***
Рейден выбил дверь локтем и, прежде чем различить бульканье чувствительными ушами, успел пробежать несколько метров вниз по лестнице. Ирука, заливаясь лаем, опередила его и в три прыжка слетела по ступенькам до самой площадки. Воин последовал за ней и спрыгнул в темноту. Он наступил в сырой цемент, резким движением одёрнул ногу и поморщился, когда шов на левом боку разнылся, напоминая о том, что сейчас Рейден должен был бы лежать в постели. Он успел заметить, как Отто, в растерянности вертевший головой, бросил на него последний умоляющий взгляд и скрылся под поверхностью цементного раствора. «Не дышите!» — только и успел крикнуть наёмник. В несколько шагов приблизившись, к месту, из которого секунду назад торчала русая голова, Рейден нашарил руками воротник рубашки адвоката и рывками подтянул его вверх: «Отто, не дышите! Дышать нельзя!». Боль колола бок и бедро, выбившиеся из пучка пряди намокали и облепляли лоб и шею, но воин только крепче стискивал зубы, пока наконец Отто, весь перепачканный в цементе, не лежал рядом с ним. Рейден подхватил его на руки и лоскутами собственной футболки вытер лицо, прочистил ноздри, уши и рот. Господин фон Ланге по-прежнему не дышал. «Можно! Теперь можно, дышите. Да дыши же ты!» — в каком-то исступлении наёмник прижал Отто к своей горячей, исцарапанной коже и растёр его грудь. Адвокат с трудом разлепил посыпанные частичками мокрого порошка ресницы, сделал хриплый вдох ртом и шумно задышал. — Рей… ден? Рэй? — он поднял дрожащий указательный палец и коснулся им пол футболки, служившей сейчас носовым платком. Помимо грязных цементных разводов, на ней виднелись свежие пятна крови. Отто попытался прижать рану ладонью, но Рейден мягко отстранил его руку и вместо этого провёл по шву своей. Следуя за его пальцем и слегка дымясь, края раны рубцевались. В подвале запахло обугленным мясом, но наёмник выдержал всю процедуру и не издал ни звука: — Теперь я в порядке, не переживайте. Сейчас отведу Вас в безопасное место.***
Пока господин Шульц с сыном разбирались с делами насущными, перед лицом Рейдена разворачивалась настоящая судебная драма. Он ещё утром заметил, что его заступник нервно озирается по сторонам и без устали заглядывает в телефон. Сначала воин списал подобное странное поведение на смущение из-за излишней откровенности ночью. Но после к нему прибавились ещё загадочные звонки. А голос господина фон Ланге между тем становился всё жалобнее и тише, пока в один момент не растворился в скрипе двери. Однако тело взяло своё, и Рейден забылся тяжёлым горячечным сном. Проворочавшись всего полчаса и проснувшись на закате, он сразу понял, что что-то не так. Октай с его острым нюхом и горьким опытом, мгновенно догадался бы, в чём дело, но, наёмнику пришлось потратить несколько драгоценных минут на безрезультатные поиски своего коллеги-слуги. Свет горел, из крана лилась вода – но ни следа присутствия адвоката. Рейден добежал до дома Шульцев как раз тогда, когда отец с сыном ещё неспеша брели из школы. Немного покричав на лестнице и убедившись, что никого нет, он схватил Ируку за ошейник и сунул ей под нос рубашку Отто, которую, прежде чем отправиться в путь, сорвал с себя. Лёгкие и горло горели, в пустом животе эхом отзывалось биение сердца.***
Отто сделал порывистый вдох, сплюнул кровь и сполз вниз по стене: — Они били меня по животу… битами, представляешь? Сказав это тихо и, как показалось Рейдену, едва ли не отстранённо, юрист вдруг задрожал, всхлипнул и всем телом прижался к его испещрённому шрамами торсу: «Конечно, представляешь». Воин обвил Отто руками и молча похлопал его по спине. — Я имею в виду, зачем, — он провёл пальцем по одному из рубцов у него на плече, — зачем бить человека по животу, если собираешься закатать его в бетон? Ты знаешь, Рэй? За что так с нами? Аккуратно стягивая с Отто мокрую одежду, Рейден пожал плечами: — Цементный раствор. — к чему-то сказал он и посмотрел вдаль. — Кто знает? Жестокость наших видов порой не знает границ. Рейден накинул на его дрожащее голое тело потрёпанную куртку. Круг замкнулся. Спустя столько лет она наконец вернулась к законному владельцу. Воин вдруг замер и задумчиво произнёс: — Впрочем, как и милосердие. — он тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение. — Ладно, давайте-ка ко мне на спину. А, нет, постойте, — он достал из кармана перемазанных кровью и цементом джинсов светло-жёлтый кошелёчек из фетра в виде собачки – подарок Инги, а затем подхватил адвоката на руки. — Держитесь за шею. Надеюсь, нас пустят в трамвай. В таком виде. Ещё и собаками. Фон Ланге расплылся в улыбке и ничего не ответил. Услышав своё имя, Ирука завиляла хвостом и отпрыгнула от цементной бездны, в которую была готова из любопытства засунуть лапу. — Господин фон Ланге, я должен слышать ваш голос. Говорите со мной, пожалуйста. Отто попытался согреться, немного поёрзав на его руках: — Можно вопрос? — Да, конечно. — Как ты меня нашёл? Рейден кивнул вниз: — Ирука. Собака моя, вот, — пёс поднял уши и наклонил голову. — Ваш запах остался на одежде. Кстати, вы мёрзните? Если да, то, — его чёрные растрёпанные волосы поднялись вверх – обоих охватил огненный ветер, на этот раз не причинявший никакого вреда. Отто крепче уткнулся носом в грудь «коллеги»: — Тебя в таком виде в трамвай не пустят.***
Рейдену помогли подняться с дивана в приёмном покое, и он, опираясь на костыль, поковылял в палату к больному «коллеге». Когда дверь скрипнула, Отто нервно дёрнулся, но, увидев на пороге своего спасителя, приветственно приподнялся на локтях. Воин вытер ноги и почтительно кивнул: — Господин фон Ланге… — Господин Андо. Спасибо. Тебе пришлось многое вытерпеть. Да ещё в твоём-то состоянии. Я твой должник, — он попытался рассмеяться, как делал всегда, но в этот раз вместо простодушного гоготания вышел лишь хриплый кашель. Рейден подсел на край постели, положил ладонь на его колено и поддержал за плечо, чтобы не дать адвокату завалиться вперёд. Бинты на животе намокли. У обоих. — Никакого долга. Вы, — он вспомнил ночной разговор и поправил себя, — ты несколько раз спасал меня, я помог тебе. Отто вздохнул и подался вперёд. Рейден сделал то же самое, а затем легонько притянул «коллегу» к себе. Их губы коснулись. Наёмник почувствовал на разбитой щеке не свои солёные слёзы. — Извини, я, — замялся юрист, его лицо и уши, и так всегда покрытые румянцем, теперь горели. — А-а-а, да что же это такое? Проклятые обезболивающие! Язык не слушается. Вы мне… Ты очень мне нравишься. — За что же Вы тогда извиняетесь? — усмехнулся Рейден. — У Вас отличный вкус.***
Глэдис ущипнула Антона за бок, но сделала это гораздо слабее, чем обычно. Он явно был озадачен, но, измерив знакомую взглядом, решил списать всё на её моральную и физическую усталость. Врач едва успел отвернуться, чтобы выпустить дым изо рта, как вдруг услышал тихое: — Всё-таки… это была не твоя вина. Так уж извинялась госпожа Юхансдоттер: сдержанно, одним утвердительным предложением. Сам Антон никогда не наблюдал столь редкое природное явление вживую. Но о нём слагали легенды. Не поднимая глаз, она перехватила зажжённую сигарету из его рук. Жест, смутно напомнивший Антону о чём-то важном и заставивший сердце сжаться: — Ты куришь? Кашель явно дал понять, что педиатр за жизнь не сделала ни одной затяжки. — Ясно. Вообще-то я сам решил бросить. Но сегодня был тот ещё денёк… Эту нашёл в вещах Отто. Думал, сделать её последней, но не судьба… Не успел он договорить, как она протянула переходящий табачный факел обратно: — Отто получил за свою адвокатскую деятельность, не за тебя. Ещё одно странное совпадение за два дня, и наглядный пример, что «“После” не значит “вследствие”». Я стала об этом забывать. Извини. — Неважно. Вообще-то, я не только курить бросаю. Я больше не тот заносчивый подросток, мне есть, о ком волноваться. — он затянулся и выпустил дым в противоположную от датчика сторону. — Я выхожу из игры. Она склонила голову набок. Совсем как делали Рейден, Окай и Инга: — Из таких группировок можно просто отпроситься домой? — Нет, я готовлю себе замену. Не поверишь, это Сауронов. Окко, наш бывший главврач. Ничуть на меня не злится, представляешь? Говорит, мол, спасибо, брат, спас меня от серой жизни, погрузил в серую мораль. Они переглянулись и рассмеялись. Глэдис положила руки на колени: — А что, если тебя убьют или посадят? Ты ведь станешь не нужен. — Если меня убьют, их грязное бельишко станет достоянием широкой публики. Я не могу рассказать, как, но я об этом позаботился. И ещё о том, чтобы они знали, что я позаботился, — хирург стряхнул пепел сигареты в цветочный горшок. Слишком зелёные листочки оплавились, и струйка дыма от них всё же долетела до детектора. — Тьфу ты, чёрт! — сдержанно ругнулся он, то ли на отсутствие живых растений в заведении, и так напоминающем о смерти, то ли на окативший их игрушечный, такой же неживой, ливень. Она смотрела на Антона в упор, но словно не замечала того, как он суетится и стряхивает с себя капли: — Что ж, я не знаю, что сказать. Поздравляю, разве что. Если бы он сейчас поднял глаза, то увидел бы, как, словно радуга после дождя, просияло её лицо. Но он их не поднял: — Спасибо и прости меня. Я виноват перед вами всеми. А ещё я хотел спросить… Глупо, но, вдруг ты знаешь что-нибудь про парня с оленьей головой… Глэдис вздрогнула. Он застал её врасплох. Однако ни его самоуничижительной речи, ни её, на этот раз, вынужденно откровенным ответам на ключевые вопросы не суждено было состояться: Рейден, весь бледный и мокрый, вылетел из палаты и, сделав неловкий широкий шаг, едва не поскользнулся. Вдруг он услышал окрик Глэдис, почувствовал руку Антона на своём плече, выдохнул и немного расслабился. — Рейден, мне нужно с тобой серьёзно поговорить. Эта ситуация... эта ситуация наглядно демонстрирует, что между нами существует некое, — он поднял глаза на подчинённого, — недопонимание. Ты меня боишься? Рейден смотрел в пол и буравил носком туфли мокрый паркетный пол. — Боишься? — повторил Антон. — Дело не совсем в этом. Просто, знаете, Вы мой хозяин, я – Ваш слуга. Ко всему прочему, Вы человек, а я… — И что с того? Я понимаю, в такой уж культуре тебя воспитали. Я прочитал «Бусидо» и многое понял о твоём мировоззрении, но… Рейден поднял брови и одарил обоих врачей вопросительным взглядом: — Но, — он обратился к Глэдис, — разве господин Антон знает древний язык? — Рейден, раскрой глаза! Это японский. Эту книгу написали люди. — входил во вкус Шульц. — Написали, а потом перевели на немецкий. Воин молча стоял и смотрел на них, непонимающе хлопая глазами. — Солнышко, Антон прав: твоя цивилизация построена по заветам случайно найденной книги. Не то чтобы это было плохо, — она обняла парня за плечи. — Культура моей страны тоже строилась на осколках мёртвых цивилизаций. И теперь она стала одним из ведущих государств мира. В школе ты узнаешь про эти события. Но сейчас это не так важно. Скажи что-нибудь, не молчи. — Я, — замотал головой он, — я не могу. Мне нужно всё обдумать, за сегодня столько вещей произошло. — Конечно, мальчик мой, только сначала выслушай. Впредь я не буду заставлять тебя работать по ночам. Пока ты не закончил школу и не выбрал профессию, продолжишь защищать нас. Если потребуется. Но на сознательные риски я больше не пойду. И тебя толкать не буду. Рейден поднял голову и задумчиво кивнул, Антон поклонился ему. Глэдис сделала то же самое в знак уважения к обоим.***
Рейден играл на гитаре только для себя и для тех, кого признавал семьёй. На это его скромных способностей хватало с лихвой. Хотя природный талант воина к музыке трудно было не заметить, поступать в музыкальную школу он не стал, и сейчас, ковыряя в носу и закинув ноги на сидение спереди, готовился услышать выпускное выступление Октая. Человек перед ним, родитель одного из гобоев, раздражённо обернулся и прогнусавил: «Дорогая, пошли пересядем. Нельзя в филармонию с животными. С животными-то нельзя», — он посмеялся в ус над своей собственным остроумием. Рейден огляделся вокруг и пожал плечами. Два года, да даже год назад Антон от стыда закрыл бы лицо руками, но сейчас он передразнил почтенного гобоя за его спиной, а после вскинул брови и ехидно улыбнулся старавшейся протиснутся меж рядами пышной особе, когда она подбирала пушистые края голубого платья. «Поразительно, что делает с людьми появление второго “ребёнка”», — легко заключил он. Свет внезапно начал тухнуть, над сценой зажглись софиты. Рейден вздрогнул от неожиданности как в тот раз, когда врач с сыном учили его пользоваться светофором. Затем страх уступил место любопытству, и он уставился вперёд. Заметив Октая, воин завертелся в кресле, указывая начальнику пальцем на необычную картину. «Discovery», — пронеслось в голове господина Шульца. — «Шимпанзе бонобо в неестественной среде обитания». Мальчик стоял посреди сцены, положив скрипку на грудь и подставляя опущенную кудрявую голову под блеск софитов. Перед выступлением он никогда не собирал волосы, и за это на него нередко жаловался преподаватель. Врач почему-то вспомнил это, и тут… … и тут грянул гром. Очень долгий гром. Скорее, гроза. Антон будто бы выпал из реальности. Зал словно опустел, и теперь он, ища для себя твёрдую землю, повернул голову в сторону. Рейден широко распахнутыми глазами, не моргая, наблюдал за его сыном. Волчьи уши стояли торчком, казалось, ещё немного, и у него изо рта потечёт слюна. Воин был очарован музыкой, а человек – заворожён тем, как он её слушал. Врач повертел головой: никто кроме его полудикого подопечного не слышал то, что стояло за механическими колебаниями молекул в воздухе. Все были поглощены далёкими размышлениями, даже сам господин Шульц. Он догадался, что никогда и не смог бы понять. Свиридов. «Метель». Антон перевёл взгляд на Рейдена, так нелепо смотревшемся в классическом костюме под классическую музыку с языком, застрявшим в носу. Воин не знал, кто написал романс. Он даже не знал, что такое романс. И тем ни менее, на сцене играли для него. С недавних пор господин Шульц начал отмечать странности в поведении сына: Октай стал относиться к миру, в особенности к Рейдену, немного иначе, нежели раньше. Услышав шутку, прежде чем засмеяться, подросток первым делом смотрел на него. Он словно ловил каждую минуту, проведённую в его компании. Наёмник, казалось, не обращал на его робкие взгляды и жесты никакого внимания. Хотя, впрочем, он лёгкая душа, действительно мог ничего не подозревать. Октай то кис в доме, то летал по комнате, жалуясь, что отец пропустил сегодня лучший закат, который только можно увидеть в жизни. Врач только пожимал плечами и не вмешивался. В конце концов, ему уже шестнадцать. Это нормально для его возраста, должно скоро пройти само.