雌犬СУЧКА

              1 ноября 2018.       За время знакомства с Тэхёном мы виделись пять раз. Это только живые встречи, про переписки вообще молчу. Мне порой кажется, этот парень в принципе не спит. Получить от него в три часа ночи картинку, видео, чаще мем — стало делом привычным. Я даже проверяю телефон, если по какой-либо причине не получил ночное сообщение. В юморе мы с ним на одной волне. Так что я не притворяюсь, когда отвечаю ему плачущем от смеха эмодзи. Он действительно забавный и поразительно простой для богача. С ним легко, комфортно, даже весело, а главное, с ним я становлюсь частью «дневного мира».       Наверное, наше общение и дальше могло развиваться по сценарию «отлично» переводя случайное знакомство в ранг дружбы. Но я выкинул по-настоящему идиотскую выходку, стыд за которую испытываю до сих пор. Как бы Тэхён ни заверял, что всё хорошо, меня после этого остудило. И теперь, со своей стороны, в нашем общении я вроде как сделал шаг назад.       Это случилось в нашу четвёртую встречу. Мы отправились в джаз-бар. Не какой-то модный или дорогой, скорее самый обычный бар, большее число гостей — люди пожилого возраста. Небольшое помещение, в интерьере которого в основном преобладало дерево, с тусклым светом, запахом виски и сигарет, было довольно уютным. Я будто попал в другой мир, в то время как мой приятель вписывался сюда, словно здесь родился и вырос. Они с этим местом — та самая часть одного корабля. На нём были чёрные брюки, простая белая рубашка с закатанными до локтя рукавами, а волнистые волосы небрежно уложены назад. Всё это делало его больше похожим на плод любви бармена и танцовщицы, чем на чадо родителей чеболей.       Мы сели за центральный столик, отчего мне первое время было некомфортно, но ровно до того момента, пока алкоголь не загулял в крови. Тэхён пил виски, руками подыгрывал на воображаемых инструментах и попутно закидывал в рот арахис из белой маленькой чаши. В таких заведениях вам не откроют новенькую пачку орехов. Скорее бармен сметёт со стола объедки вместе с мусором, и это подадут к столу. Джин мне рассказывал, что как-то нашёл в таком «блюде» обручальное кольцо. Кажется, сей факт Тэхёна не особо смущал, ибо периодически он отбирал и отбрасывал в сторону особо крупные инородные предметы, с большим удовольствием пережёвывая то, что всё же попадало ему в рот.       Его цепной пёс вёл наблюдение, сидя за барной стойкой, ни на секунду не выпуская из-под контроля обстановку, царившую в зале, то и дело щурясь, если что-то казалось ему подозрительным. Я уже говорил, что он меня напрягает? Если нет, то пришло время это озвучить. Он не просто меня нервирует, я весь сжимаюсь под его неусыпным присмотром. Не знаю, заметен ли этот надзор окружающим, но я буквально чувствую кожей. В его взгляде по отношению ко мне замешан настоящий «Лонг-Айленд» из недоброжелательности, настороженности, недоверия, пренебрежения, осуждения и даже презрения. На своего же господина он смотрит с тоской и, могу ошибаться, любовью. Прям вся вселенская забота собралась в этом мужике по отношению к Тэхёну. В то время как Тэхён всегда ведёт себя с ним как-то неестественно отстранённо, огрызается и шипит. Особенно на проявление излишней, неуместной, на мой взгляд, заботы и участия со стороны охранника. Но знаете, что любопытно? Это не выглядит так, словно этот Чонгук ему неприятен. Скорее наоборот.       Мне было тринадцать, когда в приюте, в котором я вырос, разгорелся настоящий содомский скандал. Один наш старший До Кёнсу вечно измывался над своим соседом по парте. Нет, он не бил его. Ничего такого. Лишь дразнил, показывал зубы и доводил до сведения соседа, что тот его жутко бесит. Эти стычки продолжались годами. Так вот, к концу выпуска этот самый Кёнсу написал любовное письмо тому самому, сильно раздражающему его Ын У. Письмо нашёл воспитатель. Как итог — шумиха сродни стихийному бедствию. Извержение вулкана Везувий, выжигающий своим святым огнём грешников Помпеи. В стенах католического приюта омега влюбился в другого омегу. Ну нет, господь такого не потерпит. Тогда я не до конца понимал, почему До так относится к человеку, которого любит? К шестнадцати годам мой мозг стал способен разобрать, что к чему. Этот задира просто боялся признаться самому себе, что испытывает влечение к парню своего же пола. А негативная реакция вызвана всего лишь неспособностью принять собственную природу. Чем больше Ын У ему нравился, тем сильнее он срывался и отталкивал его. Всему виной был банальный страх. Так что теперь эта загадочная парочка стала для меня настоящим живым примером реминисценции в действии. Интересно, Чон понимает, что у него нет шансов?       Разумеется, такой омега, как Тэхён, не мог не привлекать внимание со стороны альф. Не прошло и часа, как к нашему столику подкатил свои яйца довольно привлекательный тип, на вид около тридцати. Мой приятель и взглядом не повёл в его сторону, а Чонгук, похлопав по плечу мужика, вывел того на улицу, и совершенно точно не покурить. Буквально через пять минут наш «Алабай» со скучающем видом зашёл в бар и занял своё прежнее место за стойкой, потягивая содовую, как ни в чём не бывало. К слову, тот герой-любовник в бар так и не вернулся. Надеюсь, он жив. Хотя сомневаюсь, что за такой короткий период можно лишить человека жизни и успеть спрятать труп.       Дальше всё шло лучше некуда. Я почти забыл о надзирателе. Алкоголь кружил голову, а мой неумолимый перевозбуждённый собутыльник, по всей видимости, решил за один урок вдолбить в меня всю историю джаза, начиная с Нового Орлеана. Тэхён со всей пылкой страстью влюблён в эту музыку. Для меня же это тёмный непроходимый лес. Невольно я подумал о Юнги. Если меня он считает старомодным, то чтобы сказал про этого парня? Наверное, в его глазах Тэхён будет выглядеть как Гомо Эректус.       То, что в баре можно курить, стало настоящим благословением. Мне, как уже заядлому с недавних пор курильщику, вынести никотиновую ломку под воздействием алкоголя могло стать невыносимым. Поэтому я курил одну за другой. Не то, чтобы у меня было какое-то острое желание смолить без передышки. Скорее мне нравилось, как сигарета тлеет в моей руке. Это создавало какую-то немного богемную атмосферу вечера. Тэхён не является курильщиком, но иногда под закуску к выпивке не прочь был покурить. Когда он поднёс к губам сигарету и заполнил пространство дымом вокруг себя, я невольно залюбовался на него, как на самую чарующую картину, которую мне доводилось видеть. Это зрелище буквально сразило меня. Чёрт, — подумал я. Этот парень охренеть как крут.       Музыка лилась бесконечным потоком, одной сплошной, неизвестной мне мелодией. Я слабо представлял, где начало и конец композиций среди всей этой мешанины звуков. И вдруг что-то узнаваемое. То, что я когда-то слышал. То, что слышал, наверное, любой человек, даже не являющийся фанатом этого вида музыкального искусства. Не знаю, что за бес в меня вселился, но я сделал следующее. Смяв наполовину выкуренную сигарету в дешёвой грязной пепельнице, я поднялся с места, расправил плечи, подрулил к Тэхёну и потянул его за руку, преисполненный решимости утащить того танцевать. Видимо, к этому моменту я уже возомнил из себя «танцора диско». Вроде бы, что такого? Два подвыпивших друга омеги, танцующие в баре. Что в этом странного? Но знаете что? Как по щелчку пальцев его веселье погасло, а улыбка стёрлась с губ. Он смутился, мягко положил свободную ладонь на мою руку и отрицательно покачал головой. Я искренне не понимал, в чём дело, пытаясь найти ответ в его потухших глазах, в которых в одночасье будто собралась вся скорбь еврейского военнопленного народа. Ответ свалился на меня незамедлительно в лице Чонгука, и то, что появилось на этом нём, резануло меня как ножом. Отвращение. Неприкрытое, злобное, уродливое отвращение. Иисусе. На меня в жизни ещё никто так не смотрел. Как будто я собачье дерьмо, в которое его угораздило вляпаться. Словно я на его глазах топил в ведре котят. Словно перед ним самый мерзкий ублюдок из всех, когда-либо встречавшихся ему на пути, и он хочет стереть само воспоминание о моём существовании. Вот только в этот момент в мою пьяную голову пришло осознание, что я творю. Всё. Несите счёт. Этому столику больше не наливать. Один пьяный придурок за ним только что пытался заставить танцевать искалеченного парня. Можно сказать, инвалида. Проклятье! Весь зыбкий мост нашей толком не начавшейся дружбы разнесён в щепки вашим покорным слугой. Ну что же, Чимин, поздравляю с поздним зажиганием.       Дальше с моей стороны: стыд, оправдание, скомканные извинения. Тэхён, со всей пылкостью уверяющий, что всё хорошо, типа нет никаких проблем, что он даже благодарен. Да, именно благодарен. Он действительно произнёс это слово. Спасибо. За что ему благодарить меня, спросите вы? Что ж, я с вами согласен. Но не Тэхён. По его мнению, моя забывчивость по поводу некой, назовём её так, «особенности» лишь польстила ему. Значит, я не замечаю, значит, не вижу его увечий. Значит, мне всё равно. В то время, как в его семье не проходит и дня, чтобы он забывал о своей проклятой ноге. Жалость и снисхождение среди семьи, брезгливость среди «элитного» окружения. Даже его телохранитель смотрит на него, как на беспомощного калеку. И только я на фоне всей этой кучки людей теперь так выигрышно выделяюсь.

***

23 декабря 2018.       Ненавижу Рождество. Искренне не понимаю всей этой шумихи. Думаю, по причине того, что мне просто непостижимо понять их счастье. Когда вся семья собирается вокруг большого стола. Подарки, ёлка, Фрэнк Синатра, какао с маленькими зефирками, запах корицы, имбирные пряники, ну и, конечно же, грёбаный Санта-Клаус. В приюте за эту приставку к имени я бы писал двадцать четвёртую главу Левит, пока мои пальцы не покрылись мозолями и не полопались. Но даже после этого я бы продолжал писать, стирая кожу до костей. Упоминание всуе, непочтительное отношение к всевышнему, богохульство — вот самые нетерпимые вещи там, где я рос. И теперь я испытываю искреннее, невероятное наслаждение, полоская его имя где попало и при каждом удобном случае. И, как вы поняли, не в дружеском ключе. Уж мы с ним точно не друзья.       Вы вообще в курсе, что, согласно Ветхому Завету, Бог убил два миллиона четыреста семьдесят шесть тысяч шестьсот тридцать три человека? Знаете, сколько Сатана? Десять. Отец небесный ведёт счёт с неплохим таким отрывом. Так кто из них, по-вашему, плохой парень? Боюсь предположить. Это я ещё помалкиваю про Крестовые походы, святую инквизицию, гонения на ведьм и всех остальных бесчинствах и кровопролитии под маской святости полыхающих в средневековой Европе, погружая людей в животный страх и ужас перед законами церкви. Но и здесь католики придумали, как обойти систему. Исповедь! Вот решение. И оно гениально. Только задумайтесь. Вам нужно исповедоваться священнику во всём плохом, что вы совершили, и Господь вас простит. На вас польют воду, и всё снова станет хорошо. Однажды один мальчик в приюте разбил мне голову кирпичом. И знаете что? Бог простил его. Я же две недели пролежал в больнице с сотрясением. Бог посылает нам испытания, сын мой. Эта шарманка крутилась каждый ёбаный божий день. Но что он посылает? Непрекращающиеся войны, болезни, голод, геноцид, землетрясения, цунами? Всё это лишь малая часть его подарков. И как следствие, после всех этих страданий, что сделает Бог? Пошлёт большинство в ад. Но и на это его обожателям найдётся что вам ответить, при необходимости вбить розгами в зады воспитанников, вколотить в сердце, в душу, в кости. Порой меня просто поражала эта их фанатичная упёртость. Пожалуй, единственный неплохой персонаж — это Христос. В целом я ему даже симпатизирую, но всей остальной мути в Библии — не особенно. Так что Бог, «двенадцать друзей Оушена» с подружкой проституткой, Санта-Клаус, зубная фея, пасхальный кролик, эльфы, лепреконы и прочие. С годами я перестал в них верить. Однажды ты взрослеешь и понимаешь: а так ли сильно тебе нужны все эти воображаемые друзья?       Нас с Джином отправили за покупками. Караоке на сегодня закрыто. И здесь даже дело не в том, что нам решили устроить марафон неслыханной щедрости, вознаградив новогодними каникулами. Просто сегодня Рождество. Никто в здравом уме в такой светлый день не решит снять себе шлюху.       Джин ведёт свой старенький автомобиль марки Audi с зажатой сигаретой в зубах, продолжая материть тётку, нахально проскользнувшую в очереди вперёд него. Инцидент получасовой давности, повлёкший за собой масштабный словесный поединок с попутным вываливанием продуктов из тележки. У тёти изначально не было против него ни единого шанса. Главное достоинство проституток — это запредельное красноречие. В процессе работы в этой индустрии ты развиваешь в себе настоящий ораторский талант. Так что все эти стереотипы насчёт нахальства секс работников — своего рода не такой уж и стереотип. Мы не рождаемся такими. Все эти навыки приобретённые. Одна из форм проявления девиантного поведения. На улицу не попадают из хороших домов. Неблагополучные дети, не знающие любви, привыкшие каждый день вести войну с чудовищами: родителями, одноклассниками, учителями, гопниками в переулках, случайными прохожими, наглыми тётками в супермаркетах. Ненормальная жизнь в семье, трудности в отношениях со сверстниками, сексуальные притязания и насилие, чувство вины и стыда, потеря самоуважения. Проституция — сфера эмоционально обезличенных, беспорядочных сексуальных связей за деньги. Продажа себя многим часто меняющимся лицам в общее пользование. Это не легко. Впоследствии все эти вещи разрушают даже самую здоровую психику. Поэтому со временем ты просто включаешь тот самый защитный механизм. Стираешь свою старую личность, запрятав так глубоко, чтобы твоя новая, даже при желании отыскать этого «внутреннего ребёнка» была не в состоянии это сделать. А иначе выход будет только один: алкоголь, наркотики, кромсание своего сломанного тела в ванной. Поэтому каждый из нас сам выбирает, как бороться со всем этим. И хён выбрал первый вариант.       Джин от самого магазина щёлкает радио в попытке найти что-то на мой вкус, и я отмечаю про себя эту любезность. Пепел с сигареты падает ему на живот и сидение, что он, разумеется, полностью игнорирует. Окно приоткрыто, иначе бы мы задохнулись. На улице не сказать, что холодно. Идёт снег и воздух довольно тёплый, но из-за задувания через пусть и небольшую оконную щель я мёрзну и сильнее кутаюсь в короткий пуховик. Мой водитель же одет с недавних пор в так полюбившийся ему халат. Сам не понимаю, почему так зациклился на этом предмете его гардероба. Это вполне себе обыденная одежда там, где мы работаем. В них ходят все и, наверное, большую часть времени. Но именно этот отчего-то захватывает моё внимание. Он появился у него недавно и за столь короткое время успел сродниться со своим хозяином, как вторая кожа. На полуголое тело, на пижаму, поверх абсолютно любых шмоток. В конечном счёте, бордовый в чёрную клетку халат оказывается на нём. Это даже не какая-то брендовая вещь, это самый обычный дешёвый заношенный халат с торчащими нитками на рукавах. И вот ещё одна, на мой взгляд, важная деталь всего образа. Я ещё ни разу не видел его подвязанным поясом. Ткань всегда небрежно струится по его длинному стройному телу. Самое удивительное, что ему пиздец как идёт. В нём он… Да я даже не могу толком разобраться, на кого он похож. На члена банды якудза? На успешного немолодого господина с бокалом скотча в руке? На отчаянную домохозяйку? Может на типичного работника секс-индустрии или человека, который уже неделю живёт в сауне? Скорее всего, на всех и сразу.       –… я тебе говорю, вся их нация — ёбаные нацисты.       — Что? — вылетаю я из своих мыслей.       — Чимин, ты меня слушаешь вообще? — Джин поворачивается и стреляет в мою сторону недовольным взглядом.       — Извини, я немного выпал из разговора, — и меня охватывает ещё большее смятение.       — Ты поосторожнее, а то ты так скоро из окна выпадешь, — цокает он, а я критически кошусь на него в ответ за эту дурацкую шутку. — Собеседник из тебя, конечно, довольно дерьмовый. Япошки, говорю! Они те ещё нацисты, — делает паузу и шумно выдыхает. — Блядь, Чимин, — последнее он добавляет пиздец каким разочарованным тоном.       — Да. Наверное, — безразлично соглашаюсь. Я упустил тот момент, когда мы перешли на такую тему. В приличном обществе она под запретом.       — Наверное?! — возмущается он и смотрит так, будто я серьёзно двинулся головой. — Мда, прежде чем с таким человеком говорить, надо сперва хорошо подпоясаться. — Я непроизвольно кидаю взгляд на пояс его халата. — Твоё лицо, небось, меняется только во время секса, и то не сильно.       — Мы тоже не сказать, что самая толерантная в этом отношении нация.       — Но мы, заметь, не водили дружбу с Гитлером. Не колонизировали чужой народ. И уж тем более не превращали их в секс рабов. Суки! Теперь они заведуют борделями в нашей же стране. Что, собственно, поменялось? Типа, теперь у них на всë это дерьмо есть от нас разрешение? Я, как человек тонкой душевной организации, такой хуйни просто не понимаю.       Машина впереди останавливается на красный. Джин выжимает педаль газа в пол. От такого резкого торможения я практически лбом соприкасаюсь с боковым стеклом.       — Не психуй ты, боже, — теперь я перехожу в режим абсолютной собранности и тоже начинаю заводиться. — Кадзуя всего лишь управляющий.       — Но ведёт себя так, словно он босс. Где вообще носит Чон Хосока?       — Говорю тебе, мы не его основной заработок.       — И по этой самой причине меня трахают все, кому не лень, по желанию престарелой японской бляди. Которая за выслугой лет заслужила право быть управляющим. Как думаешь, Чон его трахал?       — Фу, — морщусь я, — надеюсь, что нет. Но если судить по фоткам, в молодости он был очень даже ничего.       — Это да. Ставлю всё на красное, в лихие времена в его заднице пропала без вести половина Азии.       Мы злорадно хихикаем. Автодвижение возобновляется. Джин обгоняет машину, чуть не ставшую причиной аварии. Вытягивает руку в сторону моего окна и прямо перед моим носом показывает пожилому водителю на прощание соответствующий его настроению палец. Натерпевшись за свою жизнь немало грубости и хамства, Джин платил обществу той же монетой и обычно не слишком подбирал выражения.

***

      — Вас только за смертью посылать, — Камэнаси вылетает из-за стойки ресепшена, чуть ли не силой вырывая у меня пакет.       — Смерть — единственное, что в жизни гарантированно, — отбивает Джин.       — Будешь с клиентами кверху жопой философствовать, умник, — и пакет, что я нёс мгновение назад, вкладывается в руку моего друга, но, кажется, он даже не замечает этого.       — Ну же, мамочка, будь поласковее. Сегодня же Рождество.       — С наступающим, засранцы.       — Обожаю этот праздник. Рождество — это когда по-прежнему всё хуёво, но уже с гирляндой, — Джин разворачивается на пятках и вертлявой походкой проститутки со стажем плывёт в сторону кухни.       — Вот гадёныш. На ходу подмётки рвёт. Не показывайся мне на глаза! — кричит Кадзуя в удаляющуюся спину.       — Каким образом? Нас всего тут семь человек, — делает мой друг финальный выпад, и я мысленно отбиваю ему пять. После чего моё внимание перехватывает длинный пояс, съехавший из петель халата, что теперь ползёт за своим владельцем, точно змея.       — Этот сукин сын, он… — трясёт пальцем Кадзуя. — Он неподражаем.       Камэнаси осматривает меня сверху вниз, чуть мнётся, откашливается, и всё это служит очевидным сигналом не самого приятного разговора.       — Чимин, — его голос смягчается, что мне определённо не нравится.       — Чимин~ааа, — прерывает нас пьяный возглас Кая за спиной.       — Сучонок! — выплёвывает Кадзуя, хватаясь за сердце. К слову, испуг выглядит вполне натуральным. — Выпрыгнул, как чёрт.       — Чимин~а, угадай, кто здесь? Господи~ин… — Кай виснет на моём плече. Его улыбка тянется от уха до уха, а глаза похожи на две слезящиеся щёлки.       — О, пиздюк наш ебливый пришёл, — фыркает Сухо и подпирает пьяное тело Кая с другой стороны. — Эй, Мочи, кому ты молился? — Он хоть и кажется чуть более трезвым, но наблюдая за тем, как он мотается, прихожу к выводу что не сильно.       — Хё~ён, не за~авидуй, — грозит Кай, карикатурно надувая губы, и его голова наклоняется настолько низко, что он того и гляди клюнет пол.       — Нет, ну вы точно идиоты. Эй! Слышь! — Сухо из последних сил приподнимает тянущую его к полу пьяную тушу. И думаю, если бы не подпорка в виде меня, эти двое уже валялись бы у стойки ресепшена. — Даже во мне больше сочувствия к твоему приятелю, чем в тебе. Всех вас! — всплёскивает он руками и пятится назад, но успевает удержать равновесие.       — Хё~ён, — скулит Кай, вцепившись в его рубашку. Повиснув на ней, как кот на занавеске. В тот момент, как Сухо просверливает в моём лице дыру. Сужает глаза, и его кривая улыбка становится по-настоящему злодейской. Я практически слышу, как он мысленно насмехается надо мной.       — Это хуёво закончится. Вы ещё вспомните меня. Когда придёт время. — Эти слова прозвучали глухо и холодно. По мне волной проходит противоречащий здравому смыслу испуг. На лице Кадзуи вспыхивает удивление. И тут надо отдать ему должное, через наносекунду он прячет его.       — Ага, уже бежим запасаться рыдальными простынями! — Камэнаси хватает обоих за шкирки и пинками выпихивает за дверь уличной курилки. Хлопает дверью, и в коридоре наступает оглушительная тишина, которую нарушает только его шумный вздох. — Какие же тупицы. Я в шоке. Нет, ты только посмотри на него. Этот сукин сын скоро начнёт нам тут всем гадать на анальных кольцах. Вот же ублюдок, мать его! Гхм, — прочищает горло. — На чём мы остановились? — сосредотачивается, подходит и по-отечески обхватывает обеими руками мои плечи. — Чимин, сегодня у вас выходной, но я подумал, что ты не против…       — Здесь Юнги?       — Какой ты проницательный.       — Нетрудно догадаться.        Заметив хмурое выражение моего лица, он морщит лоб.       — Да уж, — недобро косится в сторону заднего входа. — Видишь ли, Юнги, то есть наш глубокоуважаемый господин Мин, решил сегодня побаловать нас своим присутствием и…       — Он в моей комнате? — интересуюсь без особого энтузиазма в голосе.       — А? Нет, — как-то нервно посмеивается, после чего вновь приобретает невозмутимый вид. — В восьмой. Но если ты не хочешь?       — Пойду к нему, — говорю я через силу.       — Да, я так и думал, — в его взгляде еле уловимые нотки сочувствия. — Тогда весёлого Рождества, Чимин-и, — скалится до одурения счастливой улыбкой, дружественно потрепав меня за плечо. Но я испытываю лишь брезгливое отвращение от этого жеста. — Ну же, дорогуша, расправь своё лицо и сделай его более приятным для взгляда. Что за треугольник печали? — тычет мне указательным пальцем между бровей, точно посередине.       В, казалось бы, участливых с виду глазах нет искренней заботы. Скорее радостное чувство наживы. Я же своим согласием неплохо пополнил его банковский счёт. Не нужно питать иллюзий. Всю жизнь ко мне относились, как будто у меня нет сердца, и я не чувствую ничего. Возможно, Сухо прав, и он единственный здесь человек, который проявляет ко мне сострадание, пусть и делает это таким вот немного грубым, с точки зрения хороших людей, способом. Его сакраментальные слова так и прокручиваются у меня в голове, пока я медленно двигаюсь в конец коридора к последней румке под номером восемь. Как же мне хочется просто взять и вычеркнуть из памяти его замечание. И взгляд. Но они остаются со мной.       Мы с Юнги виделись в такой обстановке лишь однажды. В нашу первую встречу, но тогда с нами была ещё дюжина человек. Сейчас это приват, как минимум, исходя из того, что помещение рассчитано на двоих. Хотя не думаю, что он пригласил бы кого-то ещё. С другой стороны, почему здесь, а не в моей комнате? Слишком нехарактерно для наших встреч. От всей этой непонятной до конца ситуации по телу разносится волнение. Беспокойное, зудящее чувство, ползущее по спине. Стараюсь прислушиваться к звукам по ту сторону двери. Тревога в моей голове воет всё громче. Я просто не в силах унять это липкое интуитивно-неприятное чувство, как предвестник чего-то плохого. Словно это развилка. Мне нужно сделать выбор, и разумнее было бы сдать назад. Именно такие сигналы получает мой мозг, но не сердце. Оно предательски тянется вперёд. Моя дрожащая ладонь ложится на металлическую холодную дверную ручку, и её прохлада немного успокаивает.

Любить его — это как дышать. Я не могу остановиться.