Щенки

      Эндрю нервно сглотнул, набросил на голову капюшон толстовки и натянул его почти до темно-русых бровей, пряча уставшее лицо от взглядов окружающих. Руки чесались достать сигарету и прикурить. Ему был необходим никотин — хоть немного, хоть самую малость… Чуть-чуть, чтобы не бросаться на бедных омег, у которых началась течка…       …но ещё нужнее никотина — таблетки успокоительного. Эндрю не протянет без них эту неделю — у многих омег окрестных районов наступила течка, и все — и они, и альфы, и гибриды, — дружно двинулись на сексе. Как тут не двинешься, когда смазка и железы на шее омеги выделяют дурманящие феромоны, которые привлекают внимание альф-самцов и альф-гибридов? Нет, он не выдержит. Он нападёт и навредит. Этого нельзя допустить!       Миньярд выдыхает — медленно и хрипло. Прижимает уши к голове и поправляет капюшон толстовки, натягивает на губы доброжелательную улыбку, проверяет карман джинсов — кошелёк на месте. Он тянет на себя стеклянную дверь аптеки, подходит к узкому прилавку и кладёт на него кошелёк. — Добрый день. — здоровается с ним девушка-продавщица. Эндрю втягивает носом тонкий запах яблок — аромат её духов. Приятно пахнет, …вкусно. — Мне нужно успокоительное. — говорит Миньярд. — Сильное? — Такое, чтобы не встал, даже если накачают виагрой. — отвечает он. Фармацевт задумчиво хмурится. — Есть у нас один препарат… — задумчиво отвечает фармацевт. — Пять упаковок. — твердо говорит Дрю.       Девушка поворачивается к нему спиной, упирает левую руку в бок, а правой, указывая себе на упаковки лекарств, отсчитывает определенное их количество от «Стрепсилса». Найдя нужные коробочки, она встаёт на табуретку, тянется к упаковкам таблеток. Эндрю не теряет времени зря — его рука уже изъяла из кассы три сотни баксов. Бесшумно закрыв ящик с наличкой, он принимает непринуждённую позу. Фармацевт ловко спрыгивает со стула, ставит на прилавок стопку коробочек и подталкивает к Эндрю.       Сто пятьдесят таблеток. Их хватит как минимум на три месяца. Миньярд сталкивает свой бумажник с прилавка. — Ох, чёрт… как неуклюже… Вас не затруднит?.. — он умоляюще изгибает темно-русые брови. — Конечно. — девушка понимающе улыбается, нагибается, чтобы поднять кошелёк…       Когда она выпрямляется, … Эндрю уже нет. Нет и пяти упаковок таблеток. И денег. Ничего нет…       Эндрю мчится по улице в сторону парка, поджимая хвост, — там есть питьевые фонтанчики, которые отключат лишь к началу декабря. Лапы скользят на сухих листьях. Прочь, прочь от аптеки! Таблетки хлопают по животу и коленкам при беге. Три сотни оттягивают карман — грязные деньги имеют больший вес… — джинсы мешают бежать, но Дрю не может остановиться и снять их с себя. Миньярд успокаивает себя тем, что не взял больше. Этих денег ему надолго хватит — он закупается только в больших оптовых универмагах с рекордно низкими ценами. Когда у омег закончится течка, он купит консервов и устроит долгожданный пир… А до тех пор ему лучше не появляться в городе… или залечь на дно, пережидая темные времена, в квартире Ро. Да, ему определенно следует свернуться калачиком на кровати Роланда. Но сначала он должен навестить «Marcy».       Миньярд поднимается с четверенек, принимая человеческий облик, тяжело дышит и достаёт из кармана толстовки один коробок таблеток. Внимательно вчитывается в слова инструкции — ему не нужен передоз. Двух таблеток будет много… Он переламывает одну, закидывает полторы таблетки в рот, наклоняется к фонтанчику и нажимает лапку. Жадно глотая воду, он судорожно дышит — бег совсем сбил его дыхание.       Или мне пора бросить курить. Эндрю вытирает влагу с губ тыльной стороной ладони. Хорошо. Теперь он готов встретиться с Роландом без риска для его жизни.

***

      Голодными глазами он издали глядел на ровные ряды пачек сигарет в прямоугольном пластиковом шкафу — какие они яркие, как блестит защитная плёнка, как реалистично изображены на них различные недуги…       Эндрю совершенно не знает, какие сигареты он курит — каждый раз они разные. Вот в прошлом месяце, например, он курил Малярию и Ишемическую болезнь сердца. В этом — Глаукому и Бесплодие. А сейчас ему очень хочется попробовать Пародонтоз, Инфаркт и Сифилис… Нетерпеливо облизнув губы, Эндрю направился к прилавку. Кассир знал его, и очень хорошо. Они были близко знакомы — очень близко. Они были парой, если можно назвать этим словом их странные прерывающиеся отношения.       Роланд отличался от омег, которые встречались Эндрю. Он любил быть сверху (и Эндрю любил). Но с Миньярдом никогда не был. Он никогда не брал Эндрю силой (а Эндрю — его), не пытался заставить его или упросить (и Эндрю не пытался). Роланд молча подчинялся, уважая правила парня: — руками не трогать; — ничего мне не делать; — говорить со мной о своих желаниях; — останавливать, если что-то не так; — не говорить слово «пожалуйста»; — не смотреть и не прикасаться к шрамам; — не привязываться.       Всего семь простых пунктов, следовать им — раз плюнуть! Просто лежишь и получаешь удовольствие, а Эндрю просит взамен бухло и сигареты. Вполне себе бартер… Эндрю приходил сам, и только тогда, когда ему было нужно. Роланд не возражал. Его вполне устраивали быстрые поцелуи на шее и груди и движения уверенной руки Эндрю на его члене два или три раза в месяц… Эндрю никогда не целовал его в том самом смысле… Если Эндрю пришёл, значит, ему это нужно — сигареты, выпивка, жаркие стоны и толчки Роланда в защищенную черными повязками руку… — односторонняя близость.       Роланд увидел его ещё в дверях, когда мелодично звякнули колокольчики над входом — запыхавшимся, уставшим, набросившим на светлую макушку капюшон, опустившим голову, измученным, подавленным. Немногочисленные посетители бродили по магазинчику, рассматривая журналы, батончики и лейкопластыри, — словом то, что мог предложить небольшой универмаг «Marcy». Эндрю остановился в трёх метрах от кассы, сунув руки в большой карман черной толстовки. Взгляд его был пустым и невыразительным — таким, каким был всегда, когда мальчишка приходил сюда. Роланд поспешно обошёл прилавок, мягко взял того за локоть и отвёл в сторонку. Роланд почувствовал напряжённую угнетенность в ауре Эндрю. — Ты рано. — заметил он, пряча кисти со шрамами от наручников в карманы синего рабочего фартука, чтобы лишний раз не касаться Эндрю и не тревожить его созерцанием своих несвязанных сейчас рук. — Могу уйти. — бесцветно отозвался Эндрю.       Нет, не могу. Если бы мог, не приходил бы вовсе. — обреченно подумал Эндрю.       Нет, не можешь. Ты бы не стал говорить, что можешь что-то сделать. Если бы ты действительно мог, просто сделал бы это. — решил Роланд. — Когда ты освободишься? — глухо спрашивает Эндрю. В его глазах Роланд улавливает нестерпимую боль и отчаяние. Роланд смотрит на наручные часы с рисунком дома-ананаса Губки Боба на циферблате. — Через три часа. — говорит он. Эндрю наиграно протяжно вздыхает. — Роланд, Роланд, Роланд… — качает он головой. — Раньше не могу. — жестко отвечает парень. — Плевать. — равнодушно бросает Эндрю и идёт к двери. Роланд впадает в ступор. Сейчас он не может определить, вернётся ли Эндрю — через три часа, …через шесть недель или через двадцать лет, — …или им обоим придётся коротать сегодняшний холодный и промозглый вечер в тупом, очень громком — оглушительном — одиночестве. Роланду почти не больно — он знает, что не нравится Эндрю так, как он нравится ему. Он знает, что Эндрю не хочет связывать с ним свою жизнь. Он знает, что сердце Эндрю занято — давно и безнадёжно занято маленьким рыжим мальчиком, которого он видел лишь раз… — лишь один раз! — но этого хватило, чтобы он потерял покой, сон, а все мысли были заняты им, огненным лисёнком с ледяным именем…       Эндрю просто удовлетворяет потребности — в минутной близости, никотине, алкоголе и звуке чужих стонов. Он приходит лишь из-за дармовых сигарет и выпивки, которые даёт ему Роланд после их «связи»… Он представляет на месте Роланда того лисёнка с голубыми глазами… — Эндрю сам признался ему в этом, когда Ро спросил, о чём он думает… Он возвращается каждый раз, потому что не может быть рядом с лисом. Потому что ищет, и не может его найти. Потому что ему нравится кричать и разбивать кулаки о кафельные стены ванной Роланда… там такая хорошая акустика… они сами в этом убедились… Он хочет помочь ему справиться со всем этим. Правда, хочет… Но как это сделать, когда тебе лишь позволяют любить?.. Роланду почти не больно. За эти три года он привык к такому поведению. Ему не больно — это же Эндрю… не-его Эндрю-дважды-грёбаный-Джозеф-Миньярд… Глупо ожидать от него чего-то иного. Почти не больно. Почти не больно… Почти не… Больно.       Эндрю выходит из магазина, оставляя Роланда с неприятным осадком на душе и тупой болью в груди. Он стискивает кулаки, чтобы побороть подступающие к серо-голубым глазам слёзы, взъерошивает короткие черные волосы на затылке, надолго запуская пятерню в длинную чёлку — он хочет вырвать клок волос, чтобы отвлечь себя от душевной боли причинением физического вреда, но почему-то ничего не получается, и Роланд лишь тянет их изо всех сил и рвано дышит, безуспешно сражаясь с истерикой.       Эндрю бесцельно бредёт по улицам, спрятав руки в карман толстовки, цепляясь носками старых кед за щербатый асфальт. Ему плохо. Плохо без тепла чужой кожи и никотина. Плохо без бухла, таблеток и… без Арктика.       Может, вернуться?.. Унять хотя бы боль одиночества? — думает он, но быстро отметает эту мысль — тогда придётся извиняться — Ро не простит его, если Миньярд просто завалится к нему домой под кайфом успокоительного, не буркнув «прости», а Эндрю ненавидит извинения. Он потерпит. Переждёт. Заляжет на дно. Дождётся, когда никотиновая ломка станет нестерпимой, а у омег (и Роланда) пройдёт течка, и тогда — и только тогда — придёт в «Marcy»… чтобы не навредить Ро.       Он возвращается домой, в лес: забирается под навес из куска шифера, лежащего на большой коряге, взбивает перину из сухих листьев. Погружает кисти в большую кучу, сжимает в кулаках листочки, хрипло выдыхает, неспешно разжимая руки. Болезненно постанывая, медленно ложится, подражая потягивающейся кошке, ныряет лицом в подушку — большой прямоугольный пуфик для собак, который стащил из зоомагазина. Дыхание становится глубоким — Эндрю наслаждается запахом влажной почвы и прелых листьев и отгоняет от себя мысли об Арктике и Роланде.       Эндрю ложится на бок, прикусывает нижнюю губу, опасливо выглядывает из своего убежища — нет, никто не увидит, — приподнимает толстовку, чтобы освободить серебристый хвост с подпалинами… С губ срываются хриплые стоны, когда подушечки пальцев начинают ласкать там. Эндрю зажмуривается, перемежая надавливающие прикосновения с порхающими. В толстовке нестерпимо жарко — Дрю рычит, срывая её с себя. Футболка липнет к телу; джинсы становятся слишком тесными, но он не спешит решить эту проблему — Эндрю чувствует, что ещё не готов, не так сильно возбуждён, чтобы перейти к мастурбации. …таблетки… они подействуют минут через сорок — так сказано в инструкции… до того момента он может делать всё, что ему захочется. — Например… — сладко выдыхает Эндрю, перемещает горячую ладонь на свой живот, задирает футболку, поглаживает и пощипывает кожу — это заставляет его нетерпеливо вздрагивать и шипеть, — расстегивает молнию на джинсах.       Миньярд закрывает глаза и представляет яркую картинку — его любимое воспоминание. Он воспроизводит место до мельчайших подробностей и начинает мечтать… Мальчонка… — кроха, пятилетка, тогда его ровесник, его маленький… его сладкий малы-ы-ыш… его А-а-аркти-и-ик… — глядит на него испуганными заплаканными глазами цвета арктического льда. Про себя Эндрю зовёт его Арктик, — сладко выстанывая первую букву, — потому что не знает его настоящего имени. Он весь такой тоненький и худощавый — руки, ноги, аккуратные пальчики, к которым Эндрю хочет прижаться губами… Взгляд Эндрю притягивают его волосы — цвета языков пламени или раскаленного железа, они падают мальчику на лоб, обнимая его и немного скрывая тёмные брови.       Я хочу знать, как они пахнут…       Пушистый лисий хвост обнимает поджатые ноги. Эндрю приближается к нему, желая подружиться, но боясь спугнуть необычного малыша. Арктик боится его — прижимает к голове рыжие ушки и шипит, пытаясь напугать Миньярда. Но Эндрю не боится. Он хочет приблизиться. Хочет изучить его — какая у Арктика кожа, тёплый ли нос, как пахнут его волосы, насколько мягкая шерстка хвоста, обнюхать его, тронуть ладонью обнаженный бок, двумя пальцами прочертить дорожку от ямочки на шее до нижней части живота, ощутить дрожь под своими руками, погладить кончиком пальца щеку и очертить линию челюсти, легонько прикусить кожу на его плече — узнать, как он отреагирует, какой звук сорвётся с обветренных губ. Он хочет нежно обхватить руками его запястье, поднести к лицу и поцеловать центр его ладони — долго и нежно. Эндрю хочет зарыться носом в его незащищенную шею, и вдыхать ауру Арктика. Эндрю хочет попробовать его на вкус — губы, язык, дёсны. Хочет изучить его рот, провести кончиком языка по губам и зубам. Он хочет обнять его, спрятать лицо в мягких волосах, потереться носом о рыжую макушку, прижаться губами к прохладному лбу, согреть Арктика в своих объятиях и никогда — НИКОГДА! — не отпускать…       Эндрю вдыхает его запах — арбузная жвачка, и чувствует приятное томление в груди. От Арктика пахнет свободой. Дрю поворачивает голову — предлагает Арктику обнюхать его в ответ. Лисёнок тянется к нему, — Эндрю принимает человеческий облик, — и утыкается холодным носом в ключицу Миньярда, обветренные губы прижимаются к чувствительной коже, оставляют смазанный поцелуй, заставляя его дрожать. Дыхание щекочет. Арктик трётся носом о его шею. Миньярд поддаётся порыву и облизывает его — губы, кончик носа и щёку — она солёная на вкус, щиплет язык, и Миньярд пытается стереть привкус соли, облизывая тыльную сторону ладони. Арктик в растерянности. Эндрю не может решить, нравится ли ему секундное замешательство мальчонки.       Мне… нравится Арктик.       Арктик поднимает на него округленные голубые озерца глаз. Он прикусывает нижнюю губу, и Эндрю внутренне умирает… И этот мальчик, этот лисёнок, подается к нему, чтобы лизнуть в ответ губы Эндрю. Видение столь реалистичное, что Миньярду почти удается представить жар дыхания Арктика и робкое и влажное прикосновение языка к его губам… — Привет, Янтарь… — жарко шепчет Арктик.       Эндрю хрипло выдыхает, последний раз лаская рукой член, и кончает — тёплые белые капли стекают ему на живот. Миньярд дышит тяжело и рвано, глядя в шиферный потолок, и теряет связь с реальностью — на глаза опускается мрак, уши теряют способность слышать что-либо. Остается только тактильное восприятие: оно особенно сильно обострено в области паха — Эндрю чувствует каждую капельку, сползающую на его живот по опадающему члену.       Он кладёт под голову левую руку, тихо усмехается и возвращает правую кисть на член, продолжая грубо, безжалостно, быстро и яростно двигать ею.       Как сильно ты изменился? Твои волосы всё такие же огненные? А глаза? В них ещё есть искры? А кожа? Она всё такая же нежная и холодная? А твой хвост, Арктик? Всё такой же пушистый? Какой он наощупь, а, малыш? Ты позволишь мне прикоснуться к нему? Позволишь обласкать тебя там?       …Где ты, Арктик? Где ты?       Ты… жив?       Эндрю подавил тяжкий вздох. Ему хотелось снова увидеть Арктика. Один раз. Последний. Хотя бы мельком… Хотя бы издали… Ещё один — всего один! — раз вдохнуть его запах… Один раз поцеловать…       Увидеть Арктика и умереть…