***
— Какой чёрт тебя носил и где? — заорал в трубку Отто. — Шульц! Молись, когда я до тебя доберусь. Я уже в машину сажусь, слышишь? — Меня опять приходили арестовывать, или ты просто переживал? — игриво поинтересовался Антон. — Шульц! Молись всем своим очкастым богам, говорю тебе! Я еду. — Скорее уж Богу мудаков… Так всё-таки первое или второе? — А… что? Ну… — Отто на секунду пришла мысль изобразить помехи на линии, но он растерялся и упустил момент. — … не первое, доволен? —прошептал он.***
— Извините, Вы хотите защищать права этих существ, господин Шульц? Что Вы хотите этим доказать? Почему не права червей? — консультант ответчика присела напротив. Антон поморщился: — Что доказать хочу? Что этот ребёнок с нашего молчаливого попустительства прошёл через ад. Она встали и поправила очки: — Сколько Вам будет достаточно? — Где-то пять-шесть лет за попытку подкупа, — вмешался Отто. — Уладить дело в досудебном порядке не получится. Господина Шульца не интересуют деньги. — Да? А мои данные говорят об ином. — Как бы то ни было, попытка дать взятку записана на диктофон, — позлорадствовал юрист. — Господин фон Ланге, кому как не Вам знать, что это незаконно, неэтично и… — Вы хотите сказать, что попытки подкупа и лоббирование продажи рабов более законны и этичны? Едва ли.***
— Посмотрите на этого мальчика. Котёнок, как тебя зовут? — адвокат поднял брови. Мальчик стоял за трибуной, под которую специально для него подложили несколько крепких деревянных ящиков. Он переминался с ноги на ногу и не решался поднять глаза на дядю Отто, разговаривавшего сегодня как-то странно: — Октай, но дядя Антон иногда называет меня Лукасом. — Дядя Антон – это господин Шульц? — Отто показал на врача, сидевшего по правую руку и, казалось, даже не смотревшего в сторону ребёнка. — Да. — Ты помнишь, при каких обстоятельствах… — он прочистил горло. — Как вы впервые встретились? Ты ведь сейчас живёшь в его доме, так? — Да. Он спас меня и разрешил остаться, — мальчик робко поднял глаза на врача, который наградил его улыбкой и беглым взглядом. Отто пожалел, что вообще решился допрашивать ребёнка. На глазах Октая выступили слёзы: «Что я сделал? За что вы хотите меня наказать?» — он снова умоляюще посмотрел на врача, но не получил ответной реакции. Судья ударил молотком и попросил обвинение успокоить мальчика. — Ваша честь, я думаю, ему будет спокойнее рядом с господином Шульцем. Адвокат защиты с грохотом уронил стул на паркетный пол: — Протестую. Это может влиять на показания. — Принимается. — Господин Шульц – его опекун и единственный человек, которому он доверяет. — пояснил свою позицию Отто. — Кроме разве что госпожи Юхансдоттер. Насчёт неё защита не имеет возражений? Ответчик и её консультант переглянулись: — Протестую. Она тоже свидетель обвинения… — Протест отклонён, — перебила судья и обратилась к мальчику. — Лукас, верно? Успокойся, ты здесь чтобы помочь нам решить, готовы ли мы признать права твоего народа. Ты знаешь, что такое «права»? Ребёнок молча покачал головой. Дверь распахнулась. Вошедшая в зал Глэдис стоически спокойно усадила Октая себе на колени. — Госпожа Глэдис Юхансдоттер, — начал Отто, — клянётесь Вы говорить правду, только правду и ничего кроме правды? — Клянусь. — Ваша профессия? — Врач-педиатр. — Это Вы осматривали Лукаса? — Да, я и истец, господин Шульц. Присяжные зашептались, но были резко прерваны ударом молотка судьи. — Вы можете рассказать суду о его состоянии и развитии? Соответствует ли оно развитию, так сказать, дитя человеческого того же возраста? Она закатила глаза, услышав эту пародию на претенциозною речь: — Разве эта информация не подпадает под врачебную тайну? — Мальчик пока официально не признан человеком, — заверила судья. — Если Вам будет спокойнее, то у нас есть разрешение его представителя, господина Шульца. — Что ж, тогда. Его развитие вполне соответствует указанному возрасту, — она посадила мальчика поудобнее. — С поправками на ненадлежащее обращение и плохие условия содержания. — Что вы имеете в виду? Поясните суду. — У мальчика слабые костно-мышечный аппарат и дыхательная система. Это связано с частой принудительной работой в сырых помещениях. Это что касается тела. Психически он неплохо развит, но, как видите, травмы дают о себе знать. — она прижала голову Октая к своей груди и слегка прикрыла его пушистые уши. — Он отлично говорит, как на немецком, так и на своём родном языке, но на обоих может не знать названия простейших понятий, например, «снег» и «весна». — Вы хотите сказать, что у него есть проблемы с абстрактным мышлением? — судья склонила голову набок. Снова шёпот в рядах присяжных и следующий за ним удар молотка. — Нет, только с назваными для этих понятий. Это достаточно легко корректируется и свидетельствует лишь о том, что с ребёнком не занимались. Сам Лукас демонстрирует выдающиеся когнитивные способности. — Могу я в таком случае попросить Вас объяснить ему, что такое «права»? Вопросы теперь задавал суд, и Отто покорно ушёл в тень. Глэдис повернулась к мальчику и посмотрела ему прямо в глаза: «Представь, что один человек хочет ударить другого? Это хорошо?». — Нет, так нельзя, — настороженно ответил он. — Нельзя почему? Октай поёжился и шепнул, что это было бы несправедливо. — Но ведь тому, кто ударит, станет хорошо. Что если он или она этого хочет? — Ну а другому станет плохо. Это в любом случае несправедливо. В зале суда было тихо. Непривычно тихо для сегодняшнего дня. — Смотри, у тебя есть права. Это значит, что ты можешь делать что-то, что приносит тебе пользу. А ещё эти права защищают тебя от других. Представь себе это, как пузырь. Вот ты в «пузыре», — она очертила руками границы над головой мальчика. — Только я или все остальные тоже? — нахмурился Октай. — Да, и другие тоже. У всех есть такой. Но когда два пузыря… То есть, когда права одного и другого сталкиваются, получается «бум». Ну, то есть спор, конфликт. Неприятно обоим, а поэтому стоит знать права других, но не давать им нарушить твои. Он поднял брови и повернулся к судье: — Получается, у меня такого пузыря всё-таки нет? Судья хрустнула пальцами и сложила их шалашиком: — В этом и дело. По закону – пока нет. Прямо сейчас мы пытаемся доказать, что вы достаточно ответственные и, если вам дадут права, не будете отбирать их у других. — Понимаю. А у людей есть права? — Да, конечно, у каждого в этом зале и за его пределами, — заверила она. Октай снова повернул лицо к Глэдис, и она подтвердила слова судьи. Мальчик на секунду задумался: — А кто им их дал? И почему тогда они отбирают их у других? Судья снова поспешно вмешалась в разговор: — Над этим вопросом уже несколько тысяч лет бьётся всё человечество. Если бы мы знали, они бы этого не делали. Итак, я вполне удовлетворена, — он обратился к Глэдис. — Тест с зеркалом, конечно же, пройдён? — Да, но, если необходимо, мы можем воспроизвести его сейчас. После минутной задержки, в зал внесли зеркало, и пока эксперт подготавливал краску, Октай подошёл ближе и, глядя в него, поправил сбившиеся набок волосы. — Думаю, дальнейшие эксперименты бессмысленны, — потёр ладони Отто. — Последний вопрос и мы тебя отпустим, малыш. Я ознакомилась с твоей биографией. Скажи, тебе не больно вспоминать прошлое? — Не особо, — Октай пожал плечами. — Главное, что господин Антон пока меня не бросает. — Ты всегда называешь его господином Антоном? — Не всегда, — честно ответил мальчик. — А как тогда, если не секрет? Мальчик смутился и, несколько раз сложив пальцы в замок, посмотрел на врача. Тот улыбнулся и кивнул ему. — Ну, иногда. Иногда называю его «папа». Через некоторое время вердикт был объявлен. Единогласным решением присяжные постановили: человеческих прав зверолюди иметь не должны. Октай увидел негодование на лицах взрослых, и поник сам. Держа Антона за руку, он скользил по лужам, не разбирая дороги и думая о том, какие из его слов пустили все усилия прахом. Они подошли к двери, и мальчик с ужасом подумал, что, рано или поздно, придётся прервать молчание. В этот самый момент Антон повернулся к нему: — Что ж, не расстраивайся. Попробуем в другой раз. Когда-нибудь они должны будут признать очевидное. Октай облегчённо выдохнул и вдруг почувствовал, как слипаются глаза.***
Позднее вечером господин Шульц сел на последний двадцать четвёртый автобус и доехал до конечной. Прогулявшись ещё минут сорок, под порывами ветра едва не выпустив зонт из рук, через грязь он всё же добрался туда, куда так стремился. Антон поправил сумку на плече. Он был готов увидеть десятки узников с выступившими наружу рёбрами, маленькие хрупкие ручки, тянущиеся к нему за едой. Но то, что ждало его на самом деле, ошеломляло ещё сильнее. Пытаясь подавить накативший рвотный позыв, он согнулся пополам. Бросая работу в больнице, он убедил себя, что теперь будет помогать отверженным: тем, кого официальная медицина и на порог пустить отказывается. Всё это время он упускал из виду, что те, чью позицию он так отстаивает, далеко не бесправны. На самом деле, защищать нужно было не их, а от них. Неожиданно господин Шульц почувствовал, что уходит под землю. Ему удалось удержать равновесие и не упасть в грязь. Он наклонился, чтобы узнать, в чём было дело, и обомлел: из земли торчал маленький согнутый локоть. Антон сглотнул ком, подступивший к горлу и ощутил, как немеет тело и темнеет в глазах. Он вдруг почувствовал, что летит вниз, словно в ночном кошмаре. Только сейчас он заметил, что территория наскоро огорожена проволокой. Бурые лужи, размытые дождём, уже просачиваются сквозь почву. Владельцы крови уже ожидают, когда она вновь вернётся к ним. На колючей проволоке висит маленькая белая табличка: «Скотомогильник». Господин Шульц ещё несколько секунд просидел в мокрой траве, пытаясь приди в себя. Трупы ещё не начали разлагаться, и свежему, полному озона воздуху, удалось привести его в чувства. Но на сегодня у него оставался ещё один визит. Антон не считал, что безнадзорное размножение животных – то, что нужно этому миру. А потому с репродуктивным здоровьем родителей Октая, которые, как он выяснил, всё это время жили всего в нескольких десятках километров от них, он обошёлся не особо осторожно. Как и со всем их здоровьем в целом. Он вытер руки и лицо, набрал номер одного из тех приютов, о которых говорила Глэдис, снял перчатки, сложил их в сумку и покинул хижину, оставив под столом с дюжину пустых бутылок, а на столе – два ещё тёплых тела. Их глаза смотрели ему в след, но увидеть ничего они уже не могли. Вернувшись поздно ночью и стянув с себя грязные резиновые сапоги, Антон обнаружил, что Октай всё это время ждал его, борясь со сном в неравной схватке. Он подхватил мальчика на руки, поцеловал в лобик и отнёс в спальню.***
Объяснить народу, что люди его не похищали, оказалось для Рейдена непосильной задачей. Всем хватило, однако, и того, что он снова в городе, и недоразумение вскоре было забыто. Через несколько часов он и его солдаты покинули вечевую площадь и разбрелись по домам. — Ты вернулся? — женщина, расчёсывавшая перед зеркалом блестящие чёрные волосы, посмотрела на него через отражение. Согласно традициям, он должен был сказать: «Я дома», — но ни моральных, ни физических сил на условности не осталось: «Ты ведь даже не переживала?». «Нет, ты же взрослый мужчина. Сам разберёшься», — она на секунду прекратила водить гребнем по струящимся прядям. — «Ладно, может, чуть-чуть засомневалась на третий день. Умэ плохо спала и постоянно плакала, пока тебя не было. Боже, что с тобой стало?». Рейден подошёл к кроватке и бережно подхватил младенца на руки. Девочка улыбнулась и схватила крохотными пальчиками его усы. В ответ он улыбнулся ей и потёрся кончиком носа о её носик: «Ой до! Да ты у меня тут бунтуешь? Дочь самурая и плачет! Как это называется, а?». Малышка засмеялась и выпустила из ручек то, что осталось от его и так подпалённой бороды. — Ну, дочь самурая, может и не плачет, а ей можно, — отстранённо пробормотала женщина. Её слова, без всяких сомнений, были направлены на то, чтобы уязвить гордость воина. И они достигли цели, хотя Рейден и не дал её насладиться победой: «Ну ничего, вырастет – будет сама самураем, как тётя Норико или Бии, прости Хейен». Младенец надул носом пузырь и булькнул что-то вроде: «Ба» — «Не “Ба”, а “Так точно, товарищ генерал, есть – поужинать и на боковую”», — он уложил сонную девочку обратно в кроватку, накрыл одеялом и, поцеловав в лобик, молча ушёл в свою спальню.