***
— Чимин-и, — голова Джина показывается из-за двери. Проверив обстановку, он проходит вглубь моей комнаты, и пусть не очевидно, но я вижу, как крылья его носа то и дело расширяются, вдыхая аромат. — Не мешало бы проветрить. Вонь такая, хоть топор вешай. Я там тебе пожрать принёс, но случился Кай. — Я не голоден. — Я даже не то чтобы не проголодался. Меня буквально тошнит от еды. — Ты мылся вообще? — спрашивает он, излучая заботу. — Не вижу смысла. — А вот и тревожный звоночек, — мотает головой. Всё во мне требует подняться и выставить его. Но как я могу? Он мой, можно сказать, единственный друг. Мне остаётся только перетерпеть его присутствие, и я до последнего буду гасить в себе ярость и желание вышвырнуть его за дверь. Просто уговаривая себя потерпеть — совсем немного, совсем чуть-чуть. — Хён, я устал. — Сейчас я банально не готов к сеансу психоанализа. — Ты пахнешь как невроз. Ты депрессуха с первого взгляда. — Джин ложится на пол, растягиваясь своим длинным телом вдоль моей кровати. Устраивается на боку, и опершись на локоть, водит пальцем по пластинке Ли Мун Се. — Помнишь, что я сказал тебе? Нужно лишь оттолкнуться. Думаешь, это китайская грамота? — он пристально смотрит, после чего переворачивается на спину, подкладывает локоть под голову, и я замечаю, как выражение его лица становится задумчиво-серьёзным. — Моя мать была наркоманкой. — Я проглатываю удивление, и во мне всё замирает после этих слов. Он никогда не говорил о своей семье, а я никогда и не спрашивал. Наверное, я действительно дерьмовый друг. — Помню, как отец умолял врача помочь ей. Цеплялся за его халат, ползал перед ним на коленях. Знаешь, что тот сказал? Ничего не выйдет. — Почему? — спрашиваю я с ходу. — Она должна была сама попросить о помощи. Иначе в этом нет никакого смысла. Понимаешь? — Долгая пауза, затем его глаза возвращаются на меня, смотря с такой внимательностью, что кажется, только сейчас до меня доходит, какой он на самом деле человек и кто скрывается за маской парня, порой ведущего себя как взбалмошный подросток. — Не очень, — таращусь на него с интересом, как пятилетка, которому должна открыться интригующая правда. Например, откуда берутся дети или реален ли Санта. Он же лишь грустно улыбается, отводит от меня глаза, и вновь рассматривает потолок, пускаясь в воспоминания. — Наркоман бросает тогда, когда упал на самое дно. Он должен упасть. Дойти до отчаяния. Только тогда он попросит о помощи. Дойти до дна и оттолкнуться. Увидеть все прелести наркомании и её последствий, и только после этого он захочет прекратить употреблять и начать лечение зависимости. Плод должен созреть. — Но я… — Он не даёт мне договорить. — С депрессией то же самое. Главное — не пробить, ведь ниже только смерть, а ты подошёл к очень опасной границе, Чимин. Ты спросишь: с чего стремиться к этому самому дну, когда наоборот, нужно стремиться вверх. Но куда, блядь? За пределы атмосферы? Страх коснуться дна сопровождается обречённостью торчать в толще воды и никогда не узнать, что там, выше текущего уровня, при этом все твои усилия будут уходить только на подавление. Упасть, оттолкнуться и вынырнуть. Иначе никак. — Возможно, ты прав. — Я обдумываю его слова, но что-то не складывается. Разве для того, чтобы оттолкнуться, мне не нужно крепко стоять на ногах? Ведь если мои ноги будут не в состоянии сделать толчок, то что тогда? — Слушай, я тут подумал. Раз ты не настроен коротать течку с посторонними. Может? — Не начинай, — предупреждаю я. — Да что за проблема-то? Я вставлю, мы кончим, что ещё надо? У тебя всё тело, небось, ноет от недотраха. — То, что ты мой друг? — Я как могу, сражаюсь с приступом раздражения. — Только и всего? Ты само упрямство. Про секс на одну ночь не слышал? Что в этом особенного? Один раз займёмся сексом, ничего страшного не случится, не? — Хён, иди в задницу! — Я тебе это и предлагаю, — возглашает, и не найдя во мне согласия, фыркает. — Подумаешь. Та же дружба, только немного теснее. Ну же, будь большим мальчиком, Чимин. — Оставь меня в покое, — накрываюсь одеялом почти с головой, отворачиваясь от него к стене. — Ёбаный засранец. У него что, хуй золотой, что ли? — О ком ты говоришь? — Да о Мин Юнги! — в его голосе раздражение, и на лице тоже. Я вижу это, так как быстро разворачиваюсь к нему, садясь на кровати, как от толчка. — Он здесь при чём? — Да при том! — бросает он с вызовом. Тоже садится и смотрит, отчего я чувствую себя амёбой под микроскопом. — Ни огонь, ни уголь, не горит так жарко, как тайная любовь, о которой никто не знает. — Сказал же тебе свалить, но ты всё продолжаешь зудеть, — скалюсь я, а он сверлит меня глазами, сидя посреди комнаты. — Что? — огрызаюсь, и накидываюсь на его осуждающий взгляд своим. После чего у нас начинается игра в гляделки. — Проклятье, Чимин, почему ты так злишься? Только из-за секса? Я впервые смотрю на него вот так, практически с отвращением, и дальше отчеканиваю каждое произнесённое слово: — Ты заставишь меня запирать дверь, хён. Наверное, я не умею общаться с людьми. Меня всегда останавливало одно. Если выбор был между мной и кем-то другим, выбирали другого. Плюс ещё сотни вещей, которые постоянно мне напоминают, что у меня никого нет и я одинок. В итоге одиночество пробилось настолько глубоко, что сначала я смирился, потом это вошло в привычку, а со временем убедил себя, что на самом деле это мне никто не нужен. Ведь если тебе никто не нужен, а не ты никому, то одиночество не кажется настолько удушающим.***
26 октября 2018. Третий день моей течки и второй, как я не принимал душ. Всё моё тело липкое, а комната наполнена крепким ароматом амбры с примесью немытого тела. Эфир вокруг тяжёлый, удушливо-спёртый, как густой навар в кастрюле. Мне кажется, что если воткнуть в него ложку, то она останется стоять строго вертикально. Открываю небольшое окошко своей комнаты, впуская внутрь спасительный чистый воздух, вдыхая прохладу свежего ветра. Ни одни подавители не могут полностью убрать все признаки квартальных омежьеих страданий. Почти три дня под действием таблеток, блуждая между сном и реальностью, я полностью готов принять свою сущность, отдавшись на волю случая, повинуясь участи. Внизу моего живота разливается приятное тепло. Мне хочется почувствовать крепкие ладони, блуждающие по моей талии, ощутить кожей жар и вес чужого человеческого тела. В голове, как под воздействием опиумного мака, всплывают картинки из Камасутры с моим участием. Камасутра — это не фигура речи, не преувеличение. Сцены изощрённого, чувственного, животного секса, по откровенности приближающие к порнографии, химерными видениями заполняют моё сознание. Нет сил и желания больше ждать. Моё чрево готово к капитуляции. Юнги не придёт, и я принимаю сей факт смиренно. Как собака, чувствующая приход владельца, мои телепатические радары сигналят о том, что нет смысла взывать к приходу хозяина. Хотите верьте, хотите нет, но я просто не чувствую его. От этого мне хочется скулить, согнувшись на ковре калачиком, выть жалобным волчьим воем, изнывая от тоски. Его влияние надо мной становится слишком велико. Юнги не только входит в меня, он, как змея, проползает мне в сердце, в самую душу. Он словно всё время во мне, а я ношу его в себе как раб. Знаю, что это погубит, но продолжаю, как мотылёк, лететь на свет, опаляя крылья. Вы когда-нибудь задумывались, зачем бабочки совершают эти бессмысленные движения, а не улетают прочь? У насекомого, ослеплённого ярким светом, возникает реакция бегства от возможной опасности. В норме эта реакция автоматически направлена в сторону света, потому что он ассоциируется с открытым пространством, куда насекомые летят в случае опасности. Таким образом, получается замкнутый круг: чем ближе они к источнику света, тем сильнее свет их раздражает. В результате, пытаясь улететь от опасности, они продолжают стремиться к лампе, как к открытому пространству. Становясь заложниками тупиковой ситуации, а вся их короткая жизнь сводится к вращению вокруг оси обречённой безвыходности. Хорошенько вымывшись, нанеся неяркий макияж, облачившись в голубые джинсы и простую белую футболку, я оцениваю в зеркале свой вид. Слишком скромно, что не случайно. Мне не нужно лезть из кожи вон, чтобы меня сегодня заметили. Так или иначе, течного омегу видно всегда. Запах, который нельзя до конца скрыть, изменение походки, плавность движений, казалось бы, меняется даже голос. Взгляд с томной поволокой, розовый румянец, припухшие губы. Мы, словно спелые манго, мягкие и наливные, сочимся сладким соком. Одень меня хоть в пыльный мешок, а лицо перепачкай сажей, сальные взгляды всё равно будут направлены только в мою сторону. Кадзуя встретил моё желание выйти сегодня на смену, можно сказать, с жалостью. Джин и вовсе, похлопав меня по спине, молча скорбел. Все как-то сочувственно переглядывались. Только Кай весело воспринял «выздоровление» и, весь переполненный радостью, потащил меня курить на улицу. Балаболит без умолку, впрочем, как и всегда. Происходящее туманно, словно я крепко выпил, хотя и не пил ни грамма. Приходится напрягаться, чтобы разобрать и вычленить из его сумбурного монолога хоть какую-нибудь внятную суть. Бессмысленное занятие. Я быстро скуриваю сигарету до половины и запускаю её в сторону железного ведра, того самого, что мы оборудовали под урну. Как говорят французы: самые красивые отношения у сигареты и курильщика. Она для него сгорает, а он для неё умирает. Дальше сцена как из дебильной дорамы. Я тяну на себя дверь, и до меня долетают обрывки разговора. –…он в порядке. — Он не в порядке! — перебивает уверенный голос Джина. — Это всё равно, что наблюдать за крушением поезда. — И я совершенно уверен, что речь идёт обо мне. — Хён, — Сюмин, заметив меня в дверях, тянет его за рукав, дабы тот заткнул рот и обратил на это внимание. Но Джин лишь хлопает по карманам своих брюк в поисках сигарет, и одёргивает от него руку, как от надоедливого ребёнка. — Думает, мы все идиоты, — бормочет мой друг, отправляя найденную сигарету в рот. — Сидит, ждёт своего хозяина. Хатико блядь. В крови пульсирует злость, а горечь обиды спирально проносится сквозь меня. Распрямляю плечи, разминаю шею до хруста и быстрыми шагами уверенно иду мимо них прямиком в сторону румки под номером четыре. Сжимаю ручку двери и чувствую, как вибрация от динамиков ползёт по руке. Про себя считаю до трёх, выдыхаю и, толкнув от себя дверь, делаю шаг внутрь.***
В голове ни одной мысли. Давно мне не было так хорошо. Удалось поймать то состояние, когда ты ещё не пьян, но уже и нетрезв. Моё мышление сопровождается психическим комфортом, язык развязан, мышцы расслаблены, я почти счастлив, напряжение ушло, а тревожные мысли отступили. Мы с Каем горланим дуэтом 2PM трек I'll Be Back, и из-за того, что в бойз-бенде на момент выхода этого хита 2011 года было пять человек, то, соответственно, и партий приходится равное по количеству участников. По этой причине мы постоянно путаемся, спотыкаемся, выглядим глупо, и мне становится ещё веселее. Думаю, это самая фальшиво исполненная версия этой песни из всех возможных. Альфа, на вид около сорока, в приличном недешёвом костюме, буквально трахает меня взглядом на глазах у всех в центре стола, заставленного бутылками. Вроде вполне привлекательный. Или мне это лишь кажется в связи с изменением гормонального фона и тягой к спариванию. Я знаю, что он желает меня, и мне это нравится. Никуда от этого не денешься. Будь ты хоть принцесса-девственница или бабочка-пися, но если у тебя течка, ты хочешь в себе член. Не то чтобы любой, но член этого мужика я бы с удовольствием рассмотрел поближе. В голове не возникает образ Юнги. Чувства стынут, ползут к нулю. Значит, всё в порядке. Вопрос улажен.***
Я выхожу, оставляя за своей спиной визжащего к этому времени уже хорошо надравшегося Кая в компании: Сухо, Чена и четырёх альф. Сразу же натыкаюсь на Кадзую. Он перехватывает меня за руку, вытаскивая в коридор, и быстро закрывает за мной дверь. — Чимин, — бегает глазами, облизывая губы, периодически поглядывая в сторону ресепшена. Я поворачиваю голову, следуя за его взглядом, но нахожу там только болтающего по телефону Джина. — Ты же хотел встретиться с Мин Юнги, верно? — От произнесённого имени во мне всё переворачивается, я готов запаниковать, но клещами сдерживаю порыв завопить от радости и лишь молча киваю. — У тебя появилась такая возможность, дорогуша. Он в твоей комнате. Отправляйся туда и можешь сегодня не появляться. Оплачено до утра. Я утратил дар речи, позабыв, как складывать слова в предложения. Будто у меня мутизм. Моя способность — только хлопать глазами, разинув рот. — Джин! Мать твою, заканчивай трепаться! Иди, обслужи господина Кана, пока тот не взорвался. Ох, Пресвятая Дева, этот альфа заявился сюда с таким стояком, что еле ногами шевелил. Значит, всё-таки пришёл. Ждёт меня. А моя задница сегодня, совершенно очевидно, часть удачной сделки. Уверен, он отвалил Мадам немало раз без моего ведома, по-хозяйски обосновался в моей комнате. Не знаю почему, но во мне что-то возмущается. Словно моя жизнь совершенно мне не принадлежит. Но с другой стороны, это же Юнги, и через каких-то жалких пару минут я увижу его. От этой мысли моя шея начинает гореть, а внизу живота приятно сводит судорогой. — Но, — я указываю на дверь, за которой меня дожидается альфа, явно преисполненный желанием провести со мной этот вечер, ночь, возможно, утро. — Не беспокойся об этом. Скажу, у тебя живот заболел, — Кадзуя подталкивает меня в сторону моей комнаты. Вроде и наплевать, а вроде и не хочется запомниться тому альфе, как обосравшийся омега. Но это лучший вариант из возможных. Головная боль навряд ли хорошее оправдание неудавшемуся сексу, а вот понос… Перспектива заняться сексом с омегой, которому вышибает дно, навряд ли захватывает дух и сулит яркие впечатления. Стою напротив двери, не решаясь войти, собирая мысли воедино. Теперь отчётливо понимая, как заблуждался, когда наивно полагал, что не нуждаюсь в нём. Адреналин бьёт по вискам, грудь сжимает чем-то жарким, тело охватывает фантомными тактильными галлюцинациями. Моя кожа помнит его прикосновения, тепло рук, ощущения, следы, которые так и не смогли стереть другие ладони. В голове только его имя, только его глаза, только его голос. Я пустил его в своё сердце, но ломает так, как будто по вене. Это нисколько не преувеличение, у меня и впрямь наркотическая зависимость от Мин Юнги, и я собираюсь закинуться им прямо сейчас. Вхожу почти бесшумно, и лишь щелчок затвора замка выбрасывает мужчину у окна из мыслей, какими бы они там ни были. Он стоит ко мне спиной, но я вижу, как напряжены его плечи. Медленно поворачивается, не вынимая рук из карманов брюк. Смотрит мне в глаза, тепло улыбается, и эта улыбка ещё никогда не казалась мне настолько натянутой. — Прости, что заставил ждать, — разводит руки в стороны, приглашая меня в объятья, и мне приходится приложить всё мужество, чтобы не броситься, и не повиснуть у него на шее. Благо, я перебарываю искушение. Вместо этого глупого зрелища я медленно подхожу к нему, обвиваю его талию, вдыхая ставший родным запах. Белый кедр, гуяк, артемизия и эвкалипт перемешиваются с нотами апельсина, сливы, шафрана и рома. Тяжёлый, тягучий аромат будто пьянит и дарит ощущение теплоты. Он гладит меня широкой ладонью по волосам и, прикрыв глаза, я врастаю в него, как сорняк. — Думал, ты не придёшь, — цепляюсь за его рубашку, комкая на груди, словно боюсь, что меня от него оттащат. — Было много дел, — он поднимает мой подбородок, заглядывая в глаза. — Но я помню, — в этих словах, этих глазах нет фальши. Я верю. Безоговорочно. Даже если он врёт. Целует меня в лоб и скрывается за дверью, ведущую в мою крохотную ванную. Пусть она небольшая и не может похвастаться роскошью, к которой привык этот мужчина, но я стараюсь поддерживать в ней чистоту и порядок. Я слышу шум воды, шорох одежды, звук соприкосновения ткани с кафелем, и от этого у меня во рту образуется вязкая слюна. Кажется, я никогда не смогу адекватно на него реагировать. Это не первая моя течка, которую мы проводим вместе. Разумеется, он приходит ко мне только по ночам, но это уже немало. Даже час с Мин Юнги как полёт на Луну. Все мои ожидания стоят того. Пустые пачки сигарет — показатель того, что я всё же держался. Найдя одну выкуренную наполовину, вздыхаю с облегчением. Кажется, я становлюсь зависим от них. Впрочем, мне свойственно испытывать потребность в том, что меня убивает. — Меняй свои сигареты на мои губы, — хриплый шёпот щекочет моё ухо. Его низкий голос густеет, эхом отдаваясь внизу моего живота, отчего внутри зарождается бурлящая волна радости. Он кладёт на него свою большую ладонь, прижимаясь влажной грудью к моей спине, и я чувствую задницей, как его член, скрытый за тканью полотенца, передаёт мне «привет». — Юн~ги, — выскакивает из меня с придыханием, и всё звериное, что мы сдерживали в себе до этого момента, вырывается наружу. Сегодня я покажу, как сильно люблю его, раз уж сказать нельзя. При первом же прикосновении его языка мне сносит крышу, а мой рот словно попадает в рай. Я весь попадаю в рай. Его губы — дарят следы удушья. Касания — лезвия, сползают по моей шее, оставляя шрамы. Комната плывёт перед глазами. Он стаскивает с меня футболку, отбрасывая её в сторону, чуть покусывает плечо, ведёт короткими ногтями по рёбрам, спускаясь к ширинке, ловко справляется с преградой, и мой вероломный член выпрыгивает из штанов, как «Джек из коробки». Опускается на колени. Я останавливаю взгляд на его тёмной макушке, и стены вокруг начинают качаться. Широкие ладони, юркие настойчивые пальцы, поцелуи, мягкие губы, мокрый язык, горячее дыхание — он повсюду. Мы часть той реальности, в которой уже неясно, где кончаюсь я и начинается он. Словно песочный замок, размываемый солёной водой, растворяюсь в прикосновениях. Стремительно и без угрызений совести. Отдать всего себя этому альфе кажется мне таким естественным, таким правильным. Он покрывает мой член поцелуями, а я молю бога, чтобы он не прикасался к моим пылающим яйцам, которые готовы вот-вот взорваться. Если быть до конца откровенным, то я готов был кончить от одного только его вида в стенах моей комнаты. Прошу его поскорее вставить, переходя на жалобный скулёж. Он одним рывком разворачивает меня к себе спиной, и шепчет на ухо, что собирается со мной проделать. Я упираюсь обеими руками в подоконник окна, прижимаясь одной щекой к ледяному стеклу. Воздух из моих лёгких конденсируется на поверхности, образуя белую плёнку. Провожу по ней ладонью, стирая налёт, словно это как-то может раскрыть меня, выдать ему ту самую безобразную тайну. Его член касается моего бедра, а значит, через несколько секунд он будет внутри, и во мне всё болезненно скручивается в предвкушении. Сухой язык прилип к нёбу, и я облизываю губы, пытаясь увлажнить их. Сейчас я словно летаю под куполом цирка, уже ни черта не соображая. Мозги словно желеобразное месиво, инстинкты берут верх над разумом. Но вдруг во мне словно щёлкает переключатель и приходит быстрое осознание, что Юнги на волоске от совершения самого идиотского поступка в своей жизни. — Юнги! — вскрикиваю, как ошпаренный и насколько могу, пытаюсь повернуться к нему. — Презерватив. — Мне не нужен презерватив, — издевательски посмеивается, покусывая мочку моего уха. — Я и сам гондон. Что ж, смешно. Только, наверное, не тогда, когда ты собираешься засунуть своего «дружка» в работника борделя, пропускающего через себя в неделю целую футбольную команду, а иногда вместе со всем тренерским составом. Вот тут, это прям очень плохая идея. Как знать, может, когда-нибудь я напьюсь и растрезвоню эту шутку Джину. — Это скорее тебе нужно, — строго хмурюсь, озираясь на него через плечо, и во мне закипает чувство гневного раздражения. — Как можно быть таким беспечным? — Я пошутил. — В его взгляде сочувствие и ещё что-то, что я не успеваю прочитать, вновь отвернувшись к окну. Просто побоявшись его неправильно понять. Напридумывать, позволить подселить себе мысль, что у меня есть пусть мнимый, но шанс. Это стало бы трагедией. Настоящим бедствием, катастрофой, по-настоящему жалким зрелищем. Головка его члена медленно погружается, а у меня из груди вырывается судорожный вздох. Я встречаю его член с радостью. С жадным восторгом. Колени трясутся, ноги немеют, они похожи на две переваренных макаронины. Почти не чувствую их. Словно угодил в зыбучий песок. Юнги всегда осторожен. Начинает аккуратно. Не торопится. Он вообще никогда не делает того, что бы мне не нравилось, то, что я не попросил бы сам. Целует меня в загривок, не отрывая губ, спускается ими ниже к лопаткам, чуть прикусывая кожу, и мой позвоночник пронизывает вспышка тепла. Я всасываю воздух, наполняя лёгкие, и тянусь вниз, к своему пульсирующему члену. Но мой любовник перехватывает руку, не дав возможности ускорить процесс финиша. Входит в меня на всю глубину до упора, и я издаю гортанный блаженный хрип от накрывшего наслаждения. Мои ладони ложатся на его бёдра, сжимая прохладную после воды кожу. Рядом с его ртом моё ухо, и он засовывает туда язык, заставляя меня резко ахнуть. Запрещённый приём. Ему известно, как довести до состояния, когда у меня отнимаются ноги. Его бёдра двигаются всё активнее, тем самым пробуждая к жизни все нервные окончания. Я слышу позади хриплые стоны, и от этого мои мышцы сжимаются, включая те, что цепко обхватывают его член. Пронзительный рык, вырвавшись из него, отскакивает от стен, и все инстинкты внутри меня просыпаются. Блядь, я готов преподнести ему всего себя на подносе, как главное блюда вечера на банкете. Хочу, чтобы он покрыл меня, полностью владел, смотрел только на меня и говорил моё. Чтобы все знали, что я принадлежу Мин Юнги. — Чимин… — От сорвавшегося с его губ имени моё сердце взмывает ввысь, и я трепыхаюсь в его руках, как птица. Мой оргазм близок. Мы оба это знаем. За все проведённые часы вместе он достаточно хорошо изучил меня в постели. Мои содрогания служат ему сигналом, что пора закругляться. Разворачивает меня лицом к себе, прижимая поясницей к подоконнику, подхватывает на руки, и я беру его в кольцо, обвивая за талию ногами, как лиана. Мы делаем небольшую передышку, целуемся, облизываем губы друг друга, опаляя сбивчивым горячим дыханием. Меньше минуты, и он усаживает меня на этот маленький подоконник, уже без любезностей вбиваясь в мой зад. Смазка вытекает, образуя подо мной настоящее озеро. Скольжение проходит легко, отчего колени сами собой разводятся в стороны. Я чувствую лёгкое покалывание в пальцах ног, ползущее по коже, и когда оно дойдёт до моего каменного стояка, наконец накроет оргазм. Узел наслаждения всё туже и туже, а он опять делает это — вползает в меня. Нет, не членом, это всего-навсего кусок плоти. Лишь глазами он проникает в мою искалеченную душу, пожирая её, как китайский дракон. — Е гун хао лун. — бесшумно проговариваю лишь губами. Поворачиваю голову вбок, больше не в силах выдерживать зрительный контакт, разбивающий меня на отдельные составляющие. Он цепляет своими длинными пальцами мой подбородок, возвращая мою голову в прежнее положение, и мы замираем нос к носу, не моргая. Теперь его язык у меня во рту, а он так сильно вжался, что мы похожи на два слипшихся пельменя. Резкие глубокие толчки, неразрывный поцелуй с открытыми глазами, моя красная кожа под его грубыми ладонями, и я позволю ему допить себя до капли. Не проходит десяти секунд, как оргазм захватывает мои яйца, проходя рябью по стволу, стреляет по члену вверх, и я со свистом выпускаю из лёгких воздух, цепляясь, царапая его мокрые от пота лопатки, весь дрожу и корчусь в конвульсиях. Моё лицо уродует гримаса оргазма, но, кажется, ему она нравится. Он смотрит так, словно пытается сохранить этот момент. Фотографирует его, убирает в дальний ящик своих воспоминаний, возможно, чтобы иногда доставать? Мне хочется в это верить. Напряжённые мышцы расслабляются, я закрываю глаза, и моя голова падает на его плечо. Ещё несколько толчков и его тело вслед за моим получает удовлетворение. Тяжёлое дыхание и бешеный стук двух сердец — это всё, что слышно после. На то, чтобы наши сердца успокоились, а дыхание выровнялось, уходит почти минута. Мы просто обнявшись, остаёмся ненадолго в таком положении, чтобы отдохнуть. Каждая встреча с ним — это как прогулка по узкому карнизу на огромной высоте. Один неверный шаг и можно расстаться с жизнью. Я близок к гибели, почти готов сорваться вниз. Люблю тебя. Эти слова всегда вертятся на кончике моего языка, готовые вылететь из меня прямо ему в лицо. Но я, как и всегда, проглатываю их, засовывая куда подальше. В сотый раз за последние пятнадцать минут я кошусь на него, сидя у винилового проигрывателя. Просто чтобы убедиться, что он крепко спит. Его сон всегда такой глубокий, а он выглядит таким уставшим и измотанным, что я ловлю себя на мысли, что совершенно не знаю о его жизни за пределами моей комнаты. Подкрадываюсь к нему, по-кошачьи, разглядывая, как пушистые реснички подёргиваются во сне. Любуюсь лицом и не могу отделаться от ощущения, будто делаю нечто неправильное. Видеть его спящим — это что-то интимное. Сон — тоже своего рода нагота. Сейчас он полностью безоружен. Во сне он не чеболь и единственный наследник корпорации своей матери и отпрыск отца министра. Здесь, в этот момент со мной, обнажённый телом и душой, беззащитный и умиротворённый, этот мужчина просто Юнги. И на это время он только мой. Не ему надо платить за часы, проведённые со мной, а мне ему. Вдоволь налюбовавшись, отползаю на прежнее место и перебираю пальцами винил в потрёпанной коробке. Сон Сын Хон с синглом I love you. Редкая вещь. Один из клиентов, прознавший о моей любви к подобного рода музыке, где-то достал в подарок. Что ж, за такую находку я мог бы раздвинуть для него ноги и забесплатно. Напеваю про себя заслушанную до дыр мелодию, в тексте которой собраны те не произнесённые вслух слова, которые я бы хотел озвучить одному конкретному альфе, мирно спящему за моей спиной. Иногда человек хочет сказать: я люблю тебя, но он путает буквы и говорит: послушай вот эту песню, она моя любимая. — Тебе разве не говорили, что разглядывать спящих людей неприлично? — Я дёргаюсь от неожиданности, ставлю поток мыслей на стоп и медленно поворачиваюсь. Он жмётся, сильнее кутаясь в одеяле, на что я не могу сдержать умиление. Такой мерзлявый. — Откуда тебе знать? Ты же спал, — моя улыбка тянется до самых ушей, и я вновь возвращаюсь к своей пластинке. — Значит, всё-таки подглядывал. — Чувствую, как его взгляд щекочет мои лопатки. — Может, я видел тебя во сне. — Эти слова, как бальзам разливается по сердцу. Как сладкий липкий сироп, попавший на язык диабетика. Дарят мне наслаждение и вместе с тем отравляют меня. — Поставишь? — Я вновь поворачиваюсь к нему в недоумении, на что он, забавляясь, посмеивается. — Пластинка, — кивает, указывая подбородком на вещь в моих руках. Чёрт! Слишком лично. Слишком откровенно. Чересчур много заложено в этой музыке. Где гарантии, что когда Сон Сын Хон пропоёт первые слова, я не расплачусь или не выпалю из себя признание. Или и того хуже, он сам прочитает это в моих глазах. Но подмена винила явно вызовет ещё большее подозрение. Поэтому я извлекаю из картона блестящий диск и закрепляя его на оси платтера. Мягко приподнимаю тонар, опускаю его, игла начинает свой бег по поверхности глянца, и происходит магия. Я безнадёжно влюблён в человека, быть с котором у меня нет ни единого шанса.I Love You…
Я люблю тебя…
이 말을 네게 전할 수가 없어…
Я не могу сказать тебе это…
— Эй, — его голос заставляет меня повернуться. — Я вообще-то замёрз совсем один, — он приподнимает одеяло, и я не могу удержаться от желания забраться к нему под бок. — Меня не перестаёт удивлять твой музыкальный вкус. Ты молодой парень. Что за хрень ты слушаешь? Это я дед или ты? — У нас разница всего шесть лет, — бубню я, забираясь в его тёплое убежище. — Это ничего не значит. Я уже родился стариком. У меня очень старая и дряхлая душа. Утром, открывая глаза, ещё не поднявшись с кровати, я понимаю, что измотан и валюсь обратно в постель. — Укладываюсь на живот, а его тёплые пальцы, гуляя у меня по спине, заканчивая своё путешествие на моей заднице. — Думаю, моя мать всю жизнь мне врала, и мои первые слова были: я устал. — Тогда я буду звать тебя «дяденька», — посмеиваюсь в подушку и слизываю с уголка губ образовавшуюся там струйку слюны. — Всегда хотел спросить, что значит твоя татуировка. — Это… фазы луны… — блаженно закрыв глаза, мурчу ему в ответ. — Это понятно, — быстро перебивает он, посмеиваясь, — но что значат для тебя? Хотя… если это личное… — Нет, — уже я не даю ему договорить. — Сначала я сделал только верхнюю… а потом просто продолжил. — Тебе нравится луна? — его голос становится заинтересованным. Убаюканный его ласками, я не успеваю ответить. — Чимин, — в интонации вдруг появляются непривычная волна осторожности, и я распахиваю глаза. — Мне нужно уехать в Японию. — Надолго? — вылетает из меня чуть ли не с ужасом. Как же я хочу треснуть себя по губам от такой очевидной влюблённой выходки. — Месяца два, — его пальцы вновь замирают в области моей поясницы. Он напряжённо ждёт моей реакции. — Возможно… чуть дольше. — Мм, — мычу одобрительно. К горлу подкатил ком, и вот только это я способен из себя выдавить. Слишком долго, но я готов принять всё, что он может мне предложить. — Мне нравится их язык. Знаешь, когда люди пытаются изобразить японский, они почему-то пищат, как те писклявые девчонки из аниме. Или и того хуже, лают, изображая из себя воинов из старых фильмов про самураев. Но их язык приятный на слух. Мелодичный и… — Хочешь, научу тебя паре фраз? — В нём загорается ребяческий огонь. — На японском, — уточняет, и я с интересом поворачиваюсь к нему лицом. — Только между нами, — играет бровями, после чего укладывается на спину, утягивая меня за собой. Его руки смыкаются вокруг моей спины. Теперь моя голова мирно покоится на его груди, и я льну к нему, обнимая так крепко, насколько спею. — Цкига кирэй десу-нэ, — произносит медленно и внятно, почти по слогам, чтобы я смог повторить, а лучше запомнить. — Как это переводится? — Луна сегодня красивая, не так ли? — Я чувствую, как он гипнотизирует мою макушку. Его грудь замирает лишь на мгновение, сердце делает остановку, после чего начинает колотиться, барабаня мне по ушам, словно я поднёс к нему стетоскоп. — Цуки га кирей десу нэ, — повторяю я. — Ты должен ответить: такая красивая, что можно умереть. Это было бы куда более чем по-японски. — Нисколечко не удивлён. У японцев какой-то кинк на тему смерти, — иронично замечаю, а он на это заливается смехом, отчего меня начинает переполнять нелепое, невообразимое счастье, и я ещё сильнее жмусь к нему. Я ведь могу привыкнуть к этому. Правда могу. — Может потому, что они до смерти усталые… а может, всему виной средневековые обычаи. Они пытаются кровью смыть бесчестие, только делают это уже не с помощью харакири, а закрываясь в ванной с бритвой. Сейчас эта комната — наше личное, изолированное от всего остального мира пространство. Всё происходящие в ней касается только нас. Вот только остальной мир, сколько о нём ни забывай, не перестаёт существовать. Я не смогу удержать эти проведённые с ним ночи навечно. Растянуть их, навсегда оставить с собой. Как бы сильно я этого ни хотел.***
— Молодёжь нынче работой не горит, — Джин присаживается на ступень холодной лестницы, широко расставив ноги, нащупывает в заднем кармане пачку сигарет и найдя, пускается на поиски зажигалки, поглаживая карманы. — В туалет захотел, — Кай выдыхает густое облако сигаретного дыма и продолжает ковырять тонкой веточкой небольшую щель в бетоне, старательно очищая её от грязи. — Понимаю. После траха тоже тянет на пи-пи, да? — Как там твой клиент? — Делов на две минуты, а разговоров-то было, — закатив глаза, Джин любезно принимает зажигалку от младшего. Собственную, видимо, опять умыкнули. — Чё такой грустный? Хуй сосал невкусный? — Думаю о Чимине, — от услышанного Сокждин меняется в лице, приобретая более серьёзный вид. — Мне кажется, он любит этого Юнги. — Если уж такой дурачок, как ты, это заметил, значит, всё очевидней некуда. Иногда я поражаюсь, какой ты тупой и умный одновременно, — Кай смотрит пристально, чуть ли не заглядывая в рот, с интересом ожидая продолжения. — Ну что вылупился? Я не эксперт по части любви. Всё, что с моей точки зрения не поддаётся объяснению, я называю фигня или любовь. А Чимин ведёт себя неадекватно. — Ты тоже заметил, что он ведёт себя странно?! — Я не сказал странно, я сказал неадекватно. — Я бы тоже хотел влюбиться. Встретить особенного человека. Мы бы поехали на Чеджу, купались бы в море, встречали закат, занимаясь любовью на песке… — Звучит как планы школьника на лето, — хмыкает старший, после чего щедро сплёвывает в сторону. — Вот мой план: я найду какого-нибудь старого тупого мужика и высосу из него всё до капли крови. Куплю себе крутую спортивную тачку и всё такое… и вот тогда уже отправлюсь к морю. — А если ты влюбишься? — Что ещё за бредни? Видишь это? — Джин двумя пальцами подносит сигарету к губам, зажимая её между зубами. Демонстрирует правую ладонь и чуть трясёт ей, словно держит в руке увесистый предмет. — Это моя эрогенная зона, — после чего крепко сжимает кулак, — когда в неё кладут пачку денег. — Эх, бедному человеку лучше не рождаться. — Это да… Но не всем так везёт. — Хотя бы раз выйти сюда и не увидеть ваши рожи, — Сухо оперевшись о дверной косяк плечом, посасывает тонкую коричневую сигарету, выдыхая на улицу дым с запахом химозного шоколада. — Я тебе сегодня говорил, что ты потрясно смотришься в этом блядском прикиде? — Джин поворачивается через плечо, кидая быстрый взгляд на присоединившегося к их диалогу нового собеседника. — Чёрт, прям так и хочется тебя зажать в тёмном углу. — Зажми свою сонную артерию. — В чём твоя проблема? Нельзя быть полюбезнее к коллегам по цеху? Иногда, мне кажется, ты думаешь только о себе. — У меня только я и есть. Это вы все носитесь со своим унылым корешем. Чимин то, Чимин это. Тошнит от вас. Видели бы себя со стороны, придурки. Ваш горячо любимый Чимин-и скоро дубака даст от своего помешательства на этом дружке Чона. Проститутка и сынок министра. Ну что за старомодная дорама. На что он рассчитывает вообще? Папаша Мина его и на порог не пустит. — Слышь ты! — срывается Кай. — Каждый имеет право на любовь. Понятно тебе?! Какого хрена ты так категоричен? — и Джин удостаивает его дружеским шлепком по плечу. — Прям не бордель, а клуб добрячков. Благими намерениями вымощена дорога в ад. Слышал такое, Ба~бо~чка? — последнее слово Сухо тянет, кривляясь. Напоминая младшему о том, что тот хотел бы забыть. Глупо обвинять новичков в выборе подобного псевдонима, ведь в публичных домах это своего рода стереотип. — Вы сами же приведёте своего приятеля к краю пропасти, — напыщенно смиряет двоих взглядом. — Какой же дырявый у тебя рот. Заткнуть бы его чем-нибудь, — Сокджин проводит языком, облизывая уголок губ. — И кажется, я даже знаю чем. — Закатай губу, козлина, — агрится Сухо тряхнув волосами. — Что б у тебя член отсох. — Вот же блядь, тебе повезло, что ты мне нравишься. — Ах, прям в самое сердце. Правда, у меня его нет. — А вот я с ужасом осознаю, что у меня всё-таки доброе сердце. — Я никому никогда не желал зла. Но если ты сейчас споткнёшься и разобьёшь себе лицо, я сочту это за справедливость, — с несвойственной ему едкой интонацией прыщет Кай, и получает от рядом сидящего хёна слабый подзатыльник. — Ладно, хватит. — Джин поднимается с места. Кидает давно истлевший в его руках окурок в сторону ведра-урны, кажется, даже не стараясь попасть в цель. — Пойдёмте уже, — оглядывает хубэ и сплёвывает под ноги тонкой струйкой, — зарабатывать.