвался он. Антон замер с покрывалом в руках: — Как ты понял? — Так ведь пахнет ей, — Октай поднял брови и смущённо добавил. — Ну, мне так кажется. А ещё это она всегда стучит. Простите, я не то сказал, да? Господин Шульц потёр лоб. До этого момента он считал, что рассматривает возможности ребёнка в лучшем случае через призму их равенства человеческим. В реальности, он лишь замечал те несовершенства, которые при условии, что речь идёт о человеке, назвал бы дефектами развития. Мысль, что он даже представить себе не может, как мальчик ощущает и понимает мир, повергла врача в ужас. Антон помотал головой. Сейчас это было не так важно. С этим он разберётся позже. В конце концов, он и людей не понимал, но никаких проблем в общении не испытывал. Однако, если людей он даже не пытался понять в силу их примитивности, с Октаем дело, по крайней мере, обстояло интереснее. Пока он плёлся к двери, его поразила ещё одна внезапная догадка: не малая часть его привязанности к ребёнку могла объясняться скукой и любопытством. — Я нашла пару приютов, в которые его возьмут, — с порога заявила Глэдис. Антон прочувствовал, как по спине течёт холодный пот: — В каком смысле? Ты хочешь отдать его в приют, не посоветовавшись со мной? Нет! — Ты против? Ты что хочешь его оставить, Шульц? Ты? Антон скрестил руки на груди, нахмурился и понизил голос: — Считаешь, ему будет лучше в приюте, чем со мной? — Откровенно говоря, да. Считаю. Где угодно, но только не с тобой, — она поняла, что приглашения в дом ждать бессмысленно и зашла сама. — у тебя не дом, а притон. Он неожиданно размахнулся и ударил по крышке стола. Две кружки подскочили и как ни в чём не бывало встали на свои прежние места: — А если он уже ко мне привык? Я ему обещал, что не брошу. Что мне теперь, нарушить обещание? Она выпрямилась и, натянувшись, как струна, одарила его спокойным, но строгим взглядом, одним из тех, которые как бы говорят: «Что и требовалось доказать»: — Зачем было обещать невозможное? Я не оставлю его с тобой, Шульц. Там, откуда я родом, таким как ты даже кошек не доверяют. Ребёнок должен быть личностью, а не твоей игрушкой. — С чего ты взяла, что он моя игрушка? Лукаса никогда не заберут из приюта. А если и заберут, — он понизил голос, волнуясь, что у мальчика помимо развитого обоняния хорошим может оказаться и слух, — можешь гарантировать, что он снова не попадёт к какому-нибудь Бухалку? Тебе правда легче отнять у него пускай мизерную возможность жить в семье, чем признать мои попытки исправиться? Я ведь стараюсь. Если ты переживаешь, почему только топишь меня? Почему бы не помочь? Он нагнулся над столом и посмотрел ей прямо в глаза. Она ничего не ответила. Антон понял, что смог подобрать правильные слова. Его негодование сменилось бессильной покорностью: — Пожалуйста, Глэд, помоги мне. Ты здесь эксперт, а я просто хочу, чтобы у него были друзья, семья, своя комната, игрушки. Чтобы он запомнил не только, как его пинали, понимаешь? Чтобы он не плакал, когда я прошу выбрать цвет для комнаты, — он подсел ближе. Глэдис положила руки на колени и опустила глаза в пол: — Шульц, детям нужно много любви и заботы. Постоянно, а не когда тебе захочется. — Понимаю. — Нет, не понимаешь. Нельзя будет просто отдать его, если тебе вдруг надоест. И ты не сможешь использовать его для того, чтобы держать меня рядом с собой. — Глэд, мне кажется, мы всё давно обсудили. Это не я бегу за тобой, это ты бежишь от меня, — он подвинулся ещё ближе и занёс руку, чтобы обнять её плечи, но остановился. Глэдис кивнула: — Я пойду проведать мальчика. Она поднялась и вышла из комнаты, оставляя за собой слабый аромат лимонных духов. Антон в первый раз сознательно обратил на него внимание и поразился тому, как цитрусовый запах противоречил его представлениям об этой женщине. Должно быть, ещё один из её секретов, помогающих располагать к себе. От размышлений его отвлекла вибрация в кармане. Антон раздражённо поднёс телефон к уху: «Да! Кто это?». — Здравствуйте, это Оскар. Вы просили перезвонить… Врач снова вернулся в привычное флегматичное состояние: — Да, помню. Господин Циммерман? Как Ваши дела? — На следующий день после Вашего визита, нам списали все долги. Бандиты уже неделю не появляются. Вы как-то к этому причастны? Скажите, Вы один из них? — Нет, я не бандит. Оставим эту тему. Рад, что всё само обошлось, и моё вмешательство не потребовалось… Антон даже через трубку слышал, как он кусает губы. Ему не верили: — Зачем Вы обманываете?! Когда я могу вернуть деньги? Они наверняка… — Наверняка грязные, это хотите сказать? Господин Циммерман если боитесь, что Вас могут в чём-то заподозрить, то, уверяю, Вы ошибаетесь. Я простой врач. Владелец ресторана помолчал, затем выдохнул и продолжил уже спокойнее: — Пусть так, но мне будет спокойнее, если… — Да, я понял. Больше не побеспокою. Если что, мой номер у Вас есть, — он не успел договорить, как услышал в трубке несколько коротких гудков.***
Шантажом и манипуляциями господин Шульц надавил на руководство гимназии, заставив их принять своего сына. Несмотря на ожидаемые протесты родителей, дети сразу же окружили Октая вниманием. Сначала из любопытства к необычному внешнему виду и протезу, как у роботов в мультиках, а затем и из интереса к нему самому. Мальчикам доставляло удовольствие играть с ним во вторжение трансформеров, и делиться рассказами, подчерпнутыми из энциклопедий и книг. Однако полного взаимопонимания ему удалось достичь именно с кругом девочек. Переводя красного от радости и мокрого от энтузиазма Октая через дорогу, господин Шульц параллельно пытался оттереть с протеза белые пятна корректора, предположительно символизировавшие ногти. Мальчик тряс неумело заплетёнными в косички кудрями и непрерывно лепетал что-то в ответ на простое: «Чему ребята научили тебя сегодня?». Из его сбивчивого рассказа Антон понял только, что Гертруда дала ему заполнить анкету для друзей и похвалила картинку, которую от там нарисовал, а Эрнест из параллельного класса подарил наклейку. Немного по-другому дело обстояло с учителями. — А я говорила, животному не место в школе, — злорадно подытожила директор. Господин Шульц пропустил её замечание мимо ушей: — На него жалуются учителя? — Да, пожалуйста, фрау Крюгер, учитель чтения. Антон поднял бровь и, прищурившись взглянул на неё так, что учительница переоценила свои жизненные ориентиры: — Так. Значит, Вам не понравилось его сочинение, — он расправил плечи, поднял голову и покосился на сына. — Ну и что ты там написал? Октай стыдливо покосился на учительницу: — Я? Ну, мне показалось странным, что… Я просто подумал, зачем принцу Золушка? — Та-а-ак? — Антон наклонил голову в другую сторону и теперь смотрел свысока на преподавателя. Она поперхнулась: — Ну как зачем? Это же любовь! Снова наклон головы. — Но я имею в виду, — Октай выпрямился, как учил отец, и заговорил увереннее. — Он не мог бы за пару минут узнать её как человека. Учительница открыла было рот, чтобы возразить, но одновременно поймала взгляд Антона и инфаркт. — И даже не за внешность… Он даже её лица не запомнил. Он бы и страшнющую старуху выбрал, если бы ей подошла туфелька. Антон снисходительно повернул голову в сторону преподавателя: «И написано грамотно. У него тут два листа размышлений, как я погляжу, в то время как у других по три предложения с пятью ошибками в каждом». — А ещё сегодня его очередь поливать цветы в классе, — неуверенно шепнула она. — Полагаю, мы свободны? — господин Шульц прижал ладони ко губам и закурил. Как и следовало ожидать, сработала пожарная сигнализация. С потолка сначала закапало, а затем и полило. — Готово, — радостно воскликнул ребёнок и вприпрыжку вышел за порог вслед за мрачной фигурой человека дождя. Учиться Октаю действительно нравилось, и вскоре учителя оставили его в покое. Он даже стал отличником, а его рисунки стабильно занимали призовые места в городских конкурсах.***
День не задался с самого начала. Из почтового ящика торчали три бумажки: счета за воду, электричество и использования генетического материала семьи Шульцев© в личных и коммерческих целях: «Господин Клаус Ульрих Шульц и его супруга Урсула Анна Шульц, урождённая Леманн, с прискорбием уведомляют своего сына Антона Макса Шульца о скоропостижной смерти Тиля Вольфганга Шульца, приходившегося ему дедом… Мы всем сердцем скорбим об утрате…», — врач брезгливо высунул язык, по диагонали просматривая написанное на дорогой гербовой бумаге письмо. Он искал цифры и нашёл их: «Вся семья соберётся на поминальный ужин по адресу Лейпцигерштрассе, 7, г.Санкт-Гильген, Баден-Вюртемберг в 18:30 по местному времени». Хотят всей семьёй собраться в его доме, а его самого предупреждают об этом примерно за сутки. Конечно, он мог бы начать возмущаться, но что бы это дало? Весь день он провёл за подготовкой к ужину, в тайне даже от себя боясь встречи семьи с Лукасом. Когда ребёнок вернулся из школы, Шульц-младший потащил его в магазин и насильно заставил выбрать строгий костюм. То, что он выбрал, Антону не понравилось, а потому пришлось подбирать подходящий самому. Он сослал Октая в комнату уже к восьми вечера, ещё раз вычистил квартиру и заказал доставку еды. Остаток дня господин Шульц помнил только приблизительно. На утро господин Шульц проснулся от пробивающегося сквозь веки солнечного света и ощущения сухости во рту. Оторвавшись щекой от стола, он впервые увидел над собой разочарованное выражение лица сына. Антон попытался приподняться, чтобы выяснить, в чём дело, но перед глазами на секунду потемнело, а к горлу подступила обжигающая рвота. Октай подошёл ближе и как смог поддержал его за плечи. Он не сказал ни слова, но его взгляд был направлен в сторону, а тонкие губы – до побеления сжаты. Когда врач выпил предложенный ему стакан воды и немного пришёл в себя, мальчик, не сдерживая слёзы объявил: — Господин Антон, извините, я думаю, мне пора уходить. — Что? Почему, воробушек? Суббота ведь, — он тряхнул головой и в упор уставился на сына. — Вы пьёте алкоголь. Совсем как те люди. И как мои родители. Спасибо за Вашу доброту, но лучше верните меня обратно. Пока я ещё помню Вас как хорошего человека. Антон сглотнул и попытался осознать услышанное: — Обратно? К Бухалку, который тебя чуть не убил? — от такого поворота событий врач протрезвел. — Ты хочешь сказать, он не пил? — Пил, но, — мальчик выдохнул: его голос треснул, а на пол по очереди упали две крупные слезинки, — на него мне плевать, а Вас я люблю, — он размазал слёзы по лицу, — пока. Простите, но я лучше запомню Вас хорошим. Врач почувствовал, как его органы сжимаются в комок, а на лбу проступает холодный пот. Он встал на колени перед плачущим ребёнком, заглянул ему в лицо и сгрёб малыша в охапку. Неожиданно он поймал себя на мысли, что по его собственным щекам впервые за долгие годы струятся слёзы. Он слышал свой несвязный лепет, но тело не ощущало, что говорит он. Голос казался далёким и чужим: — Солнышко моё, ему я тебя не отдам. Если я ещё раз выпью, если тебе со мной будет плохо, я найду другую хорошую семью, обещаю. Пожалуйста, прошу, дай мне ещё один шанс. Клянусь, ты никогда меня таким не увидишь. Октай уткнулся носом в его жилет. Слёзы врача окропляли русые кудри мальчика: — Взрослые делают так, когда им плохо. Не все, но некоторые. И я раньше тоже так делал, но теперь у меня есть ты, и мне это больше не нужно. Я не променяю тебя ни на что. Тем более на это. Антон почувствовал, как по его плечу разливается жар и как он продвигается всё дальше, к ушам и щекам: — Знаешь, мне действительно сейчас тяжело. Но это не потому, что мне трудно с тобой. Ты потрясающий мальчик. Я тебя люблю. Я никому никогда не позволю тебя обидеть. — Я тоже люблю Вас, то есть, тебя, пап. Они так и сидели на полу, пока Октай неожиданно не поднял голову и не начал принюхиваться. Он всхлипнул и вытер слёзы. Антон вопросительно посмотрел на мальчика, и убрал с его лба мокрую прядь. «Дядя Отто», — пояснил ребёнок. Через несколько секунд в дверь позвонили. Антон с Октаем переглянулись, врач улыбнулся, сын ответил ему тем же, и оба неожиданно расхохотались. Забыв о боли в голове и тошноте, отец подхватил смеющегося мальчика на руки, покружил вокруг своей оси и усадил на шею. Отто осмотрел их сверху вниз, закатил глаза, но ничего не сказал. Однако Антон готов был поклясться: уголки его губ дрогнули и поднялись. — Тебе ещё нужна помощь, Шульц? — Ну и где та шлюха, от которой ты нагулял этого выблядка? — проревел Шульц-старший, ткнув в ладонь Октая набалдашником трости и вжав её в стол. Мальчик взвизгнул и, стул под ним с грохотом опрокинулся на пол. Ребёнок повалился вслед за ним, сразу же вскочил на ноги и, пятясь назад, добрался до лестницы. Там он споткнулся и едва не упал снова, но всё же устоял и взбежал по ней наверх. Антон с Отто переглянулись. Адвокат посмотрел исподлобья, ожидая от клиента определённого поведения. Эти ожидания оправдались. И даже больше. Спустя полчаса криков и поисков под каждым кустом, они наконец наткнулись на одинокую тонкую фигурку. Ливень буквально вколачивал мальчика в асфальт. Заметив фары машины Отто и двух мужчин, синхронно распахивающих двери, Октай робко пошатнулся, замер и побежал навстречу отцу. Антон растёр ладонями его хрупкие дрожащие плечи и накинул на них своё пальто: — Дурашка! Что ж ты делаешь? Отто в след за другом выбежал из машины и раскрыл над отцом и сыном зонт: — Мы так переживали! Прежде чем Октай наконец выплакался и смог выговорить хоть слово, прошло некоторое время: — Ваша семья не хочет меня видеть. — Да плевать! Мне тоже их рожи видеть тошно. Вот моя семья, — он развёл руками. — Семья, Зайчик, — вмешался Отто, — это не те, кто предъявляет счёт за каждую копейку, которую на тебя потратили. Это те, кто ночью ищет тебя с зонтиком. Или без него. Антон посмотрел на адвоката с выражением искренней признательности, и только в этот момент заметил, что друг мёрзнет: — Отто, боже, ты же совсем промок. Нет-нет-нет, домой я тебя не пущу. Останешься у нас, всё необходимое я тебе выдам. — запутавшись в длинных ногах, врач выхватил зонт из его рук. — У тебя ведь выходной? — Ну, ты весь вечер был под моим присмотром так что, скорее всего, да. — как он ни бодрился, крупную дрожь всё же скрыть не смог. Антон довёл обоих до BMW и сам закрыл за ними двери. Мокрая рубашка липла к телу, обожжённые холодным воздухом лёгкие словно чесались изнутри, но лицо светилось снова обретённым счастьем и внутренним покоем. — Ты уверен, что сможешь вести? — О, нет, Шульц, тебе порулить я не дам. Лучше уж Таю. От звука сокращённого варианта своего имени Октай хихикнул. Отец усадил его на колени и пощекотал, потёршись своей щетинистой щекой о его висок. Мальчик положил голову ему на грудь, поморщился и вздохнул. — Эй, ты как у меня? Несколько раз за день плакал. Ещё и промок. Голова не болит? Как бы не заболел теперь. Мальчик упёрся лбом в его жилетку и протяжно застонал. — Поспи, — шепнул Антон. — Нет, подожди, я дам тебе таблетку. Октай с трудом проглотил её, облегчённо выдохнул и задремал. Отто посмотрел на них через зеркало заднего вида: — Ну и день у вас сегодня. Добраться бы до дома и отдохнуть хорошенько. — И не говори, — проворчал врач. — Отто, дружище, я тут подумал… Адвокат хмыкнул и поднял бровь. — Я так редко благодарю тебя за всё, что ты делаешь. Ты мне очень дорог. Спасибо. Отто снова посмотрел на него в стекло и улыбнулся: — Боже. На здоровье. Ты превращаешься в настоящего мальчика? Это на тебя так хорошо влияет солнышко? Антон вставил ключ в замочную скважину и только в этот момент вспомнил, что не закрыл дверь. К счастью, всё осталось так, как было, когда он, успев захватить только куртку, выбегал из дома. — Приглашаю Вас на ужин, господин фон Ланге. — Ужины с тобой у меня всегда плохо заканчиваются. — Ну, тогда что скажешь про очень ранний завтрак?