“И в норе, где не достанут псы
Тихий шёпот раненой лисы
Проклинает та свою любовь”
Green Apelsin
— Глэд, привет, это я. Он услышал протяжный, полный боли и смирения вздох, затем усталый голос госпожи Юхансдоттер: — Шульц, кто на этот раз умирает и нужно ли прятать детей? Он улыбнулся так, чтобы она смогла догадаться об этом даже через трубку: — Нет, на этот раз никто не умирает, я просто хочу поблагодарить тебя за всё и пригласить на кофе. — Ты всегда звонишь либо когда в лесу что-то почти сдохло, либо если у тебя есть какой-то конкретный вопрос. Выкладывай вопрос, на работе сейчас завал. — Я думал, у вас в стране принято делать перерывы на кофе, разве нет? Послышалось молчание, затем она быстро объяснила, что такая традиция есть, но сейчас она слишком занята, и, если, он через пять секунд не начнёт излагать суть дела, она повесит в трубку. Через секунду госпожа Юхансдоттер добавила, что оставляет за собой право сбросить даже после того, как Антон задаст вопрос, если он ей не понравится. — Да, должен был понимать, с кем разговариваю, прости. Мне просто показалось, что ты знаешь о Рейдене что-то, чего не знаю я. Что с ним не так? — В каком из смыслов? — раздражённо переспросила она. — С ним много чего не так. Начать хоть с отражённых органов и отсутствия необходимости покупать зажигалки. — В том смысле, в котором я удаляю ему аппендикс, через полгода он снова отрастает и воспаляется, а ты даже не делаешь вид, что удивлена. Она скрипнула зубами: — И это всё? Кажется, ты знаешь тех, у кого разузнать на этот счёт. — она прикусила язык, поняв, что выдала себя. Область её знаний простилалась куда глубже, чем догадывался Шульц, и теперь он об этом знает. Она перевела дыхание: — Ладно. Ты помнишь, когда Октай в последний раз болел? Когда с тобой в последний раз что-то случалось? Антон замолчал. В последнее время с ним и правда ничего не случалось. Ни одного пореза, ни одной простуды. Всё детство болезненный и хилый Октай теперь, словно солнце по утрам, посещал все контрольные, в то время как медицинская карта сильного и выносливого воина уже разваливалась от переизбытка подклеенных страниц. И проблема была не только в иммунитете. На него сыпались все шишки, и вправлять кости господину Шульцу приходилось едва ли не чаще, чем лечить ангину. Пару месяцев назад врач уже ловил себя на мысли, что работает на воина, а не наоборот. Тишина висела на линии неприлично долго, и первой её нарушила Глэдис. — Ты что, очки там снимаешь? Не проверяй. Ни застарелые травмы, ни потерянные конечности, ни зрение он вам не исправит. Какая-то сила подталкивала Шульца спросить нечто вроде: «А разбитое сердце вылечит?». Однако ему хватило здравомыслия воздержаться: — Э, это как про кошек говорят? Что они на себя боль хозяев берут. — Вроде того. Он щит. Живой щит. Не скажу, родился таким или прокляли. Это у него спрашивай. Знаю только, что он – каменная стена для тех, кто близок ему духовно и физически, — снова повисло неловкое молчание. — В смысле расстояния. На карте. Антон вдруг вспомнил, что когда-то слышал похожее словосочетание. «Живой щит», — пронеслось в его голове, словно бы это произнёс кто-то другой. Висок вдруг кольнуло и обожгло холодом. Он почувствовал, что по спине пробежали мурашки, схватился за сердце и опёрся второй рукой о стену. — Эй, Шульц? Ты ещё здесь? — А? — растерянно вскрикнул он и встряхнул головой. — Прости, задумался. Не бери в голову. — Только не узнавай, откуда я это знаю. Рассказываю только ради Рэя. Чтобы вы берегли себя и не подставляли его больше. До того, как она попросила, он даже не думал спрашивать. «В другой раз», — решил он. На этот раз сам: — Спасибо, Глэд, ты просто ангел. Кстати, моё предложение ещё в силе. Будет время – напиши, договоримся. И вообще, я к твоим услугам. — Да, конечно, — сухо ответила она, как будто это и так подразумевалось. — А вообще, как ты? Как дочка? — Всё хорошо, почти стала отличницей в этом году. Всё из-за математики. Как там твой цирк поживает, барон? Антон засмеялся, и она почувствовала абсурдную радость внутри. — Галка, да у тебя появилось чувство юмора, — заметил он и гордо добавил. — Тай закончил музыкальную школу, отличник, как обычно. Рейден в этот раз без троек. Оба сдали на пояса. Этим летом в качестве поощрения планирую отправлю их в лагерь. Там верховая езда. Моему японскому гусару должно понравиться. — Рада за вас, мальчики. — без доли притворства шепнула Глэдис. Повисло неловкое молчание. — А что там насчёт работы? — вдруг спросила она. — Скоро узнаешь. Паузы становились всё чаще и длиннее, но они всё не клали трубки. — Ну, если что, звони, — наконец сдалась она. — Не только когда что-то случается. — Обязательно, — выпалил Антон и сбросил. Он положил телефон экраном вниз и, растирая лицо руками, и порывисто выдохнул. Совсем рядом, меньше чем в пяти трамвайных остановках, Глэдис Юхансдоттер сделала то же самое. За один телефонный разговор она выдала о себе больше информации, чем за всю свою нечеловечески долгую жизнь.***
Рейден стал всё чаще отсутствовать дома. Когда Шульцы ужинали без него, мальчик чувствовал смутную тревогу, но, когда они стали обедать вдвоём, Октай потерял покой. Он не задавал вопросов: его нос и так знал все ответы. Однако мозг до последнего отказывался их принимать. Однажды подросток всё же сломался под тяжестью нахлынувших чувств и страхов. Когда воин снова не вернулся домой, он, ведомый обонянием и интуицией, пробрался под окна дома Отто, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и заглянул внутрь. И увидел их вдвоём. голых по пояс. И счастливых. Они ходили, что-то рассказывали друг другу, смеялись, целовались. Мальчик почувствовал знакомый горький привкус разочарования. Его снова предали. Мир рушится, а руки тряслись. Не помня себя, он изо всех сил ударил кулаком по оконной раме. Кулаком здоровой руки. Стекло разлетелось на мелкие кусочки. Отто и Рейден, вздрогнули, наткнулись, как струны, и прислушались. — Всё в порядке? Тебя не зацепило? — Да нет. Должно быть, хулиганы. Пойду посмотрю, что кинули. — Нет, стой. Не ходи один. Подожди, я только халат накину. Дверь распахнулась, но, поддерживая окровавленную ладонь, Октай уже успел шмыгнуть за угол дома и скрыться в колючих розовых кустах. Его грудь вздымалась, как у больного малярией. Он не помнил, как добрался до дома. Знал только, что собаки залаяли, а он сам наскоро перевязал руку в темноте, потому что успел вытащить осколки при свете уличного фонаря. Затем он, видимо, бессильно рухнул на постель. Ветерок колыхал занавески, а он, задыхаясь, плакал в подушку. Щёки обжигали собственные горячие слёзы. Так он проплакал ещё несколько часов, но под утро всё же смог забыться тяжёлым, не позволившим отдохнуть от пережитого, сном. Утром, когда Антон поднялся будить сына в школу, обычно бодрый подросток не смог разлепить воспалённых век. — Воробушек, ты не заболел? — врач губами дотронулся до его лба. — Голова болит? Мальчик только вяло прикрыл глаза, пряча раненую руку под тонким пледом. — Я звоню в школу. Ты сегодня никуда не идёшь, молодой человек. Ничего важного не пропустишь, оценки уже выставлены. Лукас что-то глухо простонал и попросил закрыть дверь. Мучительно долгий, наполненный бредовыми снами день прошёл, наступил вечер. Сердце Октая замерло, когда он услышал на лестнице тяжёлые неуверенные шаги того, кого так долго ждал. Он сжался, предчувствуя минуту, когда откроется дверь. Вот наконец полоска света начала быстро расширяться, и Лукас откинулся на подушку, притворяясь спящим. В комнату вместе с тёплым светом скользнула не менее тёплая тень: — Эй, зайчик? — шёпотом позвала она и, вспомнив о правилах приличия, постучала по стене. — Не спишь? Лукаса словно полоснули ножом по груди: так ко всем обращался Отто. Парень скривился, сделав вид, что просыпается и слегка приоткрыл один глаз. Голова до сих пор болела, и он сразу же зажмурился, почувствовав, как к горлу подступает желчь. Он вдруг вспомнил, что не ел со вчерашнего утра. Рейден зашёл и осторожно, пытаясь не причинить неудобств, сел на самый краешек постели. Его путь освещали слегка потускневшие звёзды на потолке. Он положил тёплую ладонь на плечо подростка: «Ты как?», — голос воина был полон жалости и заботы. Лукас стряхнул его руку и отвернулся к стене. — Голова болит? Принести тебе чего-нибудь? Мальчик зажмурился, чтобы не заплакать, помотал головой и случайно всхлипнул. — Эй, ну ты чего? — Рейден пощупал его лоб. — Вижу, ты пока не в настроении. Я зайду попозже. И позову твоего папу, хорошо? Воин поднялся с кровати и уже положил ладонь на ручку двери, но вдруг что-то ударило его в спину и отскочило в сторону. — Как ты мог? Ты же мой муж! Мой! Я спас тебя. Я тебя поцеловал. Рейден поднял бровь и догадался, о чём шла речь, только когда его взгляд упал на перевязанную руку подростка: — А подглядывать, вообще-то, некрасиво, — совсем растерявшись, нравоучительно, но не строго произнёс воин. Парень подскочил к нему, встал на носочки и воскликнул только начавшим ломаться голосом: — Я спас тебя! Помнишь. Я! Я тебя поцеловал на той площади. Ты мой! Он был уже одного роста с Рейденом, но, по привычке, в спорах с ним продолжал вставать на цыпочки. — Эй-эй, подожди-ка секундочку, — продолжил Рейден уже серьёзнее и несильно сжал его запястье. — Да, я работаю на тебя и на твоего папу, но я не ваша собственность. Я такой же, как и ты. Меня нельзя продавать и принуждать. Лукас раскрыл рот. Это был совсем не тот воин, к которому он привык. Он говорил, как человек, он задавал вопросы, он думал самостоятельно. Это всё дядя Отто! «Адвокат!» — заскрипел зубами Октай. После общения с ним Рейден стал таким. Он потерял всякое понятие о чести и преданности. Люди его испортили: — Да ты! Ты… Рейден разжал руки. Нахмурившись, он повернулся к выходу из комнаты: «Этот разговор окончен». Хлопнув дверью, он оставил Лукаса одного посреди тёмных звенящих стен. Они словно осуждали мальчика. Однако его сознание слишком ослабло. Он рухнул на пол. Октай слышал, как Рейден в три прыжка спустился с лестницы, схватил ветровку, ничего не объяснив Антону, хлопнул входной дверью тоже, но уже заметно тише, и вышел из дома. Лукас знал, что к этому моменту он, должно быть, успел досчитать только до пяти. Почувствовав, что отец поднимается по лестнице, подросток заполз под одеяло. На все вопросы он отвечал уклончиво. Ничего не добившись, господин Шульц печально вздохнул, вытер руки о фартук и снова спустился вниз, где с истерическим бульканьем его отказывался дожидаться бульон.***
— Я только что из отдела кадров. Полюбуйтесь, — Ганиман замахнулся, и жёлтые папки ударились о стол – из самой верхней выпали личные дела. Курту Мюллеру, заведующему отделением интенсивной терапии, пришлось лечь животом на стол, чтобы дотянуться до документов. Его взгляд скользнул по первым двум и остановился на третьем. Мюллер несколько раз перечитал имя кандидата на должность хирурга и посмотрел на главврача исподлобья: — Он что? Он хочет вернуться? К нам? Ганиман всплеснул руками, несколько раз кивнул, а затем истерически рассмеялся. Фрау Йохана, заведующая пульмонологией, потянула документы на себя. Едва увидев резюме хирурга, она поперхнулась и закашлялась: — Он там совсем ополоумел? — отдышавшись, она добавила, — постыдился бы. Главврач снова развёл руками. — А почему бы и нет? — вмешалась Гретхен Гольденберг, сумевшая, несмотря на юный возраст, стать заместителем Ганимана. — При нём в хирургии была минимальная смертность, — она улыбнулась, от неловкости хихикнула и добавила, — кажется. — Зато по городу максимальная, — вмешался ведущий анестезиолог. — Сколько ампул подотчётных растворилось за проходной? — Выставил нас полными идиотами. Боже, и какими проверками это обернулось для Сауронова? Вспомнить страшно. Вся больница словно под дулом всевидящего ока! Ганиман всегда был честен с собой и в тайне отдавал себе отчёт в том, что лукавит. В конце концов именно этот инцидент открыл ему дорогу к креслу главврача. А теперь его заместитель пытается дестигматизировать Шульца. О нет, во вверенном ему заведении второй раз такой фокус не пройдёт. Как и Шульц не пройдёт! — Да, но если он всё осознал и понёс наказание, то… — шепнула Гольденберг. — Чёрта с два он что-то понёс! — прорычал главврач и хлопнул файлом о стол. — И чёрта с три усвоил! Этот драный лис выкрутился и нас же выставил виноватыми! — И кому он их продавал ещё неизвестно, — заметила сердобольная Йохана. — Глэдис, детка, расскажи, как из твоего отделения малышей к Хенрику пачками переводили. Нарколог кивнул в подтверждение её слов, а до этого сидевшая тихо госпожа Юхансдоттер поднялась со своего места. Коллеги осознали, что именно её слово окажется решающим. Ганиман почувствовал облегчение – всё складывалось идеально. Глэдис не особо ладила с добренькой Гретхен, а Шульцы ей были противны как вид. — Тот факт, — начала она и невольно замолчала, словно не веря, что говорит такое по собственной воле, — тот факт, что мы сейчас обсуждаем не трёх кандидатов на место, а то, нужно или нет взять на должность господина Шульца, говорит сам за себя, — она упала на стул и отвернулась к стене. Конференц-зал погрузился в молчание: она была права и теперь это имя стало можно называть вслух. — Антон просто лучший, — подытожил травматолог. — Да, склизкий мужик, но зато работу свою делает на уровне. Мы с ним такое суфле на ноги ставили. — Действительно, кто мы такие, чтобы лишать человека шанса? Сам с ними тогда был. У меня и снимки есть, — согласился рентгенолог. — Не стыдно интернам показывать, память на всю жизнь. — Вот мы его не возьмём, а из-за этого кто-то погибнет. И что тогда? — Вы полагаете, он-таки захватит власть в стране? — съехидничал психиатр. — Коллеги, а вы не думали, что он просто хочет повторить этот свой «подвиг»? — вмешался главврач, с ужасом осознав, что всё идёт совсем не по его сценарию. — Шульц наглый, как саранча, и считает, что умнее всех. На него каждый день жаловались что персонал, что пациенты. Окулист не смогла вытерпеть откровенную ложь: — Да не слюнявил он нитки! Не так уж и плохо у него со зрением. — Ну так если боитесь, пусть за ним кто-то следит, — предложил психолог. — Назначим ответственного? Все головы как по команде повернулись в сторону Глэдис. Ганиман отвлёкся от своих переживаний: да гори оно огнём, это кресло главврача – тут Юхансдоттер вырыла яму сама себе.***
Йоичи поднял голову на поверхность, сделал вдох и раскрыл зажмуренные глаза. Не успев ещё толком осмотреться, он почувствовал, как несколько пар рук схватили его за лодыжки, бока и плечи. Когда его потянули вниз, он расслабился и совсем не сопротивлялся: — Он жив, ведь правда? — ни к кому не обращаясь, спросил воин. Сколько бы он ни вглядывался в угрюмые, усталые, перебинтованные в несколько слоёв лица, ему не отвечали. С тех пор как пропала рыжая девочка, все ощущали непонятный внутренний трепет. Он словно звал их прочь из пещеры. Никто бы и под страхом смерти не признался, но втайне Ингу считали невинной жертвой, пробудившей Мстительного Духа. Ряды мрачных теней, перетянутых белыми повязками, в каком-то исступлении покачивались из стороны в сторону. Это было похоже на пение у костра, только их губы не шевелились. — Что у вас тут за восстание терракотовой армии? — усмехнулась Оракул и закурила трубку. — Впрочем, знаю. Да, он существует, и он даже ближе, чем вы думаете. В своё время вы встретитесь, — она выпустила колечко можжевелового дыма и, пронзив его пальцем, указала на Йоичи, — ты и он. Лицом к лицу.