Цве́та разводов крови на льду

      Нехт ненавидел запах и вкус крови. А на Арене кровью пропитано было все – в том числе и деньги, выплачиваемые победителям.       Бойцам неплохо платят, когда они производят должное впечатление на зрителя и особенно – когда выживают при этом. В общем-то, бывший ассасин, выросший среди эшлендеров, знал, чем удивить публику; выйти голым или безоружным было чистой воды безрассудством, но вот не дать противнику и прикоснуться к себе больше сорока минут, а затем убить его за несколько секунд, было чем-то сродни искусству. Конечно, голым и безоружным он не дрался, хоть броня и была ему не нужна, но правила Арены обязывали его ее носить, и Нехт молча с этим мирился, отсчитывая сотни монет после каждого выхода. В конце концов, это первый и единственный его легальный заработок за всю жизнь, в котором пригодились его… таланты. Где-то в недрах каналов смеется Эно Хлаалу, пророчащий ему карьеру здесь ещё десять лет назад.       Струя крови из перерезанной глотки молодой альтмерки ударила в щеку, окатив дурным запахом металла и соли; зрители взревели и разразились аплодисментами. Раздался глухой грохот – тело упало на землю практически бесшумно, и песок вокруг тут же стал расходиться багровыми пятнами. Сплюнув на землю окровавленную из-за прокушенной в порыве боя губы слюну, Нехт вскинул руку со скользким клинком и опустил голову, зажмурившись – от вездесущей вони и шума и его начало тошнить.       До купален он дошел практически на неслушающихся, ватных ногах, и провел там больше часа – задерживаться больше было нельзя: ему ещё предстоял один бой сегодня, и нужно было успеть посмотреть на всех его потенциальных противников, сражающихся друг с другом. Оказавшись на Арене уже в качестве зрителя, он скрыл лицо в глубоком капюшоне, надвинув его на самые глаза, и опустился на место рядом с какой-то надушенной женщиной, одетой как знатная телваннийка. Та и не повернула головы, покрытой тонкой накидкой из паучьего шелка небесно-голубого цвета; из-под многослойных одежд виднелись только светлые необычайно красивые руки, покрытые на паутиной из рубцов и шрамов.       Наверное, самой худшей вещью в жизни было есть и смотреть, как кому-то живьем вытягивают кишки из дыры в животе – бой в яме был на редкость жестоким и экзотическим: худощавый невысокий босмер голыми руками потрошил рослого норда, разрезав ему брюхо его же мечом. Нехт следил за каждым движением лесного эльфа и старался не думать о землистом вкусе хлеба – самым главным сейчас было набить чем-нибудь пустующий желудок и удержать это в себе на ближайшие несколько часов. Отвлечься его заставил душераздирающий предсмертный визг неда и гортанный, победоносный клич его убийцы; отвращение, смешанное с лёгким беспокойством, вытеснило из головы все мысли – кажется, следующий его бой предстоит нелегкий.       Бойцы сменяли друг друга невероятно часто – и Нехт был слегка удивлен тому, сколько схваток выдержал этот мелкий ублюдок; с каждой смертью он все сильнее мрачнел и искал у того слабые места, которых, казалось, и в помине не было. Однако спустя два часа и пять трупов ему удалось заметить кое-что – мер слегка припадал на левую ногу и с особенной тщательностью избегал ударов в нее – а это значит, что обезвредить его не составляло никакого труда. Облегчение заставило его выдохнуть и откинуться на сиденье, прикрыв глаза; сидящая рядом с ним дернулась, но он не обратил на это внимание, глядя на бой из-под полуоткрытых ресниц.       Наконец, после того, как на Арене определился новый победитель и оратор объявил перерыв, Нехт неспешно поднялся с места и направился в тренировочную, чтобы отработать несколько ударов. Мыслями он уже был давным-давно далеко – в теплом трактире в округе Святого Делина, в котором вкусно пахло виквитовым хлебом и похлебкой из никс-гончей. Когда пришло время выходить обратно в зал, но на этот раз уже в яму, беспокойства больше не было.       Однако с первым же рывком босмера, которого он и ожидал увидеть против себя, нутро полоснула острая тревога. Хромоты не было – это была простая уловка. Нехт едва успел увернуться от неожиданности, неуклюже перевалившись с ноги на ногу.       -Что, думаешь, что я дурак? – ещё один выпад, ещё один прыжок в сторону. малявка засмеялась, глядя на неуверенность противника. -А я-то думал, ты умнее, мурло! – холодная злость вмиг вытеснила всю растерянность; на следующий удар Нехт уже куда грациознее отступил и быстро перестроился на новый ход боя, ловко танцуя вокруг резво скачущего противника. -Больно у тебя рожа примечательная, тяжело не заметить!       Он его провоцирует. Ассасин выдохнул и сделал ложный угрожающий рывок – пусть думает, что ему это удастся. Смешки и оскорбления посыпались с новой силой.       Зрители молчали. Увороты практически не затрачивали сил, чего нельзя было сказать о злых прыжках босмера; тот замолчал и уже куда более серьезнее следил за движениями противника, чем придумывал новые ругательства. Однако еще было не время идти в наступление – рано, слишком рано. Отскочив назад, он резко разразился показным хохотом и закричал, тыча пальцем в ассасина:       -Никак не могу понять, какую овцу трахнул твой папаша, чтобы у них получился такой уродец!       Целить в горло было ошибкой. Твердый кулак с силой врезался в правое плечо Нехта, заставив его зарычать и отшатнуться, чувствуя, как перед глазами от боли заплясали цветные круги. У него едва хватило сил на маневр, чтобы не дать повалить себя с ног – еще чуть-чуть, и он был бы наполовину трупом. Однако пришел в себя он на редкость быстро – опрометчивая злость стала искрой, подпалившей старые, черные нефтяные залежи воспоминаний. Сделав вид, что он не может быстро отвечать на удары из-за травмы, ассасин цепко выхватывал уязвимые места босмера; тот был не очень наблюдательным, раз целил в правое плечо – рабочая рука у данмера левая.       Счет пошел на секунды. Маленький ублюдок был практически уверен в своей победе – ведь противник уже едва мог увернуться, не то, что уж атаковать. Да, сил ему было не занимать – за все время боя он практически не выдохся (или сделал вид), однако его с головой выдала слабая дрожь, едва различимая невооружённым взглядом в движении. Пора было заканчивать. Глубоко вздохнув, Нехт бесшумно разрезал воздух ребром ладони и попал точно в незащищенный кадык. От неожиданности борич не успел ничего толком понять – захрипел и схватился за горло, а затем стал в истерике пихать пальцы себе в рот, пытаясь открыть путь воздуху. Следующий удар пришелся по коленям, повалив противника на землю. Исход был предопределен – босмер уже лежал. Ассасин был безрассудным, но не идиотом, чтобы выходить на арену безоружным, поэтому в сапоге держал заранее сдобренный ядом клинок, который приходилось применять в крайних случаях. Присев на корточки, мер зажал в руке рукоять и молниеносно пырнул грудь распластанного мужчины, попав прямо в сердце – в быстрых убийствах он знал толк как никто другой.       -Пусть кланфиры выжрут твою душу, с'вит, - Нехт злобно плюнул в испуганные глаза перед собой; умирал босмер нелепо и даже немного смешно – впрочем, как и все: в предсмертных судорогах было мало чести.       Зал наполнился оглушительным ревом и аплодисментами зрителей, но подтвердивший свое звание чемпион не удостоил их своим вниманием, рванув к выходу. Хотелось перерезать глотки каждому из сидящих.       В комнате для подготовки бойцов было тихо – поединок ассасина был практически последним на сегодня, и тот молча сидел на длинной лавке, обхватив голову руками; рядом валялись окровавленные доспехи, скинутые одним рывком так, что несколько ремней было порвано. Приглушенные шаги, раздавшиеся за спиной, не вызвали у него никакой реакции – наверное, любой сейчас мог его прикончить, всадив нож в спину, но тяжёлая усталость – моральная и телесная, притупила все чувства. В нос ударил легкий запах мыла и натертых стальных доспехов.       -Ты как всегда хорош, - на сиденье рядом опустилась полунагая данмерка, надевающая доспехи на ходу. Кожаный нагрудник едва сходился в районе ее груди. -И как всегда молчишь. Ублюдок, – Нехт промолчал, медленно встав на ноги. Закатив глаза, Бралса – так звали женщину, цокнула языком и добавила: -Ну и молчи себе.       Блестящая кольчуга дождём скатилась по телу данмерки. Если бы не уродливый шрам на лице, её можно было бы назвать красивой, но в глазах ассасина она все равно была обычной. Как и все женщины вокруг, к которым он не питал никакого интереса, если в нем не было больше трех литров мацта.       В последние несколько недель же он не брал в рот ни капли спиртного, чтобы не обнаружить себя в чужой постели; признаваться себе в том, что иногда это было отчаянно нужно взбунтовавшемуся телу, мужчина решительно отказывался.       -Хотя я бы на твоем месте тоже молчала, - многозначительно проговорила Бралса, натягивая сапоги с потайным (или не очень, раз Нехт его заметил) карманом для стилета.       -Что ты имеешь в виду? – кажется, впервые за неделю он произнёс больше десяти слов за сутки. И то всего на одно…       Данмерка упорно молчала, играя с ним или просто охотясь за его голосом. Глупо и по-детски так вести разговор, но еще большее отвращение у ассасина вызывали те, кто поддавался этому; выросший в пустоши мер как никто другой знал ценность слов и затраченного на них дыхания, поэтому позволить спровоцировать себя он попросту не мог. Медленно поднявшись со скамьи, ассасин направился к двери в лабиринт коридоров, связывающий казармы с залами кантона, и взял невидимые поводья игры в свои руки.       -Твой ментор от тебя отказался, - рука, взявшаяся за ручку, дрогнула. -Букмекеры не жалуют бойцов, которые остаются успешными слишком долго. Теперь тебе запрещено участвовать в боях.       Бах-бах-бах… каждое слово ударом по внутренней поверхности черепа. Нехт едва не засмеялся.       Снова? Теперь и здесь? Петляя между наименее людными проходами, он едва сдерживал смех. Хотя ему было совершенно не смешно; скорее мер был на грани истерики. Со злостью толкнув плечом возмутившегося прохожего, он свернул в первый попавшийся переулок и осел там на землю с грязным ругательством. Это был проклятый провал – хоть денег у него было и в достатке, чтобы прожить её как минимум пол года; в лесники не вернуться, в боях участвовать запретили… мог ли он вообще найти легальную работу без того, чтобы сидеть по локоть в дерьме? Податься в наёмники? Нехт хмыкнул собственным мыслями, впившись пальцами в волосы. Это было едва ли лучше шахты квама.       Фигура, мелькнувшая среди толпы невдалеке, показалась ему нехорошо знакомой. Выругавшись, он закусил кулак и шумно выдохнул. Мало ли сколько на свете живет рыжих данмерок… мер отряхнулся от воспоминаний точно от грязи.       А у неё ведь и глаза такого цвета. И ужасные веснушки на носу. И картавит она на жуткий нордский манер… эта женщина раздражала его всем, что вообще только было в ней – и хорошего, и плохого, и ассасина пугало то, как просто ей было вывести его из равновесия. Поднявшись на ноги, он уверенно побрел прочь.       Когда-то Нехт поклонялся Трибуналу. Истинному – не ложному. Он не пропускал ни одного Хогитума, убивал с молитвой Пряхе на губах и дрался до потери сознания во имя Боэты. Но в последние годы, если быть честным, он о них откровенно забыл; может, в этом и была причина того крутого откоса, под который пошла его жизнь, а может, то было воля даэдра… мол, смотри, чего ты без нас стоишь. С тяжёлым вздохом ассасин опустился на кресло в знакомой таверне и откинулся назад; затылок отрезвляюще охладила каменная стена. Ординаторы не были такими верными АЛЬМСИВИ, раз принимали деньги от даэдропоклонников, обосновавшихся в самом сердце города – в таверне под Ареной, если выйти из главного зала налево и знать короткую кодовую фразу, можно было попасть в насквозь пропахшую благовониями комнату, полы в которой ежедневно окроплялись ритуальной кровью. Кальян с непривычки обжег горло, и мужчина хрипло закашлялся. Благовония, крепкий табак и несколько бутылок суджаммы совершенно вытеснили из головы все мысли – она была пуста настолько, что ему хотелось смеяться и надираться так ежедневно. Снова.       Чувствуя, как перед глазами все пляшет хороводом цветных огоньков и теней, Нехт пьяно улыбнулся самому себе и выдохнул, пряча лицо в ладонях. Таверна стала буквально живой, и от всего этого движения его страшно тошнило. Где-то на задворках сознания он понимал, что в таком состоянии попросту не сможет вернуться в свою комнату в округе святого Делина, но этот голос был слишком слаб по сравнению с всеобъемлющей пустотой под черепной коробкой.       Фигура, размытая в сизом дыму, не сразу привлекла его внимание; острый запах духов, звон металлических бляшек на одежде – и резко жёсткие чёрные волосы щекочут щеки, а в плечи упирается полуобнаженная грудь под тонкой тканью. Едва сфокусировав зрение на улыбающейся женщине с нарисованными чернилами татуировками на лице, ассасин застыл безвольным истуканом, пока та рисовала губами хитроумные узоры на его челюсти. Хотел ли он этого? Трезвая часть – определённо нет; ему было неприятно и то, что жрица собиралась оседлать его прямо в зале таверны – хотя тут это и было в порядке вещей, и то, что… проклятье, сколько вообще в ней сегодня побывало мужчин? Однако его пьяный язык подвел его – сказать «нет» не получилось; а еще женщина была настойчива, властна и руки у нее были по локоть окрашены кровью.       -Госпожа любит тебя, - выдохнула она Нехту в щеку, тут же облизнув тотшрам. Его прошибло точно током. Опять он вспомнил её. Даже несмотря на то, что был мертвецки пьян. -Ты ведь пришел сюда, чтобы оказать Паучихе честь?       -Я пришел сюда… напиться, - составить приложение, где было больше, чем два слова, оказалось невероятно сложно. Тут же данмерка напряглась и отстранилась; прямо под грудью у неё блеснул золотой кинжал. -Я уже… почтил её. Убил. Пятерых.       Улыбка засияла ее лице кровавой раной, а руки пропутешествовали от плеч к животу и ниже – она очевидно не собиралась тянуть, отточенным движением расправляясь с ремнем. Нехт злился. В первую очередь на жрицу, но больше – на себя; если у него получилось ответить, зачем он сюда пришёл, то почему он не может сказать ей оставить его в покое? Оттолкнуть, в конце концов. Когда её ладонь сжалась вокруг так предательски откликнувшегося члена, мужчина сжал зубы и зажмурился. Больше… ему определённо надо пить больше, чтобы даже зрачки перестали реагировать на свет.       «Что ж…», - думала про себя ассасин, глядя в потолок, - «по крайней мере, она не лезет к губам». Жрица приняла его в себя с негромким чавкающим звуком, сорвав с губ мера рваный выдох; она была мягкой, слишком мокрой… про себя он выругался – все это сулило продолжаться очень, и очень долго. За что он вообще мог зацепиться, чтобы закончить быстрее? Проспиртованные мозги просто отказывались быстро соображать. А ведь он даже не знал её имени… и не узнает. А может, она просто оставит его в покое, когда ей надоест «благословлять» нерадивого пьяницу? Властно упершись руками в его грудь, жрица взяла темп чуть быстрее, опускаясь каждый раз до самого упора; Нехт при этом реагировал абсолютно никак – он все ещё пялился на потолок и усиленно – насколько вообще в его состоянии это было возможно – думал обо всем, кроме происходящего. Запах вспоротых кишок, глупое выражение на лице первого убитого им сегодня норда, будто он тужился над выгребной ямой, вкус чужой крови на языке… Резко женщина взяла его за горло – но не надавила – и прошептала, приблизившись к практически вплотную к его лицу:       -Какой ты долгий. Я тебе не нравлюсь? Хочешь чего-то? – её ладонь все ещё лежала безучастно, и – даже пьяный – ассасин воспользовался моментом и сбросил её со своей шеи. Он ей не доверял. Жрица усмехнулась. -Ха. А мне показалось, что на мгновение в твоих глазах появилась хоть капля заинтересованности, - она чуть замедлилась и застонала, сжав бедра. Про себя Нехт удивился. Надо же… она даже получает от этого удовольствие. -Ты мне… понравился. Жаль, что ты пьян. А может, это и… к лучшему… ах, - напористый темп, навязанный данмеркой, невольно заставил его проглотить собственный выдох.       Настойчивая… просто так не отпустит. Ассасин принялся думать ещё усиленнее; при этом у него уже начала болеть голова – а ведь он даже еще не протрезвел. Миловидная данмерка, у которой он вчера покупал хлеб, полуобнаженная Бралса… мысли не цеплялись ни за что. Представить, что его кто-то душит? Что ж… кажется, он не позволял этого никому уже поседние… десять лет? От напряжения Нехт даже нахмурился.       Руки в широких рукавах из голубого шелка скользят по ушам, челюсти, линиям вен… руки той телваннийки – он даже не видел её лица, но так даже было и лучше. Несмотря на шрамы, они были красивые... изящные, с тонкими пальцами. Мер представляет себе, как подставляется под ласку этих рук, как трепещет его сердце в пережатых плотным кольцом из этих длинных пальцев сосудах… он начинает задыхаться – почти наяву, но его не опускают; душат – сильнее, почти невозможно вытерпеть, а когда становится почти невыносимо… отпускают, чтобы дать сделать несколько глотков почти сладкого от удушья воздуха. Чуть острый ноготь скользит по гортани, цапапая кадык – дразнит, не иначе, но передышка была ненадолго: в одно мгновение руки снова смыкаются на его горле и перекрывают кислород, расцвечивая мир в яркий калейдоскоп… в следующий перерыв он уже смелеет и настойчиво целует тонкие запястья, губами ощущая пульс, скользит языком по тыльной стороне ладоней, ловя каждый шрам… это она сверху, плавно скользя вверх-вниз, она знает, как ему нравится и душит, душит, душит… руками, своим запахом, собою…       Сдавленно захрипев, Нехт, скидывает с себя жрицу в один рывок и кончает, пачкая свою рубашку. Видение ускользнуло от него точно капризная кошка, и вмиг все вокруг ударило его поддых с троекратной силой: и приторный запах духов, и чьи-то чужие стоны в углу, и начинающее отпускать опьянение. Смотреть на женщину рядом не хотелось, пить ещё – тоже; хотелось отмыться, уснуть, умереть…       -Ты вернёшься завтра? – её холодная мокрая рука успевает словить его ладонь, но ассасин тут же вырывает её, сделав ещё несколько решительных шагов вперёд. Не оборачиваясь. -Я здесь всегда буду рада тебя…       -Нет, - он поморщился, все ещё ощущая на себе её влажность. -Я больше никогда не буду пить.       В прошлый раз это обещание он держал целый год. В этот раз… возможно, оно продержится гораздо дольше.

***

      Над городом нависло серое, пасмурное небо, грозясь разориться холодным дождем в любую секунду – затянувшаяся в этом году осень не обещала ничего, кроме ночных заморозков и мокрых улиц. Нехт чувствовал себя паршивее некуда после вчерашнего – ему до сих пор мерещились влажные ладони жрицы на своем теле; от этого нестерпимо хотелось тошнить и быстрее вернуться в пыльную комнату трактира в округе святого Делина, чтобы нырнуть с головой в воду и отмыться. Вывихнутая рука отзывалась о себе тупой, ноющей болью при каждом шаге.       Столкновение было неожиданным. Засмотревшись на цветные полотна над мостом в соседнем квартале, ассасин и не заметил прохожую, идущую впереди – легкая боль, чужой возглас, шаг назад. В нос ударил слабый запах благовоний и мускуса; первое, что мелькнуло перед глазами, кроме светло-голубых цветов на расшитой мантии – знакомые руки, покрытые паутиной из шрамов. «Телванийка из Арены», - пронеслось в голове у Нехта, но, подняв голову, он встретился взглядом с еще более знакомыми рыжими глазами и сперва усомнился в реальности происходящего, а затем трижды выругался. Тихий возглас, проглоченный ветром, сорвался с губ сам собой: -Ты?