***
Октай подсел на край кровати, поставил на тумбочку две чашки чая и положил свою искусственную руку на ладонь Рейдена: — Хочу кое-что попробовать. Не знаю, поможет тебе или нет, но мне когда-то помогло. Ты, кажется, говорил, что у тебя было трудное детство? Лицо Рейдена не выражало ни единой эмоции, и воодушевление мальчика вылилось в неловкую попытку прервать молчание: — Ну, не важно. Сядь поудобнее и представь себя в детстве. В тот момент, когда тебе очень-очень трудно. Или очень-очень хорошо. Сколько тебе тогда было? Рейден немного поёрзал и, поджав протезы под себя, пожал плечами: — Ну, допустим, одиннадцать. — Так, одиннадцать, отлично, — снова оживился Октай. Он отдавал себе отчёт в том, что особого энтузиазма у Рейдена не было и быть не могло, и радовался хотя бы тому, что тот отвечает на вопросы. — Так вот. Представь одиннадцатилетнего Рэя. Как он выглядит? — В смысле? Как я, но поменьше. Маленький психолог почувствовал, что нащупал нить, за которую можно было бы уцепиться, сдвинул очки на кончик носа и уточнил: — А шрамов у него столько же или меньше? Допустим, вот этот на лице? Воин недоверчиво посмотрел исподлобья, но всё же ответил: — Меньше, конечно. Правда, в основном, они все на спине. Их не видно. На лице тоже есть, но не тот, который через нос. На щеке один, и губа ещё разбита, — он задумчиво посмотрел вниз, как бы припоминая. — Ухо пока ещё цело. Да и татуировок нет. Спохватившись, что выглядит недостаточно профессионально, Октай схватил с тумбочки шариковую ручку и планшет: «Хорошо», — кивнул он. — «А волосы? Они длинные или короткие?». — Короткие, — не задумываясь ответил воин. — Лет до четырнадцати нам брили головы. — А он, этот мальчик, — Октай заметил, что снова грызёт карандаш и незаметно ударил себя по лбу. После внедрения этой системы наказания грызть пишущие принадлежности он меньше не стал, зато выработал новую вредную привычку – бить себя по голове. — Как он себя чувствует? Он счастлив? Может, печален? — Скорее, — воин поморщил нос, подбирая слово, — задумался? Он смотрит куда-то вдаль и тоскует. — его тон вдруг стал резким и нетерпеливым. — Ну, может устал. Я не знаю. Октай сделал вид, что что-то записал. В его оправдание стоит упомянуть, что сначала он действительно пытался делать запись, но получался, увы, только вид. Он поводил ручкой по бумаге, заметив для себя, что Рейден начинал рассказывать, а не просто отвечать на вопросы. Оказалось, разговорить его не так уж и сложно: нужно было всего-навсего послушать. — А почему он так расстроен, ты знаешь? — Там, — с каждой репликой воин всё больше и больше отворачивался к стене, — много всего. Мальчик пересел так, чтобы хоть немного видеть его лицо. Оно по-прежнему не выражало каких-либо определённых эмоций, но назвать его спокойным Октай ни за что бы не решился. — Много причин? А есть среди них какая-то главная? — Его брат недавно погиб, — отстранённо проговорил Рейден. — Какой кошмар! Бедняги! — шепнул подросток, привыкший сочувствовать и мёртвым, и живым. — А сам Рэй понял, что произошло? Он в первый раз увидел смерть? Мальчики были очень близки? — Нет, нет. Видел и много раз. Со смертью он уже сталкивался… и ещё столкнётся. Это просто часть жизни, — он спокойно отчеканил заученную фразу. Октай сложил руки на груди и склонил голову набок: — А почему тогда его так поразила именно эта смерть? Он был рядом, когда это случилось? — Да, братья пошли купаться на реку, но их смыло течением. Его вытащили, а брат захлебнулся. Собственно… да дело даже не в брате, так бывает. Дело в родителях. Октай снова вспомнил о необходимости что-то записывать, но ему не хотелось отвлекаться ни на секунду. Он был настолько захвачен внезапным порывом Рейдена, что мысль о заполнении бумаг приводила в ярость: — А брат был старше или младше? — На год старше. — Рэй не может признаться родителям? Ему страшно? Или он боится их слёз? — Нет, — воин нахмурил густые брови. — Нет, он только что вышел из дома. Родителям уже доложили обо всём. Мать посмотрела ему пряма в глаза и, — уголок его губы судорожно задёргался при попытке воспроизвести её интонацию, — очень сдержано сказала: «Лучше бы утонул не он, а ты». Рейден громко сглотнул. У Октая появилось стойкое ощущение, что он держится из последних сил, отчаянно пытаясь не указать на свою уязвимую точку и не заплакать: — Это ужасно. Это так жестоко и неправильно. А Рэй? Он плачет? Может, он в шоке? Воин покачал головой. — Что ты сам чувствуешь по отношению к нему. Тебе его жалко? — Я? Да, — он вдруг снова пожал плечами, словно скинув с себя стеклянный купол, — ничего. Кажется, ничего не чувствую. Он сам виноват. Мальчик недоумевающе посмотрел на него: «То есть как виноват? В чём?» — Не знаю, — грустно улыбнулся Рейден. — Лучше бы он и правда умер. Он попытался засмеяться, но Октай не оценил его «шутки». Вместо этого он обхватил холодными ладонями руку друга и заглянул ему в лицо: — Ты считаешь, он виноват в том, что выжил? Это бессмыслица какая-то. Он же его не убивал. Что он мог сделать, если сам тонул? — Не знаю, — выпалил Рейден и закусил костяшки пальцев. Случайно нащупав его рану, Октай испугался и отодвинулся чуть дальше. — Может и убил. Может, он тянул брата на дно. Или что-то ещё, — Рейден ударил кулаком по тумбочке и, видимо, испугавшись своего приступа, повернулся к ребёнку, ища у него защиты и поддержки. — Мальчик тогда об этом думал, или эта мысль появилось позже? Свидетели говорили, что он толкал брата, или это просто предположение? Чьё? — Он не знает. Он только уверен, что все всё видели, и он правда топил брата. Ему кажется, они тыкают пальцем у него за спиной. Но сам он не помнит ничего. Рассказ Рейдена пролил свет на многое. В частности, стало ясно, почему он так отчаянно избегает проточных водоёмов. Более того, он объяснял, почему воин всё же поневоле лезет в воду, если речь идёт о жизни и смерти. Октай стиснул зубы: — Но ведь он совсем ещё ребёнок. Почему эти самые родители не присматривали за детьми? Почему те, кто видели, что они тонут, не помогли? Рейден молча обкусывал губы и смотрел в пол, пока мальчик выкрикивал всё новые и новые вопросы: — Я, — едва слышно шепнул он, — я не знаю. Не знаю я! Ничего не знаю. Ни что такое храбрость, ни про братьев. Ничего! Осознав, что зашёл слишком далеко, Октай опомнился и подавил в себе возмущение: — Прости меня, пожалуйста, — он поправил очки и зачесал взъерошенные волосы назад. — Ладно, забыли. А что бы ты сделал, чтобы его успокоить? Ну, может, ты мог бы ему что-то сказать или погладить по голове. — Не знаю. Ну, обнял бы, конечно? — неуверенно начал старший из Рейденов. — Хорошо, очень. И как ощущения? — У меня или у него? — У вас обоих. Ему стало легче? Октай поднял глаза на друга и заметил, что тот действительно прижимает руки к груди. В его теле чувствовалось напряжение. Оно из последних сил подавляло всхлипывания: — Он заплакал. Он такой, — Рейден сжал кулаки, — горячий и тяжёлый. И мокрый от слёз. Прижался ко мне и весь трясётся. До сих пор не веря в то, что ему удалось провернуть нечто подобное с бывшим генералом и бывалым воином, Лукас мягко заметил: — Рэй довольно чувствительный ребёнок. Он любит, когда его вот так обнимают? — Да, любит, наверное, просто мало кто пробовал, — Рейден снова судорожно сглотнул, на этот раз он уже не пытался сдерживаться. Октай переполз с одной стороны кровати на другую и осторожно обнял друга за плечи: — Ты в порядке? Прижми его крепче, если хочется. Можешь ему что-то сказать. Вслух или про себя. Если тебе нужно поплакать, то плачь. Воин закивал, но мальчик уже успел заметить, как по его щекам заструились слёзы. — Я, — голос Рейдена надломился и задрожал, — я сказал бы ему, что… что он чувствует вещи. Пускай не самые приятные, пускай ему говорят, что это недостойное поведение, но эти чувства помогают совершать правильные поступки. И иногда ошибки. Но… именно они делают, — воин втянул воздух ртом и откашлялся, — делают его им. Нет, не так. Он будет страдать, никогда не станет слепо преданным воином, но зато его совесть будет чиста. — Так скажи ему это, — усмехнулся подросток, довольный колоссальным успехом своего подопечного. — Не могу. Я не достоин говорить этому хрупкому существу о чём-то подобном. — Ладно, не говори, если пока не готов, — улыбнулся Октай. — Вот, водичка. Попей. Рейден принял бутылку из его рук и сделал три длинных судорожных глотка, затем сжал веки настолько сильно, насколько мог. Мальчик насторожился: — Эй, всё в порядке. Он выживет, он же сильный. Пока не такой сильный, как ты, но это только пока. Чем лучше о нём заботишься, тем сильнее ты сам. Октай и сам не понял, как смог выдать что-то подобное, но ещё несколько раз мысленно повторил последнее изречение. Нужно было его записать, пока не запомнилось. — Да, он, — Рейден сделал паузу и задумался. — Он молодец. — Может скажешь ему об этом? — Зачем? — Чтобы он знал это. И становился сильнее. — Ну я, — он выдохнул и расправил плечи, — попробую. Малыш, тебе придётся нелегко. Но ты уж помни, что всё делаешь правильно. Делай как чувствуешь, этого у тебя никто не отнимет. Иногда нужно просто идти, а не прощупывать почву. — Это очень трогательно и проникновенно. Можешь пообщаться с ним ещё, если хочешь. — Спасибо, — шепнул он Октаю и обратился к воображаемой версии самого себя. — Что ж, я всегда буду рядом. Ждать тебя здесь, в будущем. Ты сделал меня тем, кто я есть. Они посидели в тишине пару нескончаемых минут, пока с Рейдена не спало это наваждение. Его щёки и уши покрылись румянцем: — Не ожидал, что отец научил тебя исцелять ещё и душу. Ещё раз спасибо. Октай кивнул, отметив, что взгляд его собеседника прояснился несмотря на то, что глаза покраснели, а веки опухли: — Да не за что. Ты всё сделал сам, я только немного направлял. Главное – вспомни, что этот ребёнок – ты сам. Если ему ты позволяешь проявлять эмоции, то почему тебе этого нельзя? — Не знаю. Меня учили прощать другим и не прощать себе. — Но ведь он и есть ты. Буквально. Рейден промолчал, и Октай не стал его переспрашивать. В конце концов за сегодня они сделали то, что Рейдену не удавалось почти двадцать четыре года. Чтобы разрядить обстановку и прервать молчание, ребёнок перевёл тему: — Знаешь, на самом деле, меня этому научил не папа. Когда он взял меня к себе, я был не в лучшем состоянии. Всё время боялся, что он меня снова выкинет на улицу, плохо спал, часто плакал, ну, ты понимаешь, не доверял ему. И тогда Антон, — он не мог уговорить себя произнести слово «папа», говоря о первых месяцах жизни с господином Шульцем, — отвёл меня к психологу. Это такие врачи. Они помогают разобраться с твоими проблемами и страхами.***
— Хочешь сказать, что люди действительно тебя приняли? Ирука резко рванулась вперёд и едва не сбила его с ног. Однако он успел накрутить поводок на ладонь и потянул его на себя. Собака замотала головой, пытаясь освободиться от намордника. — Не совсем. Это довольно трудно, — Октай покачал головой. — Словно каждый раз нужно доказывать, что ты действительно чего-то стоишь. Каждый раз начинаешь с пренебрежения и, в лучшем случае, доходишь только до симпатии. А потом всё заново. Мальчик наморщил нос и замолчал. Рейден положил руку ему на плечо: — Путь чужака тернист и ведёт к чему-то неплохому, только если бежишь от ужасного. Всегда так было. — Вот! — воскликнул Октай и опустился на колено, чтобы погладить Лесси. — Ты понимаешь. Обычно, когда поднимают эту тему, спорят, кто лучше: мы или они. Но какая разница, если плохо от этого всем? Будь моя воля, я говорил бы о том, что нас объединяет. Рейден присел на землю и почесал за ухом Ируки. Она немного поворчала, жалуясь на ущемление свободы передвижения, а затем опустила морду на колени хозяина. — До сих пор боюсь, что во время ссоры они скажут, кто я. Хотя это не оскорбление, я сам почему-то уже воспринимаю как агрессию. Никто так ни разу и не сказал, но, я знаю, они об этом думают. И стараюсь лишний раз ни с кем не спорить. Рейден лишь смотрел на него, внимательно слушая. Он всегда слушал так сосредоточено, что с ним хотелось делиться переживаниями и важными мыслями: — С тобой так просто. Но даже ты никогда не поймёшь до конца. Как будто я только наполовину человек, и на другую, ну, ты понимаешь… — Если ты об этом, то все мы люди только наполовину. А ты человек наполовину и половину другой половины. Октаю не удалось сдержать улыбку: — Это называется три четверти. Или семьдесят пять процентов. Воин снова промолчал в ответ. — Рэй? А ты не думал о том, чтобы начать ходить в школу? Я мог бы попросить папу договориться с директором. Воин долго подбирал слова: — Я ваш слуга, Тай. Я буду счастлив, если господин Шульц начнёт образовывать и меня, но просить об этом я не имею ни малейшего права. — Он точно согласится, — в глазах мальчика снова вспыхнул огонёк, словно испепеливший душевные страдания, которыми он так откровенно делился ещё минуту назад. — Вот увидишь. Я сегодня же с ним поговорю. Они ещё немного посидели на траве и продолжили свой путь. Вернувшись домой, Рейден покормил собак и принялся за уборку. Октай немного понаблюдал за его неловкими попытками управиться со шваброй и, взяв в руки тряпку, принялся вытирать крошки со стола. — Это теперь моя работа, и я должен научиться справляться с ней сам, пускай и потрачу на это кучу времени. Разве тебе не нужно делать уроки, малыш? Рейден выхватил из рук мальчика тряпку и размазал крошки по столу. Октай поднял брови и закатил глаза. Совсем как тётя Глэдис. — Я всё уже давно закончил, — он перехватил швабру у Рейдена, — Давай я всё же помогу, чтобы мы справились вовремя. Когда я прошу папу о чём-либо, я предпочитаю сначала наводить чистоту. Ну, знаешь, чтобы чувствовать себя поувереннее. — Тактически верное решение, — улыбнулся воин. — Эм, раз уж мы здесь так удачно собрались, я хотел бы кое о чём поговорить. Знаешь, насчёт того, что с тобой случилось, — он заметил, что Рейден нахмурился. — Прости, если я задеваю за живое. Просто это ведь было больно? Рейден кивнул. — Понятно, — вздохнул мальчик. — У вас это тоже считается унизительным? Воин пожал плечами: — Смотря о чём ты. — Если парень нравится парню, — он робко опустил уши, прижал швабру к груди и покраснел. — Ну что? Не смотри на меня так? Не могу я с папой об этом говорить. Мне просто нужно знать, чтобы понимать, нормально это или нет. Рейден прекратил заливать водой стол, который не стал чище ни на крошку, и озадачено сложил руки на груди: — Ах вот оно что. Здесь дело вот в чём, — задумался он. — То, что произошло со мной – насилие, и здесь вообще не важно, кто они, кто я. А если вам обоим комфортно..., то должно быть неважно, наверное… Боже, твой отец мне голову открутит, если узнает, что мы тут обсуждаем. — В этом ничего такого. Он сам пытался со мной поговорить, но просто это как-то неправильно и странно. Ещё раз прости, — мальчик почесал затылок и покосился на пол. — Неловко вышло, да? Зря я это? — Ну, я перед тобой недавно обнимал воображаемого маленького себя, — улыбнулся Рейден. — Давай так: раз стало легче, значит так нужно было. Не успели они присесть, чтобы отдохнуть после выматывающей генеральной уборки, как ключ в замке провернулся. Господин Шульц с порога окинул подозрительно чистую квартиру настороженным взглядом. Рейден молча взял из его рук бумажные пакеты и поставил на стол. — Что это с ним? — шепнул Антон на ухо сыну. — Ничего, просто устал. Пап, я хотел бы вынести на обсуждение нижней палаты домашнего парламента предложение кое о чём. — Об этом? — он покосился на Рейдена, сосредоточенно раскладывавшего продукты по полочкам холодильника. Октай приоткрыл рот и склонил голову набок: — А как ты догадался? — О чём ещё ты говоришь с таким серьёзным лицом, — Антон потрепал сына по волосам, присел на подлокотник дивана и сложил пальцы шалашиком. — Итак, готов выслушать ваш проект. Октай прижал к лицу кулаки и резко раскрыл их. Его глаза блестели, улыбка была настолько широкой, что очки на розовых щёчках приподнялись почти до бровей: — Школа. Искоса наблюдавший за сценой Рейден прислушался. Антон поднялся со своего места, заложил руки за спину и сделал несколько шагов, измерив комнату из угла в угол: — А языковой барьер? — Он уже неплохо понимает немецкий. Ты же видел, как быстро он учится. Можешь сам проверить, — выпалил Октай и добавил уже рассудительнее, припоминая правила игры. — Я считаю, чтобы нас защитить, он должен уметь общаться с людьми и ориентироваться в городе, разве нет? Да и Рэй будет не единственным в классе, кому немецкий не родной. — Что ж, действительно, — согласился господин Шульц. — Это всё, о чём ты хотел поговорить? — Да? — Тогда я приму твоё предложение, но с одним условием. Не уборка, нет. Рейден сейчас не в лучшей форме. Да-да, чёрт, знаю я, что ты давно понимаешь немецкий. Думаю, тебе нужно снова начать заниматься. Поэтому настаиваю на секции каратэ. А ты, Октай, либо ходишь вместе с ним, либо безвылазно сидишь дома в его отсутствие. — Я присоединяюсь к занятиям, — мальчик гордо поднял подбородок. — Отлично. — Отлично. Отец и сын пожали друг другу руки. Рейден беззвучно ликовал в душе, чувствуя возвращение тренировок в свою опустевшую жизнь. По крайней мере, хоть их можно было вернуть.***
Господин Шульц запретил рассказывать Октаю о тех заданиях, которые давал он: по ночам врач таскал телохранителя на свои альтернативно легальные встречи. В основном в качестве устрашающей декорации, однако, как выразился когда-то сам Рейден: «Даже если меч понадобится лишь единожды, носить с собой его нужно всегда». И он уже не в первый раз оказался чертовски прав. В защиту господина Шульца можно сказать, что в тот вечер они шли на рядовую сделку, каких провели уже десятки. Ничто не предвещало проблем. Однако, к его стыду, он всё же потерял бдительность – непростительный просчёт в том ночном мире, который он выбрал полем для своего ремесла. Антон отвернулся, чтобы пересчитать деньги, когда деловой партнёр и двое его сопровождавших потянулись за пазуху. Рейден поднял уши: — Прятайтеся! — крикнул он и кинулся прикрыть своего господина. Антон просочился за стену и оттуда наблюдал, как от неожиданности главный нападавший выронил пистолет, а двое других даже не успели понять, что произошло, прежде чем воин превратил их составляющие в салат. Он наклонил голову набок и резким движением стряхнул с мяча кровь: — Дайте мне какой-нить грант, я тоже его застрелю! — рявкнул он и поднёс к горлу бандита остриё своего Гасителя. Антон выбрался из своего укрытия, отряхнул костюм и похлопал подчинённого по плечу: — Реакции идеальные, а вот над языком ещё предстоит поработать. Кстати, о языке, — он перевёл взгляд на задравшего подбородок и поднявшего руки вверх предателя. — Я мог бы у тебя его отрезать, да только я не оставляю свидетелей. Рейден вытер меч о полы его же дорогого шёлкового, но теперь уже траурного пиджака – чтобы оружие исправно служило тебе и твоим потомкам, нужно подобающе о нём заботиться. Даже от состояния ножен зависит, останется ли он острым или заржавеет. Антон протянул своему подопечному шарф и перчатки: — На вот, весь мокрый. Не мёрзни. Не хватало мне, чтобы ты заболел.***
— А давай! — нахмурил брови Рейден. Мальчик поставил напротив него ещё один стул: «Есть кто-то, с кем ты хотел бы поговорить? Ну, родитель, например, или кто-то из твоей армии? Друзей?» — А что есть «поговорить?» Этот период их взаимоотношений можно было назвать временем экспериментов: экспериментальные методики психотерапии, подготовка к школе, первый опыт общения между собой на немецком. А потому Октай не был полностью уверен, не понял ли Рейден только глагол или всю концепцию «пустого стула». — Ну, тот, по кому ты скучаешь. Или кто, тебя никогда не слушал. Просто те, кому хотел что-то сказать и не успел. — И мне нужно будет представить его на стуле? — уточнил Рейден. — Не очень оригинально. — Зато эффективно. Предыдущее тоже было простым. Ну так ты уже решил, кто? Наёмник запрокинул голову и посмотрел на потолок: — Могут быть сразу двое? —Родители? — Так точно. — Разумеется. Я сначала тоже так хотел сделать, но потом оказалось, что даже не помню, как они выглядели. Попробуешь? Рейден сел напротив стула, опустил голову и сложил руки в замок: — Мать, отец, я, — он набрал воздуха в грудь и опустил глаза, — Я знаю, почему вы так меня ненавидите. Но разве я виноват? Думаете, не вижу, что вокруг меня вечно происходит какой-то пиздец? Но я не знаю почему. Если бы знал, то он не происходил бы. Я бы согласился, что дело во мне. Но вот только не говорите, что братья не привлекали несчастья. — Рейден сделал пару глотков из бутылки, которую они, наученные предыдущим опытом, предусмотрительно оставили у ножки стула – в ней почти ничего не осталось. — Но я же не хотел! Посмотрите на меня, я весь в шрамах. Как будто, — он горько усмехнулся, — как будто я сам не пробовал покончить с этим. Я знаю, я никогда не буду так же хорош, как они. Точнее, как бы хорош я ни был, я никогда не стану ими, — он вылил в рот остаток воды. Его тело тряслось в судорогах. Рука непроизвольно сжала бутылку. Он задышал чаще и с криком швырнул её в стену. Грохот напугал его и заставил раскрыть глаза. Они с мальчиком переглянулись. — А ты говорил, банально.