Если завтра не наступит, мы его придумаем

      Глубоким вечером Уэнсдей заходит в комнату Ксавье без спроса, словно намереваясь обогнать его кошмары, и застаёт его сидящим на кровати и рисующим. Торп увлечённо чертит грифелем полоски от края до края своего блокнота, выделяя среди мутно-серебристого леса острые углы готического особняка. Всё так же тихо девушка подходит к кровати и садится на край, но даже едва слышный скрип пружин не выводит Ксавье из сосредоточенности. Уэнсдей считает возвращение Торпа к рисованию хорошим прогрессом в его состоянии. В конечном итоге, на это и есть её расчёт, когда пару дней назад девушка просила свой портрет. Арт-терапия не первый век живёт. — Красиво, — Аддамс озвучивает собственные мысли, глядя на пейзаж. Ксавье вздрагивает от неожиданности, но, обернувшись, ласково улыбается девушке. Улыбка получается беззаботной и какой-то совершенно детско-мальчишеской, отчего Уэнсдей невольно моргает. Чёртов Ксавье Торп сияет улыбкой так, что где-то в Арктике раскалываются ледяные айсберги, угрожая всему миру глобальным потеплением, подъёмом уровня воды и бог знает чем ещё! — Ты меня напугала, — признается юноша, откладывая блокнот. Они до сих пор не говорили с момента совместного похода в библиотеку, однако всё вроде бы складывается недурно — Уэнсдей оттягивает разговор, подобный путешествию по кромке тонкого льда, а Ксавье по-джентельменски позволяет ей это и не давит. И оба совершенно не знают, что говорить. — Ты увлёкся, — констатирует Аддамс, издалека рассматривая пейзаж на листе бумаги. — Непривычно находить, что что-то обычное для тебя может нравится кому-то ещё. Парень считывает с каждого слова вязкую двусмысленность из мира кривых зеркал. Речь вроде бы про его рисунок, а на самом деле — о них самих. По тонкой грани не ходить — не пить шампанского. Если уверен, что понимаешь суть разговора, почему бы не позабавиться с метафорами? В эту игру можно играть вдвоём. — Во всём есть своя красота, если научиться правильно смотреть, — с толикой пафоса заверяет Торп. — Научишь меня? — точь-в-точь повторяя его интонации, вдруг спрашивает Уэнсдей, не сводя взгляда с лица парня. — Зачем? — откровенно не понимает Ксавье. — Не хочу отбирать призму, через которую ты смотришь на мир. Лицо Аддамс вдруг проясняется, словно девушке становятся ясными все секреты Вселенной. В мыслях Торпа проскакивает лёгкое понимание, что он проходит какую-то не совсем ясную проверку, и он хихикает. Время идёт, а у Аддамс всё ещё тяжело с намёками. Надо же, Уэнсдей, это был кастинг: Собираюсь ли я перекраивать твою воронью душу? Ситуация его откровенно веселит, поэтому Ксавье блаженно откидывается назад, ложась на спину, и с любопытным прищуром смотрит на девушку, сидящую на краю кровати. Для собственного удобства Торп подкладывает под голову руки, совсем вольготно располагаясь на кровати. Аддамс вдруг поворачивается к нему, оторвавшись от созерцания снегопада за окном. Приятное молчание бархатом окутывает воздух. Кажется, что в сердце Ксавье нет в это мгновение более близкого, чем она, человека. По лицу Уэнсдей видно, что ей нужна ещё одна капля смелости, чтобы сократить расстояние между ними. Он хочет тут же сжать хрупкое девичье тельце в своих объятиях и уснуть так, словно телепортнувшись в лёгкий ромком. А впрочем… — Иди ко мне, — неожиданно просит юноша, нарушая молчание. Что самое странное, Уэнсдей действительно придвигается ближе, сбрасывает обувь на пол и смотрит на него. Руки Торпа больше не закинуты за голову, а раскрыты в объятиях. У Аддамс даже не возникает желание тяжело вздохнуть или закатить глаза. Она лишь несколько секунд раздумывает над тем, насколько безрассудным будет поддаться ему, и подползает к Ксавье. Он улыбается, и Уэнсдей окончательно сдаётся и ложится рядом, укладывая голову ему на грудь. Спокойный ритм сердца Торпа расслабляет, пока юношеские пальцы невесомо скользят по изгибам её молочных плеч. Ещё не так давно Аддамс бы тут же отстранилась, но сейчас даже не пытается, потому что тело её так же расслабленно и вяло, как и мысли. По крайней мере, Ксавье так кажется.       Уэнсдей опускает взгляд на смятое одеяло под ними и задумывается, но по её лицу Торпу трудно предположить направление мыслей девушки. Наконец, что-то решив, Аддамс встряхивается и поднимает обсидиановые глаза на Ксавье. Они встречаются взглядами и так долго смотрят друг другу в глаза, что Уэнсдей решается озвучить свои мысли. Вернее, один единственный вопрос. — И что дальше? — нарушает тишину она. Рука Торпа перестаёт скользить по спине девушки, и волшебное тепло от касаний куда-то растворяется, возвращая её в реальность. Растерянность Ксавье сменяется на непонимание, и в следующую же секунду, кажется, юноша понимает, о чём именно спросила Аддамс. — Сначала я придумаю тебе какое-нибудь умилительное прозвище, вроде «Уэнси», через несколько лет мы сыграем свадьбу, будем жить долго и счастливо в окружении наших детей, состаримся и умрём в один день, — прикидывает Торп, неприкрыто улыбаясь, словно находит всё перечисленное подходящим для них. — Ты хочешь пышные похороны? Уэнсдей широко распахивает глаза и тут же хмурится — не столько от самой перспективы, сколько от далеко идущих планов юноши. С другой стороны, из уст Ксавье слова о смерти и похоронах звучат так до безумия заманчиво, что она едва сдерживается от подробного обсуждения и первого, и второго. На всякий случай. — Чтобы ты знал, план отвратительный, — недовольно бурчит Аддамс, скрывая за безразличием удовольствие от звучащего в воздухе «мы». — Нам подходит, но кое-что несомненно надо исправить. — Не любишь сказочные финалы? — как-то слишком риторически осведомляется он, не переставая улыбаться. — Наша история как-то не слишком похожа на классическую сказку про любовь, — Уэнсдей кривит идеальные губы в усмешке. — Не сказка может, но совершенно точно про любовь, — на полном серьёзе заверяет Торп. — Я не верю в любовь, — она пожимает острыми плечами. — А как же твои родители? — не унимается Ксавье и продолжает спрашивать. — Их многолетняя привязанность не делает им чести, — как-то уж совсем бесчувственно отзывается Аддамс. — Звучит жестоко, ты в курсе? — недовольно протестует юноша. — Нельзя так закрываться от близких людей, нужно учиться доверять. — Один раз я уже рискнула. Думаю, не нужно напоминать, к чему это привело, — ядовито парирует Уэнсдей, скрывая слабину за возмущением. — Тем более я и так много кому доверяю! Энид, тебе… Краем глаза Аддамс наблюдает, как от её слов лицо лежащего рядом Ксавье становится всё более серьёзным. Между светлыми бровями пролегает складка, пухлые губы смыкаются в тончайшую полоску — это всё не предвещает ничего хорошего. А плохого по какой-то неведомой причине ей не хочется. Уэнсдей немного беспокоится, хоть и в полной мере не осознает этого. — Я всегда был честен с тобой, — начинает Торп и запинается, будто бы не находя воздуха в лёгких. — Не помню, чтобы я хоть раз просил тебя об этом, но… Уэнсдей, скажи честно, я тебе нравлюсь? — Настолько, что это начинает меня беспокоить, — неоднозначно отзывается девушка, пытаясь не смотреть в глаза Ксавье. Юноша теряется, как трактовать эту странную фразу, в которой неоднозначности больше, чем в знаке бесконечности и всех чёрных дырах Вселенной. Прерогатива Уэнсдей — говорить загадками, а вечное проклятье Ксавье — разгадывать их смысл. Наверное, на его лице написано недюжинное разочарование её ответом, иначе почему Аддамс с таким интересом изучает эмоции на лице парня. Уэнсдей слишком плохо разбирается в чувствах, и анализ Торпа даётся с большим трудом. Не видит Аддамс и как этот немигающий взгляд ореховых глаз утыкается в её лицо. — Я не хочу любить тебя, — морщится Уэнсдей, поднимаясь в сидячее положение, и раздражённо комкает руками края одеяла. — Любовь — это зависимость, которая тянет вниз, потому что один человек любит, а другой позволяет себя любить. Это дорога в никуда. Ксавье сжимает губы в тонкую полоску, разглядывая девичьи пальцы, сминающие белую ткань. Резкие и быстрые движения только подкрепляют мысль, что Аддамс до невозможности взволнована. Смоляная чёлка то подпрыгивает вверх, то опускается обратно вниз с каждым неловким взмахом головы. — Вот как, — Торп хмурится и тоже поднимается в сидячее положение. Уэнсдей может рассмотреть его худощавый торс во всех подробностях, но не отрывает взгляда от глаз Ксавье. Впервые ей хочется предельно точно донести свою мысль, чтобы Торп всё верно понял. И впервые у Аддамс просто нет верных слов. — Я хочу узнать тебя. Хочу понять твои чувства и разобраться, как мне правильно выразить свои эмоции, чтобы ты всё правильно истолковал… Хочу научиться распознавать сигналы своего тела, когда ты оказываешься очень близко. Хочу понять, что приятно тебе и могу ли я делать что-то, что будет отзываться в тебе чем-то особенным. Когда я прикасаюсь к тебе, мне действительно хочется знать, нравлюсь я тебе или нет. И больше всего я хочу никогда не делать тебе больно… — Уэнсдей опускает взгляд на свои руки. — Но любить тебя я не хочу. Аддамс начинает говорить, с трудом подбирая слова, как бы выбирая их из россыпи всех известных ей слов, а Ксавье внимательно слушает, хотя поначалу совершенно не понимает, к чему клонит девушка. Обычно Уэнсдей говорила коротко и ясно, но на этот раз она говорит долго, очень долго, всеми силами пытаясь донести свою идею. Торп тут же берёт её миниатюрные ладони в свои руки и крепко сжимает, успокаивая Аддамс. — Уэнсдей, скажи честно, чего ты боишься? — его ореховые глаза внимательно глядят на неё. — Ты меняешь меня… делаешь более сострадательной и хрупкой, — растерянно бормочет Уэнсдей, раскрываясь перед ним окончательно. — Я не привыкла к такому, но сейчас мне кажется это чем-то правильным… Я запуталась. Ксавье какое-то время обдумывает услышанное, переваривая каждое слово девушки. Аддамс выглядит в сто крат более запутавшейся, чем когда проводила своё «Неверморское расследование», и это выглядит чем-то до безумия неправильным. Торп привлекает Уэнсдей поближе к себе, немного склоняется над ней, кладёт ладони на голые плечи, задевая тонкие бретельки ночнушки, и коротко касается губами бледного лба. Какое-то время они просто сидят друг напротив друга. — Ты всегда можешь поговорить со мной о своих чувствах, — удерживая зрительный контакт, говорит Ксавье. — Зачем тебе это? — интересуется Аддамс, явно не привыкшая к чувствительным разговорам. — Ты и так знаешь про меня всё, что только можно знать. — Потому что, Уэнсдей, ты мне нравишься, и я хочу тебе помочь, если ты позволишь, — честно объясняет Торп. Такой ответ девушку, видимо, устраивает, и она коротко кивает, принимая его предложение. За окном гремит гром, и Уэнсдей неожиданно вздрагивает, вдруг прижимаясь миниатюрным тельцем к Ксавье. Он какое-то время молчит, словно не заметив, как напряглась Аддамс, но потом всё-таки интересуется: — Не поверю, что ты боишься грозы, — на грани слышимости шепчет парень, пока голос его смешивается с нарастающим звуком дождя. — Я и не боюсь, — упрямо парирует Уэнсдей и, кажется, собирается замять конфуз, но неожиданно продолжает: — Но этот звук… — Гром, — осторожно подсказывает Торп, возвращая свою ладонь на девичьи плечи. — Да, гром… — девушка вздыхает как-то особенно грустно. — Такой же звук был в склепе Крэкстоуна тогда… Когда Торнхилл… Аддамс резко умолкает и совсем уж неожиданно утыкается в грудь Ксавье, главным образом ради того, чтобы он не заметил испуга на её лице. Ладонь с белёсым шрамом от ножа Лорел предательски жжёт огнём, напоминая об одной из самых худших ночей в жизни Уэнсдей. Воспоминания против воли заполняют всю голову девушки, и ей кажется, что вырваться из этого плена будет не так-то просто. Аддамс уже готова провалиться в пропасть того, о чём она так старательно хотела забыть, как чувствует бархатные касания на своих плечах. Уэнсдей отрывает лицо от груди Торпа и поднимает на него взгляд. В ответ Ксавье применяет запрещённый приём: берёт её лицо в свои руки и покрывает его быстрыми лёгкими поцелуями, следя за оторопелой реакцией Аддамс. Девушка пытается состроить недовольную гримасу, но мышцы против воли растягивают на её лице довольную улыбку. — Ты можешь рассказать мне всё, что тебя тревожит, — подталкивает её Торп. — Я всегда относилась к смерти, как к хорошему финалу не особо интересной игры. Или как к хорошему фруктовому послевкусию у кислого красного вина… Но когда она вдруг цапнула передо мной пастью и дохнула своим зловонным запахом, мне вдруг стало страшно, — несмело начинает Уэнсдей и вновь мысленно погружается в события минувшей кровавой луны. Девушке действительно сложно признаться в этом, но она знает, что Ксавье сохранит эту тайну. — Не только за собственную жизнь, но и последствия того, если я не остановлю Крэкстоуна. За разрушение академии, за… смерть дорогих мне людей… — Если ты признаешься, что тебя что-то пугает, то не станешь от этого менее сильной, Уэнсдей, — спокойный голос юноши разливается по комнате и утешает. — Наоборот. Нет ничего сильнее, чем признаться в своей слабости. Аддамс какое-то время осознаёт сказанное Торпом, и в эти минуты он просто любуется её лицом. Уэнсдей поджимает губы и смотрит в сторону, глядя на бушующую стихию за окном. Снег сменяется дождём, но через мгновения осадки вновь твердеют до снежных комьев. Ксавье тут же ловит себя на мысли, что погода повторяет сумятицу в их головах, и когда слякоть заканчивается, парень с облегчением вздыхает. — Может, ты и прав, — к Аддамс возвращается её напускное безразличие. — В любом случае, это уже не имеет никакого значения. Словно в опровержение за окном гремит гром догорающей грозы, и Уэнсдей вздрагивает. — Всё хорошо, Уэнс, — Торп обнимает её, крепко сжимая. — Это в прошлом. Ни Тайлер, ни Торнхилл больше тебя и пальцем не коснутся… Обещаю. — Пусть только попробуют! — грозится Уэнсдей и выдыхает. — Я пропущу их через мясорубку. Её бравада радует Ксавье, как и то, что грозное настроение девушки быстро сменяется на сонную негу, и Аддамс проваливается в сон. Торп продолжает обнимать слегка вздрагивающее во сне тельце, пока не засыпает сам, всё так же не разрывая объятий. Такая поза в тесную обнимку помогает обоим: Уэнсдей спокойно спит, не вертясь во сне, а Ксавье расстаётся со своими кошмарами на целую ночь. Знание о том, что кто-то близкий рядом, дарит ощущение безопасности и защищенности через улавливаемое слухом ритмичное дыхание друг друга. Это помогает им обоими отключиться от собственных проблем и оставаться в столь чарующем моменте.       Поутру вторая сторона кровати оказывается пустой и остывшей, так что Ксавье даже разочаровывается в едва наступившем утре. Одевшись, юноша спускается на первый этаж и делает круг по уже знакомым комнатам в поисках хоть кого-нибудь, а в идеале — Уэнсдей. Но не находит даже Вещи, который обыденно тусовался в гостиной вместе с дворецким. Тогда Торп наугад ищет хоть кого-нибудь за каждой дверью, пока не натыкается на оранжерею. Среди разнообразных растений, которые мгновенно окружают всякого вошедшего, Ксавье без труда узнаёт какие-то знакомые с уроков ботаники, а потом видит женский силуэт у садового столика. Миссис Аддамс возится с цветами с той же грацией, с какой делает всё остальное, и Торп невольно любуется её плавными движениями. Однако, вспомнив, что здесь ему делать нечего, юноша уже спешит ретироваться из оранжереи, но его останавливает голос хозяйки цветника. — Ксавье, хорошо, что ты зашёл! — обходительно приветствует Мортиша. — Поможешь мне? — Конечно, — с улыбкой соглашается Торп, проходя вглубь цветов. Мама Уэнсдей просит его помочь с упертыми плотоядными растениями, которые никак не хотят завтракать отборной мраморной говядиной, и Ксавье, не сильно смутившись, берётся за дело. Гадкие цветы действительно не желают есть, шипя на любую попытку и так и норовя цапнуть его за палец. Противостояние сопровождается недовольным шипением обеих сторон, пока Торпу не удается переспорить и уговорить растения поесть. Тогда в оранжерее наступает мирная тишина. Правда, долго она не продержалась. — Как у вас с Уэнсдей дела? — как бы между прочим интересуется Мортиша. — Думаю, всё хорошо, — опасливо отвечает Ксавье, наблюдая, как ловко женщина обращается с ножом. — А чувствуешь ты что? — в лоб спрашивает миссис Аддамс. — Простите? — теряется Торп. — Прощаю, — с улыбкой кивает Мортиша и поднимает на него взгляд, ожидая ответа. Ксавье замечает, что глаза у Уэнсдей определённо от матери — глубоко чёрные, выделяющиеся на лице и настолько выразительные, что могут показать все эмоции, знакомые человечеству. Его сердце бьётся сильнее в груди, а руки немного дрожат от волнения, мешая процессу кормления диких цветов, который Торп не прерывает даже ради откровенностей с матерью Уэнсдей. Правда, чтобы ответить на оставшийся в воздухе вопрос, Ксавье всё-таки отрывается от своего занятия и поворачивается к женщине лицом. Раздаётся предельно честное: — Я люблю её. Торп вспоминает предостережение девушки насчёт откровений с Мортишей, но сам чувствует надобность этого разговора по душам. В глазах юноши отражается безграничная нежность и обожание, когда он рассказывает об Уэнсдей. Ксавье не только полностью признаёт свои чувства и говорит о них в открытую, но и озвучивает свою готовность взять на себя ответственность за девушку. Торп буквально ощущает на губах привкус смеси из страха и удовлетворения, когда с нетерпением делится своими мыслями с её мамой. — Мне кажется, вы понимаете её лучше всех, — Ксавье неловко шарит глазами по растениям. — И мне нужен ваш совет. — О, — миссис Аддамс кривит губы в ироничной улыбке. — Не уверена, что это так, но я постараюсь помочь, Ксавье. — Я не понимаю, что сейчас между нами, — откровенно делится Торп и вздыхает. — Всё, кажется, налаживается, но она постоянно пятится назад. Не понимаю, что я делаю не так. Обсуждая свои эмоции с Мортишей, парень ощущает лёгкую легкость, ведь знает, что она всё понимает. — Мы с ней это обсуждали… Просто дай ей время, — женщина вооружается ножницами и подходит к кустовым розам. — Уэнсдей нужно привыкнуть к этому миру эмоций, чувств, желаний… Яркой вспышкой в голове Ксавье проносится воспоминания об их сексе в библиотеке, и юноша чувствует, как кровь приливает к щекам и паху от красочных и громких воспоминаний. Ему жутко неудобно вспоминать об этом, разговаривая с матерью Уэнсдей, но Торп ничего не может с собой поделать. Ножницы щёлкают, красные бутоны падают на пол. — У неё очень много вопросов к себе. С какими-то она разберётся сама, а с какими-то ты должен будешь ей помочь, — Мортиша бережно оглаживает колючий стебель розы, оставшийся без соцветий. Видя лукавую улыбку, сопровождающую её слова, Ксавье начинает сомневаться в качестве звукоизоляции в библиотеке, а возможно, у него всё написано на лице. Впрочем, оно также выражает облегчение и умиротворение, а улыбка на губах Торпа говорит о том, что на душе стало легко. А сам юноша, возвращаясь к хищным цветам, выглядит так, будто мёртвый груз, который лежал на нём сотни тысяч лет, наконец-то исчез. Совет Мортиши одновременно самое сложное и самое простое, что Ксавье мог себе представить.       Ксавье сложно сказать, в какой момент он настолько вливается в семью, что уютно чувствует себя на вечерних посиделках в гостиной. Ларч и Вещь в три руки играют на рояле что-то незатейливое, и музыка заполняет всё пространство в комнате с высокими потолками. Мистер и миссис Аддамс сидят в соседних креслах, то и дело переглядываются друг с другом, не способные полностью погрузиться в свои занятия, и томно вздыхают. В ногах Мортиши ложится и Китти Кэт, уже через пару минут мерно посапывая и шевеля во сне вибриссами и круглыми ушами. Ксавье с Уэнсдей сидят на соседнем диване, изредка переглядываясь друг с другом. В присутствии родителей девушка позволяет себе максимальную близость к нему — прижимается плечом к плечу, не теряя прямой спины. Сбежав по лестнице, в комнате появляется и Пагсли, плюхаясь на край диванчика рядом с Торпом. — Вся семья невредима и в сборе. Отвратительно… — девушка мрачным взглядом обводит собравшихся. — Как мне этого не хватало. — Мы смертельно по тебе скучали… — начинает Гомес под медленные согласные кивки своей жены. — И надеемся, что вы расскажете нам об убийственно интересных событиях вашей учёбы! Ксавье с Уэнсдей переглядываются в немом диалоге — он слегка наклоняет голову и чуть вопросительно двигает подбородком, она в ответ незаметно кивает, моргая, — и оборачиваются обратно на родителей. — Убийства, монстр, сумасшедшая нормис и воскрешённый пилигрим и пророчество, по которому я должна была уничтожить школу, — равнодушно перечисляет Аддамс, словно отчитываясь об обычных буднях. — Ничего интересного. — О, напротив, моя ядовитая змейка! — с готовностью возражает Гомес. — Ты же знаешь, как мы с твоей мамой обожаем рассказы про Невермор! — Не поверю, что Уимс вам не расписала всё в красках, — угрюмо цедит девушка, в планах которой было поскорее забыть всё произошедшее в этом семестре. Ну, или почти всё. Родители молча выжидают, давая ей понять, что настаивают на своей просьбе. Уэнсдей тяжело вздыхает, даже не пытаясь применять на родителях фирменный взгляд с острой укоризной и смертельным осуждением, видимо, заранее зная, что это не сработает. Ксавье едва удерживается, чтобы не прыснуть от этой сцены в кулак, потому что выглядит это всё действительно забавно и с аддамсовским налётом странности. — Всё началось на ярмарке урожая через пару дней после того, как вы меня бросили… — равнодушно начинает повествование девушка. Юноше интересно наблюдать за меняющимися лицами её семьи при каждом неожиданном повороте рассказа Аддамс. У него самого привилегии непосредственно участника событий, отчего Торп и позволяет себе не сдерживать усмешку, когда Уэнсдей признаёт, что была поспешна в выводах и чересчур непреклонна в выбранной версии своего расследования. — И тогда я подумала, что монстр — Ксавье, — Уэнсдей старается не смотреть на реакцию юноши, когда продолжает: — Потому что это бы объяснило мою симпатию… Ксавье озадаченно залипает в никуда, прокручивая услышанное, так, что дальше особенно не вникает в рассказ о знакомых событиях. По сознанию разливается особенная теплота, как только парень отчётливо понимает, что Аддамс фактически осознала свои чувства к нему уже давно, пускай и в своей специфической манере. Это даёт вполне осязаемую надежду. И вот в своём рассказе девушка доходит до момента с покушением на Вещь, его реанимацией и обострением собственной злобы на преступника, посмевшего покуситься на одного из немногих верных ей. Так что дальнейший её визит к Доновану Галпину кажется даже логичным, хотя сейчас вызывает у Торпа только смех. Надо же так проколоться, детектив Аддамс. Смешнее было бы пойти к Тайлеру. — И тогда Уэнсдей решает засадить меня в тюрьму! — Ксавье закономерно заканчивает мысль, к которой так долго подводила Аддамс. — На тебя указывали доказательства! — возмущённо парирует Уэнсдей. — Доказательства с отпечатками Торнхилл? — парень тут же напоминает о промашке и природе возникновения в его мастерской вещей жертв. — Я их там все перетрогала до твоего возвращения, — обиженно надувается она и буравит его взглядом. — На них остались только мои отпечатки! — Как бы то ни было, я оказываюсь в тюрьме, настоящий хайд на свободе и что делает Уэнсдей? — Торп преспокойно отжимает лавры повествователя у девушки и продолжает рассказывать. — Пытки! — брат Уэнсдей радостно хлопает в ладоши. Торп кивает и щёлкает пальцами, указывая в сторону Пагсли и отмечая его верную догадку. — Ох, мой смертоносный штормик, ты пытала хайда? — на лице Гомеса сама собой растягивается гордая улыбка. — Да. К сожалению, довести дело до конца мне помешал шериф, — в голосе Уэнсдей сквозит шлейф упущенных возможностей. — По нему было видно, что он не умеет веселиться, — скучающе пробормотал Пагсли, надуваясь от облома, словно это ему не дали кого-то допытать. — Тогда я поняла, что одной мне с этим не справится, — признаётся Аддамс и оборачивается на Ксавье, а взгляд её пропитан сожалением. — И навестила Ксавье в камере. Её минутную слабость никто не замечает — старшие Аддамсы поглощены друг другом, а Пагсли с интересом ждёт продолжения истории — лишь юноша берёт Уэнсдей за руку и чуть сжимает тонкие пальцы. Она удивлённо хлопает глазами и опускает взгляд на их руки, словно на что-то, чего раньше никогда не видела. Это прикосновение и поддержка, которую она показывает, приятно настолько, и краешки губ Аддамс трогает улыбка, такая детская, которая делает её ещё очаровательнее. — Ах, свидания в тюрьме это так романтично! — Мортиша складывает бледные ладони на груди, в районе сердца. — Гомес, ты помнишь? — Конечно, cara mia, — энергично кивает Аддамс, целуя ладонь любимой жены. — Я помню твою смертельную грусть! Она вспарывала моё сердце, как подлинный клинок семнадцатого века! — Ты мне льстишь! — миссис Аддамс покровительственно улыбается ему. — Фу-у-у! — морщится младший Аддамс. — Ксавье, что было дальше? Торп самодовольно улыбается на то, как хмурится Уэнсдей, когда понимает, что она больше не рассказчик. Видимо, его непринуждённый стиль повествования аудитория оценила больше, и Ксавье, конечно, не может ей отказать. Он опускает то, чего не знает и не видел собственными глазами. Если Аддамс захочет, то сама расскажет и об очной ставке с Торнхилл, и о ритуале воскрешения Крэкстоуна, и посмертном самопожертвовании Гуди. Торпу остаётся лишь подвести закономерный итог той бессонной ночи, благодаря которому они сейчас здесь и сидят. — А потом Уэнсдей дерётся на мечах с пилигримом, которого воскресила наша учительница по ботанике, и, конечно, побеждает… — Ксавье копирует жест Гомеса и целует тыльную сторону ладони Уэнсдей. Эмоции на лице девушки смешиваются с таким сильным удивлением, что Торп не может сдержать широкую улыбку. Но Уэнсдей замечает её и, нахмурив брови, старается придать своему лицу суровое выражение. Аддамс точно этого не ожидала, но даже на секунду не задумывается о том, чтобы вытащить ладонь из рук Ксавье. — Мам, пап! — лицо Пагсли буквально сияет после этого рассказа. — Я тоже хочу в Невермор!

***

      Оставшиеся две недели проходят бурно во всех смыслах, и Ксавье всё больше осваивается в мире Уэнсдей, с удивлением замечая, что ему нравится. Словно он здесь к месту. Девушка начинает ощутимо теплеть по отношению к нему, постепенно отодвигая неприятный опыт с Галпиным на дальний план и освобождая место для другого, особого, приятного, обволакивающего. Результат налицо: Аддамс становится уверенней и уверенней, а самое главное — ей больше не надо делать вид бесчувственной, опасаясь нового предательства. Так что это уже можно считать взаимным движением навстречу друг другу. От этого у Торпа захватывает дух, и он чувствует, как в нём растёт и крепнет странная уверенность, что всё будет хорошо и впереди ещё много хорошего. А ещё возвращается Фестер, которому не терпится познакомиться с тем, кого все уже считали новым членом семьи. С хитрой ухмылкой и многозначительным подмигиванием дядя намекает своей протеже, что был абсолютно прав насчёт искр между ней и Ксавье. Торпу остаётся лишь наблюдать, как Уэнсдей возмущённо хмыкает и складывает руки на груди, подражая серьёзной позе матери, но ничего не отрицает. Когда они оба уже осознают, что их отношения вышли далеко за рамки хорошей дружбы, к началу нового этапа отношений, наступает трудный момент — очередь говорить. Не совсем понимая почему, но и Уэнсдей, и Ксавье отодвигают важный и необходимый разговор на потом, отсрочив его до самого возвращения в академию…