7
29 октября 2023 г. в 18:00
Я надеялся, что в этот раз, спустя три года один месяц и семь дней, все забудется. Что ночь никто более темной сделать не сможет, что не вспомнит никто, кроме Чонсона, о моем существовании, что матери моей принесут черный конверт. Что на дом Сэвон тоже могла упасть вражеская бомба. Я надеялся, насколько бы богохульными не были мои молитвы и просьбы меня услышать.
Но спустя пять дней после возвращения я вновь получаю звонок от матери.
Она просит о встрече и назначает даже дату. Я с надеждой о том, что это все лишь потому, что моя мать по мне успела соскучиться за три года, дрожа всем телом иду в сторону дома, в котором провел все свое детство. Там, сидящей за столом оказывается и… Сэвон.
Все такая же, как и три года назад, совершенно не тронутая войной, без единой лишней морщинки на лице. Она смотрит на меня все так же, говорит те же слова, что и три года назад, но теперь более настойчиво. Просит свадьбы через — опять же — месяц, но добавляет в конце:
— Надеюсь, на этот раз ты не сбежишь.
Ей не хочется оттягивать свое замужество, по ее словам, чтобы не опозорить наши с ней семьи. Я лишь киваю. Не могу сделать ничего более, потому что пока что не успел поговорить с Чонсоном об этом.
Моя мать же в этот раз дает Сэвон еще больше обещаний, якобы я, прошедший войну, обзаведусь еще большим уважением и более высоким статусом. Девушка довольно кивает.
В тот день мне удается сбежать пораньше. Я вновь оказываюсь бегущим по знакомым с детства улочкам, словно умалишенный, как и три года назад. Оборачиваясь и несясь сломя голову, словно остановись я — меня поймают. Прибегаю в свой дом и незамедлительно бегу к Чонсону.
— Они опять… — в момент, когда я падаю ему в руки, единственными мыслями, что заполняют мою голову, становятся рассуждения о том, что мне бы стоило перестать плакать по любому поводу. Будто маленький ребенок я вновь сворачиваюсь в клубок в надежных руках Чонсона и плачу, марая ему рубашку в районе груди. — Опять хотят женить меня…
Мои всхлипы лишь учащаются, когда я понимаю, что в этот раз ускользнуть не удастся, когда понимаю, что в руках Чонсона провожу свои последние дни. А он жмет меня крепче к своей груди, ласковее проводит по волосами своими большими теплыми ладонями, мягче целует в макушку. Подыгрывает мне, не говорит, что я уже взрослый и мне пора перестать плакать. слушает меня, а не мои мысли. Он качает меня в своих руках из стороны в сторону, обнимает крепко и шепчет невозможные вещи так, что мне невольно в них хочется верить.
— Я обещаю что-нибудь придумать, слышишь? Мы обязательно… — на этом моменте я ломаюсь. Потому что ломается его голос, прерываясь несдержанным всхлипом. Чонсон прячет его в моих волосах и молчит долгое время, продолжая раскачивать нас обоих успокаивающе. Когда мои всхлипы утихают спустя достаточно долгое время, а дыхание Чонсона тоже успокаивается, он вновь подает голос. — Я всегда буду рядом, веришь?
У меня спирает дыхание и немеют конечности, но я успеваю кивнуть, прежде, чем окончательно теряю связь с внешним миром. Полностью изнуренный и иссушенный, я засыпаю в любимых руках, отпуская на время все мысли и переживания и полностью доверяясь словам Чонсона.
Он всегда будет рядом, я верю.
Следующим утром я просыпаюсь уже в своей постели и от стука в дверь. Первой мыслью становится воспоминание о двадцать пятом июня пятидесятого года, дальше — осознание. После него следует непонимание того, куда делся Чонсон, и как я оказался в своей постели. На секунду думается, что в дверь стучится именно Чонсон, поэтому я на всех порах спешу ее открыть.
Чтобы разбиться со всей скорости о свою же глупость и непроницаемое лицо Сэвон.
Она улыбается мне натянуто и проходит в дом, не спросив даже разрешения. Проходит по всем комнатам и заставляет меня задержать дыхание, когда доходит до той, в которой находится дверь, ведущая к дому Чонсона.
— Она ведет на задний двор? — ее тонкая ладонь изящно указывает на плотно закрытую дверь. — Здесь так и было?
Я объясняю ей, что, да, такой была изначальная планировка дома, она остается недовольной почему-то. Я это читаю по суженным глазам и поджатым плотно губам. Становится не по себе, она мне чем-то напоминает одного из командующих моей ротой.
Как я узнаю чуть позже от матери, Сэвон приходила потому, что планирует после замужества жить в этом доме. Я знал это и без уточнения своей родительницы, но ее слова все равно отзываются во мне болезненным уколом. В тот день я осознаю, что проводить время с Чонсоном после женитьбы будет не так уж и легко.
Так и случается. Спустя месяц Сэвон переезжает в мой дом со всеми своими вещами, она развешивает свои платья рядом с моими рубашками, некоторые из них — среди которых оказывается и подаренная Чонсоном — она складывает на полку. Говорит, что они ей не нравятся и занимают лишнее место. А я, так и не научившийся быть взрослым без Чонсона, ничего ей сказать не могу. Рубашки вернуть на место — тоже.
Я не ложусь в постель вместе с Сэвон. Достаю свой старый футон и стелю себе чуть подальше от нее, объясняя это тем, что после войны не могу. Она делает вид, что все понимает, но я все равно вижу ее недовольно поджатые губы и сузившиеся глаза. Молчу. Не говорю ничего ей, но когда слышу, что она заснула роняю беззвучно слезы на постель, мечтая вновь оказаться в объятиях Чонсона.
В тот день, проснувшись посреди ночи, я убеждаюсь, что моя — теперь уже — жена спит. Тихо выскальзываю из-под одеяла и прохожу к той самой двери. Оглядываюсь несколько раз, проверяю — нет ли кого. Разумом понимаю, что идти можно, но сердцем… Оно почему-то бешено колотится в тот момент, заглушая все звуки вокруг, настолько, что я не слышу даже собственных шагов, собственного дыхания. Но сбрасываю все на предстоящую встречу с Чонсоном.
Нам не удавалось увидеться вне работы больше трех дней. Поэтому я с затаенным дыханием проскальзываю в дом Чонсона, нахожу его спящим, укутавшимся в одну из моих рубашек, оставшихся в его доме, и нетеплое одеяло. В конце июля всегда начинаются дожди, тот год — не исключение, поэтому я, понимая, что Чонсон так может замерзнуть, залезаю к нему. Устраиваюсь под его боком и обнимаю за талию так, как это всегда делает он. Засыпаю, убаюканный его теплом и мерным дыханием.
Так проходит около двух недель. Мне кажется, будто я нашел способ видеться с Чонсоном так, чтобы жена моя ничего не заподозрила. Чонсону мои ночные похождения не нравятся, но он ничего не говорит против. Наоборот, ждет каждый день, раскрывает объятия сразу же, как только я объявляюсь на пороге его спальни, и опутывает всеми конечностями, прижимая к своей груди теплой и крепкой.
И я чувствую себя в безопасности.
Надвигающегося конца света - нет.
Пока одним утром меня не вырывают из чонсоновых объятий грубой хваткой, оттаскивая с силой в сторону, а его — отшвыривая к шкафу. Я не осознаю до конца ситуацию, пока глаза мои не цепляются за фигуру заплаканной Сэвон, стоящей в углу комнаты Чонсона и внимательно следящей за тем, как нас, «испорченных капитализмом», избивают за то, что…
Мы друг друга просто хотели любить.