Воспоминания о завтрашнем дожде

      После становления Хранителем Син Цю остро осознал, что рядом нет ни отца, ни брата, чтобы помочь ему в делах. Мысли об одиночестве часто посещали его, и в такие моменты он всегда шел к единственному светлому и безопасному островку его жизни - Чун Юню, в чьих руках можно было спрятаться на целые сутки и чувствовать себя нужным и любимым. Син Цю всегда был тактильным, он обожал прикосновения, и получать и дарить, особенно от него и ему. Сейчас потребность в этом возросла в разы, и каждую свободную минуту он тратил на то, чтобы лишний - совсем не лишний - раз прикоснуться, заменяя слова, что раньше говорил без устали.       — Я скучал, ужасно, — шепчет Син Цю в шею Чун Юня и крепко сжимает пальцами его плечи. Они не виделись всего несколько часов, но этого вполне хватает, чтобы ощутить потребность в нем.       Син Цю целует его нежно, но напористо, блуждает руками по шее и спине, не решаясь на что-то большее. Не потому что не хочет - боится. Боится, что столкнется с ужасными последствиями того кошмара, боится закрыть глаза и увидеть перед собой то дьявольски-ужасающее лицо, что иногда всплывает в мыслях перед сном. Боится вернуться назад, боится порвать ту нить между ним и Чун Юнем, боится оттолкнуть и больше не суметь иначе. Но ему так сильно хочется быть ближе, переступить эту грань, взглянуть в эту Бездну, полностью зайти в нее и победить, чтобы больше никогда-никогда не возвращаться.       Чун Юнь - лед, такой, что если долго держать в руках - начинает жечь, он распаляется быстро, пусть и усиленно старается стоять на месте. Сейчас он словно слышит мысли Син Цю, чувствует их кожей, и позволяет себе ступить всего на сантиметр. Он садит Син Цю на стол, не переставая целовать, едва ощутимо касается чужого бедра и чувствует на себе взгляд.       Син Цю смотрит с любовью, с той теплотой, что каждый раз сочится из него, когда они вместе. Но стоит ему закрыть глаза от удовольствия - руки на бедрах становятся грязными, липкими, такими, что их хочется скинуть. Перед глазами, на теле, внутри каждой клеточки тела отзывается то мерзкое чувство, не желающее покидать его разум. Он старается переступить через него, старается наступить, растоптать, размазать, уничтожить, но оно такое твердое и плотное, что совсем не поддается ударам. Только лишь на секунду оно лопается, но уходить не собирается - темной тенью оседает на нем, и ползет выше, добираясь до всего, что может достать. Душит, не давая сделать вздох. Невозможно, невыносимо, плохо, страшно, больно. Син Цю забывается в моменте, полностью окутанный этим отвратительным черным чувством, руки сами хватаются за запястья, сбрасывают их с себя, отталкивают в грудь в этом нахлынувшем порыве.       — Нет, нет, нет, — приговаривает Син Цю и почти задыхается, прежде чем открыть наконец глаза и увидеть растерянный взгляд голубых глаз.       Син Цю смотрит несколько секунд, пока медленно приходит в себя и возвращается в реальность, и моментально его огревает чувством вины, тем самым, которого он так боялся. Вот-вот кажется Чун Юнь развернется и уйдет, и ему так страшно. Он бросается к нему, только бы задержать, только бы не оставаться снова одному.       — Прости меня, прости, пожалуйста, — он утыкается в его грудь, ожидая чего угодно - молчания, безразличия, обиды, злости, но вместо этого Чун Юнь лишь крепче обнимает в ответ, снова пряча его в своих объятиях.       — Все хорошо, — шепчет Чун Юнь и гладит по голове, — Я здесь, все хорошо.       Тогда Син Цю снова чувствует вину, что мог хоть на мгновение подумать, что Чун Юнь способен на то, чтобы оттолкнуть. Чун Юнь, что был рядом столько, сколько Син Цю себя помнит. Чун Юнь, что просыпался ночами от его беспокойных ворочаний и причитаний, и не спал, дожидаясь, пока Син Цю успокоится. Чун Юнь, чья одежда впитала столько его слез, что градом лились из медовых глаз.       Син Цю не знает, не думает, что Чун Юнь винит в этом себя, что все таки позволил себе лишнего, заставил его вспомнить это. Они оба загнаны в своем непонимании того, что делать дальше. Оба хотят быть ближе, оба хотят сломать эту стену, но оба совсем не знают как.

      ***

             Чун Юнь все также держит дистанцию, а Син Цю пытается побороть себя. Он делает это не для Чун Юня, вернее, не только для него. В первую очередь для себя. Нести на себе этот ворох воспоминаний трудно, это гнетущее чувство собственной неспособности справиться наконец с этой болью, оставить ее позади. Ему очень хочется сбросить этот груз, забыть, не омрачать самые прекрасные моменты тяжелыми мыслями и образами, не связывать больше близость с дорогим человеком с призраками прошлого и с тем чудовищем. Его давно нет, но Син Цю ощущает мимолетом его присутствие, и от этого до жути хочется избавиться. И он готов сделать еще сто попыток, обжечься много-много раз, если в конце ему будет легче.       — Поцелуй меня, — они сидят на кровати, обсуждая дела, и Син Цю вдруг высказывает свою просьбу, прерывая все разговоры.       Чун Юнь смотрит с секунду, слегка мешкаясь от такой резкой смены настроений, но целует, с опаской и осторожностью. Поцелуи ведь и раньше были, но сейчас Чун Юнь чересчур аккуратен, теперь ему в каждом своем движении мерещится подтекст, и от этого его прикосновения совсем-совсем целомудренные и мягкие.       Но Син Цю, кажется, это не устраивает. Да, он решил пробовать снова, только вот никому кроме самого себя не дал об этом знать. Он ложится на кровать и утягивает на себя Чун Юня, чем заставляет того на миг застопориться и расставить руки по бокам от его головы, вместо того, чтобы обнять.       — Что-то не так? — Син Цю прекращает поцелуй.       Чун Юнь молчит, у него в голове аналогичный вопрос.       — Все в порядке, — отвечает он, и даже не совсем понимает, о чем именно Син Цю спросил.       — Тогда почему ты… — Син Цю в смущении отводит взгляд, сложно найти слова, чтобы сказать о таком, — Ты словно избегаешь меня… В этом плане. Это из-за того, что… случилось тогда? — в голову сразу лезут навязчивые мысли, что он грязный, мерзкий, и Чун Юню просто неприятно до него дотрагиваться. Или же он боится, что его снова оттолкнут, — Я тебе неприятен? — Син Цю поворачивает голову и смотрит в глаза напротив, ожидая найти в них ответ.       Чун Юнь забирается на кровать к изголовью, и Син Цю садится напротив.       — Быть с тобой - лучшее, что я могу желать в жизни, — Чун Юнь берет его ладони в свои, — Я хочу быть ближе, но... — и сильнее сжимает их, — Я очень боюсь сделать что-то не так, боюсь, что тебе будет плохо от этого.       — Каждый раз, когда я закрываю глаза, то вижу его, чувствую его руки, — Син Цю падает головой на плечо Чун Юню, — Но я хочу видеть тебя, и чувствовать только тебя.       Син Цю вдруг пронзает осознание.       — Прикоснись ко мне, — он поднимает голову и гладит по щеке, — Только я хочу тебя видеть, хочу слышать твой голос, знать, что это ты.       Чун Юнь кивает, начиная улавливать мысли Син Цю, и кладет руку на его шею, медленно поглаживая свод. Если Син Цю готов на это, то Чун Юнь готов тоже, без сомнений. Пальцы медленно скользят по линии подбородка, по подрагивающему кадыку, ложатся в маленькую ложбинку между ключицами. Син Цю почти не дышит, он даже не моргает, сосредотачивается на моменте, следит за каждым движением и впитывает все прикосновения, запечатлевая в памяти. Он медленно откидывается назад, ложась на кровать и рвано выдыхает, но даже не думает отступать. Он доверяет Чун Юню, пока тот целует его щеки, опаляет дыханием ухо, тело вздрагивает от… От щекотки. Все хорошо.       Чун Юнь дотрагивается до края его одежды, до плотного пояса, и смотрит вверх, молча спрашивая разрешения. Син Цю быстро кивает в знак согласия. Его рубашка распахивается, медленно скользя по коже и сползает по бокам. Чун Юню вдруг хочется замедлиться, он вспоминает, что Син Цю хочет его слышать.       — Я люблю твои руки, — губы касаются костяшек белых и таких мягких фарфоровых рук, — Люблю, когда ты обнимаешь меня ими, — Чун Юнь прижимает его ладонь к своему лицу, — Люблю, когда ты касаешься меня, — и Син Цю гладит его по голове, легонько взъерошивая инеевые волосы.       Чун Юнь целует его грудь, что еще была напряжена и вздымалась слишком часто. Целует невесомо, но Син Цю чувствует каждое касание. Губы спускаются к ребрам, проходясь по каждой выпирающей косточке. Син Цю чувствует слишком сильно, что не может сдержать шумный вздох.       — Я люблю твой голос, — Чун Юнь целует снова в чувствительное место, — Люблю твой запах, — он вдыхает сладкий запах дождя, впитавшийся в одежду и тело, вперемешку с ароматом цветочных масел, — Люблю все, что с тобой связано.       У Син Цю внутри ураган и ни одной плохой мысли, все они сменяются драгоценными словами, стираются из памяти, освобождая место для новых. Син Цю чувствует любовь каждой клеточкой тела, каждым миллиметром кожи, он дышит ей. Выпутывается из рубахи окончательно и тянет Чун Юня на себя, так хочется поцеловать.       — Я люблю тебя, — шепчет Син Цю ему в губы.       И это первый раз, когда он сказал это вслух.       Первый раз, когда смог забыть обо всем.       Чун Юнь делает все неторопливо, отдаёт всего себя, говорит столько слов любви, сцеловывая соленые слезинки с любимого лица, видит в янтарных глазах блеск, что не видел уже так давно, и сам готов заплакать от этого, от того, как сильно любит. Ему хочется сделать все, только бы видеть это сияние всегда, только бы суметь по крупицам выстроить все заново, заменить боль на чистое нетронутое никем чувство.       Син Цю не отрывает взгляда от Чун Юня, внимает каждому слову, открывается полностью, и ему наконец так хорошо. Они сливаются в одном стремительном потоке, полностью погружаясь друг в друга. И это намного сильнее любых невзгод.       Син Цю запоминает все, каждую крошечную деталь. Небрежно раскинувшиеся по подушке волосы, собственное дыхание, биение чужого сердца, темные гладкие простыни, красные следы, легко выступающие на бледной коже Чун Юня, взгляд глаза в глаза, тихий шепот на ухо, руки на пояснице, нежные объятия, горячие поцелуи. И собственные мысли, в которых больше нет места для монстров. Теперь там только любовь, что надежно защищает его от страданий.       — Как ты? — Чун Юнь заворачивает их в простыни и обнимает Син Цю со спины, заботливо массируя поясницу.       — Мне хорошо, — Син Цю поворачивает голову, чтобы украсть новый поцелуй, — Очень.       — Мне тоже, — отвечает Чун Юнь на незаданный вопрос, — С тобой не может быть по-другому.       Син Цю разворачивается всем телом, и уже без тревоги закрывает веки.       И это первый раз, когда перед глазами нет ничего, кроме того, что он хочет видеть. Первый раз, когда ему так легко дышать.