Нил
Нилу Джостену 19 лет, и он омега-гибрид. Гибрид человека и лиса. Большую часть времени он скрывается в лесу; не покидает его, когда начинается течка. Он не может позволить себе блокаторы ауры — цены на них заоблачные, Нил даже цифр таких не знает… он даже не знает, что блокаторы существуют. Он не может постоять за себя — будучи омегой, его силовые возможности весьма ограничены… Он не может позволить себе просить защиты у другого гибрида или альфы — они могут напасть на него во время течки, и тогда ему придётся туго… Нил боится всего и всех. Он боится себя. Он боится течки. Что это? Что с ним происходит? Почему всё тело изнывает от боли? Откуда такая чувствительность к запахам? Почему от каждого — приятного и не очень — его тянет блевать? Боится своего запаха, привлекающего альф и гибридов. Почему, почему они обращают внимание? Нил боится боли, насилия, напора самцов. Кроме себя Нил никому не доверяет. Среди альф распространено мнение, что во время течки все омеги хотят лишь одного — дать сильному самцу, а лучше — нескольким, и заиметь ребеночка. Так вот это не так! Почти пятьдесят процентов омег — обычных и гибридов — боятся себя, своей сути, альфа-самцов, их принуждения, меток, боятся секса… Им не нужен грубый, подчиняющий секс и багровеющие следы на теле. Им нужна забота, нежность, похвала… Ещё одна причина, по которой он прячется — Нил Джостен боится быть изнасилованным. У него шелковистые огненно-рыжие волосы, острые треугольники ушей с черными кончиками, глаза цвета арктического льда, четыре длинные царапины на правой щеке, образующие замысловатый равнобедренный треугольник, из вершины которого к основанию опущена высота. У Нила пухлые губы, которые он вечно закусывает, когда выгибается навстречу бледно-голубому небу, лаская себя под ветвями высокого вяза… На его груди множество шрамов, ссадин, царапин… В центре левой лопатки рваный кратер от пулевого ранения. На предплечьях — длинные царапины, ожоги, глубокие порезы… — следы пыток альф. Это чудо, что ему не отсекли хвост и не подрезали уши в той потасовке, как бездомной псине, которая почему-то не приглянулась маленьким садистам-ублюдкам. На его левом плече опоясывающий белёсый шрам — след царапания крюком, на котором висят свиные туши в мясной лавке. Он детально и ярко помнит тот грёбаный день, что принёс ему столько боли и унижений, и навряд ли забудет. Это произошло три дня назад, в противный, промозглый вечер. Он пытался найти еду в мусорном баке за «Макдональдс». И тут пришли они, альфы. Нил почуял их запахи — перегар, пыль, сигары, крем для обуви, мазут — и остолбенел. Тогда была его первая осознанная течка. Запахи альфа-самцов накатывали, подобно цунами, пугали, придавливали, вызывали рвоту, не давали дышать… Ему было больно — всё тело гудело и ныло, он не мог коснуться себя, чтобы обласкать просящую прикосновений плоть — каждая клеточка отзывалась болью на касания хозяина. Ужасно хотелось есть… — если бы не этот факт, он не отправился бы в город, умирая от тяжести и ломоты, что стремительно накатила на тело. Он тогда не знал, что от него пахнет — призывно, жарко, приглашающе… Он ничего тогда не знал, был уверен, что подхватил грипп — кожа горела, а в голове была раскаленная вата. Это произошло слишком быстро. Он хотел обратиться за помощью, … но сначала ему нужно было поесть — что угодно.***
Его окликнули, когда Нил почти дотянулся до завернутой в пергаментную бумагу половинки бургера. Джостен оглянулся, и деревянная рукоять хоккейной клюшки ударила его под рёбра, вдавив лёгкие в позвоночник. — Полюбуйтесь, парни, какая прелесть! — подал голос один из альф. — Какая обворожительная сучка! А как пахнет, — он наклонился к Нилу и шумно потянул носом воздух рядом с его шеей, — м-м-м! — как маленькая шлюшка! Так бы и трахнул раз пятьдесят. — поделился он с компанией. — Что скажешь, щенок? Хочешь, чтобы я тебе засадил? Он не помнил, как упал, сперва завалившись на мусорный бак, а затем и повалив его, — Нил обнаружил себя, стоящим на четвереньках на влажном асфальте и жадно хватающим ртом воздух. В глазах у него потемнело, а затем весь мир приобрёл болезненную яркость и режущую четкость. Джостен прижал пальцы к ребрам и вдохнул, уверенный, что у него сломаны рёбра, — мышцы протестующе вспыхнули болью, и Нила вырвало. Альфы издевательски загоготали и взяли его в оборот. Обзывая Нила грязными словами, они лупили его от всей своей чёрной душонки. Удары тяжёлых ботинок градом обрушивались со всех сторон — живот, ноги, лопатки, грудь… Они метили ему в голову и горло… Нил пытался защитить лицо, закрывая его руками, но в какой-то момент носок ботинка угодил ему в щёку… на языке скопилась кровь. Джостен вскрикнул и сжался в комок. От полураскрытых губ потянулась змейка красного цвета. Пинком ноги его перевернули на живот, а по спине ударила хоккейная клюшка. Нил был уверен, что ему сломали позвоночник. Боль была такой сильной, что Нил, не веривший в Бога, вознёс молитву о своей немедленной кончине… Но Бог не услышал его. Один из этой фантастической четверки приказал поставить его на ноги. В руке блеснул нож; холодное лезвие прижалось к правой щеке Нила Джостена. Четыре длинных пореза рассекли его кожу, оставив метку треугольника с прочерченной высотой. Он не закричал. Он перестал чувствовать, когда на спину обрушились удары хоккейной клюшки. Главный разозлился, не дождавшись крика, и велел отпустить его. Нил Джостен с вызовом посмотрел на брюнета с повязанной на голове черной банданой с черепами, едва держась на ногах. — Так что, маленькая шлюшка, хочешь, чтобы я тебе засадил? — П… — начал Нил, но воздуха в протестующих легких хватило лишь на эту букву. — Пошёл. На. Хуй. — раздельно выговорил он, выплёвывая слова вместе с кровью и ядом. — Сперва отрежу твой длинный грязный язык и скормлю его своему псу. — поделился планами брюнет. — Сначала тебе придётся меня убить. — отчеканил Джостен, совершенно не ощущая страха. Альфа сделал предупреждающий шаг к Нилу, но тот не дрогнул, а лишь брезгливо сплюнул скопившуюся на языке кровь ему под ноги. Пальцы брюнета обхватили его подбородок и вдавились в щёки, заставляя открыть рот. Плоская сторона ножа проникла меж губ и прижалась к языку. Нил ощутил на холодном лезвии вкус крови — своей крови. Он не испугался — он не хочет больше бояться… хотя бы сегодня. Альфа повернул нож, надавил острым краем на язык Нила, и Джостен сделал страшное — медленно облизнул его… прошёлся жарким бесстыжим языком по лезвию — плоская грань, острый край, снова грань… он обласкал нож со всех сторон, слизывая свою кровь — он не позволит что-либо делать с ней этому уёбку, — глядя на испугавшегося главного с упрямым вызовом. — Больной ублюдок… — шепотом произнёс альфа, вскинув брови и отнимая от языка Нила свой нож. Не терять равновесие. Мне сложно, мне больно, мне страшно, мне весело. Джостен качнулся вперед, сжимая правую руку в кулак, и что было сил, звезданул ему в челюсть. Кисть пронзила острая боль — похоже, он сломал руку… Нил не знал, что закричал, пока у него не свело лёгкие. Альфа харкнул ему под ноги, отступил и кивнул своему дружку — тот достал из кармана куртки крюк для подвешивания мясных туш. С Нила сорвали толстовку и футболку. Чужие руки нетерпеливо огладили его грудь и резанули по плечу крюком. Кровь поползла по коже. Дружок главного мерзко заулыбался, рассматривая содеянное, и припал губами к ране Джостена, слизывая кровь скользким языком. — СПИДа не боишься? — выдал Нил наигранно восторженным шепотом. Альфа отпрянул, собрал во рту слюну и плюнул Нилу на грудь. — Завали ебало. — приказал дружок главного и стёр с подбородка порозовевшую от крови Нила нить слюны. Внутри Джостена что-то надломилось. Он начал хохотать — надрывно и весело. Альфы уставились на него в паническом страхе. Почему он смеётся? Почему Нил-ебаный-Джостен смеётся? Нил не знал ответа на этот вопрос. Быть может, он смеялся, потому что ему было больно… А, может, из-за того, что до смерти боялся альф… или из-за того, что осознавал: сегодня его изнасилуют четверо… или потому что смех делал ему больно и помогал оставаться в сознании… или он просто сошёл с ума… или сходит… или смех помогает ему не поехать крышей.***
У Нила длинный огненный хвост с белоснежным кончиком — он бережёт его как зеницу ока: гладит, расчёсывает, прячет от посторонних глаз. Это чудо, что они оставили его хвост нетронутым… Хвост — единственное, что они не тронули. Их что-то вспугнуло, через несколько минут после того, как они прочертили на его животе длинный порез, держа Джостена за обожженные сигарами руки, прижали его голой грудью к кирпичной стене, содрав нежную кожу, стащили джинсы, а ко входу прижалась блевотно-теплая головка… Нил почуял новые запахи — фруктовый шампунь, кожа и арбузная жвачка. Нил понял, первые два запаха принадлежат чужаку, омеге, — они были тонкими и слабыми. Тошнотворными. Но арбузная жвачка обволакивала его — лицо, легкие, избитое тело, разбитые колени, изрезанные руки, — и снимала боль. Альфы тоже учуяли его, отпустили Нила и смылись. Нил не видел человека, от которого так замечательно пахнет, но был благодарен ему за спасение. Ему нравился этот запах — сильный, приятный, глубокий, обволакивающий, но совсем не пугающий. Нет, он успокаивал. Казался таким далёким и знакомым, как старая песня из фильма, что ты мельком видел, когда был малышом. Нил долго лежал на асфальте возле баков — вдыхал запах альфы и игнорировал бегущую из ран кровь. Щека, левое плечо, предплечья, живот… Это не страшно. Это пройдёт. Нил выживает один с тех пор, как убили маму. Сколько лет прошло? Четырнадцать… Да, кажется, столько. Нил не помнит точно, он был тогда совсем крохой… Помнит лес — красивый, золотисто-огненный, как шерстка хвоста. Помнит голод, от которого поджимаешь пальцы на ногах. Помнит лисицу — настоящую, обыкновенную лисицу, что приняла его как своего и попыталась выкормить вместе с двумя своими лисятами — маленькими и тёплыми. Нилу нравилось с ними играть. А потом они выросли, покинули нору, и Нил остался с Мамой. Они охотились вместе, но гибриду это давалось хуже, чем обычной лисе, … но Мама пыталась научить его самостоятельности, правда, пыталась. А потом… потом её сбила машина. И Нил остался совсем один на этом свете… Нил лежит на холодном асфальте и смотрит в серое небо. Начинается дождь — мелкий и раздражающий. Он капает на продрогшее, избитое голое тело колючими иглами и смывает с него кровь. Джостен поднимется. Должен подняться. Ему нужно достать ту грёбаную половинку бургера и съесть её — сейчас, немедленно. Но он продолжает глядеть на опухшие от влаги тучи, бегущие по небу, уставшими глазами — арктическим и залитым кровью. Он не может двинуться — всё тело парализовано болью. …А ещё он помнит запах. Запах незнакомого существа с острыми серыми ушками и подпалинами на серебристом хвосте. Запах арбузной жвачки. Помнит, как тепло было в груди, когда он вдыхал его четырнадцать лет назад. Помнит, как всё трепетало внутри, когда теплый воздух, что выдохнул Серый, пощекотал голую кожу. Помнит, как приятно обожгло живот, когда Серый лизнул его… Единственное, что ему остаётся — ждать помощь и дышать арбузной жвачкой — такой близкой и… такой недосягаемой…