Лови момент (не)душевной близости

      Томура впивается в губы жёстко, безапелляционно, вгрызаясь в обожжённую плоть, раздражая открывающиеся раны алкоголем. Щиплет, болит и кровит. Горько, солоно, сладко. Несочетаемое глушит своим обилием. Даби в ответ жжёт огнём заднюю часть шеи, уродуя испещрённую старыми шрамами кожу новыми слабыми ожогами, которые сойдут потом, но болят сейчас они вполне ощутимо.       Они сейчас одни в этом полуразрушенном помещении, которое нормальные люди, наверное, назвали бы чем-то вроде столовой в их убогом убежище. Стол скрипит и пошатывается, стоит на него завалить активное тело, которое не может позволить себя заломать и поддаться на давление. Томура не снимает перчаток с двумя пальцами, но это не мешает ему расцарапывать обожжённую кожу шеи. Под пальцами мокро и жёстко. Весь Даби сухой, стройный, мышцы плотные, жёсткие. А сам Томура не лучше, худой, даже тощий, с выступающими рёбрами. Они уродливы для нормальных. Они жуткие, отталкивающие. Сжать нечего. Кожа изуродованная либо шрамами, либо ожогами. А целая — нездоровая, сухая, жёсткая, шелушащаяся.       Их путь — путь изодранных игрушек. В мусоросжигатель. Но они даже отмечают этот блядский Новый год, который для них лишь очередной виток ненависти. Новый виток их борьбы с этим социумом. Новый виток страдания и злобы. Твайс с Тогой сбежали куда-то в город, чтобы отметить почти нормально. Чтобы ярко и цветасто, потому что так хотела девушка, а ей и потакают. Ничего удивительного. Компресс и Спиннер также пошли на вылазку в город. Потому что они почти нормальные, потому что нужно купить продукты. Потому что они могут выйти в люди и их никто не узнает. Потому что они хотят движения вокруг.       А Даби и Томура в трясине стабильности. Их празднование — алкоголь. Самый высокий градус и почти никакой закуски. Считается ли ей кровь на языке от очередного злобного поцелуя? Считается ли ей тело под руками, которая почти пинает по рёбрам, а потом задушенно смеётся, стоит вдавить руку в крепкую шею?       Они не целуются. Они пытаются сожрать друг друга, а потом самозабвенно, почти урчаще, лижутся. Потому что солоно. Потому что горько. Потому что сладко от насилия. Потому что они выбрали друг друга на это бесполезное времяпрепровождение. Томура царапает ягодицы, сожжённые бёдра, крепкий пресс, резко очерченную талию. Он калечит, потому что иначе не умеет. Потому что иначе — не его. Не хочет даже пытаться. Потому что Даби сожжёт за сбавленный темп. Им надо захлебнуться друг в друге. Чтобы мир, блять, сошелся в безумных обозлённых глазах. Чтобы в темноте столовой-кухни-хрен-пойми-чего были лишь они. Было лишь их пламя неутолённой ненависти. Но Томура горит, а Даби тлеет ей. Иронично. Почти смешно.       Подарок Даби — смазка, потому что разрывы внутри — это неплохо, но потом сражаться дискомфортно. Лучше поберечься. Иначе мечта осуществится, а он даже не сможет станцевать на могиле отца, на могиле его счастья. Будет так жаль. Им обоим смазка пригодится, потому что Даби издевается, а Томура даже себя не жалеет, не то чтобы окружающих. А когда наоборот, то у них просто нет времени подумать, хотя иногда и перепадает вдохнуть и выдохнуть.       Но сейчас растяжка — отвратительная, она нихуя не помогает. Даби театрально стонет от смеси боли и мазохистского удовольствия, мстительно опаляя волосы, руку на своей шее, которая пытается заткнуть. Но ему похуй, он хрипит пошлости, тупые комментарии. Злит-злит-злит, пока Томура не рычит в голос, пока не бьёт наотмашь по лицу так, что на секунду в ушах зазвенело. В носу стало тепло и мокро. Чёрт. Идеально.       Даби лишь сильнее скалит зубы, на которых ещё осталась кровь. Внутри член также всё рвёт и калечит. Кровь везде. В глазах напротив, во рту, на губах, на руках, в носу, внутри. Она стучит в ушах и течёт по венам. Больно, но так надо, чтобы чудовище внутри утихло, убаюканное привычным насилием, чтобы подпитать свою ненависть, навязчивое воспоминание о прошлом. Потому что в своём искренне-детском гневе Томура смотрит лишь на него. Взгляда разъярённого не может оторвать. И Даби почти мурлычет под этим вниманием, но хорошо это прячет. Только широко, ядовито улыбается, издевается. Томура понимает, что им манипулируют, поздно, так что может лишь выругаться и лишь сильнее насадить на себя, сжать горло, окончательно перекрыв кислород. Даби смеётся сипло, на последних крупицах воздуха, отдаваясь в этот ненормальный секс, чтобы член выебал из него душу и сознание, чтобы потеряться в нём, в забвении.       Томура никогда не придерживается одного темпа. Они не занимаются сексом. Они трахаются. И Томура это делает так, как хочет. Сумбурно, сбито, неритмично, но отдаёт всего себя в процесс, каждую свою очевидно-яркую эмоцию, топит этим напором. Внутри всё монотонно сильно болит, но в сознании что-то баюкает удовлетворением от того, насколько им одержимы, насколько отдаются этому сексу. Даби почти вырубается, он уже ничего не видит и не слышит. Но ощущает, как внутри разливается горячая сперма, мешаясь с кровью. Потом будет хуёво. Но сейчас так хорошо.       Собственный оргазм срабатывает мгновенно, от ощущения нового укуса в губы, от спермы, от того, что его продолжают втрахивать в чёртов стол, не вынимая член изнутри всё время разрядки. От чёртового удушения, где Даби не доверяет Томуре ни на йоту. Собственная сперма орошает судорожно поджимающийся живот. Блять, ему так плохо, но так до беззвучного стона хорошо. Тело бьёт слабая судорога от нехватки кислорода и жёсткого, резкого оргазма. От него лишь блаженное опустошение. На периферии сознания чувствуется почти нежное прикосновение к волосам. Осторожное. И движение ладони по влажному животу. А потом знакомая темнота.       Потом найдёт себя на диване, положено хрен знает как. Неудобно, но уже не на столе. Сил Томуры бы не хватило поднять его по лестнице, так что и на том спасибо. Внутри отвратительная каша, но под задницу подстелена какая-то уродливая тряпка, чтобы не запоганить диван, а то у них и так мебели не хватает. Почти забота, а на обожжённой шее всё равно не видно синяка от руки. Но Даби чувствует эту почти-метку, чувствует фантомное давление, движение члена внутри, последний жёсткий почти-поцелуй. И два багряных турмалина*, которые смотрят прямо в душу. Вау, Даби вспоминает, что и у него когда-то так горели глаза, наверное. Со стороны же себя не видно. Но какая к чёрту разница? В заброшенном баре, кажется, всё ещё никого, а рядом услужливо стоит бутылка на половину распитого алкоголя. Что же, возможно, праздник прошёл даже не так плохо.