Если завтра не наступит, мы его придумаем

      Ксавье до последнего не верит, что согласился на туманную авантюру Уэнсдей, пока не оказывается сидящим напротив неё в Паккарде, который мчится по гладкому шоссе. Может быть, он и хотел бы сесть рядом с девушкой, но Аддамс располагает по обе стороны от себя самое важное: слева лежит кофр с печатной машинкой, справа — лаконичный чёрный портфель, из которого время от времени выглядывают любопытные пальцы Вещи. Торп смотрит в окно на выбеленный лес, обнимающий дорогу. На западе — заснеженные холмы и поля, кажущиеся совсем чистыми, будто на них никогда не бывает людей. А в другом окне машины — лишь размытые очертания зданий, мимо которых она стремительно проносится, да голые ветви замерзших деревьев, тянущихся к бледному облачному небу. Всё выглядит так, будто вместо обычной зимы наступает ядерная и выжигает всё вокруг и всех, кроме них двоих. Ладно, троих, делая поправку на водителя. — Есть что-то, что мне нужно знать о твоей семье заранее? — аккуратно интересуется Торп. Конечно, в памяти Ксавье остались какие-то воспоминания о первой встрече с Аддамсами, да и на родительском дне он видел мрачную родительскую чету, но по большей части впечатления были поверхностные. Самым ярким пятном на задворках воспоминаний отсвечивают лишь рассказы крёстной, больше похожие на захватывающие до последних слов приключенческие романы. — Главное, не ходи со своим страдальческим выражением лица, иначе ты им понравишься, — спокойно отвечает Аддамс. — Не фехтуй с моим отцом, всё равно проиграешь. Если Пагсли голоден, он кусается. Не откровенничай с моей матерью. Всё, наверное. Девушка замолкает, крепко задумавшись, и, возможно, припоминает ещё какие-то предостережения, пока Торп в открытую любуется сосредоточенным лицом Уэнсдей. Оказывается, оно бывает безумно красивым, когда из её рта не сыпят обвинения во всех смертных грехах. Между сдвинутыми вместе чернильными бровями залегает неглубокая морщинка. Отчётливо бордовые губы на бледном лице сжаты в тонкую тёмно-красную полоску, а глаза старательно буравят пол, пока в голове идёт мыслительный процесс. Ксавье невольно улыбается этой мимике, напрочь лишённой эмоций. — Что? — озадаченно спрашивает Аддамс в ответ на его улыбку. — Ты очаровательна, когда не пытаешься сделать из меня серийного убийцу, — правдиво отзывается юноша, но улыбаться всё же перестаёт. Торп ещё не так тонко чувствует грань, когда шутить над ней ещё безопасно для жизни. — Всё равно шанс, что двое серийных убийц окажутся в одной машине, чрезвычайно мал, — довольно неопределённо отзывается Уэнсдей, приподнимая уголок губ вверх. Ксавье такой ответ вполне устраивает, хотя от упоминаний убийств порез на руке, тщательно закрытый наспех наклеенным пластырем, длинным рукавом и наброшенным пальто, начинает нестерпимо свербеть. Самое гадкое, что делать что-то бессмысленно: почешешь — снова пойдёт кровь, и кожа вокруг начнёт болеть и пронзительно ныть. Больше по дороге они не говорят, потому что оба погружаются в бездну своих мыслей. Торп всё ещё не может поверить, что ввязывается в эту странную авантюру, да и самому себе объяснить непросто, для чего этот круг мазохизма рядом с Уэнсдей. Это как водить ребёнка по магазину игрушек и ничего не покупать. К тому же Аддамс никогда и ничего не делает без выгоды для самой себя, а значит, и здесь что-то не так. Вряд ли дело в проклятом портрете, что он обещал ей нарисовать. И пока время не придёт, Уэнсдей ни за что не расскажет ему.       По напрягшемуся телу девушки и тому, как шорох снега под колёсами меняется на скрип гравия, Ксавье осознает, что они уже подъехали к месту назначения. Действительно, за окнами уже виднеется огромный дом, выполненный в утончённом готическом стиле и окружённый практически чёрными тучами. Из-за этой каймы мрачных облаков его практически невозможно представить где-нибудь в другом месте. Фасад с высокими узкими окнами на каждом этаже приковывает взгляд Торпа своей правильной геометрией в первую же секунду и не отпускает до момента, пока юноша не переводит глаза на крыльцо, подсвеченное мёртвыми оранжевыми огоньками, имитирующими кладбищенские свечи. Похоронный стиль. Без единого рождественского украшения. Негласное соревнование в наиболее броском и ярком украшении домов к празднику Аддамсы проиграют, но, к счастью, у них нет соседей. — Всё нормально, — не очень-то уверенно бросает Уэнсдей то ли самой себе, то ли парню. За несколько минут от машины до входной двери Ксавье успевает продрогнуть из-за воющего ветра, промораживающего до костей, тогда как Аддамс даже бровью не ведёт. Внутреннее убранство встречает лёгкой свежестью и почти педантичной чистотой вокруг. На стенах несколько средневековых гравюр, старинное оружие, парочка неплохих картин и слишком реалистичные чучела животных. Высокие окна на две стороны украшены тонкими, строгих пропорций шторами из чёрного материала, не пропускающего ни одного луча с улицы. Винтажная лестница уходит на второй этаж, хотя кажется, что прямиком до небес. Чуть поодаль от неё таится элегантный рояль, который Ксавье надеется послушать за время своего пребывания в этом доме. Ещё в детстве он пытался освоить этот музыкальный инструмент. Вернее, просто терпел желание отца привить ему исключительно аристократические хобби. Если фехтование помогало юному Торпу выплеснуть детскую энергию в нужное русло, то мучительные часовые уроки фортепиано заставляли его ненавидеть каждый вторник. Даже с учётом подаренных природой длинных и аккуратных пальцев, успехи его крайне сомнительны, о чём каждый педагог не преминул оповестить Винсента, раздражавшегося от каждой неудачи сына, словно это его собственный провал.       Ксавье растерянно думает, что этот минимализм в готической упаковке выглядит красиво и привлекательно. Интерьер просто напоминает о том, как быстро тает невесомая и светлая жизнь в лучах реальной жизни. Пока по старинной лестнице величественно спускаются хозяева дома, у Торпа перехватывает дыхание от пафоса в хорошем смысле слова. Мортиша и Гомес нежно держатся за руки, словно если отпустят друг друга, то всё исчезнет, а время остановится. — Мама, отец, — Уэнсдей почтительно чуть склоняет голову в приветственном кивке. — Это Ксавье Торп. — Здравствуйте, мистер и миссис Аддамс! — Ксавье отвешивает родителям девушки самую милую улыбку из своего арсенала, чтобы хоть как-то уравновесить свой внешний вид свежеоткопанного зомби. Торп оставляет невесомый поцелуй на тыльной стороне руки Мортиши, вызывая у неё искреннюю улыбку, и выдерживает крепкое рукопожатие Гомеса, сломавшее руку не одному страховому агенту. Всё идёт настолько хорошо, что даже становится подозрительно. — Ксавье, ты совсем вырос с нашей последней встречи, — ласково замечает женщина, глядя при этом на дочь. Уэнсдей не выносит её тонкие намёки, но намеренно игнорирует их, чтобы не смущать Торпа ещё больше. Видимо, девушка хочет убить двух зайцев сразу: показаться повзрослевшей и рассудительной, и как бы заодно уберечь и себя, и Ксавье от искренних расспросов с порога. Наивная мать всё ждёт появления в этих стенах её жениха. Ну-ну. — Мой друг, — выделяет голосом младшая Аддамс и сверлит беспристрастным взглядом родителей, — погостит у нас на время вынужденных каникул. Если вы не против. — Что ты, моя гремучая змейка! — Гомес улыбается и приветливо разводит руками. — Пусть остаётся! Присоединитесь к нам за обедом? — Непременно, — скрывая за кивком облегчённый вздох, соглашается Уэнсдей. Аддамс обводит мрачным взглядом родителей, затем сам огромный зал, собираясь уже уходить, и озадаченно хмурится, как пастух, не досчитавшийся овец. Ксавье, научившийся читать её лицо с минимумом мимики, без труда догадывается, что кого-то из тех, кого ждала девушка, здесь нет. — А где дядя Фестер? — уточняет Уэнсдей у своих родителей. — Ну, ты же знаешь его! — глава семейства расплывается в нежной и трепетной улыбке. — Разве моему дорогому братцу усидеть на месте? Кажется, он путешествует. Круиз по швейцарским банкам! — Дядя всегда был самым амбициозным из нас, — удовлетворенно кивает младшая Аддамс, словно именно такой ответ ей нужен. На губах Ксавье так и застывает приветливая улыбка, словно зависшее окошко компьютерной программы, но за этим правдоподобным дежурным выражением лица скрывается лишь абсолютная пустота. Торп ненавидит себя самого за это лицемерие.       Уэнсдей ощущает пристальные взгляды родителей в спину, когда тянет Ксавье за руку к лестнице, и вплоть до того момента, как они скрываются на втором этаже. Длинный мрачный коридор, освещённый только свечами, определённо ведёт на тот свет. По крайней мере, так кажется юноше. Не успев толком осмотреть множество одинаковых дверей, Торп оглядывается на Уэнсдей, уже открывшую одну, и заходит следом. — Это гостевая комната, — Аддамс сообщает очевидную вещь и подходит к окну. Комната вполне просторная, но тёмная краска на стенах будто бы съедает часть свободного места, отчего Ксавье становится чуть неуютно. Интересно, а чего он ожидал от внутреннего убранства особняка, подобного поместью Ил Марш? Взгляд Торпа падает на пол, где уже стоит его чемодан, притащенный здоровяком дворецким, и едва слышно хмыкает, наблюдая, как тёмно-синий выделяется в монохроме. Наконец Ксавье тоже подходит к окну и становится за девушкой. Непогода только начинает собираться в клубы́ сизых туч, зависших в небе. Но скоро они растянутся на всё небо, и наступит непроглядная мгла. Даже там, где нечему стелиться по земле, кроме как снегу, ночь навсегда объявит свои права. Кажется, этому месту подходит только такая погода. — Окна на кладбище? — неопределённо хмыкает Торп, теряя последнюю надежду на крепкий сон. — Мой любимый вид, — мечтательно тянет Уэнсдей, и в её голосе, наконец, чувствуется тепло. — Сначала живёшь напротив кладбища, а потом напротив своего старого дома, — язвит Ксавье, словно защищаясь от незнакомой обстановки. Аддамс отрывается от созерцания родных пейзажей и смотрит на него с неясным спектром эмоций на лице. Кажется, Уэнсдей очень хочется дать ему в глаз. И эта её откровенность, написанная на лице, подкупает Торпа, поэтому он с лёгкостью извиняется за не особо удачную шутку. — Ладно, прости. После этого семестра это действительно дерьмовая шутка, — юноша поднимает руки в примирительном жесте. — Кстати, как твоё плечо? — Нормально, — кивает она, незаметно дёргая рукой. — Почти не беспокоит. Видимо, это заслуга Гуди. Торп ободряюще улыбается ей и медленно кивает, как будто он понимает, о чём говорит Аддамс. Но Ксавье обязательно расспросит Уэнсдей поподробнее о событиях ночи кровавой луны, когда они оба чуть оправятся от преследующих их кошмаров. Можно было бы простоять здесь вечно, смотря, как хмурится мрачное небо, но у девушки, видимо, другие планы. — Встретимся через… — Аддамс включает экран смартфона и смотрит на время, — полтора часа. — Хорошо, — Торп вымученно улыбается ей в ответ. Как только дверь за девушкой закрывается, Ксавье сначала садится на край кровати, а потом и откидывается на неё. Голова гудит то ли от недосыпа, то ли от вороха событий, тянущихся вереницей с самого утра. Кто бы мог подумать, что сегодня он познакомится с родителями девушки, в которую влюблён. И более того, она сама предложит провести каникулы с ней. Или ты, Торп, сдох в своём сарае и за страдания определён в рай, где всё подчиняется твоим желаниям? В ответ на внутренний вопрос Ксавье щипает себя за руку и, получая неприятное ощущение, проскользнувшее по нервам в мозг, успокаивается. Светло-серый потолок напоминает такое же выцветшее небо за окном. Всё же эта смена обстановки нужна ему, как кислород.       Оставшееся время до обеда Торп проводит, не поднимаясь из лежачего положения, листая ленты социальных сетей. На всех фотографиях одно и тоже: счастливые лица, предвкушающие Рождество, мерцающие огнями ёлки и запечённую индейку. Ксавье блокирует экран телефона и пару минут глядит на отражение своего лица, как будто в чёрное зеркало, думая, стоит ли сделать своё настроение ещё более поганым. Всё же внутренний мазохизм и любопытство побеждают, и юноша заходит в один конкретный профиль. Судя по красочным фотографиям, Винсент Торп собирается провести рождественские праздники на пляже в Лос-Анджелесе, тратя неприлично большие деньги и кичась собственной известностью. А Торп-младший просто получит денежный перевод в честь праздника и ставшее уже привычным сообщение — «Всё нормально? Проблем нет?» — продиктованное не отцовскими тёплыми чувствами, а необходимостью знать заранее, какие проблемы сына могут стать имиджевой угрозой.       На обеде Ксавье закрывается в своих мыслях, так что хозяева не утруждаются расспрашивать ни его, ни Уэнсдей о недавних событиях в Неверморе. За это юноша им даже благодарен, как и за возможность устаканить свои мысли за едой. Однако временами, следя за лицами сидящей напротив супружеской четы, Торп с грустью замечает, как влюблённо они смотрят то друг на друга, то на детей. Похоже, что он здесь вынужденно лишний.       Это чувство не отпускает Ксавье вплоть до момента, когда Гомес предлагает сыграть в гольф. Вообще-то настроение юноши ниже плинтуса, но глава семейства уговаривает настолько убедительно, что отказ будет полным неуважением. Когда аргумент, что он, в общем-то, и играть не умеет, проскальзывает мимо ушей старшего Аддамса, Торп понимает, что варианта отказаться у него нет… Ксавье, в принципе, впервые держит гранату в руке, не говоря уж о том, чтобы играть ими в гольф. Рифлёные чёрные снаряды оказываются не тяжёлыми, да и в ладони лежат удобно. Вкус у Гомеса Аддамса довольно специфический, но Торп быстро привыкает и даже входит в кураж. — Сколько не прицеливайся, — мужчина непринуждённо дёргает чеку гранаты и плавно опускает её на траву, — на удар всё равно пять секунд. Клюшка разрезает воздух с характерным звуком, и ребристый снаряд уходит в направленный полёт. Яркая вспышка окрашивает пресно-серое небо брызгами искр, а десяток осколков корпуса падает на землю. Хороший удар. Ксавье думает о том, что ему нравится нестандартный и новаторский подход отца Уэнсдей к этой шотландской игре. В отличие от его отца, Гомес получает удовольствие просто от процесса и меняет правила в угоду своим желаниям. Торп-старший же, прежде чем допустить Ксавье до клюшек и мячей, уж точно позаботится о теоретическом знании всех видов ударов и разницы между сэнд-ведж и лоб-ведж. Они играют без счёта в удовольствие, иногда перекидываясь парой фраз, но по большей части в тишине. Воздух на холме такой прозрачный и свежий, словно затянутый невидимой коркой льда. Однако уже сейчас чувствуется, что это кратковременное затишье перед бурей, ибо скоро снежная пурга нарушит покой и превратит эту красоту в грозное зрелище. Торп всё больше и больше проникается здешним молчанием и гробовым спокойствием, находя их упоительными. У него только одно желание — уснуть здесь на несколько часов, а ещё лучше — навсегда. Стать частью этого исполинской безмятежности. — Спасибо за игру, мистер Аддамс, — лёгким жестом Торп уже тянется положить клюшку в сумку. — Хочу найти Уэнсдей. — Не спеши, — останавливает его мужчина, протягивая ещё один снаряд. — Они с Мортишей в саду разговаривают. Такому нельзя мешать. Ксавье вдруг понимает, что очевидная причина этого разговора — его появление здесь. Тяжело представить, какой допрос сейчас происходит среди цветов, но, с другой стороны, она просто предлагает, он просто соглашается. Словом, как обычно. Почему должна быть какая-то особая причина для совместного времяпрепровождения? — Она никогда раньше не привозила к нам своих друзей. Ну, вернее, бывало такое… — Аддамс-старший медлит, припоминая что-то, но тут же ободряюще улыбается и продолжает: — Но чтобы живьём и целиком. Ты первый! Зная Уэнсдей, наверное, это можно посчитать хорошим комплиментом. Первый живой трофей.       Чуть позже к их взрывному развлечению присоединяется Пагсли, и от общения отца с сыном у Ксавье даже сводит челюсти. От зависти, что ли. Особенно, когда Гомес любовно треплет сына по чёрной копне волос после отличных ударов, Торп чувствует, как много в своём детстве он упустил, лишившись множества значимых для ребёнка моментов. Эта жалящая зависть кажется Ксавье неизбежной, но он старается справляться с этим, борясь с собственными чувствами. В конце концов его досада сменяется на радость за Уэнсдей и Пагсли и безмерное уважение к Аддамсу-старшему.       После ужина из-под тёмных туч начинается метель, и жёсткие снежинки барабанят в окна с едва слышным треском. Туман и вьюга скрывают всё, что было видно за линией горизонта, будто бы стирая это насовсем. Природа, кажется, хочет не гибели мира, а его полного растворения в беспросветной и снежной мгле. Ксавье подходит к окну, чтоб посмотреть на бушующую снежную стихию, но с удивлением замечает посередине мутно-серых кладбищенских надгробий низкий и мрачный силуэт. Даже с высоты второго этажа и расстояния половины семейного кладбища Торп различает две чёрные косы, небрежно болтающиеся за тонкими плечами. Юноша тут же тянется за своим блокнотом, что бесхозно валяется на столе, и, смачивая грифель карандаша об язык, делает несколько набросков. Резкие линии и тёмные точки, едва оставившие тонкую бумагу невредимой, становятся снежными вихрями, а плавные и невесомые линии, когда карандаш едва касается полотна, очень быстро приобретают очертания девичьего силуэта. Скетча очень быстро начинает не хватать, и Ксавье тут же собирается на улицу, просто постоять в диком снегопаде рядом с Уэнсдей. Это точно безумная и навряд ли здоровая хрень. Наспех накинув тёплую одежду, лежавшую на стуле, Торп сбегает по лестнице, пропуская по одной или две ступени за шаг, пока не достигает первого этажа, на ходу поднимая ворот своего пальто. Вряд ли это в полной мере защитит его от буйства непогоды, но Ксавье об этом совершенно не думает. Направляясь к входной двери, юноша останавливается, лишь заметив Вещь, который активно жестикулирует около громадного шкафа. — Пальто! — Уэнсдей на таком морозе без куртки? — Торп хмурится, предполагая, чем такое легкомыслие может обернуться. Вместо ответа рука ловко взбирается до витиеватой ручки и, нажимая всем своим весом, открывает шкаф. Ксавье подходит и, хотя на минуту теряется в количестве чёрной верхней одежды, всё же с достоинством отыскивает пальто младшей Аддамс. Забрав его с собой, парень смело делает шаг из тёплого дома в снегопад. Холод немедленно пробирает до самых костей, а острые снежинки со всей скоростью ветра впиваются в розовеющие щёки. Торп небрежно пытается поправить длинные волосы, с которыми играется холодный вихрь, но бросает безуспешную попытку, позволяя прядям спутаться. Несмотря на то, что с виду кладбище кажется огромным, Ксавье без труда на нём ориентируется, словно в собственном доме. Пройдя несколько шикарных памятников кому-то из дальних предков Аддамсов, Торп, наконец, видит перед собой силуэт с двумя чёрными косами. — Как дела? — спрашивает Ксавье и тут же осекается, мысленно ударяя себя по лбу. Большую банальность придумать сложно. — Я пришла сюда подумать, — честно отзывается Уэнсдей, даже не оборачиваясь. — Я принёс твоё пальто. Тебе, наверное, холодно? — по интонации Торпа непонятно, спрашивает он или утверждает. — Как минимум мокро и неприятно. Аддамс оборачивается на него и в сомнении сжимает бордовые губы, едва начинающие отдавать синевой от мороза. Воспринимая это как согласие, Ксавье тут же набрасывает её пальто на озябшие плечи. В своих огромных и безразмерных вещах Уэнсдей кажется совсем крошечной и беззащитной, и это вызывает ощущение, очень близкое к интимному, трогательному и непонятно почему даже стыдному. Торпу инстинктивно хочется защитить девушку от всего мира: от чьи-то гнусных планов мести, от восставших из мёртвых чокнутых пилигримов, от двуличных хайдов… И в особенности, от чьих бы то ни было попыток убить её. — Спасибо, — девушка перехватывает пальто в районе плеч, мимолетно касаясь пальцев Ксавье, которые он задерживает на её плечах дольше, чем нужно. Искра отнюдь не от материала бьёт обоих немедленно.