Митра

Невыносимая жара, обрушившаяся на предприятие 3826, принесла с собой всеобщую лень: роботы перегревались от долгой работы под палящим солнцем, а менее стойкие сотрудники-люди, несмотря на завывающие кондиционеры, порой падали в обмороки, вследствии чего по всем помещениям стали колесить «Рафики» с бутылками холодной воды, а количество перерывов увеличилось, с чем согласился даже Сеченов, также попавший под влияние летнего настроения. Из панорамных окон кабинета открывалась великолепная картина: бездонное синее небо сливалось с настоящим буйством красок на земле. Среди изумрудной зелени были рассыпаны огромные разноцветные шары пионов, пурпурные кудри боярышника, ослепительно-белые цветы чубушника, чей невероятный аромат проникал даже на верхние этажи комплекса — сад, разбитый сотрудниками «Вавилова», стал жемчужиной предприятия. Но завершение строительства финального участка новой линии «Маглева» никто откладывать не собирался, а потому Сеченов углубился в бумаги — до занятия оставалось полтора часа, но мысли о нём кошачьими шагами уже прокрадывались в разум, и учёный уже подумывал о том, чтобы сменить куратора. «Николай Иванович, вы являетесь руководителем крупнейшего медицинского университета, а также практикующим хирургом, поэтому ваш личный контроль моих занятий нецелесообразен. Вы вполне могли бы поручить это майору Нечаеву, успешно заменившему вас…» — несмотря на то, что вышеозначенный майор не имеет специальной квалификации, а спортивные игры мне, скорее всего, противопоказаны. Да и вообще я бы просто хотел проводить больше времени с ним… «Потрудитесь объяснить, кадет Сеченов, что за мысли», — как наяву раздался голос отца, и учёный машинально обернулся к массивному бюро, точной копии того, что стояло когда-то в родном доме. Отставной секунд-майор, поддерживавший военную субординацию даже в семье, частенько распекал сына за малейшую провинность, выразительно постукивая пальцами по тёмному лакированному дереву. Офицер старой Империи не мог вынести того, что его единственный наследник предпочитает военному искусству свои книжки по физике и химии, которые привозил Остроградский, преподававший Диме математику, отчего мальчик только сильнее желал доказать, что за наукой будущее, да такое, где все будут равны. А потом семью расколола Революция — Сергей Михайлович с матерью и сестрой уехали, а Дмитрий остался в Москве. Он с головой ушёл в учёбу, наблюдая за переворотом в стране, как за ещё одним экспериментом, на который потратили слишком много человеческих жизней. Но ничего…он всё поправит, он найдёт способ, он докажет, что наука может всё. И получилось. Сначала «Человек-толпа», потом полимер и сеть «Коллектив» вознесли молодого учёного на самую вершину возможностей. С такими новостями он хотел навестить родных, но на пороге его встретил старик в мундире с ледяным взглядом и сказал: «Сударь, извольте удалится, мы вас не знаем». Только в сельсовете Сеченов узнал, что мать скончалась, а сестра пропала без вести во время революционной лихорадки. Он потом корил себя, что не приехал раньше, что даже не поинтересовался теми, кто вырастил его, дал дорогу в жизнь, а потом всё как-то отгорело, и он ушёл навсегда в свою башню из стекла и бетона, куда теперь неожиданно постучали. Учёный не сразу заметил, что уже не читает отчёт с финального участка, а просто смотрит сквозь него — мысли увели его так далеко от работы, что в раньше казалось немыслимым. Он задумчиво оглянулся на неподвижных близняшек, стоявших молчаливой стражей у дверей кабинета. Красивые, но не более чем любой предмет искусства в этой комнате. Не то что другой… Сеченов раздражённо мотнул головой, отгоняя непрошенные мысли, и вернулся к отчёту, явно написанному в целях наказания за невнимательность, потому что сконцентрировать в тексте на одну страницу такое невообразимое количество канцеляризмов случайно было невозможно. Стрелки лениво ползли по циферблату, а улица манила трелями птиц и ярким солнцем, но привыкший доводить дело до конца учёный всё-таки пересилил себя и закончил с бумагами, а потом, сменив привычную двойку на спортивный костюм, отправился в спортивный комплекс, весело насвистывая. Вопреки ожиданиям майора в зале не обнаружилось — только Пирогов, читающий толстый атлас. — День добрый, коллега, — улыбнулся доктор. — Начнём? — Да, пожалуй, — отмахнулся Сеченов, всё ещё пытаясь отыскать глазами Нечаева. Но майор так и не появился. — Коллега, вы сегодня какой-то бледный. Прогулялись бы на свежем воздухе — погода восхитительная, а на следующей неделе уже дожди обещают. Сеченов пожал плечами, но, не вспомнив ничего важного по расписанию в ближайшие два часа, решил пройтись по саду. Ноги сами привели учёного к открытому бассейну, где уже кто-то плавал. Академик пригляделся и мысленно улыбнулся — нашлась пропажа. Майор с шумом и брызгами взмыл над водой в мощном гребке баттерфляя. Солнечные лучи отражались от мокрой спины, покрытой узловатыми шрамами. Нечаев не ощущал ничего вокруг себя, кроме воды, став с ней единым целым, и только закончив дистанцию, он обратил внимание на наблюдателя. — Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — чуть хрипловатым от напряжения голосом бросил он, запрокидывая голову, чтобы посмотреть на собеседника. У майора глаза как грозовое небо, теперь блестящие отчего-то, в обрамлении мокрых потемневших ресниц, на которых дрожат и переливаются капельки воды. — Здравствуй, — мягко ответил Сеченов, присаживаясь на бортик. — Как вода? — от нечего делать спросил он. — Шикарная, — довольно протянул Нечаев, укладываясь на спину. — Хотите искупаться? — Пожалуй, откажусь, — хмыкнул Сеченов. — Как знаете. Тогда поставьте мне секундомер, пожалуйста. В вещах лежит. В стопке по-армейски аккуратно сложенных вещей нашёлся хронометр. Майор тем временем вылез из воды и занял стартовую позицию на тумбе. — Старт! — крикнул Сеченов, запуская секундомер и любуясь, как Нечаев почти без брызг прорезал водную гладь, выныривая в метрах пяти от начала. Тик-так, тик-так. Безупречное течение кроля, на которое можно любоваться вечность. Выверенные гребки, стекающие с сильных рук струи воды, размашистый разворот плеч…не признавать выдающихся физических данных П-3 было глупо. Всё равно что Микеланджело назвал бы своего «Давида» уродом. — Время финиша пятьдесят три секунды. Прекрасная работа. — Можно золотой значок ГТО получать, — усмехнулся майор. — А я просто воду люблю. — А что ты ещё любишь? — брякнул Сеченов, тут же жалея о своих словах. — Ну-у-у, — задумчиво протянул Нечаев, — Родину люблю, работу, воду, балет — есть в нём что-то родное, что ли, сладкое, особенно сгущёнку, вас. Сеченов закашлялся. — Меня? — А то, — широко улыбнулся майор. — Вас весь Союз готов на руках носить. Вы ведь столько всего делаете для народа. Это было…обидно неправильно. Ведь должно же было прозвучать что-то другое. Должно же? Как будто в сложном эксперименте получил какое-то простенькое соединение и сидишь, как дурак, над рассчётами. — А вы? — неожиданно спросил Нечаев, внимательно глядя на академика. — Поэзию. — не сразу нашёлся Сеченов. — Все физики — лирики, — хохотнул майор. — А расскажите мне что-нибудь, пожалуйста. Если время есть. А то вас так редко увидеть можно. — «Евгений Онегин» подойдёт? — На ваш выбор. Я просто вас послушать, — немного виновато пожал плечами П-3. Сеченов позволил себе закатить глаза, но всё же устроился поудобнее и начал декламировать. Стихи всплывали в памяти сами собой, рассыпаясь на губах искрами, порой становясь громовыми раскатами. Лёгкая и звонкая пушкинская строфа лилась сама по себе. Летний день смазался, оставаясь лишь неровными мазками цветов среди зелени, негромким плеском воды в бассейне и глазами Нечаева, внимательно слушающего больше не речь, а просто голос Сеченова, положив голову на сложенные на бортике руки. И ведь смотрит так, что не поймёшь, что у него на уме. Одновременно и здесь — только руку протяни и сможешь коснуться мокрых волос, а вроде и где-то там, среди строк золотого века вместе со столичным высшим светом. Отчего-то вспомнился ирбис из энциклопедии — даже в спокойном состоянии демонстрирующий свою силу, хотя все так любят сравнивать майора с преданным псом, покорным лишь хозяйской руке. А Нечаев плыл: в воде и в этом чудесном голосе, который вроде и можно услышать по радио, но всё-таки сейчас немного ином…более живом. Да и сам Волшебник ожил в этом летнем дне и сейчас просто сидел рядом с ним и читал убаюкивающие стихи. — Майор, не спите, — тёплая рука потрясла Нечаева за плечо. В ответ он промычал что-то невразумительное, подавшись под ладонь, желая продлить прикосновение. И чужие пальцы как бы невзначай проскользнули с плеча к шее, легонько касаясь челюсти, а затем легли совсем рядом с лицом. — П-3, — укоризненно покачал головой Сеченов, — вылезай. — Ладно, — пожал плечами Нечаев и, схватившись покрепче за бортик, одним плавным движением оказался на суше. Взял полотенце из стопки вещей и энергично обтёр голову, отчего тёмные волосы теперь топорщились во все стороны. Сеченов вздрогнул, будто что-то толкнулось из грудной клетки, заставляя его податься вперёд. Это что-то было смехом — учёный недолго ему сопротивлялся, и вот уже широко расползлись уголки губ, и он, прикрыв рот ладонью, беззвучно захохотал. Нечаев так и замер с полотенцем в руках, напряжённо запоминая каждое мгновение этого…чуда. За последние дни уже произошло столько всего, а тут ещё и этот глуховатый, но искренний смех и чей. Он, бестолковый майор, сейчас сидит в одних плавках рядом с самим Волшебником, о наличии эмоций у которого давно ходили споры, но сейчас беспечно хохочущим над его видом. — Кажись, перегрелся, — почесал в затылке Нечаев, набрасывая полотенце на плечи. Хорошо было сидеть так: лёгкий ветерок приятно холодит влажную кожу, а ещё можно аккуратно, одними кончиками пальцев, коснуться лежащей совсем близко чужой ладони и замереть. — От, не было печали, — проворчал Нечаев, замечая на горизонте знакомую неуклюжую фигуру. — Дмитрий Сергеевич, к нам ваш карманный фюрер чешет, — и добавил тише. — Гнида. Вот надо было именно сейчас ему припереться. — Дмитрий Сергеевич! — уже орали в метрах двадцати с ужасным акцентом. — Мы вас уже обыскались. Это очень срочно. Мы…майор! В каком вы виде? — Завидно, глиста кабинетная? — огрызнулся Нечаев, с разбегу бросаясь в воду, надеясь, что немца окатит как следует. — Verdammte Scheisse! — завопил Штокхаузен. — Прошу прощения, — тут же одёрнул себя он, почувствовав тяжёлый, как бетонная плита, взгляд рассерженного академика. — Что у вас? — Чрезвычайное происшествие на последнем участке новой линии. Там сидят люди, отказываясь уходить, и мешают работать. Также уже случались единичные нападения на строителей и уничтожения промышленных роботов. — Разберёмся. *** Плавать расхотелось сразу же после того, как Дмитрий Сергеевич ушёл со Штокхаузеном, обсуждая «Маглев». Всё то спокойствие, что навеял голос Волшебника и вода, испарилось, и осталась только злоба на клятого немца, снова всё испортившего. И ведь опять от призраков прикосновений расходилось тепло, будто от солнечных лучей. А ведь после того, как его собрали по кускам, Нечаев даже от простого рукопожатия дёргался и кривился, чем изрядно удивил знавших его товарищей, которые раньше не знали, куда деваться от его медвежьих объятий после успешной операции. Даже в рукопашном бою майор теперь предпочитал броски тесным захватом, а тут вдруг пробрало, да так, что вспомнилось что-то далёкое, похороненное где-то глубоко в недрах сознания, и хотелось самому ткнуться в эти чудесные руки или взять их в свои. Нечаев аж замер. Что такое? Шаг за шагом, по ступеньке слепая преданность обретала зрение, всматривалась в объект привязанности, набрасывалась на любое воспоминание о нём, тянула к себе: «Приди, приди, брось ты их всех».