Гетопадение

      Из-за бокала сердито кашлянули. Со дна тарелки постучали. Антон болезненно зажмурился, положил голову на руки и запустил пальцы во влажные, зачёсанные назад волосы. Уровень агрессии рос, шампанское в бокалах убывало – скандал назревал. Врач попытался поднять глаза и здраво оценить происходящее. Здраво оценить происходящее помешало печенье. Есть объективная реальность, а есть печенье, но нет никакого набора реальных мер. Но есть печенье. Антон грустно взглянул на шоколадную крошку – та не менее многозначительно взглянула прямо в него: он начал есть печенье – этот мир стал ему абсолютно понятен.       Антон знал, что так всё и будет. Так всё и стало. Дети, он почему-то думал об обоих как о «детях», хотя им больше подходил термин «малолетние дебилы», ведь малолетний дебил – это не только возраст, но и состояние души. Так вот: дети в пространстве-времени этого дома жили по каким-то своим собственным законам мироздания – закон Мёрфи тут формулировался куда лаконичнее: «Всё пойдёт не так». Антон не знал, кто это придумал. Хотя почему? Антон точно знал, кто это придумал, но не понимал… Зачем? А главное, ну почему? Печенье словно шепнуло пословицу Зуни: «Из двадцати ошибок ребёнка, не обращайте внимания на девятнадцать!». Проблема была в том, что они решили спуститься по лестнице, связав ноги скотчем. Мироздание явно было готово воспользоваться другой, не менее мудрой пословицей: «Один проёб – два зуба нахуй». Врач всё же занял сторону печеньки – та хрустнула в знак одобрения.       За этой сценой, сидя у стола, наблюдало пять точных копий Антона: отец, две сёстры, Глэдис с дочкой, мать и Отто. Трое последних, впрочем, не так сильно его напоминали. И, собственно, сам Антон. Правда, одеты все были по-разному: достаточно, чтобы отличить один экземпляр от другого, недостаточно, чтобы выяснить повод, по которому они здесь собрались: помолвка или поминки – еда, одежда и лица оставались одинаковыми. Врач решил, что выяснит, услышав, в каком времени поздравляют виновника торжества. Печенька безмолвствовала – настроившись на волну великого цикла жизни и смерти, она давно познала своё место в нём. Кто не сидел тихо, так это собаки. Даже сдержанный Лесси под влиянием Ируки начал потакать самым экстравагантным затеям мальчиков.       Разгорячённые, чуть не лишившиеся ног, которых у них на двоих, к слову, и так было меньше нормы, «дети» подошли к столу. Антон так надеялся, что его сын будет достаточно умён, чтобы не брать пример с Рейдена, но всё получилось, в точности как в том эксперименте с ребёнком и обезьянкой.       Из-за бокала сердито кашлянули. Со дна тарелки постучали: «Челядь не должна находиться за одним столом с благородными людьми! Тем более дамами», — сказал Клаус, отец Антона, спокойным тоном, даже бровью не повёл. После он вызывающе посмотрел на сына. Тот хоть и знал, что произойдёт что-то подобное, совершенно стушевался. Зато внук, переставший робеть с появлениями первых признаков переходного возраста, нашёлся, что ответить: — Рейден не челядь, он… — Это и тебя касается, мал…       Антону было стыдно за то, что он вообще разрешил этим Шульцам снова прийти в свой дом, не говоря уже о чувстве вины перед ребёнком и работником. Да и перед Глэдис с Ингой неловко, ведь могло ненароком зацепить и девочку. Позвал госпожу Юхансдоттер по дружбе для моральной поддержки, а получилось так, словно он ими прикрывается. Да, Рейден, по сути, и был прислугой, но его никто так никогда не называл, более того, о нём так уже и не думали. Отто прочистил горло и ослабил галстук.       Наёмник тронул мальчика за плечо, легонько, но настойчиво. Тот наконец сел на место. Затем Рейден улыбнулся и подмигнул поникшему Антону. Врач успел только раскрыть рот, но не придумал, что можно сказать: слишком сильно увяз в зыбучих песках отцовского авторитета. Консультация с печеньем была уже недоступна по причине исчезновения оного. — Бдит эсполнено, гасподин herr папаша, — провещала «челядь», придав акценту какие-то колоссально-гротескные масштабы и сделав элегантное движение рукой.       «А ведь я и не заметил, как меньше, чем за год он освоил мой язык. Ещё и французский в школе учит. Получается, он знает уже пять», — Антон за почти восемь лет нисколько не продвинулся в изучении родного языка собственного ребёнка. — «С ума сойти, и это мы ещё интеллигенты», — от этой мысли по его затылку пробежали мурашки: уровень агрессии продолжал расти, шампанское в бокалах кончалось, скандал готов был грянуть – Рейден что-то задумал. Глэдис внимательно посмотрела Шульцу-младшему в лицо своими ореховыми глазами и… положила мягкую ладонь ему на руку?       «Дворецкий», надеясь, что никто не заметит или наоборот, желая привлечь как можно больше внимания, высморкался в лацкан пиджака и достал языком до носа. Глаза Антона смотрели прямо на него, душа Антона наверняка бы отлетела в мир иной, если бы не была заблаговременно сдана там в аренду семнадцати различным инфернальным и эфирным сущностям одновременно. Рейден вынес поднос с ароматным куриным пирогом. Что-что, а готовить он научился, спасибо Оракул. Пользоваться плитой он, правда, не умел. Впрочем, сейчас есть проблемы и посерьёзней этой мелочи: — У одного из соседних племён есть традиция, — теперь воин начал и вовсе безо всякого акцента. — Сначала еда достаётся хозяину дома и самым сильным добытчикам. — он, склонив голову, медленно и почтительно, возложил три самых больших и сочных куска на тарелки Антона, Глэдис и Отто. Те по очереди кивнули и улыбнулись ему. — Затем детям и прекрасным дамам. — Инге, Октаю, обеим сёстрам и матери. — А затем, — он опрокинул поднос и соскрёб последний маленький кусочек вместе с крошками Клаусу – кусочек плюхнулся в тарелку. — Затем – старым и немощным… Если что-то остаётся, конечно.       Ни один из Антонов за столом не проронил ни слова, даже шестой, самый маленький Шульц, захлёбывавшийся от восторга и гордости. Не наблюдала за зрелищем только Инга, которая усердно пыталась разделить свой кусочек так, чтобы досталось и Рею.       Из-за бокала сердито кашлянули. Со дна тарелки постучали. Уровень агрессии дошёл до предела, шампанское в бокалах летело со стола, скандал разразился – у Рейдена изначально был какой-то план. Отто под столом дважды сжал ладонь врача. Антон безжизненно зажмурился, плюхнул голову на руки и запустил трясущиеся пальцы в мокрые, взъерошенные волосы. — Am Tisch nicht campieren! (За столом не дрыхнуть!) — взревел Шульц-старший.       Через пару секунд снова началась старая семейная песня на три голоса о том, что Клаус думает о самом Антоне, который в край оскотоёбился, и о его косорылом выблядке с неотёсанным дружком, аранжированная причитаниями матери и неразборчивым бормотанием Антона. Глэдис прижала детей к груди, одной рукой закрывая уши Октая, другой – Инги. Эта сцена заставила господина Шульца-младшего собрать в кулак все силы и сделать с проторенной тропинки шаг в сторону: — А мне счастье в семье дороже того, что люди подумают. Это наш дом и наш стол. Мы тут спим и сморкаемся, когда хотим. Отколебись уже от детей, самодур!       Присоединившись за столом к четырём оставшимся безмолвными Антонам, Отто и Инге, Рейден принялся наблюдать. — Ты стал таким же, как они. Ты стал животным, — освирепев, выплюнул отец. — Посмотри на себя! — Э, — Антон задумался – его мозг был настолько сильно перегружен, что на уголках губ появилась слюна. — Да! Да, я стал животным. — наконец торжественно произнёс он, руками выдрал курицу из куска пирога соседнего с ним «Антона», обжигаясь, закинул в рот и проглотил, не жуя. После этого он залился таким гулким смехом, что чуть не подавился, а, откашлявшись, авторитетно заявил, — Нахуй вилки! Вилки для страдания! Отдаю все мои должные шеф-повару, — он щёлкнул пальцами и, откинувшись назад, подтянул Рэя к себе. Второй рукой он прижал Октая ближе и обнял обоих.       Никто за пределами этого дома никогда не слышал, как смеётся Антон Макс Шульц. Много кто помнит его вызывающую холодок по коже злорадную ухмылку. Для отдельных личностей это воспоминание стало последним в жизни. Но в мире не наберётся и десяти человек, слышавших, как он смеётся от всей души. А повод смеяться у него был. Перед ним сидели две семьи: кровные родственники и те, кто, по сути, даже не относился к его биологическому виду. Но это слишком грубо и объективно. Перед ним были те, с кем он не мог даже смеяться, кто его всячески подавлял и душил и… семья.       Старший Шульц молча встал и вышел из-за стола. Его примеру последовали остальные Антоны, кроме двух «дефектных» – Октая и Глэдис. Перед тем как покинуть дом, Клаус, холодно измерив сына взглядом, попытался дать ему пощёчину, но Рейден перехватил его руку, за что и получил «плевок негодующей буржуазии» в лицо. «Hässlich willkommen!» — улыбнулся слуга.       Непрошенный гость ещё раз плюнул и хлопнул дверью. Антон подумал, что было бы хорошо, если бы его сын брал пример с Рейдена. Было бы хорошо, если бы он сам чаще брал пример с Рейдена. Врач вдохнул намного глубже обычного, вытащил из нагрудного кармана пиджака платочек и протянул наёмнику.       Глэдис, Инга и Отто всё же остались на резко похорошевший званый ужин: — Да, Шульц, признаю: по сравнению с остальными, ты – что-то с чем-то. Но в хорошем смысле. Впредь буду с тобой помягче.       Дом наполнился искренним смехом.