“Это сердце из камня, этот камень, как воск,
А моё пять минут назад уже разорвалось.
Если ты прикоснёшься ко мне, я умру мгновенно,
Разлечусь на множество капель, забрызгаю стены”
Flёur
Случается, что часы бьют. C каждым разом они бьют всё сильнее. Всех без разбору. Однако это всё – только разминка, и контрольным станет удар колокола. Осознание застало господина Шульца врасплох, когда он, неожиданно для себя, снова открыл глаза на необитаемой постели в доме, в котором не было ни души. Он подскочил на кровати, лихорадочно схватив с тумбочки рамку. В последний раз он просыпался здесь один почти десять лет тому назад. Господин Шульц закусил губу – возможно, это и правда было вчера. Зажмурившись, он попытался отдышаться и перевернуть фотографию, не зная, какой вариант пугал его больше. Набравшись решимости, Антон встретился взглядом сначала с улыбавшимся сыном в плавательных шортах, потом с насупившимся и вцепившимся в спасательный круг, словно кошка в ванной, Рейденом, а затем со своими сухими, начинающими покрываться морщинами ладонями. Врач устало выдохнул и сглотнул, ругая себя за глупость. Все годы, пока Антон представлял этот день, он про себя в шутку называл его «юрьевым». Врач постоянно прокручивал в голове сценарий того, что будет делать, когда наконец останется один, каждый раз добавляя всё новые и новые детали. Наконец можно начать жить для себя, и потому он пойдёт в ресторан и в первый раз за десять лет напьётся. Но вот прошла уже неделя, а вместо ресторана, он сходил разве что к больничному кофемату. Он, всегда такой деятельный и полный решимости, думал, что его сдерживают обязательства перед семьёй, но сейчас-то, когда дети выросли, его предпринимательский талант возьмёт верх, и он раскроет крылья. Врач уйдёт с опостылевшей работы и займётся своей альтернативно легальной деятельностью, как прежде. Как в молодости. Он много раз порывался это сделать, но постоянно находил причины отложить всё на завтра, боясь признавать, что «как раньше» не будет больше никогда. Он жил по инерции и кис, как морковка в супе. Он ненавидел себя за то, что стал собственной тенью, памятником кризису среднего возраста, отлитому, но уже не в легированной стали, а во плоти и крови. Никогда до этого Антон не чувствовал себя таким уязвимым, безвольным и выцветшим. Он отдавал себе отчёт, что ни в одном деле не был первым, зато осознавал, что нигде не был и последним. Если раньше он был вполне удовлетворён своей гармоничностью, то сейчас чувствовал, как разгорается кризис всего самого среднего в нём. Он стал человеком.***
Глэдис обратила внимание на то, что с тех пор, как Шульц снова устроился работать в больницу, он стал попадаться ей на глаза даже реже, чем раньше. Она пару раз замечала его на собраниях, но своё присутствие он обозначал только занятым стулом. Поначалу снижение концентрации Шульца в жизни её радовало, но потом стало беспокоить, задевать, раздражать и наконец пугать. Чем дольше она наблюдала за переменами в его внешности и поведении, тем страшнее ей становилось. Он перестал понимать мир вокруг себя, превратился из флюгера в полый кокон, и вместо роящихся планов и кишащих всюду авантюрных затей внутри осталась только дыра, сочащаяся серостью. Если раньше Антон был камнем, который, оставляя за собой рябь и брызги, навязывал свои правила и летел вперёд, то теперь он просто скользил сквозь океан повседневных событий словно лезвие ножа. Но иногда у него звонил телефон. И когда врач проводил дрожащим пальцем по экрану и начинал говорить, оболочка словно трескалась от переполнявших его эмоций. А затем он прощался и вновь скукоживался до её размеров. Трубку первым он не клал никогда. В какой-то момент Антон полностью выпал из её поля зрения. Глэдис ощутила его отсутствие мгновенно, однако дала себе в этом отчёт далеко не сразу. Она пыталась, заглушить беспокойство мыслью, что причина заключалась не в нём, однако это было бесполезнее, чем писать цифры на воде. Она неосознанно выбирала замысловатые маршруты, и все они пролегали рядом с его домом. Убедившись, что в окнах горит свет и что Шульц всё ещё отравляет дыханием атмосферу вселенной, Глэдис с облегчением разворачивалась и шла в совершенно новом направлении. Интерес к нему занимал почти все её мысли, а его физическое присутствие сводилось к минимуму. Одна из таких вечерних прогулок привела её к продуктовому магазинчику, который она до этого ни разу не видела. Глэдис подошла поближе, чтобы разглядеть вывеску, и догадалась, что это одна из тех лавочек, продающих товары без упаковки. Сам магазин ни снаружи, ни изнутри её не впечатлил, но интуиция подсказывала, что если приходить сюда после работы достаточно долго, то она встретит Антона. Возможно, на эту мысль Глэдис натолкнула довольно оригинальная концепция цветных продуктовых корзинок. Криво распечатанная бумажка над стойкой поясняла правила: «Синие – «у меня никого нет»; чёрные – «есть партнёр, но могу передумать», красные – «я в отношениях». Раньше она бы немедленно развернулась и вышла прочь, про себя ехидно посоветовав им ещё одну альтернативу «не бери ни в голову, ни в рот», но сегодня что-то словно удерживало её внутри. Почти все синие корзинки были разобраны, чёрных осталось в несколько раз больше. Она взяла красную из башни, покосившейся под тяжестью собственного веса, и зашла в зал. Глэдис знала, что прежний Шульц едва ли заботился о выживании собственного тела и биологического вида, не говоря уже о других созданиях, за исключением Октая. Однако сейчас она решила довериться внутреннему чутью. Долго ждать не пришлось, и уже через пару дней синяя корзинка на его плече пролетела мимо алкогольного отдела и скользнула в овощной. Только сейчас Глэдис подметила, что Антон, который мог без проблем дотянуться до любой, даже самой высокой полки, казался на их фоне маленьким, сухим и беспомощным. Он растерял всю свою уверенность, и его фигура, похожая теперь на вопросительный знак, как бы извиняясь, интересовалась у прохожих, как жить дальше. Он двигался от полки к полке так быстро, что, казалось, скользил между ними, и Глэдис приходилось бежать, просто чтобы не потерять его из виду. На повороте ей наконец удалось перехватить его. Антон безжизненно просматривал состав на этикетке очередной жестяной банки. Она подкралась сзади и аккуратно поставила рядом с листьями салата и холщовым мешочком какой-то крупы увесистую винную бутылку. Антон резко развернулся, наградил её шею и плечи незаинтересованным взглядом, а затем, поморщившись, покосился на вино. Глэдис почувствовала, как по рукам пробежали мурашки, сглотнула и продолжила робко наблюдать. Шульц с наигранной снисходительностью достал бутылку и вручил ей прямо в руки: «Вы перепутали корзинки, фрау Юхансдоттер. Впредь будьте осторожнее». Она остолбенела, ловя каждое его слово, и не понимая значения того, что он говорит. Однако, когда он замолчал, тут же выпрямилась, попытавшись локтем отодвинуть за спину чёрную корзину: — Привет, Шульц, — она прижала вино к груди и натянуто улыбнулась. — Давно не виделись. Как дела? Он посмотрел ей в глаза и вместо ответа для приличия поинтересовался их с дочерью здоровьем. Глэдис боялась признаться себе, что когда-то единственными, кто мог вытащить её из-под такого купола были Отто и сам Антон. Однако с появлением в жизни дочери, она совсем перестала возвращаться в это состояние и позабыла то, как когда-то была такой же непроницаемой: — Отлично, спасибо. Только вот, — она секунду поколебалась, — мне тут поставили вечернюю смену, а у Инги в это время тренировка по гимнастике. Не мог бы ты? — Эм, завтра? — он потёр затылок. — Если после шести, то с радостью заберу её. — Если не можешь, так и скажи, ничего страшного. — Нет, я свободен. Глэдис потёрла ладони и опустила глаза в пол: — Неловко просить, но, если ты правда свободен, — она почувствовала, как щёки и нос заливаются краской, — сможешь посидеть с ней? Просто не хочу, чтобы она в детстве оставалась одна, а потом всю жизнь ходила к психологу. — Поверь мне, если она и будет ходить к психологу, то точно не из-за тебя. А что Даниель? Дела? — Нет, не то, — она закусила губу. — Просто он ублюдок. Я ещё не сказала ему, но мы расстаёмся. — Боже. Мне жаль. — тон, которым он это сказал, явно был притворным, однако не в той степени, на которую она рассчитывала: скорее безразличным, нежели заискивающим. Она хотела, чтобы от этой новости он почувствовал облегчение, но он только отстранённо положил руку ей на плечо и пару раз кивнул: — Я останусь с малышкой, не переживай. Если захочешь развеяться… Глэдис подняла на него блестящие, полные надежды, глаза. —… я посижу с Ингой, пока вы с девчонками развлекаетесь. Главное – напиши мне заранее. — Спасибо, — улыбнулась она. — Запомню твоё предложение. Не стесняйся, зайди в дом, попей кофе. Постараюсь вернуться как можно раньше.***
Когда через два часа фрау Юхансдоттер вернулась домой, господин Шульц с Ингой сидели на ковре и играли в одну из бесчисленных детских вариаций уно. В глазах Антона Глэдис заметила прежний фамильный огонёк. — Привет. Чем заняты? — Привет, — врач смутился и свернул свой веер карт. Девочка вскочила с места и крепко обняла ноги мамы: — Мы убрались, попили чай и решили немного поиграть. — Так, это, конечно, всё хорошо, юная леди, но тебе ещё домашнюю работу делать. У вас в четверг пять уроков. — Но, мам, мы уже всё сделали. — Правда? — она перевела взгляд на Антона. — И математику тоже? Ты же её терпеть не можешь. Шульц потёр затылок и улыбнулся: — Ну, я научил Рэя считать и сокращать дроби, так что с Ингой мы справились за пятнадцать минут. Ладно, лисёнок, мне пора, — подойдя к двери, он махнул девочке и кивнул Глэдис. — Постой. Уже довольно поздно, я вызову такси. Можем пока пойти на кухню и попить кофе. — Да нет, зачем? Отсюда идти всего полчаса, как раз прогуляюсь… Звоните, если понадоблюсь. Он вышел прежде, чем они успели хоть что-то сказать.***
— Антон, слушай, я просто хотела спросить: ты сегодня свободен? — Если в то же самое время, то я заберу её. — Просто хотела предложить встретиться, выпить, поговорить, — её испугало повисшее молчание, и, чтобы хоть как-то его прервать, она выпалила. — Я угощаю. — Э, ну раз так, то конечно, — усмехнулся он. — Но, если я опять что-то натворил, скажи сразу, чтобы я начал придумывать извинения уже сейчас, а не как тогда. Они договорились о времени и распрощались. Глэдис приложила ладонь к груди и поймала себя на мысли, что превращается в барышню из мелодрам, которые так любила главная медсестра её отделения. «Через несколько дней я буду плеваться от того, какой дурой была», — она бросила телефон на тумбочку и уткнулась носом в подушку.***
Глэдис отодвинула от себя кофе и посмотрела ему прямо в глаза: — Антон, такое дело… Ты красивый одинокий мужчина, я красивая одинокая женщина, почему бы… — Ты предлагаешь мне секс? — он поднял бровь. — Я предлагаю тебе отношения. — Спасибо, нет. — Что, прости? — Спасибо, нет, — повторил он и пояснил. — Я не хочу. — Но ведь я рассталась с парнем, да и ты ходишь за ручку только с шоппером. Антон со скрипом отодвинул стул и приготовился встать: — Во-первых, откуда тебе знать, есть у меня кто-то или нет? А, во-вторых, даже если и так, это далеко не значит, что я хочу отношений… тем более с тобой. — Мне раньше казалось, ты был не против, — шепнула она, всё ещё не понимая, где просчиталась. — Был, но становиться твоей игрушкой я не желаю. Ты явно давала понять, что я тебе не интересен. Я это услышал, я это уважаю. Я оставил тебя в покое. Губы Глэдис задрожали. Ей пришлось очень постараться, чтобы подавить в себе желание заплакать: — И теперь жалею об этом, ясно? Знаешь, я только недавно начала понимать, что люблю тебя. Антон склонил голову набок и с удивлением отметил, что неосознанно повторяет жесты Рейдена. Глэдис подлила ему вина: — Я подумала, раз Октай теперь с тобой не живёт, то мы можем выпить. Он вздохнул и, оглядев бокал, взахлёб выпил его содержимое – его скривило. — Так что? — спросила она. — Кислое. — Нет, я про нас. — Что «что»? Как говорил Рейден: «Нужен был – тигром сделали, нужда прошла – в мышь превратили». Что-то такое он обычно говорит. В общем, если тебе одиноко, я не знаю… заведи кошку. — Прекрати. Я же сказала, что мне стыдно. Да, я вертела перед тобой хвостом. Мне жаль. Но я это признала. Увидела, как ты играешь с Ингой, и что-то проснулось. Он поднял бровь: — Ясно, но «помощником в гнезде» я тебе и без этого буду, — Антон неловко налил себе ещё и, взвесив в руках бутылку и бокал, выпил прямо из горла. — Здоровья, счастья, любви и процветания. До свидания, — он рывком поднялся из-за стола. — Нет, до встречи. Глэдис окликнула Шульца по имени, но тот даже не обернулся. Она смотрела ему вслед, и ждала, пока из глаз потекут слёзы. Весь ресторан следил за разворачивающейся сценой, а она пыталась заплакать, потому что в мелодрамах её главной медсестры во время таких эпизодов отвергнутая сторона просто обязана всплакнуть. Но у Глэдис не получилось. Она просто не могла злиться на Антона, а тем более осуждать его. Главным образом потому, что он был прав. Но он оставил пальто.***
Господин Шульц вошёл в слегка приоткрытую дверь. Он огляделся и уже хотел было покинуть безлюдное помещение, как вдруг из темноты показалась светлая, почти мраморная ручка Глэдис и поманила его за собой: — Я пришёл за… — Да-да, я помню. Не хочешь кофе? — не дожидаясь ответа, она поставила перед ним чашку. Они для приличия побеседовали о делах, но давящая атмосфера и не думала никуда пропадать. Оба ощущали, что больше так продолжаться не может, и первой не выдержала Глэдис: — Знаешь, я хотела бы быть с тобой. Ты единственный мужчина, который так уважительно относится к детям… и ко мне. Но ты не стараешься понравиться. И вообще, твоя ответственность, — она положила его ладонь на свою талию. — Когда-то давно я навесила на тебя ярлык. Справедливо или нет, но я сама в него поверила. Такая высокомерная, — она поморщилась и немного повысила голос, — такая гордая. Он одёрнул руки и сложил их на груди: — Чего уж там, я и сам натворил-наговорил всякого. Глэдис сделала шаг ему на встречу. Антон – полшага назад. Он тут же натолкнулся спиной на стену, сглотнул и подался чуть вперёд. Она распустила волосы и, сделав над собой усилие, ещё крепче прижала его к стене. Обжигая кожу горячим дыханием, она прильнула к поражённому лицу господина Шульца и сняла очки с его сломанного носа. Антон порывисто вздохнул и прикрыл глаза. Отстранив её от себя, он подошёл к двери, но замешкался и обернулся. В глазах Глэдис снова блеснула надежда. Врач подошёл к ней, и протянул руку. Она подалась вперёд, но он лишь забрал из её ладони очки и снова побрёл к двери. Неожиданно до него донёсся вздох, затем он перешёл во всхлипывания. Антон недоумённо посмотрел на Глэдис: «Госпожа Юхансдоттер? Что-то не так?». Она вытерла слёзы рукавом, не теряя достоинства, встала и, поджав губы, сказала: — Всё нормально, — она опустила голову, он отвёл взгляд в сторону, — аллергия. Оба осознавали: если Антон уйдёт сейчас, их история закончится навсегда. Довольно громкие и драматичные слова, но они были не так далеки от правды. Пересечения на работе и родительских собраниях, никто не отменял, но их глаза больше никогда не встретятся. Глэдис заламывала руки и, разглядывая узоры на ковре, ждала, сама, не зная, чего. Она боялась посмотреть на него, понимая, что, возможно, сделает это в последний раз. Антон никогда ещё не видел её такой сбитой с толку и беззащитной. Он почувствовал, как пустые грудь и живот окатило теплом, но не понимал, была ли это жалось, нежность или изжога. Ему внезапно захотелось обнять её, прижать к себе, успокоить и сказать, что всё будет хорошо. Но вместо этого он произнёс: — Кажется, я был должен Вам кофе? Растворимый или таблетки для кофе-машины подойдут? Глэдис втянула воздух ртом. Её губы дрожали, а тело сотрясалось от рыданий. Она попыталась проглотить слёзы, но сделала только хуже. И тут она совсем перестала себя сдерживать и заплакала в голос. В его положении она вела бы себя точно так же, и это выбивало из груди всякую надежду. Так было, так есть и так будет всегда. Господин Шульц знал, что однажды такой момент непременно настанет. Во всех подробностях, как он себе и представлял. С той лишь разницей, что об этом фантазировал старый Антон. Тот Антон, который был точной копией своего отца. Сейчас же он не чувствовал ничего кроме боли и усталости. Он знал только одно – этот дьявольский круг должен быть прерван. Есть два выхода: тот, которого не хотел никто и который уже показал себя неэффективным, и тот, который они ещё не пробовали. Врач подошёл ближе и встал на колено. Он был готов к тому, что она отпихнёт его ладонь, как только он протянет её, но Глэдис бросилась ему на грудь: «Я знаю, что ты меня любишь, но, видимо, вот такие мы с тобой. Гордые… и одинокие. Но я устала от этого. Вечно “зуб за зуб”. Если почувствуешь, что хочешь вернуться, я не прогоню тебя». Она прижалась к нему и услышала, как бьётся его сердце: оно стучало всё так же ровно, ни на секунду не ускорившись и не замедляясь. Антон заметил её разочарование и обвил плечи руками: — Страшный я человек? — Как и я. Ты мучал всех тех бандитов, а я, — она подняла на него глаза, — мучала тебя. Если бы наши сердца были хоть немного больше, всё было бы иначе. Мы были бы давно вместе. — Только если в общей кардиологи, — отстранённо пробормотал он. Повисло молчание. Глэдис ухмыльнулась и прижалась тёплой солёной щекой к его плечу. Он тоже посмеялся про себя и, зарывшись носом в её волосы, обречённо прошептал: — Ну и что мне с тобой делать, галка моя? — У дружка-пирожка своего спроси, — сощурилась она. Он поднял брови и оголил слегка пожелтевшие от кофе и сигарет зубы: — Поставила меня на колени и радуется. В юности они тоже не смогли бы долго сидеть в таком положении из-за предубеждения против романтики, однако если теперь ставшие седыми и сентиментальными души говорили «да», то копчики и колени налагали на это решение своё вето.