Любовь — это когда лишний раз до тебя хотят дотронуться. Придвигаются поближе за столом, кладут свою ладонь на твою, зовут к себе, чтобы приобнять, заводят непослушную прядь тебе за ушко.
Когда вдыхают аромат твоих волос с наслаждением, целуют просто так в щёчку, проходя мимо, держат за руку, переходя дорогу с тобой и просто гуляя по улице, притягивают к себе, чтобы сфотографироваться вместе. Любовь — это когда тебя хотят трогать, ощущать, слушать.
Это невозможно изобразить, сыграть, если этого нет. Поэтому Станиславский тысячу раз был прав, ответив на вопрос, что такое любовь: «Хотеть касаться».
© Светлана Некрасова
***
Кровь вишнёвым ручьём бежала по шее Аки, ветвистыми струйками стекая на плечи и пачкая одежду, лилась на пол, брызгая на прозрачные, рассыпанные мной осколки. Задерживалась на стекле крупными дрожащими каплями, набухающими и густыми, и расплывалась водянистыми разводами, разбавляя насыщенный краснотой цвет желтоватым оттенком. Била в нос тяжёлым металлическим запахом и оставалась медным привкусом на корне языка. Оцепенение, туго сковавшее мои мышцы до невозможности пошевелить и мизинцем, медленно уступало место профессиональному хладнокровию. Сколько раз, в конце концов, мне доводилось видеть пронзённую заточенными кольями или рассечённую острыми лезвиями человеческую кожу? Но именно сейчас испуганное сердце выпрыгивало из груди как никогда раньше, а в ушах стоял протяжный гул. Аки хватался за раненую шею, и кровь сочилась сквозь его пальцы, накатывая густыми волнами. В его синих глазах мутнела тёмная пелена. Он пытался подняться на ноги, но колени безвольно гнулись вниз, подкашиваясь и содрогаясь. — Не надо, сиди. Моя ладонь тяжело опустилась на его плечо. Я взяла его за руку, ледяную и испятнанную запёкшейся коричневатой коркой, и, сдавливая кровоточащий разрез, приложила её к раненой шее. — Держи вот так. — Левый верхний ящик… — глухо произнёс Аки, будто прочёл мои мысли. Я кивнула. Нужно было срочно найти аптечку. Пластмассовая корзинка, скрытая за деревянной створкой верхнего ящика, изобиловала разнообразными лекарствами на все случаи жизни. По её краю ровной, аккуратной стопкой были уложены плотно скрученные, чистые бинты — в большом количестве, так остро необходимом охотнику на демонов. Рядом лежал невскрытый пакетик стерильной ваты. Судорожно дрожащими в кистях и кончиках пальцев руками я сняла с полки корзину медикаментов и поставила её на круглый табурет, который подвинула к себе, проскрипев его металлическими ножками о голый пол. Тяжело дыша, Аки, бледный как смерть, следил за мной мутным, впалым взглядом. Я присела на корточки и отщипнула кусочек белоснежной ворсистой ваты, смочив её бесспиртовым раствором антисептика. Осторожно отвела в сторону холодную руку Аки, пачкаясь в его крови и обнажая рану. Кровь скопилась на рваных краях рассечённой кожи и новым толчком вышла наружу, стекая вниз по старым, едва подсохшим следам. Она быстро пропитала приложенную к порезу, чисто-белую, как клубистое облако, ватку, окрашивая каждое тонкое волокнышко в тёмно-красный оттенок. Антисептик зашипел на краях раны, вспенивая стёртую коричневатую кровь. — Ссссс, — сморщился Аки, невольно потянув руку к щиплющему кожу разрезу, но я тут же перехватила тыльную сторону его кисти, отводя её вниз. — Больно? Он отрицательно качнул головой. — Потерпи, пожалуйста. Пропитанные тёмной кровью комочки ваты падали на пол один за другим, пока очередной чистый кусочек не остался наконец таким же чистым, разве что с единственным красным пятнышком и желтоватой сукровицей по его кромке. Придерживая ватку кончиками пальцев, я наложила на неё плотный бинт и плавным движением обернула вокруг шеи первый ход. — Эй, ты как? — Я заглянула в бледное, с синеющими губами лицо Аки. — Кто тебя ранил? Он тяжело сглотнул и поднял на меня мутный, сверкающий лихорадочными бликами взгляд. — Демон-призрак впивался в горло когтями, когда пытался задушить. — Господи, — нервно выдохнула я и покосилась вниз — туда, где на полу, перемешанная с хрупким, битым стеклом, багровела кровавая лужа. Пора было уже привыкнуть — всё-таки, смерть каждый день была неподалёку и незаметно подкрадывалась тихими мерными шагами, норовя ухватить за горло, — но эта рана, красным пятном зияющая на шее Аки, будто совсем выбивала почву из-под ног. — И как я могла такое не заметить?.. — К тому моменту, как мы встретились после битвы, я уже смыл кровь водой и заклеил рану пластырем. Помогло это, правда, ненадолго. Но я не хотел никого беспокоить и нервировать в ответственный момент. Все и так в последнее время на взводе. Делая очередной уверенный ход бинта, уже полностью покрывавшего частой сеточкой слабо кровоточащую рану, я смяла пальцами плотный ватный кусочек, превращая его в самодельную давящую подушечку, которую положила на перевязанное место пореза, ограничивая обильный приток крови к рассечённой коже. — Хаякава, не хочу тебя пугать, но если доверять моим шатким медицинским познаниям, то у тебя повреждена наружная ярёмная вена. — Я заканчивала бинтовать шею и пыталась затянуть понадёжнее отрезанный свободный хвостик бинта с торчащими в разные стороны, белыми волокнами. — Повреди ты кожу чуть выше и чуть глубже — и я бы уже не остановила кровотечение. Аки молча слушал мой нарочито спокойный голос, вот-вот готовый сорваться на крик, охрипнуть или и вовсе пропасть. Я вытерла со лба проступившие капли холодного пота. А вдруг и правда не получилось бы остановить эту тёмную, бьющую в нос горькой медью кровь? Так вот, как люди боятся терять. — Я это к чему говорю, — продолжила я, заглядывая в мутные глаза Аки, — обещаешь потом сходить в больницу? — Посмотрим. Я с сомнением хмыкнула себе под нос. «Посмотрим» — это не ответ. Не тот, который я хотела услышать. Придерживаясь рукой за край стола, Аки поднялся на ноги, но тотчас пошатнулся и схватился за голову, пронзая пространство перед собой тусклым невидящим взглядом. — В глазах темнеет? — спросила я, взяв его под руку. — Ты потерял много крови. Тебе стоит отдохнуть. Мы сели на мягкий диван с серой в чёрную крапинку обивкой и такого же цвета небольшими декоративными подушками. Я прижала к груди ноги и крепко обняла колени, утыкаясь в них носом. Мелкая нервная дрожь по-прежнему беспощадно била каждую клеточку моего тела, пробирая до костей. Я тщательно пыталась её сдержать, но стоило хоть на секунду забыться, как новая её волна с невероятной силой накатывала и обрушивалась на меня, сводя мышцы так, что даже зубы начинали стучать, отбивая хаотичный ритм. Хотелось уменьшиться и целиком обвить себя руками, спрятать голову в коленях и скрыть лицо за волосами, как за тёмной, непроглядной завесой, но я продолжала твёрдо, молчаливо сидеть на месте. Аки тоже молчал. Он был задумчив, и его брови то слегка хмурились, то приподнимались вверх, вторя каким-то потаённым мыслям. — Синохара, прости за это, — заговорил он. — Я обещал тебе поберечься, а в итоге снова чуть не умер. — Да у меня… будто вся жизнь перед глазами пронеслась, — надтреснутым голосом сказала я. — Первая моя мысль была, что ты порезался разбитым стеклом. Почему-то я не учла, что осколки никак не могли коснуться шеи. — С утра всё было нормально. Я не думал, что кровь пойдёт снова. — Ты, видно, порвал едва подсохшую рану, когда нагибался за стёклами. Я сдавила сосуд, так что теперь почти уверена, что сильного кровотечения больше не будет. Но всё-равно постарайся пока что не делать резких движений. Аки кивнул. — Синохара, ты где-то училась этому? — Оказанию первой помощи? — Я отмахнулась от его слов. — Да какое там училась, так, проходила кое-какие курсы. Подумала, что мне, как охотнице, это пригодится. Пригодилось, видимо. В конце марта темнело рано. Вечер набрасывал на небо первые сумерки, и горящий оранжевым пламенем круг солнца на западе падал за горизонт, окрашивая малиновой дымкой усталые небеса. Сумрак царил и в квартире, медленно опускался нам на плечи, будто обнимая и успокаивая, и резкий искусственный свет, выдёргивающий из уютной темноты, зажигать не хотелось. В оконном стекле белёсыми бликами отражались одинокие уличные фонари. Мерцали влажными искрами и синие глаза Аки. — Хаякава, знаешь, не хочу, чтобы этот день заканчивался. Он вопросительно на меня взглянул. — День был не самым лучшим. Почему? — Завтра снова будет всё как обычно. Уходишь на работу и не знаешь, вернёшься ли вообще? — Умереть можно не только на работе. — Да, и мы в этом сегодня убедились. Вот только именно там каждый сантиметр земли пропитан кровью знакомых и близких нам людей. Невольно начинаешь думать о том, что эта участь в конце концов постигнет всех нас. А здесь так спокойно… Когда ещё такое будет? Но я подумала: возможно, лучше так, а не иначе? Возможно, лучше каждый день рисковать жизнью, зная, с какой целью мы это делаем, чем просиживать её в офисе, не принося никакой пользы, и разбавлять выходными однообразные будни? Мы помогаем людям, убиваем демонов, у нас есть цель, к которой мы стремимся. Один убитый демон сегодня, может быть, сохранит несколько десятков жизней завтра. Даже если придётся рискнуть своей собственной. Но этот риск оправдан. Кем бы мы были, если не охотниками? — Ты безусловно права, Синохара. Только вот если я всё-таки убью огнестрела и не умру, то скорее всего уйду на гражданку, где поспокойнее. Химено не раз предлагала уйти вместе, когда была жива, а я постоянно отказывался. Теперь её не стало, и я хочу выполнить хотя бы одну её просьбу. Что скрывать? Я, как и все в общебезе, смертельно устал. Слушая живую, чистосердечную речь Аки, я переставала верить своим ушам. Глядя на его расслабленное лицо в тёмной тени вечернего сумрака — сомневалась в собственном зрении. Куда пропала лживая каменная маска, которая, будто заведённая, повторяла, что всё хорошо, и откуда взялась внезапная искренность? Было ли дело в том, что, доверившись мне единожды, он разрушил ту неприступную стену между нами? Невольно вспоминалась шуточная поговорка «ломать — не строить». Я незаметно усмехнулась своим мыслям. Теперь он вряд ли когда-нибудь возведёт те баррикады вновь. А возможно, он правда устал. Устал от лжи, притворства и маскарада на работе. Особенно, после смерти Химено. Ведь какой смысл скрывать чувства, растрачивая на это последние драгоценные силы, когда они уже давно ни для кого не секрет? — Думаю, я в любом случае останусь в общебезе. Если уйду — меня загрызёт совесть и вина перед наставником и другими охотниками. Всё-таки Бюро фактически меня воспитало, обучило нужным навыкам, дало работу в конце концов. Я повзрослела там. — Я тяжело вздохнула. — Да и потом, у меня нет ни единой причины покидать общественную безопасность. Даже не знаю, что могло бы заставить меня это сделать. Смерть, разве только? Знаю лишь, что в гражданском районе мне не место. Моё место именно здесь. — Тобой движет не месть, Синохара. Тобой движет благодарность. И это — твоё главное отличие от остальных охотников, таких же, как я. Ты убиваешь демонов, потому что стремишься сделать мир чище, а жизни людей — лучше, и не преследуешь личные интересы. — Но я боюсь так же, как и все… — Мне тоже страшно, Синохара. Это естественно. — С каких пор ты так открыто говоришь об этом? — Уголки моих губ растянулись в ироничной улыбке. — Раньше из тебя и слова о чувствах нельзя было вытянуть. Аки ткнул пальцем в тёмный потолок, на котором дрожали смутные очертания наших теней. — Из-за темноты. — Темноты? — Ты слышала о том, что ночные разговоры всегда более искренние? Аки улыбался. Я так редко видела его улыбку, что сейчас она казалась чем-то призрачным, как неясное отражение на водной глади — тронь его рукой, и оно исчезнет. Я рассмеялась. Хотелось бережно сохранить этот момент тёплым воспоминанием в сердце. — Только не включай свет, — попросил Аки и задумался. — Синохара, ты знаешь, кто идёт работать в общественную безопасность? Это люди, чьих родных убил демон-огнестрел, и они всей душой жаждят ему отомстить. Ведь только охотникам из общебеза дают куски его плоти. На самом же деле месть эта так же непостижима, как и идея истребить всех демонов на свете. Я понимаю, что скорее всего не переживу эту операцию, но я хотя бы буду знать, что делал всё возможное. — Эй, не говори так. Мы же обещали друг другу, помнишь? Он вздохнул, медленно и глубоко. — Конечно, помню. В душе шевельнулось то тёмное чувство, которое каждый новый рассвет шептало на ухо о смерти, об одинаковом для всех нас, печальном конце, о невозможности обрести желанное счастье. Боже, пропади пропадом этот огнестрел вместе со всеми своими операциями, и пусть этот спокойный вечер никогда не заканчивается! — Ты как себя чувствуешь? — спросила я. — Не очень, — голос Аки затихал. — Но это ведь нормально? — Да, нормально. Завтра станет получше. За окном громко и протяжно загудели автомобили на перекрёстке. Яркий жёлтый свет их фар распадался на тонкие острые лучики и стремительно летел вдаль. Ветерок, слабый и свежий, колыхал лёгкий тюль, раздувал его прозрачную блестящую ткань высокими волнами и тут же оставлял в покое. «Дайте мне причину покинуть общественную безопасность — и я её покину, — думала я, глядя в тёмное окно. — Ни единой причины — я так легко об этом сказала… Родителей нет, семьи нет. Вся моя «семья» — это пара человек из Бюро: Ватабэ и… и кто?» — Хаякава, ты чего молчишь? В ответ раздавался лишь шум оживающей к вечеру улицы. Я обернулась. Синеватый сумрачный свет падал на закрытые глаза Аки, на его сухие, в маленьких трещинках, сомкнутые губы. Его голова безвольно склонилась на бок, и чёрные волосы растрёпанными прядями рассыпались по спинке дивана. — Устал… — шепнула я, с неожиданной нежностью глядя на его спокойное лицо. Кажется, в этой жизни я ещё ни на кого так не смотрела. «Если я это сделаю, он же не почувствует, правда? — размышляла я. — Потому что у нас как: если не сейчас — то, возможно, уже никогда». Бледные пальцы его расслабленных рук подрагивали в сонной истоме. Мой разум и взор накрывала сизая приторная дымка и почти доводила до одури. «Будь что будет, — махнула рукой я. — В конце концов ничего в этом такого нет». Чувствуя разгорающийся жар от его тела, я подвинулась ближе и осторожно обняла его тёплую руку, непривычно мягкую и слабую, прижалась щекой к плечу. Аки вздохнул с тихим стоном, и его горячий выдох защекотал мочку моего уха. «Закончу как мама…» — в последний раз подумала я, прижимая его руку к груди ещё крепче. Я слушала ровное дыхание Аки, вдыхала густой запах его разгорячённого тела — запах мыла и табака, с наслаждением тёрлась щекой о его плечо, будто мне не хватало этой телесной близости, и я желала ещё и ещё, растворялась в нём без остатка. И пусть этот спокойный вечер никогда не заканчивается! «Я лишь на секунду закрою глаза и представлю, что это — моя жизнь. Она здесь, она сейчас, она не оборвётся завтра. В ней нет и никогда не было никаких демонов, никаких контрактов, никаких смертей, — медленно думала я. Мысли растягивались, как мягкая, податливая глина. — Обещаю, всего на секундочку…»***
«Как холодно…» Ледяной затхлый воздух стоял неподвижным столбом в кухонных стенах, и мертвенный холод инеевыми иглами покалывал синеющие кончики пальцев. Рука Аки была такой тёплой, что хотелось греться об неё вечно, и я боялась, что тотчас окоченею, если на мгновенье её отпущу. — Сора… Я с трудом разлепила глаза, моргая и сбрасывая сон с тяжёлых век. Держась за голову, поднялась с дивана и быстро захлопнула металлически скрипнувшую форточку. Застойный промёрзший воздух не шелохнулся и не потревожил невесомую штору, сдуваемую, обычно, на одном только слабом выдохе. Босые ступни стыли на голом полу, к которому, казалось, я примерзала, отчего поочерёдно поджимала под себя ноги и обхватывала руками дрожащее тело, тщетно пытаясь сохранить остатки тепла. — Сора… Я осмотрелась. Всё было, как прежде, привычным — лишь только глаза выцепляли из общей органичной картины так и не убранные, забрызганные свернувшейся кровью, стеклянные осколки. — Сора… Я прищурилась. Мутный взор туманила синеватая тень, которой, будто призрачной простынью, накрыли бестелую пустоту, и теперь синева витала повсюду, сливаясь с ледяным, жгучим воздухом. Могильный холод высвобождался из стен и потолков, невидимыми струйками пробирался под кожу и висел над головой заиндевелыми облаками. — Сора… — плакал нараспев звучный женский голос. Я прислушалась. Кто-то такой до боли знакомый звал меня по имени, селил в душе страшную тоску и пробивал на внезапные слёзы. Голос перекликался, пел то здесь, то там. Подплывая ближе — шептал на самое ухо, удаляясь вновь — пронзительно выл по тёмным углам. — Сора… Я пятилась. — Сора… Отшатывалась. — Сора… Но голос, врезаясь, настигал вновь. — Сора… Снова и снова. И вдруг всё стихло. Сводящий с ума плач просто исчез, оставив после себя звенящую тишину. Тяжело дыша, я посмотрела на Аки. Он, с уронутой набок головой, крепко спал спокойным, хоть и не очень здоровым сном, и будто бы находился вне этой призрачной синевы. Подле него на коленях сидела Химено, внимательно вглядывалась в его расслабленное лицо, будто запоминая все незаметные черты: каждое пятнышко, каждую складочку на закрытых веках, — улыбалась и нежно гладила ладонью его чёрные волосы. Моё сердце гулко стукнулось об грудь. Химено тоже светилась синевой. Она внезапно обернулась, чувствуя на себе мой ошеломлённый взгляд, и уставилась на меня широко распахнутыми серыми глазами — обоими, целыми, как будто демон-призрак никогда и не забирал по контракту её правый глаз. Сверкнула ясной, беззаботной улыбкой, какая получалась у неё всем невзгодам и несчастьям назло и вопреки. А как я завидовала иногда этой улыбке, к которой так тянулись люди, которая умела бодрить и заражать! — Хэй, приветик, Сора! — помахала Химено призрачной рукой. Я молчала, не в силах произнести ни слова. С горечью вспоминались похороны, на которые я буквально заставила себя прийти, мрачное кладбище с вытоптанной тысячами ног, заснеженной травой, белый гроб и красные, как кровь, хризантемы — очень символично, ничего не скажешь. Тела в гробу не было — а Химено была, иначе как объяснить ещё? Вот она, стоит здесь, прямо передо мной, с этой своей напускной, обманчивой весёлостью, которой был сокрыт творящийся в душе, тягостный кошмар. — Боже… — Я приложила к губам ледяные ладони. — Господи, Химено, я так рада тебя видеть… Мой голос срывался. Она будто и не умирала вовсе, а просто взяла перерыв, уехала на пару дней, бросив шуточное «буду по вам скучать», навестила семью и вернулась обратно. И мы снова встретились после недолгой разлуки. Только в этой разлуке почему-то все безутешно плакали. — Что происходит? — спросила я, цепляясь взглядом за её призрачную внешность. — Где твоя повязка? — Тебя смутило именно это? — Химено задорно усмехнулась, но что-то в её задоре уже трещало по швам. — Я умерла, помнишь? Призрак забрал не только правый глаз, но и всё тело. Меня больше нет. До слёз и какого-то исступлённого раздражения хотелось крикнуть: да как же нет? Как тебя может не быть, если ты стоишь прямо передо мной?! Будто бы все вокруг меня безнадёжно посходили с ума. Она отвела взгляд неестественно пронзительных серых глаз. — Знаешь, это было так неприятно — умирать, — задумчиво произнесла она, и под её ве́ками пролегли тёмные круги. — Как будто я падала в бездну и не чувствовала ничего: ни стен по краям, ни земли под ногами — и это продолжалось бесконечно. А в голове постоянно вспыхивали такие яркие-яркие картиночки потерянных счастливых мгновений. С тех пор столько воды утекло, а я и забыла, как мы с Аки напились, и я бездумно отрезала этот его дурацкий хвостик на макушке. Чёрт, это было так забавно! Аки несколько дней ходил сердитый, насупленный такой… — Она смешно сморщилась, изображая его лицо. — …а потом пробормотал свою обычную колкость — простил-таки. А когда мы со старым добрым вторым отрядом отмечали конец очередной миссии в дешёвой душной кафешке, Аки подошёл и предложил: «Давай свалим отсюда, а?» И мы всю ночь прогуляли по шумному зимнему городу, который, весь в огнях, давно готовился к Новому Году. Или как в обеденный перерыв мы вышли покурить на балкон, и сигарета выскользнула из моих пальцев прямо на дорогу, а Аки поделился своей. Не знаю, что на меня тогда нашло, но я, как безумная школьница, подумывала сохранить тот окурок на память. — Химено немного помолчала. — Я и не знала, как была счастлива в те дни… Правда, потом счастье кончилось. Помню, как мне казалось, что Аки видел интерес в каждой девчонке из Бюро, кроме меня. А мы так много времени проводили вместе, что я искренне не понимала, почему? Почему во мне он видел только наставницу и подругу? Единственный раз мне захотелось выделиться, произвести впечатление. Я сидела за столом и усердно выпиливала форму ногтей. Понимала, конечно, что на моих грубых, натёртых рукояткой меча пальцах это будет выглядеть нелепо. А потом по неосторожности пилочка выпала у меня из рук. Казалось бы, такая мелочь, но меня накрыло. От накопленной злости и обиды, от несправедливости хотелось перевернуть и разнести всю квартиру. Я позвонила Аки и сказала, что не приду. — Она шумно вздохнула, и уголки её губ снова расползлись в широкой улыбке, будто уверяя: «Всё хорошо! Не стоит обо мне беспокоиться!» — Вот такая она была, моя жизнь. Всего в ней было достаточно: и счастья в мелочах, и горя — так уж тем более. Казалось, эта пылкая речь давно искала своего слушателя, но кому Химено, живая, могла так запросто открыться? Аки? — да никогда. Она скорее удавилась бы своей обидой, чем так низко упала бы в его глазах. Она была весёлой и беззаботной — такой бы для него и осталась, если бы он не чувствовал её настроений, если бы не знал её как облупленную. А сейчас ей уже нечего было терять. На мои глаза навернулись крупные капли первых слёз, которые безжалостным комком давили горло и не позволяли свободно вздохнуть. Слёзы стекли по щекам, потянув за собой влажную дорожку, и я быстро, так, чтобы никто не заметил, растёрла их запястьем по лицу. Плакать должна была не я, а Химено. Но она усиленно улыбалась своим воспоминаниям фальшивой кривоватой улыбкой, и что-то в ней неотвратимо ломалось пополам. — Химено, мне так жаль… — Я всхлипнула, не сдержавшись, и, широко раскинув в стороны руки, шагнула к ней навстречу. — Пожалуйста, прости нас! Прости этого дурака за то, что не разделял твоих чувств, прости меня, что в той битве ничем не смогла помочь. Что даже не знала о ней… — Подожди, Сора, ты не… Я зажмурилась от стекающих слёз и порывисто обняла Химено, но, не найдя опоры в её теле, едва не рухнула на пол. Недоумённо оглядела свои пустые руки, беспомощно повернулась к ней. И опять всё повторялось замкнутым кругом: тела не было. Химено была. Только на её лице больше не сияла прежняя бодрая улыбка, не тянулись вверх весёлые уголки губ. Та улыбка теперь угасла навсегда, как угасают самые яркие звёзды на небе, и уступила законное место накопленным за долгие годы, невыплаканным слезам. — Сора, ты не сможешь ко мне прикоснуться, — сдавленно произнесла она. — Я умерла, помнишь? Я не чувствую тебя. — Она с невыносимой болью в глазах кивнула в сторону Аки: — Я и его не чувствую. — Нет. Нет-нет-нет-нет, — бессильно махала руками я в попытках отрицать чудовищную реальность. — Я не могу в это поверить… Мне жаль, Химено… Господи, мне так жаль! Что я могу для тебя сделать? Только скажи… — Сора! Эй, Сора, послушай! Она положила бестелые руки на мои вздрагивающие от всхлипов плечи. Конечно, этот жест не имел никакого смысла: я не ощущала тепла её ладоней, не чувствовала сжимающих мои плечи пальцев, а она могла спокойно погрузить синеватую руку в моё тело и легко вытащить обратно. Этот жест выражал лишь доверие. Химено отчаянно молила о том, чтобы её выслушали. Её измученное лицо плавало в моих глазах, размытое пеленой застывших слёз, и, волнуясь, приобретало всё новые и новые формы. — Сора, ты не представляешь, как мне больно, что рядом с Аки остаюсь не я, а ты. Мне больно, как любому живому человеку было бы больно видеть кого-то столь близкого рядом с чужими людьми. Если бы я только была жива — я бы никогда, ни за что на свете не отдала бы его тебе. Наверное, я всем сердцем ненавижу тебя за это. — Её глаза, подёрнутые безумной посмертной плёнкой, жадно впивались в мои. — Но я не впервые переступаю через себя. Я видела леденящий страх в твоих глазах, когда ты пыталась остановить его кровь; видела, с какой нежностью ты касалась его рук. Ты чувствуешь, Сора. Ты, так же, как и он, ещё не разучилась чувствовать и не растеряла в этой грязи человечность. Однако я видела тебя и в самых жестоких, кровавых битвах. Девочка, ты была шикарна! Твёрдость и точность твоих действий, взвешенность и обдуманность решений заставляют бывалых охотников шептаться за твоей спиной. Даже Кишибэ, которого уже ничем не удивить, как-то раз выпив больше обычного, бросил: «Не знаю, откуда она такая взялась, но она определённо всех нас переживёт». Это вызывает уважение, Сора. Ты, возможно, единственная в общественной безопасности, кому всецело можно доверить жизнь. Поэтому я хочу доверить тебе самое дорогое, что оставалось у меня в последние дни, — жизнь Аки. Я хочу, чтобы ты присмотрела за ним и не позволила ему попусту растрачивать драгоценные годы. И когда его срок настанет, мой мальчик снова вернётся ко мне. Так будет правильно. Он обещал мне. «Он и мне кое-что обещал…» — горько подумала я. В словах Химено всё отчётливее сквозили нотки безумия. Призракам пора на покой — где-то слышала я. Иначе они теряют рассудок. И Химено, оставляя мне последние слова своего прощального напутствия, покорно готовилась уйти навсегда. — «Не умирай, Аки», — с трепетом произнесла она. — Это я кричала ему перед смертью. Она смиренно закрыла глаза, и по её щеке сбежала единственная слеза. Растворяясь в синем воздухе, Химено таяла, как иней на пригретой солнцем земле, и от неё, когда-то такой весёлой и живой, теперь оставалась лишь память и ледяная пустота. Я шумно втянула носом морозный воздух. На лбу проступила холодная липкая испарина, и я вытерла её запястьем. Было страшно оставаться в этой неожиданной тишине, хотя я и слышала сквозь неё спокойное сопение Аки. Хотелось нырнуть в его объятия и с головой укутаться одеялом, а ещё лучше — в комнате, за закрытой дверью, чтобы со скорым возвращением Денджи не было никаких неожиданностей. Внезапный дребезжащий звонок домашнего телефона перебил поток моих мыслей, расшевелил застойный воздух, развеял холод и синюю пелену. Аки, проснувшись, резко сел на диване, растирая заспанные глаза. — Я же только на секунду глаза прикрыл… — хрипло произнёс он, нащупывая рукой выключатель, и зажёг слепящий электрический свет. — Ага, я тоже так думала, — иронично пробормотала я, заставляя Аки озадаченно поднять брови. Жмурясь от яркого света, я сняла телефонную трубку. — Алло? — Сора, ты, что ли?! Помоги мне, твою мать!!! На шипящем помехами фоне прогремел мощный взрыв.