Глава 29. Сплин.
…Как прутья частые одной темничной клетки, Дождь плотный сторожит невольников тоски, И в помутившемся мозгу сплетают сетки По сумрачным углам седые пауки…
Ш. Бодлер
Крыша, на которой он обосновался, принадлежала широкому учебному павильону, расположившемуся практически на склоне горы, на небольшой, но крайне живописной скальной площадке, где можно было сидеть и бесконечно наслаждаться видом. И ведь вид, настоящее чудо, был великолепен! Мэймао мог наблюдать вершины других близлежащих гор, туманные облака укрывали от его взора их скругленные макушки, но он знал, что деревья на них уже укрылись пламенными одеяниями или вовсе облетели. Цяо Мэймао вытянул удобнее ногу, откинул шелковую вуаль с соломенной шляпы, а после и вовсе убрал нонлу в сторону — после полугода проведенного в почти полной темноте, низкое вечернее солнце было уже не столь жестоко к его глазам, как в первые дни после высвобождения из темницы, чтобы продолжать смотреть на мир через плетеное темное полотно. Несмотря на довольно позднюю осень, день выдался невероятно сухим и теплым, и провести его, запершись в четырех стенах, хотелось Мэймао меньше всего. Хватит с него душных и темных помещений! И видимо думал так не он один; в помещении ниже сейчас полным ходом шло занятие, и сквозь распахнутые настежь ставни Мэймао ловил отголоски мерной, хорошо поставленной речи учителя, зачитывающего материал: — «…Рождение и смерть. Рождаются напрасно десять и еще трое. Умирают напрасно десять и еще трое. Люди рождаются. Движутся к смерти. Тоже десять и еще трое. Почему это так?.. Это происходит оттого, что они слишком привязаны к жизни…» Задрав подбородок к небу и зажмурив все равно немного раздраженные глаза, Мэймао горько изогнул уголок губ и в такт с ним, подстроившись под темп чтеца, шепотом проговаривал давно заученный наизусть раздел из Даодэцзин: — «…Я слышал, что кто умеет овладевать жизнью, идя по земле, не боится носорога и тигра, вступая в битву, не боится вооруженных солдат. Носорогу некуда вонзить свой рог, тигру некуда наложить свои когти, а солдатам негде поразить своим мечом. Почему это так?.. Потому, что не существует смерти…» На последней строчке Мэймао невыносимо захотелось расхохотаться! «Не существует смерти.» Скажите это тем, кто навсегда остался гнить под опавшими прелыми листьями! Или тем, кто до сих пор ищет своих близких среди обгоревших костяных остовов дотла сгоревших деревень! Ха! Война до сих пор мерещилась ему. Прикрыв усталые глаза, он видел только её. Мозг порождал извращённые и жестокие картинки прошлого, где тесно переплеталась мёртвая плоть, стылый холод и скрежет изоржавевших цепей… Путы глубинных страхов держали крепко, намертво, сколько ни приложи сил — все тщетно! Цяо Мэймао порой мерещилось, что гуева тварь все еще упорно бредет по его следам. Поджидает в лесу, заполненным влажным густым туманом, или скрывается в тёмном углу, откуда раздаётся прерывистое гортанное хрипение… И к своему удивлению, Мэймао не мог сказать, что он не желал подобного исхода. Несмотря на то, что последнюю луну своего заключения Цяо Мэймао провел в одиночестве, подвешенный словно кусок мяса, ситуация не отпускала его. С трудом балансируя все то время на тонкой грани между бодрствованием и глубокой медитацией, между возможностью не умереть от физического истощения без воды и пищи, и нежеланием лишиться рук из-за краха гемодинамики, вызванного краш-синдромом от постоянно задранных вверх рук, и теперь в Мэймао зрели такие же противоречивые эмоции. Он бы хотел никогда больше не встречать невыносимого Бай Цзэ, но и страстно жаждал встречи… Петух сменил на посту обезьяну и подростки шумной гурьбой покинули учебный класс, растекаясь во все стороны черно-белыми ручейками. Справа меж каменных пальцев гор загорался закат. Зашуршала черепица под подошвами чужих сапог и Цяо Мэймао чуть сдвинулся в сторону, освобождая место, но не сводя взгляда с разливающегося по небосводу багрянца… Белоснежный подол чужих одежд колыхнулся рядом, едва не коснувшись его перебинтованных ладоней, легкие наполнил ненавязчивый аромат сандала и туши, а тёплый длинный выдох опалил шею и ушную раковину, посылая лёгкую дрожь по телу… По прежнему не поворачивая головы, Цяо Мэймао прищурил глаза, считая розовые, оранжевые и сиреневые полосы заката, постепенно расслабляясь в чужом близком присутствии. Насколько хватало глаз, вокруг были только деревья, горы и туман, и Цяо Мэймао еще никогда в жизни не чувствовал себя настолько ничтожным. Какой вес имели его проблемы, когда мир был таким огромным, а он — таким маленьким? Ему нравилось. Когда солнце окончательно скрылось за очередным каменным отвалом, Мэймао развернулся к соседу. Лань Чжань устроился рядом недвижимой беззвучной статуей, его выдавал лишь едва слышный шорох ткани, да тихое размеренное дыхание, и в отсветах розоватых лучей кожа утонченного лица Лань Чжаня обретала особый оттенок изящества, лаская взгляд, как лепестки весеннего цвета. В этот момент юноша казался необычайно нежным и беззащитным, но Мэймао четко знал, эта беззащитность мнимая, из-под опущенных ресниц глаза Лань Чжаня пылали неукротимым огнем, то ли отраженным, то ли внутренним… — Красиво, — выдохнул Мэймао после долгого молчания и кивнул головой, сложившему руки в приветственном жесте заклинателю, — Смотри Лань Чжань, Бэй доу сегодня виден так отчетливо, такой ясной ночью наверняка можно будет узреть звезду Сопровождения и звезду Помощи! Уверен, для добродетельного Ханьгуань-цзюня это не составит труда! — Цяо Мэймао снова говорит глупости. Я рад, что тебе становится лучше. — Аха-х, прости, Лань Чжань, это и впрямь было не вежливо с моей стороны! Но в оправдание свое скажу, что бесконечно рад тебя видеть. Полагаю все дела союза наконец полностью завершены? Но Лань Чжань лишь слабо качнул головой и продолжил смотреть пристально, ожидая ответа, и Мэймао больше ничего не оставалось, кроме как закатить глаза и сдаться: — Мне лучше, упрямец! Лучше вот, угощайся! Твой брат заглядывал утром, принес разных вкусностей в обход указаний целителя. А потом, сговорившись с Хань Юя, отвлек на себя Лань-чанлао, позволяя мне мне улизнуть из-под присмотра. Аха-х, представляешь? Цяо Мэймао придвинул к юноше плетеный коробок с рыбными пирожками и сунул в ладони сочную желтобокую грушу. После голодания он ел понемногу, но часто, а еще заимел раздражающую привычку таскать с собой перекус, самому себе напоминая вечно жующего хомяка. — Лань Чжань, а ты знал, что люди севера называют Небесного Императора — «Алтан Хадаас» — Золотой Колос? Есть еще Долон эбурген —«семь Старцев», Долон дархан —«семь Кузнецов», а Бэй доу они называют Долун бурхан — «семь Богов». В мифологии монгольских народов есть эпос о Гэсэре, в котором говорится, что это созвездие появилось из черепов семи чёрных кузнецов. Якобы давным-давно в одном королевстве жили восемь братьев-сирот, одаренных выдающимися способностями. Однажды монстр похитил у народа их королеву и король попросил восьмерых братьев вернуть ее, и сказал: «Если одному из вас удастся спасти мою возлюбленную, я подарю ему золотую стрелу»… — после заключения под дворцом Солнца и Пламени подобные истории лились из Мэймао мягким плавным потоком, слова легко складывались в плавное повествование, без малейших запинок или неровностей, а голос делался глубоким и почти гипнотическим, затягивая в повествование. Наверное это было тем немногим, за что Мэймао готов был искренне благодарить Бай Цзе, он сам порою ловил себя на несколько нарциссических мыслях о своем новом бассе-профундо. Чтож, если он однажды больше не захочет быть заклинателем, сможет с легкостью зарабатывать рассказывая сказки, — …Имя «Долун бурхан» происходит из этой легенды для обозначения Бэй доу, в котором семеро братьев стали семью богами, и «Алтан Хадаас» — для Небесного Императора, ставшим из наградной золотой стрелы золотым Колосом. А еще!.. Ммм... хах, Лань Чжань. Этого Цяо иногда заносит, так что не стесняйся его прервать, хорошо? — Мгм. Все в порядке. Цяо Мэймао многое знает. — Ха-х, моего старика тоже порою не заткнешь, вот и знаю. А ты, Лань Чжань, просто слишком вежливый… Луна и звезды, существенно украшают атмосферу, но, знаешь, ты, Лань Чжань, всё равно самый прекрасный! Вот смотрю на тебя и жить хочется. Как можно тобой не восхищаться?..Кажется, что первая наша встреча была совсем недавно, а с другой стороны, будто бы мы век уже с тобой знакомы. И каждый день я узнаю о тебе все больше и больше и радуюсь этому знакомству с каждым днем все сильнее и сильнее… Да, он сейчас совершенно бессовестно дразнил зажатого юношу, отмечая и его стиснувшие ткань пальцы и полыхающие от смущения уши, и лишь, когда тот как-то совсем уж испуганно закусил губу, Цяо Мэймао отвесил себе мысленную затрещину с наказом прекратить доводить мальчишку! Он обхватил себя руками за плечи и поежился, каясь: — Но знаешь, как бы ни были ласковы сегодня сумерки, этот Цяо предпочел бы что-то более существенное, чем кутаться в шелк ночи. Ты только не обижайся, Лань Чжань, я действительно здорово провел время, но, по правде говоря, я уронил свой костыль с крыши и не думаю, что смогу спуститься без него самостоятельно… Ты не мог бы подать мне его? Но вместо того чтобы спуститься и подать костыль, Лань Чжань неожиданно притянул его к себе, подхватив, словно мягкую игрушку! Тихий растерянный писк вырвался из горла, сообщая всем невольным свидетелям о внезапном и незапланированном действе со стороны второго Нефрита клана Лань, что длинным прыжком спустился с крыши и, все еще не спуская Мэймао с рук, двинулся в сторону жилых домиков. — Лань Чжань, не то чтобы я был против прокатиться на руках сиятельного Ханьгуань-цзюня, но костыль мне все еще будет нужен! — Мгм. Я принесу его позже. Руки заклинателя держали крепко, недвусмысленно намекая, что от своего решения он не отступится, однако разместившемуся в стальной хватке Мэймао казалось всё устраивало. Нога после уже данной на неё нагрузки противно ныла и скакать в темноте по ступеням и каменным тропкам желания у него совершенно не было, как не было и особого стеснения. Он завозился, устраиваясь на руках как любимая невестушка, легкомысленно покачал ногами, перекинул одну руку за плечо, а второй невесомо провел по щеке юноши, отводя темный локон от лица и довольно улыбаясь... Под покровом ночи многое было скрыто от взора Цяо Мэймао, однако, не отметить что кончики ушей, скрытых под тёмным шёлком волос Лань Чжаня все еще ощутимо пылали, сердце сокрытое под слоями одежд заполошно билось, а лицо было чуть румяным, но по прежнему гладким и сосредоточенным, он не мог. Увиденного было достаточно, чтобы окунуться в глубокое удовольствие от одного взгляда на молодого заклинателя: смущенного, слегка растрёпанного, но упорно не отступающего от своего решения и старающегося сохранить при этом привычную серьёзность… Мальчишка! Цяо Мэймао солгал бы, если бы сказал, что был не рад видеть Лань Чжаня или, что он не радовался его компании, но, когда за крепкой белой спиной закрылись двери, он все же испытал облегчение. Благодаря своей сдержанной и молчаливой манере поведения юноша не так сильно давил на Мэймао, как другие сочувствующие и желающие поддержать его после вызволения из своеобразного плена, но все же… Он не хотел ничьего внимания. Не хотел видеть жалость и подавленность в глазах друзей и знакомых, но видел так отчётливо, что не хотелось дышать! Несмотря на привычно демонстрируемую доброжелательность, открытость и веселость, Мэймао еще с прошлой жизни терпеть не мог обнажать свои слабости перед посторонними, предпочитая решать проблемы самостоятельно. На третий день после вызволения из камеры, когда целители соизволили вывести его из седативного состояния, в расположении лагеря клана Цзян его уже ждал спешно прибывший старик Лао Бэй, недовольно ворчащий, но позволяющий хрипло дышать в собственное пропылённое плечо. Он знал, что старик терпеть не может передвигаться на чужом мече и то, что он так быстро прибыл в Цишань, сказало Мэймао больше чем скабрёзный стариковский рот. Цяо Мэймао хватило и Цзян Ваньиня, что грубыми, но осторожными словами прикрывал взволнованные взгляды, которые он то и дело бросал на перемотанные бинтами конечности и краешек веньского солнца, нашедшего свое место на впалой щеке Мэймао… И лишь на его едкое: «Долго ты меня еще обхаживать словно девицу будешь?», тот встрепенулся, возмутился и, оттянув цепкими пальцами ту самую щеку с тонкими лучиками шрамов, стал расспрашивать, что, собственно, произошло, и с какой зверушкой ему довелось делить одну камеру на двоих. Позже приходили и Лань Сичень с братом, и, если второй привычно молчал, хлопая грустными несчастными глазищами, то молодой глава, кажется, трещал за двоих — хотя с его манерами и воспитанием это больше походило непрерывную нежную песню — и сообщил, что забирает его для лечения в Юньшэнь бучжи чу, ведь, как бы глава Цзян не хорохорился, Пристани Лотоса требовалось серьезное восстановление. Уже в Облачных Глубинах, не слушая никаких возражений, под свою опеку его утащил Лань Вэйюань. Четырнадцатый старейшина Лань носился с ним словно курица с цыпленком, благодаря таким образом за супруга, который после лечения наравне с другими именитыми заклинателями с молодецким энтузиазмом громил вражескую армию, заработав себе еще парочку звучных прозвищ. И лишь все такой же одноглазый, но веселый Хань Юя и хромающий на обе ноги Лань Уцзюнь спасали его периодически от чересчур напористой заботы старейшины и местных эскулапов. Цяо Мэймао изо всех сил старался вести себя, как ни в чём не бывало, но выходило порою неубедительно. В чужом присутствии он захлебывался, барахтался, словно не мог ни утонуть, ни всплыть, а просто завис где-то между свободой и коварным илистым дном… Он чувствовал себя разбитой чашкой из любимого бабушкиного набора, над которой льют слёзы с банкой бесполезного клея в руках, и ощущение было отягощающее. Наблюдая за наведенной вокруг него суетой, в нем, наверное, должны были проснуться такие эмоции, как сочувствие, ощущение поддержки и мирная горечь, но всё, что в итоге он чувствовал — лишь раздражение и досаду на собственную сухость. Но несмотря на его нежелание общаться как-то так вышло, что вернувшийся домой Лань Чжань стал его довольно частым гостем. Он приходил во второй половине дня и часто оставался до самого отбоя, обязательно играл на гуцине не менее трех композиций, приносил ему книги и поздние фрукты. И даже, когда Мэймао лежал на вытяжке после повторного, уже контролируемого перелома голени прикованным к постели, тот предпочел занять стол в дальнем конце комнаты и работать с книгами там. Мэймао даже ненароком подумал, что Лань Чжань прятался здесь от чего-то, раз продолжал терпеть его испорченный болезнью характер, но на все его предположения, от вполне реального зверствующего учителя Лань, до совершенно невозможной опороченной девицы, что теперь преследовала Ханьгуань-цзюня с ребенком на руках, разбивались о невозмутимое: «Хм», и возмущенное: «Вздор!» Вздор так вздор. Мэймао по прежнему не считал возможным лезть во внутренние дела чужого ордена. Да и строгий взгляд невозмутимого Нефрита неплохо разгонял других желающих поболтать, позволяя Цяо Мэймао спокойно разбираться с целой кучей скопившихся за три года войны отчетов из весенних домов. То, что Мэймао и сам не раз выговаривал своих нерадивых пациентов, это нисколько не означало, что сам Цяо был идеальным пациентом, вовсе нет. Наверняка он был еще более невыносим чем все прочие, стремясь контролировать каждое действие лекарей. Он спорил или даже бессовестно игнорировал указания, если не считал то или иное действие действительно необходимым. И когда переломанная и заново сложенная целителями нога немного зажила и от его кровати наконец убрали железного монстра с грузами, Лань Чжань куда-то пропал, и уже Хань Юя, словно переняв эстафету, стал вытаскивать его на прогулки и щадящие тренировки. Хань Юя теперь официально называли лаоши. Он вел занятия физической подготовки у детишек с восьми до двенадцати лет, и, кажется, действительно получал от этого удовольствие. Несмотря на опасения окружающих и несколько потрепанный вид Мэймао, действительно серьезных ран у него оказалось немного. Помимо не самых эстетичных шрамов, к которым Цяо Мэймао отнесся намного спокойнее, чем сам того ожидал, у него выявили лишь истощение. Плюс сломанная нога, некоторые проблемы с почками и значительная контрактура плечевых суставов и голени. Вот последним Цяо Мэймао и занимался, выполняя в стороне различные упражнения из стандартного комплекса ЛФК, пока шло учебное занятие, перекидываясь незначительными фразами или подколками с одноглазым лаоши. — Ты сегодня совсем дохлый какой-то, что-то случилось? — Лань Уцзюнь к тренировкам не присоединялся, имея более серьезные проблемы с ногами нежели Мэймао, но довольно часто присоединялся к их компании простым зрителем, наблюдая и давая советы. Вот и сейчас быстро подметил излишнюю задумчивость Мэймао. — Слышал уже про предстоящую охоту на горе Байфен? Глава Цзинь прислал приглашение. — Именное? — на хмурый кивок Мэймао прислушивающийся к разговору Хань Юя лишь скривился, проворчав что-то про огромную занозу в заднице золотой лисицы, отбил направленный на него неумелый выпад, обманным финтом выбил из рук ученика тренировочный меч и пнул его в живот с такой силой, что крупный мальчишка подавился вздохом и закашлялся, свалившись на задницу. — Все еще не можешь никак решиться? Да брось, Цяо-сюн, за последние годы, не считая войны, ты и так провел в Гусу времени больше чем где-либо. У тебя здесь даже свои покои имеются! Не думаю, что на тебя рискнут повесить какие-то совсем уж невыполнимые обязательства, чтобы это могло перевесить плюсы вступления в орден. Будешь все так же шляться по всей Поднебесной, да заглядывать к нам по большим праздникам. — Да, шисюн дело говорит. Решай уже, а то уже неловко, в одном доме живем а трапезничаем словно на приеме. Потом можем сходить в город! Отметим рождение нашего нового шисюна, такой мужчина вырос: храбрый, решительный, смелый, а главное — какой щедрый! — Ой, заканчивайте уже… Я всё понял, — Мэймао развернулся и помахав ладонью начал отдаляться. — Ты куда? — Становиться решительнее. Дом главы Гусу Лань в той стороне и чем раньше я ему скажу, тем больше шансов, что он успеет составить списки и присоединиться к нам в городе. С доставкой ученика сами справитесь. — Ладно… Я тоже пошёл. — Но ведь… Это кидалово, — резюмировал Хань Юя, наблюдая, как Лань Уцзюнь подхватил костыли и необычайно ловко для своего положения скрылся среди построек. Валявшийся на земле ученик в этот момент попытался встать на ноги, но тут же упал на колени и начал блевать, — Мда… — добавил Хань Юя глядя на эту картину. Лань Чжань вернулся спустя пару дней после их с ребятами гулянки в городе, по случаю согласия Цяо Мэймао выступать на предстоящей охоте от ордена Гусу Лань. Раннего гостя Мэймао встретил растрепанным и вымотанным. У него все еще были проблемы со сном и, проворочавшись всю ночь на постели, он так и не смог уснуть, то по привычке проваливаясь в медитацию, то пребывая в собственных нерадостных мыслях и все больше комкая простыни, а потому прервавшему маянья гостю был рад и вместо того чтобы пригласить юношу с привычно перекинутым на спину цинем в опостылевшие покои, предложил тому прогуляться. Самостоятельно выбирая тропы Лань Чжань повел его в западную часть территорий Юньшэнь бучжи чу и, когда за плетенной калиткой ему в ноги настойчиво ткнулся пушистый комок, удивился достаточно, чтобы не заметить откуда Лань Чжань достал пару циновок и корзинку с капустными листьями, мангольдом и морковью. — Лань Чжань, откуда они здесь? Я думал в Гусу запрещено содержать питомцев, а тут их… целая куча! — к ним со всех сторон и впрямь довольно много — Мэймао сбился на двенадцатом, когда едва не отдавил очередной мохнатый хвост — кроликов, что спешили на утреннюю трапезу. — Это все Вэй Ин. — Хах, ну конечно. Кто бы сомневался, что в очередном нарушении правил клана мелькнула его лохматая макушка! — Мгм. Он принес мне пару кроликов в качестве извинения и после отказа принять их как питомцев, предложил зажарить и съесть. Правила ордена запрещают держать домашних животных, но и убийства на пике тоже запрещены. К тому же он принес Ту-ту. Нехарактерное этому миру кроличье имя «Банни» царапнуло память Мэймао и он удивленно принял протянутую Лань Чжанем увесистую тушку. На чуть деформированном ушке были заметны тонкие линии швов, а на лапке до сих пор была небольшая проплешинка и можно было нащупать костную мозоль после сложного перелома. Еще во время обучения Мэймао на горном склоне наткнулся на раненого крольчонка и с дозволения старейшины Лань и Лань Сиченя пару недель выхаживал того в своей комнате. Лань Чжань, таскающийся в то время за старшим братом хвостиком, конечно тоже знал о зверьке, но Мэймао никак не думал, что маленькая уступка в сторону хворого ушастого детеныша выльется в настоящую кроличью поляну в укромном закутке Облачных Глубин! — Ээ? То есть этот круглый пельмень и правда сяо-бай Ту-ту? — с явным намёком на улыбку спросил Мэймао, пряча лицо в густом шерстке, изо всех сил сдерживая смех, когда заметившие угощение кролики едва не накрыли волной всегда невозмутимого и сдержанного Нефрита, — Лань Чжань по-моему ты их разбаловал, смотри какие толстые у них уже попы. Не боишься, что рано или поздно им не хватит и они попытаются съесть уже тебя? — Дважды в день здесь бывает дядя, брат заглядывает через день. Хань Юя тайком приводит младших учеников, и девочкам нравится вычесывать кроликам шерсть, навешивая на них цветные ленточки и крошечные колокольчики. А сегодня вечером Хань Шань снова устраивает здесь свидание для Лань-чанлао, — Лань Чжань кивнул в сторону стеллажа с инвентарем, где за коробками и вениками виднелся бок аккуратной плетеной корзины, прикрытой цветастым пледом, и продолжил, — Хотя он предпочитает называть это: «Уединенной медитацией для усталого старика вдали от кучи дурных гомонящих подростков». После последней его такой медитации пришлось чинить домики и убирать остатки сломанного девичьего дерева… А ведь само наличие этого места должно было оставаться для всех тайной. Цяо Мэймао изумлённо моргнул раз, второй… И разразился неожиданным смехом, хриплым и резким, более не скрываемым и ничем не сдерживаемым. Какое открытие! Оказывается Лань Чжань умеет быть той еще язвой!.. Что-то похожее на робкую улыбку осветило черты лица второго Нефрита, и смеяться, чувствуя радостную легкость от его присутствия и хорошего настроения, которое он невольно распространял вокруг, было великолепно. Еще более невероятно стало, когда вместо привычного семиструнного Ванцзи, Лань Чжань снял со спины завернутый в ткань цинь несравненной Вэнь Чанчунь. Цяо Мэймао едва не задохнулся, с волнительным трепетом ведя пальцами по явно восстановленному корпусу, покрытым чуть более красноватым чем ранее лаком: — Лань Чжань, это… — Цяо Мэймао постоянно прикасался к шее, где раньше был мешочек цянькунь. Инструмент оказался немного поврежден, но мастер постарался максимально восстановить все как было. Слезы вскипели на глазах и Цяо Мэймао с трудом удержал свой порыв броситься на невыносимого юношу с объятиями, лишь сжал от души крепкую прохладную кисть и, огладив напоследок листья крыжовника и изящный силуэт славки-завирушки, подвинул инструмент ближе к юноше и попросил сыграть. Надо же. Пока Мэймао не лишился заветного мешочка в тюрьме Цишань Вэнь он и не подозревал у себя подобной привычки, а, освободившись, раздражался, не находя давно привычного шнурка под воротом. А Лань Чжань вот заметил. Слушая красивую лиричную мелодию, Мэймао чуть поддал в ладонь ци и оставшийся лист побитой ботвы вновь зазеленился, тут же пав жертвой наглого кроля, бесстрашно забравшегося на колени. Наслаждаясь льющимися в пространство мелодиями и поглаживая прикорнувшего зверька, он подгреб ближе островерхие багряные листья клена гинала, рыжего делоникса, сочные желтые треугольники гинкго и нереально розовые листья табебуйи. — Как давно я не плел венков. Возраст и суматоха дней незаметно забирают эти маленькие радости и весь фокус, Лань Чжань, в том, чтобы прожить жизнь не теряя в себе этих частичек! — с этими словами он водрузил на голову юноши получившейся лиственный венец, и, чуть сдвинув в сторону бабушкин цинь, умостил голову на чужих крепких бедрах. В конце концов, если Лань Чжань взял на себя ответственности за толстопопых шерстяных кролей, то и его уж как-нибудь пару часиков потерпит! Ускользающая всю ночь сонливость наконец вернулась, а может это эмоциональный скачок и нежная мелодия сделали свое дело, но сейчас он уже с трудом держал глаза открытыми и не собирался отказывать от сна из-за глупой робости и стыдливости! — Цяо Мэймао до сих пор плохо спит? — пару минут спустя, уже не прохладные, а теплые пальцы прошлись по его лбу, убирая в сторону пряди волос. — Ммм, уже легче. Вот перестану слоняться без дела и валяться по пол дня в постели и буду спать нормально… Не переживай, мне не снятся кошмары. Мне вообще ничего не снится… Только темнота, в которой ощущаешь себя таким одиноким и беспомощным, что не различишь то ли спишь, то ли уже нет… Лань Чжань нахмурился на затихающие бормотания почти спящего заклинателя. Чужая причёска растрепалась и некоторые пряди волос упали на лицо, наверняка оставляя щекотные ощущения. По крайней мере, именно опасением, что из-за этого спящий проснётся, оправдал свой порыв убрать с лица заклинателя непослушные пряди Ванцзи, продолжив невесомо приглаживать волосы и едва ощутимо задевая чужую кожу, а затем тихо и серьезно произнес: — Я хочу помочь тебе. Хочу узнать больше о тебе, знать то, что не знают другие. Я так хочу… быть ближе. На миг Ванцзи показалось, что он ощутил короткий всплеск темной ци со стороны Цяо Мэймао, его рука сама собой скользнула ниже, проследив путь от лба до щеки и он замер, прислушиваясь… И лишь спустя долгие мгновения, не уловив повторного всплеска, он вдруг осознал, что кончиками пальцев уже давно поглаживает нежную кожу за ухом. Ощущение было незнакомым и странным, голова его вмиг опустела и опустилась, и, когда до него дошла суть происходящего, их губы уже соприкасались! Четыре тонких лепестка губ нежно и осторожно прикасались друг к другу, не в силах ни сойтись, ни расстаться! От нахлынувших эмоций Ванцзи едва заметно задрожал. Он честно попробовал оторваться, отстраниться, но первая же попытка провалилась даже не начавшись! Вместо этого его губы сделались еще более дерзкими! Собственный язык скользнул меж приоткрытых губ, и юноша ощутил, что стало трудно дышать, а пальцы еще крепче сжали подбородок. Ласки губ и легкие прикосновения языка привели Ванцзи в полнейшее замешательство, в котором он разрывался между невероятным наслаждением и невыносимым презрением! Все это продолжалось до тех пор, пока, прижавшись чуть крепче и оставив легкий укус на чужой нижней губе, он с явной неохотой отстранился, с трудом приходя в себя. Лань Ванцзи мысленно обозвал самого себя никчемным созданием, но от поцелуя все его тело приятно расслабилось, став мягким словно у тряпичной куклы. Все еще растерянный и ошеломленный, некоторое время он посидел склонившись к лицу все еще спящего Цяо Мэймао, прежде чем, подняв взгляд и осмотревшись, убедился, что у его проступка не было иных свидетелей кроме разморенных пищей кроликов. Теперь ситуация казалась еще более безрассудным, но желанным сном посреди бела дня! Стоило ему вспомнить недавние ощущения, как кончик языка снова смутно защекотало и Ванцзи вскочил, лишь в последний момент придержав голову Цяо Мэймао. Он еще немного постоял как вкопанный, рассеянно касаясь собственных губ, ощущая при этом небывалую слабость в ногах и тяжесть в голове, а потом еще разок оглянулся и стремительно пошел прочь, опасаясь наделать еще больше непростительных глупостей…***
«…Поломанные резные ставни с наскоро затянутыми светлым шелком оконными проемами, раздражающе хлопали на ветру, а ободранные стены несли на себе помимо отметин безжалостного мародерства, следы скорой, но от этого и чуть небрежной уборки. Давным-давно знакомые, некогда роскошные стены дворца Пламени и Солнца виделись теперь Мэймао чужеродными и неправильными в подобном убогом состоянии.
Но это Цяо Мэймао отметил лишь мельком. Куда больше его внимание привлекал мечущийся из стороны в сторону, как и в последнюю их встречу Бай Цзэ, что злобно хрипел, роняя с оскаленной пасти пенную слюну и озлобленные проклятия!..
За спиной вдруг испуганно всхлипнули и Цяо Мэймао резко обернулся, оглядывая попятившегося в страхе слугу, завалившего на пол медный таз. Напряженный и бледный Ваньинь тут же отдал резкий приказ и прочие слуги бросились устранять учиненный одним из них беспорядок, уже не обращая все свое внимание на беснующуюся в коридоре тварь. Короткий взгляд Мэймао мгновенно выцепил в этой суматохе двух бессознательных пациентов, укутанных простынями, отметил устланный тканью поднос с ручным трепаном и распаратором, признал реечный ранорасширитель Финочетто, резекционный нож, скользнув на последок по уже запятнанным кровью реберным кусачкам…
А вот на пороге комнаты, у самого края его сапог, пол был расписан убористыми киноварными письменами и, прежде чем к его лицу придвинулась перекошенная лютой яростью пасть, обдавая густым запахом дикого зверя и капельками красноватой слюны, губы Мэймао разошлись в таком широком оскале, что нижнюю губу на миг кольнуло болью!..»
Проснулся Цяо Мэймао резко. В это время лицо ему щекотала мягкая кроличья шерсть и Мэймао подскочил, сбрасывая с себя ушастого наглеца, что, кажется, еще и за губу его успел цапнуть! И тут же замер, осмысливая и связывая увиденное во сне с давно знакомым ощущением ментального вторжения… И злоба, давно копившаяся внутри Мэймао, наконец нашла свое отражение в широкой садистской усмешке! Эмоций вдруг стало так много, что заклинатель разразился громким хохотом! Настолько сильным, что тело скрутило от спазмов живота и Меймао рухнул на колени, словно старик с больными ногами! Его кулаки настолько сильно сжались, что казалось, вот-вот послышится хруст, а собственный истерический смех отдавался в ушах звериным лаем — то Бай Цзэ смеялась над ним, над его мечтами и жизнью! Хохот казалось длился бесконечно, пока плавно не перешёл в булькающие всхлипы. Он захлебывался слезами, ему уже не хватало воздуха в лёгких, ни чтобы плакать, ни чтобы смеяться, и вскоре Мэймао больше выл, часто и резко всхлипывая, пока не рухнул совсем без сил…