Глава 15. Веселый кабачок.
Вы зачарованы Костлявой И всяким символом ее; И угощенье, и питье Вам слаще под ее приправой, — О Монселе! Я вспомнил вас При виде вывески трактирной «У кладбища»… В тот погреб мирный Сойти б вам было в самый раз!
Ш. Бодлер
— «Чернобой»!.. Или нет, лучше «Черное Пламя»! — Какое еще «Черное Пламя»? Он тебе что, Ходе Синь-чжунь?.. Придумал то же… Тогда уж лучше сразу «Лайлао Басянь». На улице стояла дивная теплая погода, потрепанные и уставшие ученики с заметным удовольствием растекались по свежей травке, подставляя бледные после зимы лица под ласковые солнечные лучи. Немного в стороне учитель продолжал проводить небольшие, парные, тренировочно-соревновательные сшибки, где проигравший — выбывал, а победитель продолжал сражаться с уже новым противником… Лань-лаоши следящий за поединками, время от времени, порыкивал на совсем уж распоясавшихся, горланящих подростков, активно болеющих за того или иного ученика, и остужал разгоряченные головы сражающихся, щедро раздавая болезненные тумаки, и саркастично проходясь по чужим косякам… Цяо Мэймао выиграл четыре поединка подряд и проиграл в пятом, молчаливому и серьезному ученику из более старшей группы со знаковой белой лентой на лбу, и теперь отдыхал в стороне, в компании таких же выбывших и побитых учеников, загорал на солнышке и лишь краем уха прислушивался к веселому трепу соучеников… Он уже больше двух десятков дней не мог определиться с подходящим именем для своего духовного оружия, а ведь уже второй обозначенный срок подходил к концу!.. Когда по истечении назначенных старейшиной Лань трех дней, юный Цяо явился в оружейную с похоронным видом и покаянными речами, тамошний мастер лишь беззлобно расхохотался, размахивая раскаленной заготовкой непонятно чего, заявил, что он не первый такой нерешительный, и дал ему времени на раздумья до конца луны. Времени оставалось совсем немного, а имени по прежнему не было… — «Буцуо», «Чжейгуй», «Тэйрэй», «Лимао»… — Аха-ха!.. Шисюн, ты сейчас будто качества для своей будущей женушки перечисляешь!.. Забыл еще добавить: красивая, послушная, обязательно из хорошей семьи… и чтобы готовила вкусно, да!.. Правда, зачем тогда такой драгоценной жемчужине будешь нужен ты, а?.. Уж явно себе получше найдет, ха-ха!.. — озорной и смешливый юноша с круглым и чуть простоватым лицом, и с нашивками клана Цзинь на светлом ханьфу, насмехаясь, зацепил локтем за шею, чуть придушив, а затем повалил своего шисюна на спину и примостился головой на его животе, щуря глаза на припекающее солнце. — Ащь-ь!.. Да ну тебя!.. Сам-то чем лучше, а?.. Тоже ведь кормишься собачьей едой!.. — впрочем юноша не особо-то и сопротивлялся, с удовольствием вытягивая позвоночник и закидывая руки за голову. — …"Длинное перо»… — Чу Шихуан, лениво привалившись к стволу молодой акации и задумчиво крутил в пальцах ярко зеленеющую стрелу осоки. Он издали наблюдал, как наследник ордена Гусу Лань, проиграв в своем седьмом поединке, в сопровождении младшего брата направляется в сторону отдыхающих, и, прихватив сочный стебель зубами, махнул им рукой, привлекая внимание и подзывая друга присоединиться к их компании… Мэймао проводил взглядом две белые тени и отвернулся. Ему казалось, будто он перебрал уже целое море вариантов. Еще больше предложили ребята во главе с Хань-сюном. Всевозможные «Клыки» и «Когти» тигра, медведя, дракона… енота, хомяка — были слишком банальны на взгляд юного Цяо; «Сокрушители…» монстров, демонов, разбойников и просто несправедливости — чересчур претензионными и вычурными. А различные имена-характеристики, вроде: «Верный», «Светлый» или «Разящий» — мутными и недостаточно личными!.. Вот, как Дюрендаль в «Песнях о Роланде»! Твердый меч, какая невидаль! Для каждого владельца его духовное оружие: и славное, и острейшее, и любимое!.. Многие заклинатели даже в шутку называют свои мечи «женами» или «возлюбленными»!.. А ему же хотелось совсем другого, и он словно чувствовал это «что-то», но все никак не мог ухватить… Так, например, имя меча Чу Шихуана — «Алая принцесса» — за характерный красноватый отблеск и нежный цветочный узор на гарде. А клинок Хань Юя зовется «Юанджун», в знак почитания и благодарности дорогому человеку, так он сказал. Лань Сичень, к которому Мэймао пристал в самоуничижительном порыве, поделился, что его оружие получило свое имя почти сразу. Дядя вручил ему меч практически перед охотой; в ту ночь было новолуние, осветительные талисманы мгновенно гасли один за другим, под действием темной ци, и практически единственным источником света стал Шоюэ, испускавший собою холодное белое свечение… То есть, фактически став новой луной, развеяв густой мрак ночи… — Аа-а, ну почему это оказалось так сложно-о… — простонал Мэймао, зарываясь пальцами в и без того не самую опрятную после тренировки прическу. Он тоже завалился на спину, стараясь не думать о том, как будет приводить в порядок свою одежду, на которой теперь точно останутся зеленые разводы, — Я перебрал уже столько вариантов, кому вообще это нужно?.. Какая разница, как я его назову?!.. — Аха-х, так его и назови!.. — Нет. Так нельзя. Это совершенно неуважительно по отношению к оружию, — Лань Чжань вскинулся на такое предложение, возмущенно засверкав глазами. Он поджал губы, от чего его все еще немного по детски пухлые щечки забавно округлились. Мэймао отвернулся и вынул меч из ножен, закрываясь им от слепящих глаза солнечных лучей. Его оружие представлял собой вполне стандартный цзяньшэнь. В меру длинный, со строгой рукояткой обтянутой темно-серой кожей и с плетеной цзяньбао из такого же цвета шелковых нитей. Хушоу по прежнему напоминала ему перья сойки, а узкий цзяньти бликовал холодом стали с легкой голубоватой искрой, весьма характерной для работ мастеров с равнин Цзянсу и Аньхой. По цзяньцзи тянулся легкий стилизованный узор, то ли стебля бамбука с резко выделяющими узлами-перегородками, то ли толстенькую многоножку-костянку с несуразно-короткими лапками… Мэймао прищурился подсчитывая вытравленные сочленения: один, два, три, четыре… Выходило тридцать три скругленных трапеции… — Цяо-сюн, может тебе стоит заглянуть в библиотеку? — Он уже был там. Вспомнил зачем вообще туда ходил лишь вечером, когда я спросил его об успехах, отрывая от очередного нудного сборника… — отмахнулся Хань-сюн, ковыряя веточкой муравейник. — «Лезвие струящегося пламени»! Или… «Буреносец»! Клинок несущей бурю; ветер, режущий землю!.. по моему, звучит весьма внушительно!.. — Цинь-сюн, мне кажется это немного слишком… нужно что-то более скромное и не такое вычурное… — пожурил излишне возбужденного шиди Лань Уцзунь. — Скромное? А толку-то? Вот победишь ты… ну, например Сянлю, люди захотят написать о подвиге, а имя твоего меча какой-нибудь, ну… не знаю… «Змеиный хвост»!.. Никто же не запомнит! — Кому надо будет — запомнят. Мы же не для этого!.. — Не для этого. Но все равно, любому приятно будет, если про него песню сложат. Поэтому и имя сразу нужно придумать красивое и грозное! Как моя «Льдистая звезда»! Только другое, это уже занято!.. Мм, например — «Лейбин», а?.. — …"Железная стрекоза»… — Да почему хлыст-то? Это же меч! Еще и грозовой… Словно второй Цзыдянь!.. — Хань Юя вскочил, толи излишне запальчиво реагируя на предложение Цинь-сюна, то ли спасаясь от гнева потревоженных насекомых, отмахиваясь заодно и от предложенного Чу Шихуаном варианта. — Ну, а как?.. «Цветочное небо», что ли? — Кстати! Если заменить иероглиф «цветочный» на «цветущий», то в обратную сторону можно будет прочитать, как «Безумные кости»… — Ммм… Нет, как-то это мрачновато получается… Хотя такое имя точно уж запомнят… — Тогда, может, «Светлая ярость»? — Ярость в бою — плохой советчик. Да и как она может быть светлой?.. — ."Шершень»… — Брат Чу, ты что, просто перечисляешь все, что видишь? — А что? Цяо Мэймао все равно не слушает нашу болтовню. Мэймао и вправду не слишком прислушивался к беседе своих товарищей, хотя и не совсем ее игнорировал. Но в последнее время он выслушал уже столько различных советов, что, если бы прислушивался к каждому — уже давно бы сошел с ума!.. — Пф-ф, ну и ладно… Как насчет сходить в город? На этой недели в шучагуань читают Вэньсюань. Можно сходить, послушать сяо-я из Ши-Цзин… — …"Чжойгу»… — прокатил на языке Мэймао, словно пробуя звучание на вкус, вновь внимательно присматриваясь к рисунку. Тридцать три округлых части с двумя поперечными отростками на каждом… Да, наверное, это и правда то, что ему хотелось. Не жена и не подруга, а опора и поддержка… Кому как не ему, знать, что позвоночник — основа человеческого скелета. Как и меч — весьма значимая часть заклинателя. — Что? — «Чжойгу». Имеющий позвонки, — уже куда более уверенно отозвался юный Цяо, возвращая меч в ножны, растекаясь по земле лужицей с протяжным «Фуу-ух!..», и тут же вскакивая, — Все, я в оружейную, пока не передумал!.. Кто пойдет в город, встретимся через пол стражи у ворот! Опоздавших ждать не будем!.. Спустя время Мэймао мелким перебежками двигался в сторону выхода в город, на ходу собирая все еще немного влажные после спешного омовения волосы в более-менее приличный хвост, и посматривая по сторонам, на предмет строгих белых ленточек не преминувших бы сделать ему замечание за такой растрепанный вид. Наконец-то окончательно зафиксировав пряди, он выбрался из аккуратно подстриженных кустов лещины и дёрена, и, все же заприметив две темные головы, двинулся наперерез. — Ай-я, надеюсь два драгоценных Нефрита так спешат скорее попасть в город приобщиться к прекрасному? — Признаться честно, мы с братом изначально собирались присоединиться, но дядя поручил мне несколько неотложных дел… — Лань Сичень слегка виновато улыбнулся, мельком оглянулся на стоящего за плечом брата, и снова уделил внимание Цяо Мэймао, — Пару лет назад, мне удалось послушать «Песни царства Шао и стран, лежащих к югу от него», не полностью, но это все равно было впечатляюще. Возможно в этот раз будут читать «Оды солнца и луны» или «Гимны дома Сун»… Наверняка будет не менее интересно. — М-м, помощь нужна? — Мэймао тоже посмотрел на бесстрастное лицо подростка с печальными янтарными глазами, что так очаровательно скрывался за спиной брата, ухватив пальцами край чужого одеяния. — Нет, ничего такого. Просто я вряд ли успею к началу чтений… — В таком случае, Лань-гунцзы, тебе лучше поспешить, а то, что пропустишь, мы сами тебе расскажем. И чтобы точно все запомнить, пожалуй заберу-ка я с собой Лань Чжаня, уж он-то для брата расстарается, все-все запомнит, верно? — Мэймао поймал блеснувший благодарностью взгляд, легкий кивок и улыбку от старшего брата, и дернув нелюдимого юношу за рукав, потянул к выходу, — Но ты все равно лучше не слишком задерживайся, три сотни стихов — это конечно не три тысячи скучных правил, но все же… Пойдем скорее, Лань Чжань, а то ребята без нас в город удерут…***
В темной, глухой тюремной камере, расположенной под дворцом в самом сердце Безночного города, на подстилке из прелой соломы расположился почти мифический зверь с белой полосатой шкурой тигра, гибким, длинным телом дракона и головой отдаленно похожей на львиную, если бы у тех, конечно, имелись рога и три пары завораживающих глаз… Бай Цзэ лениво потянулся телом, свивая его в более плотное кольцо, и подбирая под себя лапы с кистями похожими на человечьи, скрывая от ползущего по каменному полу колючему холоду, среди теплых складок. Смарагдовые глаза сонно приоткрылись заслышав шорохи множества шагов и скрип сдвигаемых металлических заслонок. Зверь недовольно заворчал… Ему снился полутемный каземат, почти такой же, как и его, но наполненный запахами гниющей влажной древесины, испражнений и крови… Она стекала по старой, пахнущей временем и страданиями кладке, по напоенным болезненной гордостью изоржавевшим цепям и заскорузлым тряпкам, что некогда были одеждами подвешенного в кандалах заклинателя, в чьих глазах плескались темные, глубокие воды далекого-далекого моря с его легчайшими нотами соленого бриза и горькой полынной пылью. В его далеком дыхании чувствовалась не только соль, но и сладость, скрывающая за набегающими волнами обожженные гниющие тела с белеющими костяными остовами… Еще пахло обжигающими молниями и ветивером, но от них — только тени… В этом мире было не так уж много истинно бессмертных существ, и Хакутаку искренне считал себя одним из них. Существа подобные ему умирали и возрождались, и крайне редко уходили совсем… В своих редких снах Бай Цзэ бродили во времени, как по лестнице, а любое расстояние было подобно короткому мосту меж двумя крутыми берегами… Потому и называли их мудрейшими, что будущее для них нередко являлось прошлым, а прошлое находилось на расстоянии вытянутого хвоста… За стеной заскрипел механизм, натягивая цепь поводка, закрепленного массивным железным кольцом на шее зверя, подтягивая гибкое тело и вынуждая прижаться теснее к дальнему углу комнаты, куда тянули его металлические звенья… Хорошо смазанные петли не скрипнули, пропуская внутрь двух рослых заклинателей, оперативно и уже привычно проверявших крепления цепей, сдерживающие талисманы и решетку разделяющую помещение надвое. Хакутаку переставил лапы и повел хвостом, ослабляя давление на шею и заставляя подошедшего мужчину нервно отпрянуть от блеснувшего на кончике полосатого хвоста острого жала… Глупые люди. Они думали, что это они поймали и пленили его, там среди густо поросших зеленых холмов Наньшаня… Но на самом деле, это он ждал их… Для того кому подвластны видения будущего, ускользнуть от преследования не так уж и сложно… Но он искренне хотел быть здесь. Он должен был быть здесь, чтобы однажды встретить его… Человека наделенного еще неизведанными знаниями, знаниями овладеть которыми стремился и он… Человека, что пахнет летними грозами, кровью и ладаном… В конце концов, всем ведь известно, насколько могут быть любопытными кошки и насколько жадным драконье племя… — Глава Вэнь, все готово, вы можете проходить. Заклинатели установили низкий стол и массивное сиденье с дорогой, ярко-алой парчовой подушкой, шитой золотыми нитями, на которое, впрочем, глава никогда не садился, предпочитая стоять, чтобы даже в такой мелочи быть выше скованного рослого зверя, и поспешили заткнуть уши затычками из мягкого воска. Тот кто знал тайны наделенных властью, как правило, не живет долго, поэтому они встали позади и полубоком, отвернув головы так, чтобы не иметь возможности читать по губам, но улавливать происходящее на периферии, и в случае опасности… Бай Цзэ оскалился. Он знал, что им это не поможет — как только Вэнь Жохань узнает все, что ему нужно, он отдаст приказ и всех, хоть сколько-то вовлеченных просто перебьют. — Это свежие отчеты из павильона Дичжу и единственная в своем роде копия размышлений Лю Сяня о «Чжаньго цэ», — властный, юный лишь на вид мужчина самодовольно хмыкнул, приметив как две пары глаз жадно прикипели к обозначенной на день плате, а третья пара блаженно закатилась, — Продолжим с того на чем остановились ранее. Многознающий Бай Цзэ в прошлый раз упомянул человека… — Челове-ека! Челове-ека!.. Да-а!.. Да-а, Ю-юноша!.. — Хакутаку на мгновенье опустил голову скрывая за жесткими, такими же зелеными волосами, глаза с торжествующим, алчным блеском, воскрешая перед своим взором давнее воспоминание…«…Лаханьчуан из золотистой дальбергии, украшенная тонкой цветочной резьбой и множеством расшитых разноцветным шелком подушек, приютила в своих объятьях двух молодых, привлекательных мужчин. Откуда-то с дальних залов доносилась нежная, ненавязчивая песня флейты и более звонкая циня, гармонично перекликающаяся с людским гомоном и мелодичным женским смехом. Воздух питали ароматы жженой полыни, цветочных притираний, мускуса и вина. — В различных трактатах движение ци уподобляется движению по кругу, без начала и конца, и законы её циркуляции, как и движение крови по легочному и телесному кругу, не позволено нарушать никому, — темноволосый, разгоряченный юноша устроив голову на плече товарища мял в цепких мозолистых пальцах распахнутое цикломеновое шеньи, — Ци, двигаясь по внутренностям человека, согревает его плотные органы-чжан и полые органы-фу. Таким образом, все виды циркуляции осуществляются по сосудам, коллатеральным связям и по каналам-цзин, иньских и янских органов, сухожильно-мышечным и подкожным сосудам. Иньские сосуды питают пять органов-хранилищ чжан, а янские сосуды питают пять органов-чертогов фу… Светлая рука размеренно вещающего, молодого мужчины шире оттянула полы и прохладным мазком прошлась по тонкой, изящной ключице. Подушечки пальцев нежно прошлись вдоль трахеи, мягко взбираясь на явно различимый холм Адамового яблока и, лаская, спустились в надключичную ямку. Скользнули дальше по груди, легонько шкрябая по грубому и плотному рубцу, пересекающему грудь, и вниз, по крепкому прессу, туда, где теплую сливочную кожу уродовал еще один страшный шрам… — Воспроизводство ци или, как еще говорят — эссенции цзин, происходит вблизи так называемого «нижнего киноварного поля», напротив пупка, на уровне девятнадцатого позвонка, — расслаблено лежащий мужчина говорил неспешно и тихо, водил пальцами по притягательному рельефу, неспешно выводя спираль вокруг аккуратного пупка, передавая вместе с теплом тела и теплую энергию ци, подпитывая полупустое ядро партнера, — Эссенция цзин почек имеет жидкое состояние, относится к Инь и Ян, состоит из врождённой и приобретённой эссенции цзин и её можно рассматривать, как составную часть Инь почек… Эссенция цзин почек и кровь активируют друг друга… Правильная циркуляция ци создаёт гармонию, а недостаток ци, напротив, приводит к прекращению всякого движения, что опять приводит нас к нарушению закона циркуляции… — Когда ты выпьешь, я совсем перестаю тебя понимать, — второй мужчина, что имел более тонкие брови, светлые миндалевидные глаза и более резкие, но все еще весьма привлекательные черты лица, недовольно нахмурился и перехватил чужую разгулявшуюся ладонь, переплетая пальцы, — Что за бессмыслицу ты сейчас нес? — Пф-ф… а ты знал, что иероглиф «цзин» в медицинских трактатах частенько применяется в значении «сперма»? — Прекрати! У тебя ужасно грязный рот… — Ммм, нет… Обожаю смотреть, как ты смущаешься. Твои глаза в такие моменты жалят не хуже Цзыдяня… Настоящий красавец. — Перестань!.. — Что? Я ведь всегда говорил тебе прямо, что мне нравится твое лицо. Еще в Гусу, помнишь?.. — Сложно забыть, когда об этом напоминают при каждой встрече… — он толкнул собеседника, спихивая его со своей груди и задевая ногой игральную доску с камешками вэйцы, рассыпая черные и белые, гладкие кабошоны по постели и полу, — И хватит уже пить. Все твои пьянки обычно заканчиваются либо грандиозным беспорядком, либо тихой истерикой, помнишь?.. — Как о таком забыть, когда ты мне каждый раз об этом напоминаешь?.. Глава просто завидует, потому что самому ему нельзя пить вино, — распечатав новый кувшин, он наблюдал, как ловкие пальцы споро затягивают все ремни и завязки пурпурного Цзянь Сю, — Ты же понимаешь, что рано или поздно, тебе все равно придется с этим разобраться? Ты и так, наверное, первый заклинатель в истории страдающий от хронического гастрита. — Еще слово и ты будешь добираться до постели сам, — строго, но совсем не страшно, сказал мужчина, повязывая на пояс молчаливый колокольчик. — Аа-аа, глава Цзян, такой жестокий! Ты не можешь так меня бросить… — Мой многомудрый целитель говорит, что этот несчастный глубоко болен и не может подвергать свою спину такими непомерными нагрузками. — Что ты такое говоришь? Да хребет этого красавчика, крепче чем спина Паньгу! — игриво дергая за рукав одной рукой, юноша тем не менее не выпускал из второй початый кувшин, притираясь бедром к чужому боку, — Ну же, глава Цзян, не бросайте этого недостойного в одиночестве. Осталось еще два кувшина, хотите, можем заказать еще закусок? Говорят здесь готовят отменных крабов…»
Хакутаку были не интересны людские страсти, лишь слова имеющие ценность, поэтому он не знал, что было дальше, предпочтя ступить на следующую ступень моста, высматривая зацепки, способные привести его к желаемому результату. Ведь то, что Бай Цзэ не могут лгать, совсем не значило, что они обязаны говорить правду… Для того, чтобы получить правильный ответ — нужно задать правильный вопрос, а для того чтобы задать правильный вопрос — необходимо знать, как минимум, половину ответа… Каждое умное существо было способно лгать, говоря правду, и Бай Цзэ с удовольствием это делал… — Четырр-ре р-раза сбр-росит свое алое одея-яние кр-расавица Муме, когда над окно-ом пр-ролетит гор-рихвостка… Да-а… Броше-еный все-еми Краса-авец с ж-железным хр-ребтом… Хакутаку подождет. И сделает все для того чтобы дождаться… И то, что этот самодовольный, уже почти мертвый человечишка не планирует оставлять Бай Цзэ в живых, не имеет значения — он уже знает, что ускользнет…